Глава 9. Это случилось на третий день после похорон Асланбека, когда никто из Тотикоевых еще не

Это случилось на третий день после похорон Асланбека, когда никто из Тотикоевых еще не покинул аула. Батырбек за ужином не проронил ни слова. Тарелки были опорожнены, кувшины с пивом тоже. Детвора уже расшумелась. Пора было подниматься из-за стола. Но старший медлил. Братья настороженно поглядывали на Батырбека, впервые занявшего место Асланбека во главе стола. Нахмурив брови, он надолго задумался, заставив посерьезнеть даже малышей. В застывшей тишине отчетливо было слышно, как за стеной на кухне их мать Фуза определяла, кому из женщин что делать утром по хозяйству. Потом и ее голос смолк — и на женскую половину проникло ощущение надвигающейся опасности.

Батырбек заговорил, и слова его глухо ударялись о низкий потолок и коршуном обрушивались оттуда на домочадцев:

— Я не хочу никого из вас неволить, братья, сыновья и племянники. Но жить по-прежнему не буду. Почему мы, Тотикоевы, вот так, все вместе, должны встречаться только изредка, когда горе на нас наскакивает? Почему с мая по сентябрь шестеро из нас бегают по горам за отарой, месяцами не заглядывают домой?

— Кому-то надо, — осторожно, не улавливая, к чему ведет речь старший брат, подал голос Махарбек. — Или ты предлагаешь продать овец?

— Без овец нельзя, — отрезал Батырбек, — отара у нас должна вырасти в несколько раз.

— Тогда и вшестером с ней не управиться, — заметил Агуз. — Придется еще столько же мужчин посылать в горы.

— Только не Тотикоевых! — стукнул кулаком по столу Батырбек. — Богатство закабалило нас, выжимает все соки. А я хочу, чтобы оно дарило нам радость и росло из года в год без нашей беготни по горам и возни на земле... Не будет так, как говорю, — какая разница, есть у нас отары или нет. Чем отличается сейчас жизнь Тотикоевых от жизни Кетоевых? — спросил он и сам же ответил: — Мы так же бегаем за отарами, пашем землю, убираем урожай, косим сено... Лучше едим? Но разве это главное в жизни? Нет, пора нам жить так, как мы этого достойны!

Удивили его слова. Кто же вместо них отары пасти будет? В горах дураков еще меньше, чем в долине, потому что, как острил Асланбек, в ущельях они быстрее гибнут.

— Тотикоевы больше пасти овец не станут, — еще раз подтвердил свое намерение Батырбек. — Это я решил еще тогда, когда сам по три-четыре месяца не спускался с гор в аул.

— Овцы сами будут бродить, выискивая пастбища, или вожакам поручим их? — насмешливо произнес Васо. — Рога вожака могут напугать щенка, а матерый волк его вместе со всей отарой на спине утащит.

У Батырбека губы скособочились на сторону; злая усмешка кипятком обдала Васо, а с ним и всех братьев.

— Цените старшего брата да прислушивайтесь к нему — и будете жить князьями, — снисходительно процедил он сквозь зубы и, довольный, откинулся на спинку стула. — Вы все будете меня благодарить. Не раз! — и уже серьезно добавил: — Есть у меня мысли. Хитрые. Каждому из вас дам дело. Каждому! И тебе, Махарбек, и тебе, Васо, и тебе, Тузар! Всем! Некогда нам за отарами бегать.

— Ну а кто же все-таки будет за ними бегать? — не выдержал Тузар. — Волки?!

Батырбек помедлил с ответом, наслаждаясь нетерпением родичей:

— Кому предложим — не откажутся. Кайтазовы, Кетоевы, эти пришельцы Гагаевы. Они в особенности...

— Ты надумал отдать отары в лашк, в аренду? — недовольно покачал головой Махарбек. — И овец угробят, и шерсти не получим. Чужие овцы — всегда чужие. Кто их станет беречь с такой же заботой, как своих?

Братья зашумели, поддерживая опасения Махарбека. Батырбек усмехнулся.

— Условия Кайтазовым, Кетоевым и Гагаевым буду ставить я. Не они. Я! Овцы будут как бы совсем не наши. Как бы им будут принадлежать. Что хотят, то пусть и делают с ними. Хоть сами в пропасть сбрасывают. — Ох и нравилось ему наблюдать, как вытягиваются лица братьев, как вслушиваются они в его вкрадчивый голос, как на смену недоумению и неверию приходит восхищение от его ума. — Животные пусть принадлежат им, а нам подавайте в месяц по девять баранов на еду, да через пять лет возвращайте утроенную отару. Остальной приплод могут себе оставлять. Хотел бы я видеть Дзамболата в тот момент, когда он станет отказываться от четырехсот овец, которые вдруг становятся его собственностью. Как бы его собственными! Четыреста! На пять лет!

— Не откажется! — воскликнул обрадованно Васо.

— Обрадуется! — подтвердил и Дабе. Уж очень ему хотелось, чтобы Дзамболат согласился, тогда с его плеч спадет эта вечная забота-каторга — овцы, ведь ему Асланбек поручил быть за старшего в горах.

— Почему Гагаевым не передать сразу всю отару? — спросил Махарбек.

— Никогда! — резко возразил Батырбек. — Следует думать о том, что произойдет через пять лет. Дадим всю отару им — они нам возвратят в три раза больше, но и сами будут иметь двести-триста голов. Зачем им тогда продлевать уговор с нами? Надо, чтобы у них оставалось не более ста овец. А так и получится. Я все высчитал. Ведь они тоже лакомиться станут мясом. Нет, им не больше четырехсот выделим. Остальных предложим Кайтазовым и Кетоевым.

— Кетоевы не согласятся, у них мужчин маловато, — сказал Агуз.

— Зачем ты на себя берешь их заботы? — отмахнулся Батырбек. — Пусть сами решают, возьмутся на этих условиях или нет. Главное — одной семье всю отару не отдавать! Подымать чужие фамилии не в наших интересах.

— И травы нам не надо будет столько заготавливать! — обрадовался Мамсыр.

— Верно. Забота о зиме тоже ляжет на плечи Гагаевых, — согласился Батырбек. — Не забудьте: луга принадлежат нам. Опять же Дзамболат придет к Тотикоевым. А я ему в ответ условие: «За право косить сено обработайте нашу землю!»

Салам вскочил с места, на радостях от такой перспективы прошелся на носках до самых дверей, подбадривая себя азартными криками: «Асса! Асса!» Батырбек засмеялся открыто, весело. Родичи оживились, зашумели...

— Обещаю вам много веселья, но мало работы! — потер ладони Батырбек, увидел заглянувшую в дверь мать, сурово прошептал: — Тс-с, мужчины! Не забывайте, у нас траур.

Махарбек оторвал взгляд от стола, с сомнением произнес:

— Не согласится Дзамболат, раскусит твой замысел.

— Куда ему деваться? — резонно спросил Батырбек. — Одно из двух: или умереть им с голоду, или брать отару на наших условиях. Хотите, открою секрет? Я ведь вначале был против того, чтобы разрешать им селиться в ауле. А как пришел мне в голову этот план, все уши прожужжал Асланбеку: «Какие Гагаевы прекрасные и уважительные люди!» — торжествующе хмыкнув, он сощурился в злом оскале. — Об этом — молчок! Через день-второй буду говорить с Дзамболатом.

— А чем будем заниматься мы? — невинно спросил Салам.

— А разве мало в нашем ущелье свадеб да кувдов проводится? — счастливо засмеялся Агуз. — Будем гостить у друзей и родственников.

— О Саламе уже подумал, — не стал принимать игривого тона брата Батырбек, — он будет заниматься пчелами.

— Чем?! — от смеха чуть не упал со стула Мамсыр.

— Мед будет добывать, — перебил насмешника Батырбек. — А ты, Мамсыр, этот мед будешь возить в город. Там цена ему большая, — и озабоченно произнес: — Пчел надо добыть в Нижнем ауле.

— Осетины пчел не продают, — напомнил Махарбек.

— Устроим кувд, — сказал Батырбек, — пригласим всех пчеловодов ущелья. Если, как положено, каждый подарит нам по три-пять пчелиных семей, то сапеток двадцать у нас появится.

— Ого, сколько меда будет! — ахнул Васо.

— Этого нам не хватит, — пренебрежительно обрезал Батырбек, — нам надо в двадцать-тридцать раз больше!

— Куда столько?! — поразился размаху брата Салам.

— Пчелам сено косить не надо, — назидательно сказал Батырбек, — себя накормят и нам целые пуды меда дадут. С завтрашнего дня тебе, Салам, плести сапетки.

— А может, нам и коров сдать в аренду? — предложил Дабе.

— Нет, — возразил Батырбек, — о них у меня другая задумка. Общественного пастуха нам надо. Для всего аула, но это — весной...

Предложение Батырбека застало Дзамболата врасплох. Если Тотикоевы думают, что он не видит яда в их замысле, то пусть не обольщаются. Он знал, сколько опасностей подстерегает его на этом пути к богатству, с виду таком незатейливом и выгодном, а на деле тяжком и опасном. Не говоря уже о том, что снежная буря или каменный обвал могли в мгновенье ока унести всю отару в пропасть, а вместе с ней не только надежды и чаяния Гагаевых, но и их свободу: в таком случае и Дзамболату, и сыновьям, и его внукам придется гнуть спину, чтобы возвратить Тотикоевым долг. А чем рискует Батырбек?

Ничем... Время будет работать на него. Промчатся пять лет, и отара их утроится. А Гагаевы что получат за тяжкий труд чабана? Если вычесть погибших под обвалами овец, подохших от болезни, сорвавшихся в пропасть, порезанных волками, не говоря уже о том, что придется часть из них пустить на пропитание, — то у них к концу пятого года едва ли останется своих полсотни овец.

Так что? Отказаться? Но как жить? И на что жить? Выхода у них нет. Это точно рассчитал Батырбек. Спуститься на плоскость и арендовать землю? Батрачить на помещиков, чтобы осенью привезти на осле два мешка пшеницы, которых не хватит и на месяц? Идти работать на свинцово-цинковый завод? Нищим уйдешь — нищим и больным возвратишься. А в новом хадзаре пусто. Уже завтра нечего есть. А дай он сейчас согласие на предложение Батырбека — и сегодня же можно зарезать одну, две, три овцы! Как ни зол, как ни коварен план Тотикоевых, а он явился для Гагаевых спасением!..

***

Август — время первых урожаев в горах, время радужных надежд и самых жарких дней и время баловства горных рек. И в этом году река встревожила Хохкау. Насупилась, набугрилась, вырвалась из своего каменного логова. Но, погуляв вволю по бережняку, снеся три мельницы и утащив с собой тяжелые жернова, до аула поленилась добираться. Продержала в напряжении и испуге аульчан четверо суток и уползла восвояси.

Батырбек не стал ждать, когда на нихасе назначат день зиу, чтобы сообща соорудить мельницу. Утром взял с собой Агуза, Мамсыра, Салама и Тузара — и к ночи речка уже крутила огромные блины жерновов, которые заготовил про запас еще Асланбек. Старикам на нихасе пришлась по душе быстрота Батырбека.

— Хочет показать себя, — похвалил Хамат. — Снял с аула заботу.

— Беспокойный, — заявил Дзабо.

Ему-то через день первому из стариков довелось услышать странную новость. Чабахан попросила Ирбека отвезти на помол мешок пшеницы. Каково же было удивление горца, когда на дверях новой мельницы, построенной Тотикоевыми, он увидел... замок?! В ауле ни один дом не запирается на замок, а тут — мельница! Оставив мешок у мельницы, недоумевающий Ирбек отправился к Тотикоевым. Батырбек встретил его приветливо, поздравил еще раз с молодой красавицей-женой. Выслушав просьбу, дружелюбно похлопал молодого горца по плечу.

— Конечно, конечно, осетины должны помогать друг другу. Знаю, что во всем ауле, кроме нас, ни у кого мельницы нет. Охотно позволю тебе помолоть зерно. Но и к тебе у меня просьба. Завтра наши собираются копать картофель.

Не поедешь ли ты вместо меня, старика? Денечек поработаешь, поможешь нашим. Это ты прав, что горцы должны отзываться, когда соседи нуждаются в чем-либо. Так было — так всегда будет!

Ирбек даже растерялся от такого встречного предложения. Вроде бы Батырбек не отказывал в просьбе Кайтазовым, но пока не вручил Ирбеку ключ от мельницы, а вот условие выставил.

— Отец на завтра уже дал задание, — вымолвил молодой Кайтазов.

— Ну, раз завтра занят, поезжай послезавтра, — дружелюбно предложил Батырбек.

— Не знаю, не знаю, — замялся Ирбек.

— А-а, — многозначительно протянул Тотикоев и спохватился, — тебе же нужны ключи от мельницы, — он бодро закричал во внутреннюю комнату: — Эй, Махарбек! Где ты?

— Дада, Махарбек в лес поехал, — выглянул из дверей внук.

— Как жаль, — остро посмотрел на Ирбека Батырбек, — ключи-то у него. И никто не знает, куда он их задевал. Придется тебе, славный джигит, до вечера подождать. Сходи домой, с Дзабо посоветуйся, когда сможешь поработать с моими братьями. Эх, старость заела меня, — притворно заохал он, — сам охотно подвигал бы лопатой. Вечером, а чтобы было вернее — утром подходи, сын уважаемого Дзабо, получишь ключи. Горцы должны помогать друг другу.

Пораженный Дзабо подстерег возвращавшегося в аул из леса Махарбека.

— Ключи? — засмеялся Махарбек. — Да от кого замок вешать на мельницу?

Старики аула возмутились, послушав рассказ Дзабо, потребовали на нихас Батырбека и Махарбека, выяснить, что к чему...

— Где это видано, чтобы за воду отрабатывали на картофеле? — возмущался Дзабо. — Мельница — с зерном или без зерна — все равно крутится. Не ты, Батырбек, а река приводит жернова в движение. Горцы всегда бесплатно пользовались мельницей, чьей бы она ни была!

— Неверно, почтенный Дзабо, ой неверно, — поднял в знак протеста ладонь Батырбек. — В долине тоже осетины живут и бесплатно в свою мельницу никого не пускают. Она не с неба к нам свалилась. Целый день я с братьями трудился. И жернова привезли мы издалека. Могли бы мы этот день и на картофеле поработать? Могли. Много выкопали бы. Но мы мельницу строили. И кому она нужна — пусть и нам ущерб восполнит. А то одни Тотикоевы в накладе остаются. Тот же Ирбек мог бы и с нами на реке целый день провозиться. Но его не было на строительстве мельницы,— пусть теперь картофель покопает. И не обижайте меня, почтенные, ведь я на пользу всем, обществу потрудился. Строй каждый из вас мельницу, сколько дней бы потерял — пока жернова привез, пока стены ставил, пока механизм прилаживал... От стольких хлопот вас освободили мы, Тотикоевы, но и вы должны что-то сделать для нас!

Горцы внимали ему с удивлением. Впервые они слышали такие речи. Человек откровенно мелочится, но убежден, что он прав.

— Скажи, сын Алыксандра, — возмутился Хамат, — тебе кто эти мысли внушил? Асланбек и Алыксандр не были скаредными. Никогда не требовали в ответ на добрые дела исходить потом на чужом поле!

— И опять я вынужден открыть вам глаза, почтенные, — ничуть не гневаясь и не смущаясь, заявил Батырбек. — Я приведу два-три факта. Дзабо, не твой ли сын Ирбек целый месяц за нашей отарой бегал, когда заболел Васо и Асланбек попросил подменить его? Ты не спрашивал, почему он не посылает кого-либо из своих. Ирбек тебе самому нужен был на участке, но ты направил его в горы. Почему? Да потому, что Асланбек за несколько дней до этого разрешил тебе отвести желобок воды от своего огорода к твоему.

— Но я же послал Ирбека не потому, что Асланбек потребовал такую плату за воду! — замахал руками Дзабо.

— А почему? — настырно спросил Батырбек.

— Ну... — замялся старик. — Асланбек попросил меня... Вот и...

— И я прошу, — пожал плечами Батырбек, — только не после того, как уважу твою просьбу, а заранее. Чтобы знали твои, какую взамен услугу потребую...

— Не так нам завещали жить наши предки! — закричал Хамат.

— И тебе, уважаемый Кетоев, я могу кое-что напомнить. Когда лошадь вам нужна бывала, Асланбек всегда охотно давал.

— Давал, — согласился Хамат.

— И каждый раз Тотырбек выполнял его просьбы, — напомнил Батырбек, — то сена в аул доставить, то дров нарубить. Все это так, будто бы попутно. Отправляется Тотырбек в лес заготовить себе дрова, а Асланбек просит: заодно и нам поруби, и нам привези... Вот тебе лошадь для этой работы... И Тотырбек выполнял эти просьбы. Как же иначе? В другой раз не попросишь лошадь — совесть не позволит. И ты, Хамат, и ты, Иналык, не роптали... Ко мне пришлете Тотырбека, я тоже не откажу, дам лошадь, но не буду ждать случая, а напрямик скажу, что в ответ жду, какой услуги... Знать сразу будешь, какова плата за просьбу. Только и разница... А кто-нибудь из вас когда-нибудь просил Тотикоевых сделать что-то для вас в лесу или в огороде? Хотя бы и попутно? Нет! А почему? Не задумывались? Поразмыслите — поймете, вы умные старики. Я не желаю ждать повода обратиться к вам со встречной просьбой, — повторил Батырбек, — сразу буду называть плату за услуги!

Махарбеку стало не по себе, когда он увидел, как жестоко поразили слова брата этих добрых стариков. Он отнял у них последнюю видимость равенства и уважения друг к другу, которые они так ценили. Он показал им, что их покой, их благополучие полностью зависят от благосклонности сильной фамилии Тотикоевых. Хотели они этого или нет, а уже давно работали на них. Батырбек только обнажил своей откровенностью скрытые связи.

— Ну вот что, — гордо поднял голову Хамат, — у меня ничего нет, Батырбек. Ослик — все мое богатство. Но запомни: какую бы нужду я ни испытывал, что бы со мной ни случилось, ни я, ни мой брат никогда не обратимся к вам, Тотикоевым, ни с какой просьбой! Запомните это, Тотикоевы!

— Мы уважаем тебя, Хамат, за гордость, — почтительно сказал Батырбек, — и не дай бог случиться беде с тобой, сами, без зова придем на помощь, ведь мы осетины...

— Не нужна мне ваша помощь! — рассердился Хамат. — И не приходите ко мне, не протягивайте руку — не приму ее! Кетоевы никогда никому не кланялись, как бы бедны они ни были! — громко стуча палкой, поблескивая в гневе огромными глазищами, он покинул нихас, и даже когда нагнулся, чтобы войти в низкую дверь своего хадзара, и тогда голова его была гордо напряжена и грудь выпячена.

Батырбека, казалось, не касалась вспышка Кетоева. Он спокойно и почтительно обратился к старшему на нихасе:

— Я собирался прийти к тебе, уважаемый Дзабо, чтобы предложить доброе дело. Ты слышал, какой уговор у нас с Гагаевыми? Хотел и тебе выделить на тех же условиях триста овец, — он замялся. — Но вижу, ты зол на меня. Видимо, придется и их отдать Гагаевым.

Дзабо нетерпеливо поерзал на бревне. Обиды как не бывало — только беспокойство от того, что Батырбек отдаст отару пришельцам... Он и так завидовал их сделке. И вот, когда привалило счастье, он сам все испортил!

— Я не то что сердит на тебя, — поспешно сказал он. — Мне хотелось выяснить, как же так... — он совсем запутался и умоляюще сказал: — У нас в доме помимо меня есть еще мужчины, и каждый из них востер на глаз, вынослив и терпелив. С ними твои отары не пропадут.

***

Махарбек потребовал, чтобы старший брат собрал всех мужчин фамилии.

— Хочу отделиться! — сказал он ему твердо.

— Ты боишься за отары? — спросил Батырбек.

— Я хочу иметь свое лицо! — закричал Махарбек. — Я хочу, чтобы люди не путали нас, не видели нас в одном цвете. Я хочу, чтобы народ уважал меня!

Братья не стали противиться, поддержали требование Махарбека. Батырбек поставил условие: отары делить через пять лет, когда истечет срок уговора. Второе требование касалось сельскохозяйственных орудий. Они должны остаться в общем пользовании, потому что у Батырбека есть свои соображения, и братья останутся довольны, если согласятся с этим. Поверили. На том и порешили. Согласно адату, первым выбирал хадзар старший брат. Естественно, он выбрал лучшую половину нового кирпичного дома. Потом слово дали самому младшему — Тузару, с которым должна была жить мать.

— Мы здесь останемся, — сказал Тузар, бледнея от волнения, вызванного тем, что впервые получил право говорить.

Землю делили долго, до поздней ночи...

Рано утром Зарема прислала за Муратом Тузара. Встревоженный и взволнованный, Гагаев поспешил к Тотикоевым. Зарема ждала его во дворе. Увидев ее похудевшее, осунувшееся лицо, воспаленные глаза, тонкие руки, нервно теребящие платок пальцы, Мурат весь напрягся, душа завопила от обиды: куда девалась легкая жизнерадостная козочка, что порхала по горным кручам?! Гневно сверкнув глазами, она сказала:

— Извини, что побеспокоила тебя, но к кому, как не к другу Таймураза, мне обратиться со своим горем?!

Выяснилось, что у Заремы нет никаких прав, что она вроде и не вдова брата Тотикоевых. Это ей напрямик высказал Батырбек. Он не гнал ее, он говорил, что она может остаться с любым его братом и даже с ним, и будет жить в доме Тотикоевых, питаться, но чтобы у нее не было никаких претензий в будущем ни на имущество, ни на богатство Тотикоевых: никаких прав ни она, ни ее будущий ребенок не имеют, о земле и говорить нечего. Никакие просьбы, никакие увещевания не могли усовестить Батырбека и его братьев, когда речь зашла о выделении земли Зареме. Нет и нет! Таков был единодушный ответ. Искать защиту? У кого? У Бога? У царя? Где найти ту дорогу, которая приведет к ним? И Зарема решила обратиться к единственно известной ей власти — к нихасу.

— Но женщинам не разрешается говорить на нихасе, — напомнила она. — Так ты, Мурат, друг моего мужа, не откажешься быть моим глашатаем?..

Зарема не посмела приблизиться к старикам и остановилась метрах в тридцати от них. По аулу разнеслась весть, что старики будут рассматривать какую-то просьбу женщины, но никто не знал, кто эта женщина и в чем суть вопроса. Тем не менее на нихасе собралось немало горцев. Зарема в траурном темном платке, в платье до пят из грубого материала застыла в отдалении, смущая горцев своим присутствием. Люди узнали ее и с интересом поглядывали на Батырбека: они поняли, что тяжба связана с Тотикоевыми. Батырбек ни разу не повернул головы в сторону этой женщины, что так нагло явилась в их дом и объявила себя женой его брата, а теперь пожаловалась старикам на тех, кто приютил ее, кто кормит. У нее нет ни совести, ни чувства благодарности. Где были глаза у Таймураза, когда он рисковал жизнью, похищая ее? Батырбек не позволил никому из братьев прийти на нихас, и когда Дзабо, занявший место Асланбека, спросил, почему нет других Тотикоевых, он заявил:

— Я старший среди них и по праву представляю здесь нашу фамилию. Я готов выслушать ваше мнение, почтенные.

Дзабо по старой привычке начал издалека. Он напомнил, как Таймураз похитил дочь Дахцыко, как потом погиб, что тело его не нашли, а похищенная и опозоренная девушка пришла не в дом своего отца, а к Тотикоевым. После смерти Асланбека Батырбек и его братья решили разделиться, поделили хадзары, имущество, землю. Все как положено, все полюбовно. Вроде никаких ссор между ними не было.

— Только похищенная, дочь Дахцыко, недовольна разделом. Она считает, что Батырбек и его братья обделили ее. Но как? Где она видит несправедливость? Давайте послушаем, что нам скажут, и рассудим, — Дзабо ткнул палкой в сторону женской фигурки в трауре и спросил: — Кто будет говорить от ее имени?

Мурат отделился от группы парней, стоявших поодаль, и приблизился к старикам. Был он бледен и встревожен, но старался не показать, что просьба Заремы выступить на нихасе от ее имени озадачила его, потому что таким молодым, как он, нечего делать на нихасе, а ему еще предстояло отстаивать интересы одной из спорящих сторон! Но Зареме не к кому было больше обратиться, и волей-неволей пришлось предстать перед стариками Мурату.

— Позвольте мне, — сказал он с хрипотцой. — Она поручила мне свое дело.

— А моложе никого не могла найти? — насмешливо спросил Батырбек.

— Я друг Таймураза. Об этом известно и тебе, уважаемый Батырбек, и всем вам, почтенные, — голос Мурата теперь дрожал от обиды. Важность происходящего давила на него. Руки вдруг стали огромными, и он никак не мог их пристроить, в конце концов обхватил ими кинжал на поясе, и от этого поза его стала боевой и решительной.

— Друг Таймураза имеет право, — сказал Дзамболат.

— Жена покойного Таймураза просит выделить из тотикоевской земли клочок и ей, — выпалил заранее заготовленную фразу Мурат.

— Земля принадлежит мужчинам, — обрушился на него Батырбек. — Тебе это известно?

— Испокон веков у горцев земля делится только между мужчинами, — кивнул важно головой Дзабо.

— Мы так и сделали, — подтвердил Тотикоев-старший.

— Но она просит землю не для себя, — заявил Мурат и замялся, потому что он и сам остолбенел, когда услышал от Заремы основание, на котором Тотикоевы обязаны дать ей землю. Рано или поздно, но Таймураз возвратится, и тогда все равно надо будет выделить полагающийся ему участок земли, так что по сути Мурат просит законное у нихаса, когда требует землю для Заремы. Он просто утаивает то, что может вызвать переполох в ауле, где все убеждены, что Таймураз погиб. — Она просит землю для своего... сына!

Он думал, что старики взорвутся смехом, замашут руками в изумлении, а они уставились на него непонимающими глазами и ждали пояснений. Но у Мурата иссякли слова.

Старики переглянулись между собой. Дзабо забеспокоился: неужто новость обошла его? Но тут его выручил Хамат. Он вытаращил свои бесцветные глаза и вопросил:

— Сын у нее?!

— Быстро как будто, — усмехнулся Иналык.

— Для какого еще сына? — совсем рассвирепел Батырбек.

Дзабо облегченно вздохнул, поняв, что где-то кроется путаница, обратился к Мурату:

— О каком сыне ты ведешь речь? Разве у этой женщины есть сын?

Вот тот момент, которого боялся Мурат. Он не сразу осмелился ответить. Поведя плечом, он тихо произнес:

— Пока еще нет... Но будет.

Нихас разразился смехом. Хохотали все — и Иналык, и Хамат, и Дзамболат, и горцы помоложе. Первым, пожалуй, засмеялся Батырбек, отрывисто и зло. Даже Дзабо не сдержал смешка, хотя ему положено быть нейтральным и суровым, тем более что он впервые вел нихас в таком сложном споре. Батырбек прервал смех, визгливо спросил:

— Сын будет? Откуда ей это известно? Заглянув под юбку? — и стал давиться деланым смехом.

— Кто-то до неба лестницу искал! — вытирая заслезившиеся от веселья глаза, простонал Иналык.

— Как можно, не убив тура, жарить из него шашлык?! — спрашивал Хамат, удивленно пощипывая ус.

— Или она иначе сложена, чем все женщины? — насмехался Батырбек.

Рассердившись, Мурат осмелел:

— Она просит землю потому, что иначе ей не прожить. У нее же ничего нет: ни коровы, ни овец, ни земли, ни даже козы...

На нихасе все смолкли. Слишком близкую горцам проблему задел Мурат.

— Не прожить — это правда, — согласился Дзамболат.

Обрадованный поддержкой, Мурат пояснил:

— И за сына Зарема волнуется. Не дадут землю Тотикоевы — кем ему остается быть? Батраком!

Это правда, и шутить над нею было грешно. Когда дело касается земли, тут человек не смеет улыбаться. Земли у горцев было мало, а тот, кто вообще ее не имел, лишен был всякой основы жизни. Как известно, чем богаты горы, так это камнями. Но на них зерно не растет, а одной охотой сыт не будешь, какой бы удачной она ни была. Слишком хорошо многие из стариков знали, что значит прожить зиму без хлеба. Надо все обмозговать, не то можно бросить человека на голодную смерть.

— А если Тотикоевы выделят землю, а женщина не родит сына? — задумался Хамат. — Неправильно поступим!

— Представь: не дадим землю, а женщина родит сына, — встрепенулся Дзамболат. — Тогда как? Несправедливо! Совсем неправильно!

Эти реплики послужили сигналом к длительному и жаркому спору. Старики, забыв о солидности, присущей их возрасту, говорили горячо, каждый рьяно доказывал свою правоту. Горцы разделились на две группы.

— Надо дать землю! — подвел итоги своим размышлениям Дзамболат.

— Нельзя давать! — стоял на своем Хамат.

— Как жить ей без земли? — вопрошал Дзамболат. — Умрет на наших глазах!

— Думать об этом надо было, когда ноги ее не к тем воротам несли, — стучал гневно по земле Хамат палкой. — Простил бы дочь Дахцыко, — куда ему с его характером за кинжал хвататься? И земля у него есть, а сыновей нет.

Иналык попросил слова у Дзабо. Дождавшись тишины, остряк погладил бороду и снисходительно произнес:

— Известно: каждый даст безбородому волосок со своей бороды — и тот бородатым станет.

И не успел больше ничего добавить, как Батырбек, до этого бормотавший, что больше до самого окончания обсуждения не подаст и слова, вскочил с места, обрушился на Иналыка:

— Легко тебе рассуждать, уважаемый! Была бы земля, а то, как говорится, семеро братьев один орешек делили.

— Ну, таких орешков бы побольше — семью семь братьев прокормят! — усмехнулся Иналык. — Зачем прибедняться?

— Посмотри, сколько нас! — замахал руками Тотикоев. — И земля нам нелегко далась. Попробуй поноси на горбу землю на скалы! Там одни камни были, это ты знаешь! И если теперь она называется землей, то кровью и потом четырех поколений мужчин тотикоевской фамилии добыта! И ты, Иналык, желаешь, чтобы мы отдали ее чужой фамилии?! Этого ты, Дзамболат, тоже хочешь?! Да мои предки из могил поднимутся, а отстоят ее! Будь Таймураз жив — он непременно получил бы одну двадцать восьмую часть нашей земли. Но он погиб! Поэтому мы делим ее на двадцать семь человек. Всех мужчин нашей фамилии учли: и пожилых, и юношей, и даже пятимесячного сына Угалыка! По законам предков поступаем!

И отдавать чужой фамилии ни клочка не станем! Тени ее не отдадим, не то что саму землю!

— Ну почему же чужой фамилии? — возмутился Иналык. — Эта женщина живет с вами.

— Как не чужой? — развел руками Батырбек и стал вслух рассуждать: — Представьте себе: дали мы землю этой женщине. Она родила дочь. Дочь подросла и вышла замуж. И тут же земля наша стала принадлежать фамилии мужа, то есть чужой фамилии! Все Тотикоевы пострадают. И не только те, кто умерли и кто сейчас живы, но и те, кто родятся! Все будущие поколения нам слать будут проклятия! Нет, Дзамболат, скажу тебе по совести: не пойду я на такое. Не пойду!

— А будущий ребенок кем будет? — осмелев, зашумел Мурат. — Без имени и фамилии? Совсем без прав?!

Батырбек сузил свои глаза, уперся ими в парня, тихо, но язвительно, так, что мороз прошел по коже Мурата, сказал:

— Некоторые тоже не прочь задарма получить землю, парень! Возьмут похищенную, а в придачу и жирный участок. Но пусть знают: земля так легко не дается. Кто не строил дома, думает, что стены сами вырастают...

— Это... оскорбление! — заикаясь от волнения, выпалил Мурат. — Ты обвиняешь меня в грязных мыслях?! Я не стану выслушивать такое!

— Не горячись, парень, — прикрикнул на него Дзабо. — Ты не на игрищах. Ты на нихасе, а здесь молодым положено молчать и сносить все, что будет сказано в их адрес. Молчать, хотя бы и кипела у тебя кровь. Убери руки с кинжала! — потребовал он.

Мурат повиновался.

— Я все сказал, — заявил Батырбек и сел на свое место.

Опять нихас заспорил, загорячился, и Дзабо пришлось вскочить, застучать палкой по земле, чтобы утихомирить горцев:

— Пусть каждый говорит поодиночке! У нас не городской базар!

Зарема стояла в стороне, и сердце ее стучало так, что, заглуши оно шум нихаса, она не удивилась бы. Неужели нихас встанет на сторону Батырбека? Как люди не видят, что он не прав? Она знает, что будет сын! Почему ей не верят? Зря все смеются, зря подвергают сомнению ее уверенность. Будет сын. СЫН! И он не должен остаться без земли. Не должен! Как они этого не понимают?! Он имеет право на землю, потому что он сын Таймураза. Потому что он Тотикоев! О небо, не допусти несправедливости! Образумь стариков! Образумь Батырбека, ведь я ношу в себе его племянника! Наставь нихас на истину, о сидящий на белоснежных вершинах! Она жадно глотала слова каждого, кто высказывался на нихасе. Она страстно спорила с теми, кто подвергал сомнению ее право на землю Тотикоевых, на маленький клочок ее!

— Мы все сказали, — услышала она голос Иналыка. — Теперь скажи ты, почтенный Дзабо.

Дзабо впервые должен был подвести черту. Как легко ему было раньше высказываться, когда не он, а Асланбек принимал окончательное решение. Но сегодня его слово, его вывод определят судьбу человека. Как же быть? Ведь думать надо и о традициях. Отказ от них ни к чему хорошему никогда не приводил. Ему жаль эту женщину, к которой рок так несправедлив. Но прав и Батырбек. Вдруг дочь Дахцыко родит девочку. Тогда над ним, Дзабо, будет хохотать все ущелье! Как поступить? Какой найти выход? Наступила минута торжественной тишины. И хотя радость разлилась по телу от мысли, что сейчас его слово станет законом, что отныне он решает все важнейшие вопросы жизни аула, Дзабо не смог скрыть и озабоченности.

— Справедливо мы решим или нет — знает только Всевышний, — поднял голову к небу старейший. — Ему и только ему известно, кто появится у покойного Таймураза — наследник или дочь. А мы это сможем сказать, когда увидим дитя. Не раньше. Так было и так будет. Позор, если мы нарушим закон наших предков, — и Дзабо обратился к Мурату: — Если эта женщина не понимает законов — объясни ей. Не смею я идти против совести, а она твердит мне, что не должен я на слово верить этой несчастной, которая убеждена, что даст аулу мужчину. Поживем — увидим.

Обрадованный речью Дзабо, Батырбек едва дождался, когда наступит пауза:

— И еще скажи ей, сын Дзамболата: не обижаться на Тотикоевых, а низко кланяться она должна нам. Мы ее не звали в наш дом — сама постучалась. К отцу не пошла. Знала, что Дахцыко не простит позора.

— А в чем она виновата? — с привычной ухмылочкой вопросил Иналык, и не понять было, всерьез он повел речь или шутки ради. — В том, что украли?

— Не станем роптать на законы предков, Иналык, — примирительно, точно желая показать: он не винит Иналыка в том, что тот отстаивал интересы этой женщины, произнес Батырбек. — Будем чтить то, что завещали нам предки. А они считали похищение позором и для женщины, и для всей фамилии. С нею случилось — с нее и спрос!

— Твой брат похитил девушку, а ты винишь ее! — неожиданно возмутился Иналык.

— Мой брат на том свете. Не стыдно тебе, Иналык, предъявлять претензии к нему? И потом, разве мы не поступили по-человечески? — обратился за сочувствием к старикам Батырбек. — Нас никто не заставлял принимать эту женщину в дом. Могли и отказать. Куда ей тогда? Позор не смоешь словами. Значит, оставалось одно: с горы вниз головой!

— Всегда так было, всегда! — закричали горцы.

— А мы ее приютили, — повысил голос Батырбек, чтобы эта женщина слышала его слова, — приютили! Хотя какая она жена Таймуразу? Кто из вас танцевал на их свадьбе? Не было свадьбы. А значит, она не жена Таймуразу!

И тут будто небо обрушилось на нихас. Слух отказал старикам; в то, что они услышали, трудно было поверить. Случись что-нибудь сверхъестественное, воскресни вдруг Таймураз, спустись с неба Всевышний — и тогда бы на нихасе так не всполошились, как это произошло в тот момент, когда до них донесся протестующий голосок:

— Жена я Таймуразу, жена... — казалось, Зарема убеждала саму себя. — Жена перед Богом! Она сделала несколько неверных шагов и оказалась так близко к нихасу, что горцы враз зашумели, закричали.

— Посмотрите, неужто и в самом деле глаза не врут: к нихасу приблизилась женщина?!

— Что делается?! А?!

— Потеряла стыд и совесть?!

— Позор! Позор и нам!

Выкрики подействовали на Зарему отнюдь не так, как должны были бы. Она не убежала в испуге, не скрылась. Она вдруг встрепенулась, бросилась на колени, вытянула руки к небу, запричитала:

— О живущий за облаками! Почему молчишь? Скажи им правду! Пусть знают, что я жена Таймуразу. Умоляю, дай знак! Крикни! — она прислушалась, словно в самом деле надеялась, что Бог снизойдет до нее.

Возмущению мужчин не было предела.

— Она сошла с ума! — твердил Хамат. — Посмотрите на нее. Она сумасшедшая!

Обида ударила ее в самое сердце. Нет, она не сумасшедшая. Они несправедливы. Но почему Всевышний не образумит их? Почему молчит?

— Ты жесток и зол! — исступленно закричала она, глядя в небо. — Да! Ты жесток! Дал мне счастье и тут же отнял его! За что покарал меня? За что?

Старики вскочили с мест. Никто еще не слышал, чтобы так разговаривали с тем, кто дарует жизнь и отнимает ее. С тем, кто создал мир и может в мгновенье ока уничтожить его. Опомнилась и Зарема, испугалась своих слов, закричала в отчаянье:

— О, прости, прости глупую женщину, всесильный. Молю тебя, простираю к тебе руки, дай мне последнюю радость — сына! Ты не смеешь отказать мне, Боже!

Пораженные горцы молча внимали ей. Эту женщину, что, стоя на коленях, умоляла Всевышнего смилостивиться, что клялась погибшему в верности, нельзя было презирать. Слушая эти страстные слова, старики отворачивались друг от друга, ибо открытую душу, кровоточащее сердце нельзя видеть без боли и стыда. Зарема вспомнила о них.

— Почтенные из почтенных, не дайте погибнуть роду Таймураза. Я прошу маленький клочок земли. Совсем крохотный. И я прокормлю сына. Я воспитаю из него горца. Настоящего джигита.

Батырбек настороженно смотрел на аульчан, которых невозможно было взять ни жалостью, ни мольбой. Они всегда оставались непреклонными и верными адату. Неужели эта опозоренная нашла ключ к их сердцу? Ишь как заставила всех умолкнуть, вызвала сострадание. Нет, следует напомнить им, кто они есть и как полагается вести себя в присутствии женщины, что забыла о своем месте.

— Эй, ты! — закричал он гневно. — Голос подаешь, а ведь ты женщина! Женщина!

— Разве я виновата, что я женщина? — повернулась к нему Зарема и умолкла. Когда она заговорила вновь, ее слова звучали так, будто Зарема рассуждала вслух. Она впервые так ясно поняла, что смутно звучало в ней уже многие месяцы. Она говорила шепотом, но слова ее прозвучали криком, и тот, кто слышал ее в тот день, навсегда уяснил, что самый сильный протест души вырывается шепотом. — Разве женщина — не человек? Разве у меня не два уха? Не два глаза? Не две руки? — она вытянула перед собой ладони, посмотрела на них, словно впервые увидела. — Разве у меня, как и у каждого из вас, нет головы? Разве мне не надо, как и вам, дышать, есть, пить воду, чтобы жить? И разве не все люди рождены женщиной? Вскормлены ею?! Почему же вы ненавидите женщин, так несправедливы к ним? Почему вы все так злы?!

Голос отказал ей, она уже не владела собой. Слова Заремы пронеслись над аулом и достигли неба.

— Я хочу знать свою вину! Почему мы страдаем?! Я жить не хочу! Видеть никого не хочу! Не нужна мне ваша земля! Не нужен ваш дом! Вы хотите сделать моего сына кавдасардом! Бесправным! Я возвращусь туда, куда отвез меня мой муж. Там в пещере и буду жить. И пусть никто из вас не показывается там! Никто! А когда подрастет мой сын, я расскажу ему все! Все! И он тоже отвернется от вас! Отвернется, как вы отвернулись от нас!..

Потом она бежала по крутым склонам. Бежала, хотя ее никто не пытался догнать. Ее траурное платье мелькало меж скал. Она бежала с такой быстротой, с какой не бегала даже девчонкой. А вслед ей смотрели оцепеневшие горцы. Голос все еще звучал в их ушах. Звучал, тревожа мысль, вызывая сомнение. Сомнение в себе, в законах, которым они подчинялись и по которым жили их отцы и деды. Разве можно было легко отбросить и забыть ее слова о женщине, что рождает всех мужчин, а сама остается тенью в их жизни? Разве могла не потрясти боль, прозвучавшая в ее словах, боль их матерей и жен?! Но нет, горцы не бросились вслед Зареме, чтобы остановить ее, приютить у себя, не стали пересматривать свое решение.

Хочешь не хочешь, а прошлое крепко держит каждого из людей. Человеку только кажется, что он сам себе хозяин, что волен сказать и сделать то, что считает нужным и правильным. На самом же деле он закован в цепи, что веками ковались прежними поколениями...

***

... Мурат не посмел на виду у всего аула броситься вслед за Заремой, удержать ее от безумного шага. На следующее утро он нашел ее возле пещеры, у обрыва. Она сидела, облокотившись о камень. Неужто всю ночь провела здесь? Шум реки заглушал его шаги. Мурат остановился в двух метрах. Запрокинутая голова с закрытыми глазами, тонкая шея, покорно повисшие черные косы взывали к небу, умоляли о смерти. Жалость и тоска овладели Муратом. Он судорожно глотнул воздух, отвернулся, боясь, что мужская твердость дрогнет от сострадания и он забудет клятву, выдаст подлость побратима.

Раньше Мурат с восхищением поглядывал на тех, кто отваживался бросить вызов целой фамилии. Но вот он сам участвовал в похищении. И что же? Одним оно принесло горе и страдание, другим — вечные угрызения совести. Счастье и воровство, любовь и насилие — эти слова не могут быть рядом. И вот сам похититель далеко, а девушка — его любовь! — всю темную ночь, по-осеннему прохладную, просидела у реки. И неведомо ей, отчего так гневается река, и слава богу, что Зарема не понимает ее языка, а то давно уже узнала бы про обман.

— Тебе надо возвратиться в аул, — сказал Мурат.

Зарема открыла глаза, но ничего не ответила.

— Не желаешь к Тотикоевым — иди к Дахцыко, он простит тебя. Все видят, как он переживает: примет тебя, — заверял Мурат, хотя далеко не был уверен в этом.

И опять Зарема не повернула головы к нему. Река несла свои воды вниз, глухо ропща за то, что оклеветали ее перед горянкой.

— Я провожу тебя, — произнес Мурат.

Зарема отрицательно покачала головой. Косы ее вяло пошевелились на согнутой спине.

— К ним не желаешь — мой дом к твоим услугам, — тихо сказал горец.

Зарема и вида не подала, что услышала его, а он представил себе, как приведет ее в свой хадзар. Наверняка весь аул станет недоумевать... Горцы единодушно осудят Мурата. Но оставлять ее здесь нельзя. Не сегодня завтра ударят морозы, снегом заметет тропы, и тогда никаким, даже огромным костром не согреешь пещеру. Горы человека не прокормят... Умар будет метать молнии, он будет настаивать на том, чтобы она покинула их хадзар — не ссориться же с Тотикоевыми и Дзуговыми?! — но решать будет все-таки отец. А Дзамболат при всей своей осторожности смел и не станет оглядываться на людей, если убедить его, что другого пути у Заремы нет.

— Двери дома Гагаевых открыты для тебя, — уже тверже, веря в удачный исход переговоров с отцом, сказал Мурат.

В ответ — легкое покачивание головы. На той стороне реки с горы сорвался камушек, он потащил за собой белый шлейф камней. Они бежали наперегонки, срывались с обрыва и шумно сыпались в воду, разбрызгивая вокруг холодные капли и с тупым бульканьем ныряя в бегущую волну.

— Тебе не только о себе надо думать, — смущенно произнес горец. — Скоро ты будешь не одна.

— Оставьте меня все! — резко сказала Зарема. — Пусть никто не приходит ко мне! Люди злы... Люди жестоки. Я не хочу никого видеть! Никого! — и она опять уткнулась лицом в колени, давая понять ему, что он больше ни слова не услышит от нее.

— Я там оставил хурджин, — прежде чем уйти, сказал Мурат. — На первое время тебя выручит...

Она так и не взглянула на него, отрешенно застыла в скорбной позе...

Дата добавления: 2015-08-21