Глава 11. До облюбованного Дзамболатом склона горы напрямик полкилометра

До облюбованного Дзамболатом склона горы напрямик полкилометра. Но добираться до него час, а то и больше, потому что напрямик в гору не взберешься. Узенькая тропинка спиралью вьется вверх, подступая к вершине, и вдруг обрывается, упершись в выбранный Гагаевыми участок.

Человек, взбирающийся в гору, виден отовсюду. Горцы поглядывали на склон горы, по которому вот уже два года карабкаются вслед за отцом его восемь сыновей. Едва светлела вершина горы от первых лучей поднимающегося солнца, девять фигур, вытянувшихся цепочкой, перебирались через речку и упрямо начинали ползти вверх; и казалось, что все они связаны друг с другом невидимой веревочкой. Позади шел четырнадцатилетний Шамиль. Плетеная корзинка со свежевырытой землей топорщилась на его спине огромным горбом, придавливающим юношу к самой земле, норовившим опрокинуть его, утащить в пропасть. Молодой горец стонал, качался, ноги его скользили, из-под подошвы выпрыгивали мелкие камешки и легко, играючи уносились в пропасть. Дыхание у Шамиля сбивалось, он был близок к тому, чтобы поддаться соблазну и помчаться вниз наперегонки с камнями. Сдерживал его только пример брата Урузмага, который был старше его всего на полчаса и которому приходилось так же нелегко, корзина на его спине была не менее тяжела и тоже пыталась смять его волю, покорить, выбить мужество, а паренек, помогая себе руками, сбивая ногти о камень, карабкался в гору, к мечте отца и братьев... Разница в год-два незаметна, когда тебе уже за двадцать. А между четырнадцатью и двадцатью каждый месяц жизни прибавляет сил мышцам и крепости костям, ловкости и упорства. Урузмаг и Шамиль пошли в отца своей волей и настойчивостью. Но сила еще не та, кость гибкая, гнется под тяжестью, и как ни пытаются они идти вровень с братьями, — отстают. Тревожно поглядывал на них отец. Он охотно освободил бы их от невыносимо тяжкого занятия. Но не может. Нужно, обязательно нужно подготовить хотя бы маленький клочок земли, чтобы весной можно было что-то посадить. За зиму ему пришлось влезть в долги: подзанял муку, а отдавать из чего? Он сейчас не имеет права думать о том, что бывают и неурожаи, засуха, а порой и ежедневные дожди. Надо жить одной мечтой, одним желанием: поскорее перенести на склон горы столько земли, чтобы получился участок, пригодный под картофель и кукурузу. Из года в год они будут его расширять, укреплять, будут лелеять, каждую осень таскать навоз, чтобы накормить землю вволю удобрениями. Они привыкнут карабкаться по каменистым карнизам. Он верил в это, потому что знал: человек ко всему может привыкнуть. И этот труд перестанет быть адом, только бы пересилить муки усталости и вдохнуть побольше кислорода в легкие...

Их всех давно уже охватило стремление поскорее разделаться с этим адом. Все разговоры и дома, и здесь у них начинались и завершались одной и той же фразой: «Вот когда у нас появится свое поле...»

Свое поле!.. Смешно, когда так называют мизерный каменистый участок, который Бог позабыл — или пожалел? — заполнить землей, и человек вздумал поправить его и таскает землю на своем горбу день за днем, месяц за месяцем, а потом и год за годом, поколение за поколением, пока людям не предстанет на месте каменистого сурового плато нежная зелень, рябящая в глазах от причесывающего ее горного ветерка.

Но слава Богу! И у солнца есть еще сострадание, ему трудно выносить стоны и хрипы, вырывающиеся вместе с воздухом изо ртов, и оно дарует людям ночь. Но наступало утро, и солнце заставало девять измученных горцев на узкой тропинке...

Непогода не могла их остановить. Темная туча, набухшая жгучей чернотой, нависла над ущельем. Лучам солнца невозможно было пробиться сквозь нее, так густа была ее шаль. Она осторожно обволакивала вершины гор и все ниже опускалась над аулом.

— Успеем поднять еще по корзине, — прикинул Дзамболат, и сыновья торопливо задвигали лопатами, наполняя мученицей-землей корзины...

Они уже опорожняли корзины наверху, когда крупные капли дождя ударили по каменному плато, ударили убористо; смачно били по щекам и губам людей, насквозь пробивали одежду.

— Скорее вниз! — забеспокоился Дзамболат.

Они успели добраться до поворота тропинки, как туча обрушила на них холодные безжалостные струи. Дождь бежал за ними полосой — они видели, как он нагоняет их, сбивая пыль со ската, проглатывая последние метры сухой земли. Догнав горцев, дождь окатил их с щедростью баловника-шайтана, пронизывая холодом до костей. Не спасали и корзины, которыми они пытались отбиться от водяных змей.

Хадизат, следившая за мужем и сыновьями со двора сакли, куда еще не добежала стена ливня, увидела, как горцы свернули с тропинки и нырнули под скалу, спрятавшую их от водяного потопа. Женщина облегченно вздохнула и поспешила в хадзар.

Ливень, призвав на подмогу ветер, делал одну попытку за другой достать Гагаевых, обдавал их холодными струями. Горцы тесно столпились на маленьком пятачке, а мимо них мчались ручьи мутной дождевой воды, и тропинка превратилась в настоящую бурную реку, которую с каждой секундой все щедрее наполняла вода, сбегавшая с горы. Кто из них первым бросил взгляд на свое поле, которое они упорно насыщали землей, им не вспомнить. Но этот пронзительный, наполненный болью взгляд заставил всех остальных посмотреть наверх. Будто не стало ливня. Точно он не хлестал по их лицам. Замерли братья в трауре. Замер отец их... Террасы из камней сдвинулись под напором воды, покатый склон не был в состоянии удержать рыхлую почву, и она, отторгаясь от него, точно оседлав потоки ливня, поползла по-над террасами вниз. На их глазах земля, с таким трудом доставленная наверх, убегала радостно, словно дала клятву как можно быстрее возвратиться на свое излюбленное место на берегу речки. Размываемая свирепым натиском воды, она разбегалась прежде, чем рвануться через террасы...

Едва сдерживая крик, Шамиль оглянулся на отца и увидел в его глазах слезы! Никогда сыновья не подозревали, что у их отца могут показаться слезы...

— Не успели, — прошептал Дзамболат. — Не успели посеять траву... Еще бы неделю-другую, и трава укрепила бы землю... — он отвернулся, пряча лицо.

Тогда-то и мелькнуло тело Шамиля, бросившегося к участку. Его чувяки шлепали по лужам, скользили, но он бежал, сняв с головы корзину, он выставил ее, точно щит, которым можно поймать ускользавшую от них мечту...

— Куда ты?! — рассвирепел отец.

Но Шамиль не слышал его... Ему было наплевать на ливень, окутывавший его с головы до ног, ведь он бежал спасать их землю, их надежду!

— Шамиль! Назад! Куда ты?! — кричали братья ему вслед.

А паренек, упав на колени, пытался корзиной удержать землю. Она наполнилась густой жижей, рванулась из его рук, побежала по склону, ударившись о выступ скалы, подпрыгнула, перевернулась и полетела, кувыркаясь в воздухе, прямиком в реку. Шамиль в отчаянии распластался на плато, повернулся спиной к земле, телом своим соорудил преграду, стремясь любой ценой остановить ее бег. Мокрые грязные волосы упали ему на глаза, он нервно смеялся, царапая руками и ногами ускользавшую почву... Мурат передал свою корзину Касполату, а сам побежал к Шамилю. Но он не успел...

Дзамболат, братья видели, как вдруг земля потащила Шамиля на себе. Он и тут не вскочил, не бросился в сторону. Он все еще верил, что сумеет выстоять, удержать ее. Бедный малыш! Он всегда, подобно младшим в семье, верил, что наступит день, когда он всем докажет в деле, какой он джигит! И ему казалось, что это тот самый миг, когда требуется его подвиг. Раздираемый болью за многодневный напрасный труд, за страдания отца и братьев, Шамиль не мог поверить в такую несправедливость судьбы и бросил вызов злу, самому Богу. Парень упорно цеплялся ногами и руками, спиной и головой за землю. А она ползла под ним, и с каждым мгновением все быстрее. Она повернула его головой вниз. И так двигала к краю обрыва... Братья отгоняли мысль о самом страшном, они еще верили, что все обойдется... И даже тогда, когда голова мальчика ткнулась в выступ, тело от толчка перевернулось в воздухе и, распластавшись, полетело в пропасть, они еще надеялись на что-то. Шамиль падал туда, где в мутных водах скрылась его корзина. Лицо его — грязное, со слипшимися волосами, мелькнуло мимо них...

***

... На следующий день после похорон Дзамболат недосчитался за столом двух сыновей: Шамиля и... Мурата.

— Где он? — кивнул отец Темболу на пустой стул рядом с ним.

Тот поежился, но промолчал.

— Он попрощался с Шамилем и сразу после похорон отправился в путь, — сказал Умар. — Я думал, по твоему поручению...

Озабоченный, снедаемый недобрым предчувствием, Дзамболат прошел в свою комнату и убедился, что один из хурджинов исчез. Вспомнив, каким необычно задумчивым был Мурат, он понял, что произошло непредвиденное...

— Кто знает, куда поехал Мурат? — возвратившись за стол, спросил Дзамболат домочадцев. — Не мог же он уехать, не сказав никому ни слова?

Потрясенный гибелью брата-близнеца, с кем он делил чрево матери, с кем вместе учился ходить, кого всегда и всюду видел рядом с собой, Урузмаг еле оторвал глаза от стола, тихо произнес:

— Мне он говорил... Сказал, что у нас так ничего не получится. Что и дед наш, и прадед тоже всю жизнь молились на землю, ласкали ее, мяли, кормили удобрениями, — а как были бедняками, так и нам завещали... Мурат хочет попытать счастья... Поэтому он ушел...

— Но куда? — изумился Дзамболат.

Урузмаг несмело посмотрел в глаза отцу, прошептал:

— В город...

Урузмаг передал отцу не все слова, сказанные ему Муратом. Умолчал он, что брат настойчиво просил его наведываться к Зареме чуть ли не каждый день и помогать ей и едой, и дровами... И Урузмаг поклялся Мурату, что с Заремой ничего не случится...

Два события пошатнули веру Дзамболата в справедливость жизни, и он почувствовал, как убегает от него надежда, как шатается земля...

Сыновья молча смотрели на печь, но глаза их кричали о неверии в него, их отца. Так смотрят горцы на вожака, поведшего их по неверному пути. Они еще не смели подать голоса, его сыновья, но в их глазах Дзамболат видел приговор себе, приговор тому, чему он учил их и что не дало им облегчения, не принесло счастья. Тишина не могла больше звенеть в ушах, ибо нервы напряглись до предела, когда еще минута молчания — и рты сыновей взорвутся криком, который содрогнет стены хадзара, вырвется наружу и сокрушит аул, ущелье, всю землю! Надо самому высказать то, что у всех на устах.

— Вот что... — произнес Дзамболат. — Я не хочу настаивать на своем, — голос его стал крепчать с каждым словом. — Пусть каждый попытает счастье на той дорожке, которую он изберет... Никому не стану перечить. Идите так, как подсказывает вам ваша душа, как указывает голова. Сами решайте, как жить дальше!..

***

И раньше, бывало, Хамат страдал многословием, но теперь вообще сладу не стало. Если среди аульчан не осталось ни одного, кто бы наизусть не знал о его гвардейских похождениях, то в лице Гагаевых Хамат нашел внимательных слушателей.

— Кто из вас назовет самое величайшее, что создано Всевышним? — хитро поглядел на сыновей Дзамболата старец.

— Горы! — уверенно заявил Пигу.

— Ничего не могу сказать, не поскупился сидящий наверху, когда творил их, — задымил трубкой Хамат. — Но есть и еще кое-что, более величавое.

— Море, — высказал догадку осторожный Касполат.

— Видел я и море, — согласился Хамат. — Стоишь на берегу, глазам смотреть вольно, а душа не верит, что можно собрать столько воды... Но тоже неверный ответ. — Он посмотрел в сторону Тембола: — Ты что назовешь?

Задумчивый, скупой на слова Тембол только глазами зыркнул и опять уставился в землю, чертя на ней хворостинкой бесконечные круги...

— Не знаете, — удовлетворенно вымолвил старец и, попыхтев вдоволь трубкой, таинственно промолвил: — Тайга. Тайга — вот где человек чувствует себя слабым и беспомощным, каплей в море, камушком в горах... Вот где душа к Всевышнему тянется, молит его, чтобы пощадил, вывел из леса к людям. Торчишь ты, маленький, задрав голову, а неба и не видно, такие вокруг тебя стоят огромные деревья. Месяц будешь идти, два, пять, год — а не выбраться из тайги!

— Ты же выбрался, — съехидничал Пигу.

— У нас с генералом провожатый был, — пояснил Хамат. — Сам невысокий, брови большие, глаза едва проглядывают сквозь узкие щели век, а по лесу как по двору ходил, не блуждал. Нас от себя на пять метров не отпускал. Знал, где зверь есть, где медведя можно подстрелить, где лося, где тетерева... Песок в мешочке нам показал: мелкий, желтый, оказалось, золото! Тоже в тайге нашел.

— Золото?! — встрепенулся Пигу. — В лесу?

— Много его там. Этот наш провожатый тоже знал местечко. Шел по лесу, нечаянно на него наткнулся... — Хамат задумчиво поводил перед глазами трубкой, высматривая в ней что-то, укоризненно сказал: — Генерал долго просил его показать это место. Отказал узкоглазый. Генералу отказал!

— Чего же сами не искали? — нетерпеливо спросил Касполат. — Привез бы сюда золото — сам богатый был бы, племянников одарил...

— Времени не было, — вздохнул Хамат. — Некоторым везло: сразу натыкались на жилу. Другие месяцы по лесу бродили, счастье свое выискивали. А нам уезжать надо было. Генерал спешил в Петербург...

— Сам бы остался! — воскликнул в негодовании Пигу. — Под ногами золото валялось, а тебе лень было нагнуться. Вот и остался бедняком.

— Сейчас и я думаю: надо было генерала уговорить поискать самим, — легко согласился Хамат. — Со счастьем бы породнился...

Тембол неожиданно громко хмыкнул. Старец, Пигу и Касполат недоуменно уставились на него.

— Ты что, — рассердился Хамат, — не веришь, что я нашел бы золото?

— В счастье не верю, — кратко уточнил Тембол.

— Как можно жить, не веря в счастье? — удивился Хамат. — Я вот старый, а все равно верю: когда-нибудь и ко мне оно придет. Не может не прийти!

— Придет, — неожиданно легко согласился Тембол и убежденно продолжил: — Только не на земле. Здесь оно никого не посещает.

— Как это? — возмутился Пигу.

— Сколько знаю людей, все недовольны судьбой, — Тембол поднял глаза к небу. — Счастье там. Только там! Наверху, в стране предков... И не море, не горы, не тайга, а небо — вот самое величественное, что создал Всевышний...

Оттого ли, что впервые они услышали столько слов от Тембола, от его ли убежденности и веры, только Хамат и братья ничего не ответили Темболу, лишь изумленно глядели на него во все глаза...

... Через два дня Касполат и Пигу отправились в Сибирь. Ночью исчез Газак. Кто-то высказал предположение, что он в абреки ушел. Еще через день собрался в дорогу Тембол. Куда? К истинному счастью, — ответил он. В его представлении путь к счастью был только через Мекку, и он отправился туда пешком, хотя и не был мусульманином. Просто Тембол запомнил слова гостившего у них в Цамаде дальнего родственника, заявившего, что путь в Мекку плодотворен лишь пешком...

— Урузмага не отпущу, — сказал Дзамболат. — Молод еще. А что решил ты? — спросил он Умара.

— Никуда я не поеду, — холодно сказал старший сын. — Что там искать? Я работать буду...

Так в новом хадзаре Гагаевых остались с отцом и матерью Умар и Урузмаг. Им и предстояло бегать за отарой Тотикоевых. Как-то Умар. отвернувшись в сторону, твердо заявил:

— Женить меня надо, отец.

У Дзамболата глаза округлились — разве сыну положено самому сообщать об этом родителям?!

В этом месте как никогда длинного рассказа Мурат сделал паузу. Пристально смотрел на меня, точно гадая, все ли я запомнил. А мне и в самом деле было весьма интересно, и я впитывал в себя каждое слово, каждую деталь... Мне необходимо было узнать все, что произошло. Слушая дядю, я начинал верить, что он поможет мне ответить и на те вопросы, что мучили меня...

Дядя Мурат поводил концом трости по полу и вымолвил:

— Когда мне было столько, сколько тебе, я многого не понимал. Почему один сыт и у него целый табун коней, а другой голоден и мечтает заиметь хотя бы ишака? Почему у Тотикоевых просторные хадзары, крыши которых накрыты железом, а у Иналыка — низенький, с тусклыми окошками, наполовину вросший в землю? Почему у нас, Гагаевых, десяток овец, а Батырбек и его братья счет своим потеряли?.. Много было у меня этих «почему», а ответ на них один: трудиться надо; только упорный, старательный, не жалеющий себя труд даст достаток... Верил в себя, в свои силы и был убежден в справедливости устройства мира, где тому, кто не ленится, обязательно воздастся благом... Да и откуда было мне, горскому пареньку, который кроме Цамада, Хохкау, Нижнего аула и Ардона нигде не был, знать, насколько сложна жизнь?.. Да и Таймураз, хотя тоже провел два года у ардонского казака — кунака Асланбека, учась в приходской школе и освоив русский язык, тоже имел смутное представление о земле и людях... В общем, багаж знаний у нас с Таймуразом на обоих был меньше, чем у любого твоего сверстника...

Нет, племянник, отправляясь в путь с намерением уговорить Таймураза возвратиться к ней или взять ее к себе, я не бросил Зарему на произвол судьбы. Как может человек, зная, что у него вот-вот появится сын, жить в отдалении? Я был убежден, что Таймураз поспешит в Хохкау, пренебрегая смертью. И я считал, что, женившись на Зареме, он сумеет склонить к примирению Дахцыко. Если же мои доводы не смогут убедить Таймураза, что надо поступить именно так, то я был готов и к тому, чтобы силой заставить его... Да, да, племянник, я и на это пошел бы, хотя он и был моим другом... Но получилось иначе... Опять взяла вверх не моя задумка, а Таймураза...

... Ардонские казачки-озорницы Вика и Наташа, к счастью, хорошо говорили по-осетински... Усадив нежданного гостя Мурата за стол «гонять чаи», сестрички в четыре руки подкладывали ему вареники с начинкой из вишен, обильно поливали их такой густой сметаной, что ее можно было резать ножом, шаловливо перемигиваясь между собой, то и дело прыская смешком, вдоволь налюбовались мохнатой шапкой, черкеской из грубого домотканого материала и длинным грозным кинжалом, что тускло поблескивал на поясе и наконец сообщили ему, что Таймураз, погостив у них — безвылазно! — двое суток, на третью ночь отправился в Кабарду, к Абуке.

... С помощью добрых людей добравшись до Чегема, Мурат оказался перед нарезными воротами, в которые и постучался. Кабардинец наверняка сразу понял, кого он ищет, но с полчаса делал вид, что не понимает его. Присматривался он, присматривался к Мурату, а потом, смилостивившись, предложил странному гостю следовать за ним, направился к дому, находившемуся в глубине двора...

Нельзя сказать, что Мурат не сразу узнал в горце, окапывавшем деревья, Таймураза. Просто он и представить себе не мог, что его гордый друг снизойдет до подобного занятия. Лицо у Таймураза, увидевшего друга, было как у человека, у которого ноют зубы, — он покраснел от досады, что Мурат застал его за такой работой, но попытался скрыть свое настроение:

— Ты вовремя прибыл, сын Дзамболата, — и кивнул на лопату. — Бери. Поможем Абуке. Как-то надо его отблагодарить за то, что который месяц кормит меня!

Мурат ногой отодвинул в сторону лопату и, вытянув руки вдоль тела, встал перед Таймуразом, выражая соболезнование. Тотикоев побледнел, его глаза в красных прожилках вцепились в друга.

— Кто? — выдохнул он хрипло.

— Асланбек.

... Солнечный луч, проникавший сквозь бойницу-окошко, пересекал темную комнатушку-пристройку к дому Абуке, и Мурат, любуясь игривостью пляшущих пылинок, подробно рассказывал о том, что произошло в Хохкау после исчезновения Таймураза. Тотикоев слушал, не прерывая его, до тех пор, пока Гагаев не поведал, как несправедливо повели себя братья Таймураза с Заремой, обделив ее землей...

— Она и в самом деле родила ребенка? — спросил он.

— Сына! — уточнил Гагаев. — Твоего наследника. Она и имя ему дала: Тамурик.

Вихрь мыслей отразился на лице Таймураза: и тщеславная улыбочка, ишь, мол, как в него влюбилась дочь Дахцыко, и непроизвольно — радость, и сожаление, и даже досада, что так обернулось... Мурат посчитал, что теперь в самый раз следует заговорить о главном.

— Тебе возвратиться надо, — сказал он.

— К ней? — глухо уточнил Тотикоев.

— К ней... и к сыну!..

— Вот так взять и возвратиться? — усомнился Таймураз. — И пусть Дахцыко влепит мне в лоб пулю...

— Женишься на Зареме — Дахцыко не станет мстить.

— А братьям и... ей как объяснить, где я пропадал и почему?..

— Скажешь правду.

— На посмешище всем? — процедил сквозь зубы Таймураз.

— О Зареме подумай... Пропадает она, — воззвал Мурат к его совести. — Хочешь, я привезу ее и Тамурика сюда?

— В эту крохотную каморку, где я один едва помещаюсь? — усмехнулся Тотикоев. — Зимой в ней не теплее, чем в пещере... Да и не понравится это Абуке...

— О Зареме думай! — потребовал Мурат. — Ты должен быть рядом с ней.

— Ты с этим приехал? — медленно повернул Таймураз голову к другу.

— Куда ей с ребенком деваться? Ты должен быть с нею!..

Таймуразу не понравились нотки в голосе Мурата... Гагаев ожидал, что друг вспылит, и был готов идти на ссору, лишь бы заставить его возвратиться к Зареме и Тамурику. Веки глаз у Тотикоева сузились, брови нахмурились. Но Таймураз пересилил себя, вяло произнес:

— Я и сам хочу возвратиться. Но как? Прийти с тем, с чем ушел, и упасть на колени перед братьями?.. Это не по мне. Легче умереть. И Зарему стал во сне видеть, но... взять ее сюда — значит всю жизнь батрачить. И сам буду мучиться, и Зарему — в батрачки?! А малыш? Что он скажет, когда вырастет?.. Не-ет, Мурат, это не дело... У меня есть другая задумка. Нам с тобой надо деньги заработать. Тогда и возвратимся... На конях, как настоящие джигиты! И Зарема поймет, когда скажу, что мыкался по чужим краям ради нее и нашего сына... Тамурика! — Он широко улыбнулся. — Вот как надо возвращаться, Мурат!.. А тебе разве не нужны деньги?..

Что на Мурата сильнее подействовало? То, что план Таймураза совпадал с его намерениями, или желание Тотикоева предстать перед Заремой заботливым мужем и отцом? И еще одно соображение заставило прислушаться к другу: можно будет представить исчезновение Таймураза так, будто он обманул не только Зарему, но и Мурата, и не придется краснеть перед нею... И все-таки одно беспокоило Гагаева...

— А как там Зарема? Я попросил Урузмага помогать ей, но обещал, что скоро возвращусь...

— Да разве аульчане позволят ей погибнуть? Придут на помощь и мои братья, не все же они на Батырбека похожи?! Не пропадет Зарема... А мы с тобой в город отправимся. Там, говорят, легко можно заработать хорошие деньги...

Дата добавления: 2015-08-21