Глава 5. В ауле нетерпеливо ждали, когда прибудет невеста

В ауле нетерпеливо ждали, когда прибудет невеста. По опыту зная, что ее не всегда удается увезти и к ночи, старики не спеша вели беседы за столом. Тосты затягивались — неприлично, если к приезду невесты все будут навеселе. Только с ее прибытием и начинается самое торжество. Суровы законы горцев. Хотя столы ломятся от яств, и тебя усиленно потчуют и требуют, чтобы ты поддерживал каждый тост, и как только ты опорожняешь бокал, в мгновенье ока он вновь оказывается наполненным, но ты должен показать себя мужчиной: выпить, если веришь в свои силы, или суметь обойти ритуал стола, но так, чтобы никого не обидеть и самому не пострадать. Горец не забывает, что минутная слабость может оказаться роковой и покрыть позором не только его, но и детей, и детей его детей. И пусть никто из последующих поколений не возьмет в рот араку, но молва людская по-прежнему будет увязывать их с именем опозорившегося. Вот почему старики, отправляясь на кувд, боятся последствий и ложками едят масло, чтобы оно смягчило действие крепкой, двойного перегона араки.

... Сидя возле матери, которая нарезала траву для начинки пирогов-цахараджинта, Зарема привычным монотонным покачиванием кулыка со сметаной взбивала масло. Через открытые окна в дом влетали голоса старших. Она угадала голос Асланбека:

— Горец жену в дом ведет, чтоб свой род продолжить. В своем потомстве он хочет видеть себя.

— Не могу согласиться, уважаемый старший, — раздался чей-то протестующий голос и, не обращая внимания на вызванный репликой возмущенный гул голосов, продолжил весело: — Какова коза, говорят, таков и козленок. Разве это не осетины придумали? Значит, от нее зависит, какое потомство будет!

Мать, улыбаясь, молвила:

— Иналык Сырдона из себя корчит.

Иналык... Горец как горец: голубоглазый, бритоголовый, с огромными ручищами, с утра до ночи весь в делах-заботах... Но была в нем одна особенность: в любом человеке, его внешности, поведении он отыскивал смешное, а отыскав, тут же начинал вышучивать собеседника.

Прозорливый Асланбек утверждал, что страсть Иналыка позубоскалить явилась, как ни покажется странным, следствием картины гибели его отца Темирби. Трагическое событие внешне выглядело смешным и, не завершись смертью человека, осталось бы в памяти очевидцев забавной картиной. Горе есть горе, но видевшие, как Темирби пытался оседлать старинный фамильный котел, невольно улыбались. Случилось это в последний буйный разлив реки. Мутная волна настигла Темирби у ворот дома, когда он волоком тащил котел в гору, окатила его с ног до головы, сбила наземь, но не сумела оторвать его короткие, жесткие, хваткие пальцы от котла. Волна подхватила чугунную посудину, понесла... Это была чудовищная скачка. Котел несло посреди потока, бросало из стороны в сторону, а Темирби, оседлав посудину, точно наездник на непокорном скакуне, подпрыгивал вместе с чугунным «конем» по волнам. Шапка свалилась, оголив бритый череп, голова болталась... Картина была так смешна, что люди, столпившиеся у недостроенной башни, куда вода не добиралась, не выдержали. Хохотали все: мужчины, женщины, старики, дети... Хохотали, будто это был не последний путь Темирби, словно выкинул он смешную шутку, чтобы взбодрить их в этот час, когда на глазах у людей рушились их дома, гибли коровы и овцы, исчезали кормившие их крохотные участки земли... Смех смолк лишь тогда, когда на повороте река опрокинула посудину, и котел, захлебнувшись, исчез в мутной воде. И тогда Темирби не разжал пальцы. Ему давно было пора оттолкнуться от котла, попытаться подобраться к берегу. Но он будто с самой природой затеял спор и заключил пари с Всевышним, что обуздает котел. Нет, не жадность заставила горца смертельной хваткой вцепиться в шершавый бок котла. Только людям свойственно чувство дерзости и нежелания подчиниться обстоятельствам и злым силам... Но как заставить людей забыть скачку на котле по волнам? При одном упоминании имени Темирби они невольно улыбались...

Не стыд ли за отца отправил Хамата на турецкую войну? И чем еще можно объяснить то, что после завершения войны Хамат не поспешил домой, а остался в армии. Он служил в генеральской свите. Конечно, Хамату нравилась такая жизнь — вечно на конях, всюду, куда прибывал кортеж во главе с генералом, торжественные встречи, сверканье эполет, парады, балы, на которые генерал непременно брал для экзотики героев-молодцов. Никаких забот о питании, одежде, фураже; не нужно с мольбой поглядывать на небо, опасаясь града, ливня или засухи, что погубят урожай или унесут в пропасть овец... Лишь когда старость взяла свое, Хамат заскучал, и потянуло его домой.

На вопрос генерала, разве плохо ему у него, Хамат честно ответил: «Хорошо! — и показал на свою грудь. — Здесь плохо, здесь кричит! Домой зовет!» Генерал милостиво отблагодарил горца, вручил ему от себя сто рублей, три отреза на черкеску и золотую табакерку. Денег уж давно не стало и черкески поизносились. Остались у Хамата табакерка и... воспоминания. И то, и другое всюду были с ним. И он щедро делился с земляками табаком и фактами из биографии. Так щедро, что всем до чертиков надоели и его рассказы, и щелчки, которые раздавались всякий раз, как он открывал табакерку.

Хамат был старше, поэтому на кувдах всегда сидел выше своего брата Иналыка. И дома Иналык предоставил брату место во главе стола. Хамат принял его. Но когда к нему стали обращаться с вопросами, касающимися хозяйства, он решительно направлял всех к младшему брату. Так и повелось: видимость главенства у Хамата, но фактически все решал Иналык. Заговаривали с Хаматом о женитьбе, но он отмахнулся от доброжелателей, заявив: «Много я их повидал во время службы — все одинаковы!» Дни свои он проводил в поездках по кувдам. Его тепло встречали и в своем ущелье, и в городе, потому что знали Кетоева — героя турецкой кампании. Правда, последние три года, после того как он, возвращаясь с кувда, свалился с коня и сломал три ребра и ногу, он реже принимал приглашения...

Иналык не последовал примеру старшего брата, не покинул аула, спасаясь от злых людских языков, а свой навострил, да еще как! Когда вмешивался в разговор Иналык, тут все чувствовали себя, как Темирби, оседлавший котел на буйных волнах: и разжать руки надо, и боязно, что больше не за что будет ухватиться!

Вот и на свадьбе Ирбека Кайтазова нашло на Иналыка. Совсем уж крамольные мысли высказывает. Нельзя же всерьез насмехаться над законами, освященными веками, проверенными многими поколениями, любовно переданными отцами и дедами. Асланбек никак не мог уловить, на самом деле он так думает или только делает вид. Ишь как толкует о женщинах...

— Сын грудь матери сосет, да глаза его на отца направлены, — сказал Асланбек. — Мать дает сыну имя, а отец — доблесть. Так должно быть!

— Один тоже громко рассуждал, — приподнял брови Иналык. — И с виду он не человек, а крепость нартов. Да как-то сижу я у него в гостях, только разрезали фыдчин...

— Неужто тебя фыдчином потчевали? — засмеялся Дзабо. — Скажи, где находится тот дом, чтобы знать, кто тебя так уважает.

— Тут со двора вбегает мальчонка, — не обращая внимания на колкость, продолжал Иналык, — и отчаянно кричит: «Мама! В овчарню волк забрался!»

— Выдал, кто в доме главенствует, — засмеялся Хамат.

— К матери обратился — не к отцу!

— Да не буду я гостем в том доме! — сердито бросил Дзабо.

— Не волнуйся — не будешь, — ответил ему Иналык. — Не пригласят тебя. Но замечу вам: мужчина и в собственном доме гость.

— На штраф напрашиваешься, Иналык, на штраф, — предостерег его Асланбек.

— Клянусь Аллахом, как ни посмотри: сверху, снизу, сбоку, — не испугался угрозы Иналык, — а достоинство мужчины идет от жены. Неспроста народ говорит: хороша ли жена — по мужу видно.

— Два штрафных получишь. Два! — деланно смеясь, объявил Асланбек.

— Хоть целый бурдюк араки влей в мою глотку, от этого трава не перестанет быть травой, — парировал Иналык. — Если женщина оба уха навострит — и двум мужчинам ее не обвести!

Стариков развеселили рассуждения Кетоева, послышались смешки. Дзабо вдруг почему-то обиделся, спросил с издевкой:

— По своей жене судишь?

— Не выпытать, Дзабо, тебе моей тайны, — сказал Иналык, и опять слова Дзабо обернулись против него самого. — Тебе дай вола — никто из нас не узнает вкуса его мяса. А иная хозяйка и за бедным столом гостей вдоволь накормит.

Асланбек поднял руку, требуя тишины, сказал:

— Спасибо тебе, Иналык, повеселил ты нас. А теперь я скажу тост. Да насладятся жизнью те, ради кого мы собрались сюда! Да встретят они старость в любви и согласии! Да принесет в этот дом невеста семерых сыновей и одну дочь! Мой тост за два цветка, ласкающих глаз! — он пригубил бокал и протянул его Иналыку. — Ну-ка, покажи, способен ли ты еще на что-нибудь, кроме своих шуток. Без слов! Без слов! А то опять заведешь нас куда-то в сторону...

Но Иналык успел-таки высказаться:

— Побывавший в этом доме да не скажет: здесь люди спиной друг к другу сидят!

Короткая пауза взорвалась криками:

— Молодец, Сырдон!

— До дна опрокинул, до дна!

— Вижу, что ты еще настоящий джигит, — довольный, сказал Асланбек.

— И не только за столом! — голос Иналыка потонул в веселом гомоне...

— А-а, — недовольно промолвила Дунетхан. — Не слушай их, Зарема, уже опьянели, — и для верности аккуратно прикрыла окно, потом заглянула в кулык. — Не взбилось еще... А масло уже нужно. Не останавливайся, скорее взбалтывай, доченька...

Руки Заремы двигались, а мысли были далеко от этих забот. Какая она, невеста Ирбека? Счастлива она? По доброй воле идет или отец заставил? Почему так бывает, что не всегда по любви женятся? Неужто взрослые не понимают, что девушке хочется счастья? Зарема неожиданно спросила у матери:

— Нана, ты отца любишь?

Вопрос застал Дунетхан врасплох. Она вздрогнула и застыла над столом, на котором нарезала листья свеклы для пирогов. На миг не стало слышно стука ножа по доске. Но только на миг. И сразу же опять разнеслось тихое, монотонное тук-тук-тук-тук-тук...

— Нана! — требовательно повторила Зарема. — Скажи, любишь?

— Он мой муж, — помедлив, будто желая увериться, что дочь не отстанет от нее, ответила Дунетхан.

— И любишь его? — не поняла дочь.

— Я ему верная жена, — опять с паузой сказала Дунетхан.

— И любишь? — не отставала Зарема.

— Я с ним прожила всю жизнь, — вздохнула Дунетхан.

Они помолчали. Занимаясь каждая своим делом, задумались. Почему мать не желает ответить ясно и четко? Что-то утаивает? Не могу вспомнить ни одного случая, чтобы отец и мать не ладили. Всегда оба спокойные, уверенные друг в друге, ни криков в доме, ни ссор, если не считать тех случаев, когда отец выговаривал за мои песни в горах. Мать послушно кивнет головой в знак согласия, когда отец ей что-то наказывает, а если укажет на недостаток или промах, она спешит исправить, убрать то, что вызвало его недовольство...

На минутку в комнату вошла мать Ирбека, старая Чаба, всплеснула руками:

— Ты мои заботы на себя взяла, Дунетхан, — она устало провела рукой по голове девушки, оставляя на волосах тонкую полоску мучной пыли. — И твои подрастают. Не сегодня завтра одна за другой две свадьбы. И я без зова на помощь приду... Я тебе такого жениха подыщу, Заремушка!..

Девушка озорно посмотрела на нее и проговорила:

— Никому из своих сыновей на меня не показывай. Я не только масло могу взбалтывать, а и всех в доме!

— Ой, что она говорит?! — сквозь смех вымолвила Дунетхан.

— О тебе беспокоюсь, Чаба, — возразила Зарема. — Я себя знаю и не хочу приносить тебе огорчения!

— Офицер, офицер будет у тебя жених, озорница! — взмахнула руками Чаба.

— Тогда будет и масло! — отчаянно задвигала кулыком Зарема.

Чаба, беззвучно смеясь, ушла. А Зарема вернулась к своим мыслям... Интересно, как будет меня сватать Таймураз? Асланбек сам придет или пришлет Батырбека? Сам, конечно, сам! Чтоб не отказали. Он будет сидеть вместе с отцом в гостиной, а я спрячусь от них в дальнюю комнату и буду ждать, когда позовут. Мать вручит блюдо с пирогами, небрежно, чтоб я ничего не заподозрила, скажет: занеси и поставь на стол. Я тоже скрою, что поняла, к чему это. Когда войду в гостиную, все умолкнут. Конечно, никто меня ни о чем не спросит, потому что неприлично. Я поставлю три пирога на стол и выйду, не посмотрев им в лицо, как положено... Но если я не взгляну на них, то я не буду знать, договорились ли они. Я не выдержу! Надо будет незаметно бросить один-единственный взгляд, чтобы определить. Уж я постараюсь подготовить мать, чтобы убедила отца не противиться. Он может. Из-за Тотраза. Конечно, отец не захочет сделать меня несчастной. Он же любит меня! Я так и скажу матери: никто другой, кроме Таймураза, мне не нужен. И я в самом деле ни за кого не пойду, если откажут ему. Не откажут! Слышишь, Таймураз, не откажут! Поскорее посылай сватов. Как заговорит со мной, я сразу намекну: смотри, чтобы никто меня из-под твоего носа не увел... Нет, сразу неудобно, пусть он сперва скажет, что любит меня... А вдруг не скажет? Тогда мне самой? Так и говорить: присылай сватов! А если он скажет, что любит меня, а я отвечу, что я тоже люблю, нужны ли тогда будут сваты? Как это бывает?

— Нана, ты сказала отцу, что любишь его, и он прислал сватов?

На этот раз Дунетхан посмотрела в лицо дочери, усмехнулась:

— Когда рядом мужчина — горянка головы не может поднять.

— А как ему дать понять, что любишь? — спросила Зарема.

— Не зря отец называет тебя джигитом, — озабоченная ее смелыми суждениями, укоризненно сказала мать. — Мысли у тебя не девичьи. Как мужчина рассуждаешь. Женщина всегда должна ждать. Ждать, пока ее кто-то заметит. Ждать, пока сосватает. Ждать, пока муж на пиру сидит... Сколько веков существует женщина, она всегда чего-то ждет, — Дунетхан глубоко вздохнула, неожиданно добавив с горечью: — А счастье не приходит...

Смутная догадка мелькнула у Заремы, и она попыталась заглянуть в глаза матери, но Дунетхан низко нагнулась над столом так, что лица ее не было видно, глухо произнесла:

— Отец твой и не спрашивал меня. Послал сватов — и все! И мой отец не спрашивал: отдал — и все!

Конечно, она и раньше слышала, что такое случается. Но сейчас, когда она думала о себе, вся нелепость и жестокость подобного сватовства ужаснули ее.

— Почему у Земфиры никто не спросит, хочет ли она за Ирбека? — воскликнула Зарема, и ее возмущение вылилось в крик. — А я так не хочу! Не хочу!

— Тише! — одернула ее Дунетхан и бросилась к дочери. — Тише!

Они несколько минут сидели, тесно прижавшись друг к другу, и Дунетхан чувствовала, как крик отчаяния и протеста отдавался дрожью по телу дочери. Это был так хорошо знакомый ей трепет раненой косули, у которой остался один выход: покорно ждать, что с ней сотворит охотник: возьмет ли на руки и понесет домой, чтобы выходить, или тут же перережет ей горло...

Дунетхан стала наставлять дочь:

— Женщина три раза умирает: когда рождается женщиной, когда замуж выходит и когда ее на кладбище несут.

— Пусть моим мужем будет тот, кто мне нравится, — непреклонно заявила Зарема.

Наивная, она молила дать ей в мужья Таймураза. Лучше бы она не выпрашивала его у судьбы!

— Молись Богу, — сказала Дунетхан дочери. — Смилостивится — поможет, — голос ее дрогнул, и она произнесла с болью, которую дочь никак не ожидала услышать от нее: — Да не всех он слышит! Ой не всех!

Зарема озадаченно склонилась к матери, участливо заглянула ей в глаза:

— Ты любила... — голос ее увял до шепота, — не моего отца?

Дунетхан упорно прятала свое лицо от дочери.

— Ты плачешь? — догадалась по вздрагивающим плечам матери Зарема.

И тут Дунетхан рассердилась: вокруг веселятся, произносят тосты, танцуют, а эта быстроглазая, шустрая девчонка заставила ее плакать! Нет, старое не должно возвращаться и будоражить душу. Прочь, прочь воспоминания! Она давно уже не девчушка пятнадцати лет. Жизнь ее бежит под уклон горы. Ей ли ворошить прошлое? Еще внесет смятение в душу дочери. Дунетхан незаметно попыталась вытереть слезы фартуком, сердито оборвала дочь:

— Не те разговоры ведешь. Совсем не те! Мы с твоим отцом ладно прожили. Я ему детей дала, — и, видя, что Зарема хочет ей возразить, жестом остановила, попросила: — Молчи, доченька, молчи. Масло взбивай... — но минуту спустя сама возвратилась к прерванному разговору. — Выкинь из головы глупости. Время придет — и тебя отдадим замуж. Нарожаешь кучу детей... Будешь ждать своего по ночам...

— И нет! — вырвалось у Заремы.

— Будешь! — безжалостно заявила Дунетхан. — Одним желанием пашню не вспашешь... Должна знать, доченька, что жизнь твоя будет полна ожидания. Куда ты денешься от этого?

И понесла на кухню нарезанную траву, оставив Зарему растерянной. Она не знала, кто виноват, но ведь все это страшно. И у Заремы навернулись слезы.

***

... Солнце уже клонилось к закату, а невесту все еще не привезли. Танцы ни на минуту не прекращались. В круг вытащили последнего из братьев Гагаевых — Касполата, еще не танцевавшего.

— Ишь какой быстрый! — раздалось в толпе ребят, когда Касполат остановился возле Таиры. — Присмотрел нашу красавицу.

Ее, прекрасную дочь Дзабо, приглашает на танец пришелец! Кому понравится такая смелость? Неужели пойдет? Глаза парней так и впились в нее. А Таира, обернувшись, что-то сказала девушкам, отчего они прыснули со смеху, и помедлила, чтобы выйти не так поспешно, и, поглядев на парня, который на месте пританцовывал в такт музыке и упрямо ловил ее взгляд, легко шагнула и поплыла по кругу...

В отдалении послышались выстрелы. Все всполошились.

— Невесту везут! — раздался крик.

— Молодежь! — поднялся Асланбек. — Надо их встретить у аула.

Юноши бросились к коням, стоявшим наготове под седлами на этот случай во дворах близлежащих хадзаров. В доме забегали, готовясь к приему невесты. Толпа девушек перекрыла улицу. Старики поднялись из-за стола, приблизились к воротам.

... Выстрелы раздавались все ближе и ближе, стала слышна свадебная песня. К дому Кайтазовых во весь дух скакали три всадника. Впереди, на несуразной лошадке, обогнав Таймураза и Тотырбека, гибкий Мурат. Бросив поводья, он руками помахал толпе, промчался мимо разбежавшихся девушек и влетел в ворота.

Мурат не осадил коня у дома — наоборот, он пришлепнул по его бокам, направив прямо в двери. Разгоряченный конь закусил удила и, точно завороженный, дрожа всем телом, похрапывая от страха, нехотя протиснулся сквозь узкие двери хадзара, не рассчитанные на такого посетителя, — и оказался в гостиной. Женщины и дети с визгом разбежались по углам. Зарема, выскочившая на шум, оставив кулык, восторженно приветствовала всадника.

— Молодец, Мурат! — и бросилась к пирогам, сложенным на столе, чтобы вручить добычу доброму вестнику.

Конь кружил по гостиной, стремясь поскорее покинуть ее, но всадник не позволял ему направиться к двери.

— Приз! Приз! — кричал он требовательно, и, лишь когда в руках у него оказались три пирога и графин с пивом, преподнесенные ему Заремой, Мурат пригнулся к челке коня и выскочил из хадзара...

— Видал?! — восхищенно кивнул чужестранцу на Мурата Асланбек. — Лихо?! Джигит!

Свадебное шествие встретили песнями. Девушки окружили арбу, в которой находилась невеста с шафером и подружками. Батырбек ссадил на землю невесту, взял ее под руку, повел к дому, на пороге которого уже толпились девушки, тонкими голосами поющие свадебную песню... Переступив порог, невеста увидела карапуза, которого старухи подтолкнули ей навстречу. Несмело ступая, годовалый малыш приблизился к ней. «Возьми на руки!» — услышала невеста подсказку Батырбека и поспешила подхватить малыша на руки, получив одобрение старух. Асланбек радостно провозгласил:

— Дай Бог, чтобы невеста принесла в дом сына. И не одного! — и повернулся к чужестранцу, чтобы убедиться, понял ли он обычай.

А когда Батырбек повел невесту вокруг котла, висевшего на закопченной, почерневшей от древности цепи, прикрепленной к потолку, и, ударяя по ней, сделал три круга, Асланбек встал у них на пути и громко провозгласил:

— Пусть твой приход в этот дом, невеста, принесет Кайтазовым счастье! — и опять посмотрел, какое впечатление произвело это на необычного гостя.

— Оммен! — дружно воскликнули столпившиеся в комнате мужчины.

Невеста трижды коснулась рукой цепи. Асланбек толкнул в плечо проводника:

— Переведи чужестранцу. Невеста приобщена к очагу этого жилища, которое теперь и ее дом. Старец протянул руку в сторону невесты и пожелал: — Пусть у тебя родятся семеро сыновей и одна дочь!

— Оммен! — прозвучало под низкими потолками дома.

Батырбек подвел невесту к старухам. Она низко поклонилась им: Чаба протянула ей миску с медом и топленым маслом. Невеста дрожащей рукой взяла ложку, зачерпнула мед, приблизилась к подслеповатой горянке, поднесла к ее рту, потом стала угощать других старух. Когда из-за спин женщин ловко вынырнул мальчишка и, выхватив миску, исчез в толпе, Асланбек облегченно вздохнул — все обычаи были соблюдены, новая семья должна быть счастлива!..

Посмотрит христианин на религиозные обряды осетин, послушает тосты старших за столом и заявит, что «осетины почти христиане». Ознакомится приверженец ислама с их жизнью, бытом и найдет многое, близкое мусульманам. А вникнут и те и другие в представление горцев о божествах, святых местах, увидят обряд похорон, посвящение коня покойному, послушают, о чем говорят, собравшись в дзуарах — святых местах, — разведут руками да опечаленно покачают головами: нет, разительны отличия верований осетин от христианского и мусульманского обрядов, гораздо ближе они к языческим представлениям.

И преклонение перед божествами у горцев иное. Чтят они богов Уастырджи, Уацилла, Мыкалгабырта, Фалвара... Но как чтят! То они обращаются к божеству с глубоким уважением и страхом, то как к старшему другу, который может помочь в том или ином деле, то шутят с ним как с равным, то укоряют его, сердятся и выговаривают... Словно хотят сказать божеству: хочешь, чтобы мы тебе поклонялись,— старайся оправдать наши надежды, не то из друга и покровителя превратишься в недруга. Недаром сказочные герои нарты подняли притолоку у дверей выше, чтобы Бог не подумал, что горец, входя в дом, кланяется ему. А когда на земле им не стало равных по силе, нарты обратили свой взор на небо и бросили вызов самим богам, пожелав сразиться с ними в смертельном поединке. И пусть нарты погибли, но с высоко поднятой головой...

Таймураз кивнул другу и стал выбираться из свадебной толпы. Возле забора он остановился и как бы между прочим сказал:

— Надо бы узнать, где она спит...

У Мурата похолодело сердце. Он уклончиво произнес:

— Не самый удачный вечер для такого дела. Свадьбу сорвем.

Таймураз никак не мог примириться с тем, что Мурат на какой-то кляче перегнал его; он переживал поражение и, казалось, не слышал слов друга или не понял их предостерегающего смысла. Поведя рукой в сторону толпы горцев, Мурат заметил:

— Погоня будет большой.

И тут Таймураз глянул на него, и друг увидел на его губах презрительную улыбку.

— Раны, полученные из-за девушки, не кровоточат, — сказал он непреклонно. — Но можно же ее подкараулить, когда она пойдет к речке...

— Я не вор! — прервал его Таймураз. — Не хочу крадучись. Отбившуюся от отары овцу унести — не велика доблесть. Под взглядами чабанов — на спину и к себе — это лихо!

Наступившая темнота слизнула танцы. Свадьба стала утихать, чтобы с рассветом вновь вспыхнуть.

Стоя в тени деревьев, друзья дождались, когда девушки направились в дом. Мадина шла вместе с Таирой и Заремой. Из дома торопливо выскользнула Чаба с пирогами на плоской деревянной тарелке и, увидев девушек, защебетала:

— Устали вы, мои солнышки. Но дел и на завтра много. Сейчас укладывайтесь спать, а часа через два я вас подниму...

Дверь распахнулась и, впустив горянок внутрь, захлопнулась. Таймураз окликнул прошмыгнувшего было мимо мальчонку. Положив ему на плечо ладонь, тихо спросил:

— Ты мужчина? Тебе можно доверить серьезное дело?

Мальчонке было чуть больше восьми лет, он во все глаза смотрел на кумира аульской детворы и был счастлив, что тот соизволил заметить его, остановил и беседовал с ним. А тут еще такие слова! Сам Таймураз хочет сделать ему поручение! Конечно же, он не подкачает! Конечно же, сделает все, чтобы оправдать доверие джигита! И мальчонка поправил на голове шапку, чтобы выглядеть посолидней, и произнес, глядя прямо в глаза кумиру:

— Я сделаю все что надо! — Он боялся, как бы Таймураз не передумал. Мальчик оглядывался, опасаясь, что кто-нибудь из его сверстников перехватит поручение. Но, с другой стороны, как обидно, что никто из детворы не видит, как запросто разговаривает он с Таймуразом и рука самого смелого джигита ущелья покоится у него на плече.

— Зайдешь в дом и посмотришь, под каким окном спит дочь Дахцыко, — сказал Таймураз и, сердито посмотрев на него, повторил: — Дочь Дахцыко. Ты понял?

Тьфу! И это серьезное дело? Малыш разочарован. В этот момент он настроился по крайней мере повторить один из подвигов нартов... А тут — зайти в дом и посмотреть, где спит девчонка... Но не отказывать же Таймуразу?! Раз он просит — надо выполнить...

— Я сделаю, — твердо сказал мальчишка.

Прежде чем отпустить, Таймураз взял его за плечи, приблизил к себе и уставился в глаза:

— Тебя как звать?

— Сармат.

— Сармат, — запоминая, произнес Таймураз. — Я тебе, Сармат, доверил большую тайну, — и пригрозил: — Язык чтобы у тебя был, как кинжал в ножнах: и есть он — и нет его!

Это было обидно. Такое сказать! Да что он, маленький? Ему уже девятый год. И он знает цену слову. И докажет Таймуразу. Сармат снял руку Таймураза со своих плеч, жестко поклялся:

— Никому! Клянусь папахой!

Железная твердость в его голосе успокоила Таймураза, он хлопнул мальчугана по шапке так, что она налезла ему на глаза, и весело приказал:

— Иди!

Друзья ждали в тени деревьев. Из сада Кайтазовых, где за столом при свечах пировали старики, донесся голос Дзамболата:

— Человек заранее не знает, что с ним случится сегодня, завтра, через неделю, месяц, год... Бог его создал таким — невидящим, что у него впереди. Он не наделил его крыльями, чтобы летать. Зато он дал нам другое. Язык! Язык, который помогает нам понять друг друга... Я поднимаю тост за язык, который делает нас друзьями...

Вдруг в шум беседы ворвались гневные непонятные слова. Не осетинские и не русские...

— Тот чужестранец, — догадался Тотырбек.

— Что он хочет? — услышали они голос Асланбека. — Почему он прерывает тост? Скажи ему, что у нас так не положено.

— Прости, Асланбек, но он спорит с Дзамболатом, — это вмешался проводник-переводчик, — он говорит, что язык не делает людей друзьями. Люди, говорящие на одном языке, не понимают друг друга. НЕ ПОНИМАЮТ! И не хотят понимать! Он ученый, побывал во многих странах, исследует жизнь народов разных континентов — и везде он видел обман, убийство, дикость... Вы говорите о чести, благородстве, достоинстве, — каждый тост за это! Но вы занимаетесь самообманом. При цивилизации ваши законы приведут вас к гибели, как случилось со многими американскими аборигенами. Они тоже говорили о доброте и благородстве, а получили пулю! Люди под видом добра несут другим зло! В этом мире ни на кого нельзя положиться! Только на себя! Если и впредь будете верить, что люди добры, вы погибнете! — чужестранец кричал во весь голос, проводник едва успевал переводить. — Кто выживает в этом мире? Только сильный! Тот, кто держит судьбу в своих руках! Ученый видел многих из тех, кто приезжал в их страну, и знает: слабый, безвольный мгновенно погибает. Добиться успеха может только деловой и сильный мужчина. Будь сильным — и все будет твоим: женщины, дома, земля, богатство! Все будет твое, если ты сильный!

— Слышишь? — восхищенно цокнув языком, прошептал другу Таймураз. — Он верно говорит: сильного и река против течения пускает.

Асланбек прервал поток слов чужестранца, протестующе заявил:

— Наши предки не были учеными, как ты, прибывший к нам издалека, но они нам завещали держать двери открытыми для людей. Каждого незнакомца мы встречаем как самого достойного человека. Так велели предки. И если мы порой жалеем об этом — не в нас вина. Коня крадут его собственные ноги, честь человека — его проступки...

— Безумие! — прервал его чужестранец. — Видя в каждом доброту, вы впускаете к себе в дом зло!

— Он прервал старшего, — возмутился Асланбек. — Штраф!

— Зря его штрафует Асланбек! — огорчился Таймураз. — Он прав: надо быть сильным, не оглядываться на других, ни от кого не ждать помощи. Тогда и счастье будет, и богатство, — он говорил о чужестранце, а думал о себе, о своем деле. Ведь и он сейчас должен рассчитывать только на себя, только на свои силы. Мурат тоже поможет, но главное сделает он сам. Хорошо, если б девчонка спала у окна: можно влезть со стороны скалы, чужой глаз бы не заметил. Впрочем, все внимание людей обращено на чужестранца. Очень вовремя затеял он спор. Под шумок бы посадить девчонку на коня — и все получится, как задумал. Должно получиться! Старики совсем развеселились, вон как шумят...

— Ты прибыл из-за океана, — слышен был голос Асланбека. — Не подумай, что мы гостям только штрафы преподносим. Это не так. Ты интересуешься нами, а я хочу услышать твои мысли. Можешь провозгласить тост.

Чужестранец что-то сказал на своем чудном языке, проводник перевел:

— Он спрашивает: тамада верит, что я после всех этих встречных и штрафных еще в состоянии ворочать языком?

Веселый шум покрыл его. Возле Таймураза возник Мурат с буркой в руках, шепнул:

— Все тихо. Я был осторожен.

Из дома вынырнул мальчишка. Посмотрев в сторону дерева и увидев шагнувшего из темноты Таймураза, Сармат солидно и многозначительно показал на крайнее окно и пошел прочь как человек, который выполнил пустяковое дело, о котором даже не стоит упоминать... Со стороны сада плавно неслась речь проводника:

— Он говорит, что его обидело ваше неверие. Он говорит правду и, чтоб доказать свою правоту, согласен захватить несколько парней из вашего аула в свою страну, чтобы приобщить их к цивилизации. Но, чтоб не погибнуть, они должны быть сильными и волевыми. Они возвратятся и расскажут вам, что добрые чувства и справедливость уже не в почете...

Таймураз показал Мурату в сторону сада:

— Что говорит, а? Может, махнем туда? Вместе с ней? Мы с тобой сильные и никому не дадим спуска.

— Лучше без нее, — с намеком не совершать похищения вымолвил друг. — Судьба — что вода в тарелке: неизвестно, куда накренится, — сказал Мурат. — Подумай, еще не поздно. Длинное — укоротишь, короткое — не удлинишь...

Таймураз протянул руку за буркой.

— Можешь остаться. Сам сделаю, — в его голосе был и упрек, и раздражение, и намек на трусость.

Мурат не хотел выглядеть трусом и резко сказал:

— Выстрелил — теперь уже поздно пулю ловить, — и, подумав, признался: — Но знай! Иду как друг, не по желанию сердца...

Стояла удивительная ночь. Горы слились с тьмой. Только река да говор стариков были слышны в ущелье. Таймураз и Мурат прошмыгнули к окнам. Сердце тревожно билось. Странное дело: уши впитывали каждое слово, доносившееся из сада.

— Подсади, — услышал Мурат шепот Таймураза. Друг стоял возле открытого окна и жестом показал, что самому ему не дотянуться до подоконника.

Мурат скрестил руки... Все произошло мгновенно. Только что Таймураз был рядом с ним, и нет его, скрылся в темном провале окна... Все! Теперь уже ничего не поправишь. Мурату стало не по себе от тишины и покоя, который сейчас будет нарушен. Он уже слышал шум и крик, которыми наполнится через минуту-другую аул, слышал посвист пуль над своей головой... Он молился, чтобы все прошло тихо и до утра не хватились Мадины... Но почему Таймураз там так долго? Что он тянет? И как могут старики быть такими спокойными и рассудительными, когда тут такое творится?!

Мурат с замиранием сердца прислушивался к тому, что делалось в комнате. Там царила тишина. Не ощущай он в ладонях тяжесть друга, которому помог оттолкнуться и перемахнуть через подоконник, усомнился бы — в доме ли похититель...

Что он так долго? Может быть, нужна помощь и Мурату следует тоже забраться в дом? Но Таймураз не просил его об этом. Значит, надеется на свои силы. Надо ждать.

Таймураз замер у постели, приноравливаясь, как накрыть буркой девушку. Он никак не мог определить, где изголовье кровати. Глаза его не привыкли к темноте, а бурку следовало накинуть на голову, чтобы крик испуганной девушки утонул в плотном войлоке. Из кухни отчетливо доносились голоса женщин, прикидывающих, сколько пирогов они могут изготовить к утру. Таймураз пытался узнать по голосам, кто говорит, но не мог вспомнить. Наконец он разглядел силуэт девушки. Она спала, отвернувшись к стене. Коса свисала с кровати, доставая до пола. Рядом с нарами стоял стул. Надо отодвинуть его в сторону, а то помешает. На спинке — платье. Наплевать. Возиться с одеждой нет времени, сошьет другое. Какая-то чепуха лезет в голову. Пора действовать. Спи, спи, гордячка! Посмотрим, что ты будешь делать, когда окажешься в моей власти!.. Пошевелилась?! Вдруг проснется? Таймураз распахнул бурку, отчего она стала похожа на два огромных крыла, и бросился на спящую. Ему удалось поймать ее в бурку прежде, чем она проснулась. Когда она попыталась освободиться от обрушившейся на нее тяжести, было уже поздно: он нес ее к окну, перехватив руками поперек тела... Он не заметил, что в комнате на полу разобрана постель и, споткнувшись о нее, чуть не упал, сделал в сторону неверный шаг и наткнулся на табуретку. Опрокинувшись, она стукнулась о таз, загремевший, казалось, на весь аул.

Девушка в бурке отчаянно забилась. Скорее, скорее к окну!

— Кто там? — раздался девичий голос из соседней комнаты.

Проще всего, конечно, было оставить свою жертву и скрыться. Но отказаться от этой зазнавшейся девчонки? Нет, шутишь! Я должен под носом у всех похитить ее! Увезти от отца, этого Дахцыко, из-за которого Тотикоевы стояли на виду у всего аула на коленях. Мне было шесть, когда это случилось, но я до сих пор помню, как полз на коленях. Этого я никогда не прощу. Я должен отплатить и ему, и его гордячке дочери, я не брошу ношу! Вот только бы до Орла добраться!

— Таймураз! Таймураз! — услышал он взволнованный шепот друга. — Где И сразу Таймуразу полегчало, потому что девушка вдруг перестала трепыхаться в бурке. Что с ней? Потеряла сознание? Но ему было не до выяснения причин, потому что дверь в соседнюю комнату приоткрылась и оттуда показалась голова девушки. Таира?!

— Ты кто? — спросила она, спросонья с трудом соображая, что к чему.

Таймураз торопливо подал в окно бурку с девушкой. Мурат принял ее на плечи, так что она повисла двумя хурджинами. Таймураз ловко перемахнул через подоконник и мягко спрыгнул на землю.

И тут Таира охнула. Таймураз с Муратом побежали к обрыву, таща ношу. В окне мелькнуло лицо, и раздался отчаянный крик:

— Украли! Украли! Похитили! Люди, беда!!!

Перебросив через седло бурку с девушкой и мельком отметив, что похищенная не вырывается, Таймураз вскочил в седло. Орел рванул с места, — и крики, шум встревоженных людей стали удаляться. Таймураз знал, где он спрячет свою девушку. Он приметил эту пещеру лет пять назад и никому ее не показывал. Только сегодня рассказал Мурату, чтобы он мог отыскать их там через два-три дня... Скорее, скорее надо вырваться из аула. Сворачивать на тропинку следует тогда, когда преследователи будут на расстоянии и не увидят, куда он увозит свою добычу. А Мурат должен отвлечь погоню — увести в сторону по ложному следу.

— Таймураз, ты свернешь в горы у белой скалы, что нависла над речкой, — зашептал Мурат. — А я поскачу по дороге, чтобы преследователи видели и слышали меня! Притаись в расщелине скалы и лишь после того, как погоня промчится мимо, направься к тайнику...

— Хорошо, — одобрил его план друг.

Но если преследователи разгадают их маневр, Таймуразу скрыться не удастся: из расщелины нет второго выхода. Это если... Как в лихорадке погони людям придет в голову мысль, что похититель может пойти на такой риск? И кто из аульчан догадается, что девушку спрятали всего в нескольких километрах от аула? Искать их горцы будут в далеких аулах Осетии, а то и в Кабарде или в Теберде...

Орел отчаянно работал ногами... За спиной раздавался лихорадочный цокот копыт тяжелого с виду жеребца, на котором скакал Мурат...

... Вопль Таиры поднял с мест стариков. Они бросились к дому, откуда уже выскочила Таира, крича:

— Дахцыко! Дахцыко! Беда! Твою дочь похитили! Украли бедняжку!

Дахцыко побледнел, побежал к воротам:

— Кровью мне заплатят оскорбители!

— В погоню, джигиты! — взмахнул палкой Асланбек. — В погоню! Не дайте уйти похитителям!

Эти несколько минут задержки помогли похитителям. Они добрались до белой скалы, когда погоня только выезжала из аула. Горцы слышали цокот копыт по дороге и мчались за беглецами. Раздались выстрелы! Горцы стреляли наугад: в темноте ущелья не было видно всадников.

— Жду послезавтра! — предупредил Таймураз друга, когда свернул к расщелине.

Он соскочил с Орла и за повод потянул коня в расщелину. Погоня приближалась. Орел осторожно переступил ногами, из-под его копыт вырвался камушек и побежал вниз по склону.

— Тихо! Тихо, Орел! — прошептал Таймураз.

Цокот копыт и храп коней раздались совсем рядом. Таймураз слышал, как переговаривались между собой Иналык и Батырбек.

— Кто бы это мог быть? — возбужденно спрашивал Иналык.

— Не из числа ли нежданных пришельцев Гагаевых? — высказал догадку Батырбек.

Еще миг — и погоня будет возле расщелины... Тихо, тихо, Орлик. И вдруг Таймураз увидел голову девушки, которая выглядывала из-под бурки! Она ведь может закричать! И тогда... Что делать?! Броситься к ней? Поздно...

Основная масса коней достигла белой скалы. Тени всадников мелькнули в прорези расщелины... Сейчас раздастся крик девушки — погоня остановится, горцы обнаружат похитителя... Почему она медлит?! Это ее единственное спасение!.. Он заметил, что ее руки ухватились за седло... «Боится упасть», — отметил он машинально. Крикнет?! Отдаваясь в ушах топотом копыт, в ногах дрожью земли, погоня промчалась мимо. Выстрелы удалялись... Таймураз с изумлением посмотрел на девушку. Она не закричала. Почему?.. Или от страха потеряла голос?! Он пожал плечами, вздохнул с облегчением. Взявшись за уздечку, осторожно повел коня к выходу из расщелины и тут услышал цоканье копыт. Два человека взволнованно объяснялись на непонятном языке. Опять этот странный и смешной чужестранец! Вновь мелькнула шальная мысль скрыться в его далекой стране. То-то бы все искали дочь Дахцыко и восхищались, как ловко похититель сумел упрятать добычу! Понимать бы его язык, склонить чужака на свою сторону...

Знал бы Таймураз, о чем говорили иностранец и его проводник.

— Здесь тоже есть гангстеры! — возмущался чужеземец. — Они потребуют выкуп?

— У нас это не принято, — неохотно ответил расстроенный переводчик. — Похититель украл себе жену.

— Жену?! Он украл себе жену? Какая дикость!..

Дата добавления: 2015-08-21