СТРУКТУРАЛИЗМ. В 60-е годы во Франции структурализм оттеснил на второй план экзистенциализм

В 60-е годы во Франции структурализм оттеснил на второй план экзистенциализм. Он стал ведущим философским направлением во Франции подобно тому, как такое же влияние в Германии приобрела Франкфуртская школа.

Структурализмом называют комплекс направлений в гуманитарном познании, в которых ставится задача выявления структуры социальных образований. Формировался структурализм в определенной оппозиции к экзистенциализму, предлагая переориентацию: вместо субъективности, переживания, свободы – объективность, научность, жесткая детерминация структурами.

Становление методов структурализма началось в 20-е годы в лингвистике. Здесь определилось стремление выявить структуру языка, отвлекаясь от его развития, от географических, исторических, социальных обстоятельств. Затем методы структурного анализа стали применяться в психологии и литературоведении. В 50–60-е гг. методы структурализма распространяются и на другие области культуры.

В 60-е годы структурализм приобретает философское значение. Но нужно отметить, что работы ведущих структуралистов, в основном, – это конкретно-научные исследования, сопровождающиеся философскими рассуждениями. Лидеры структурализма не были профессиональными философами. Клод Леви-Стросс (1908 –) – этнолог, Мишель Фуко (1926 – 1984) – историк культуры, Жак Лакан (1901 –1981) – психоаналитик, Ролан Барт (1915 – 1980) – литературовед.

Леви-Стросс, профессор Коллеж де Франс, создатель концепции структурной антрологии, свою позицию назвал “сверхрационализм”; он говорил о гармонии чувственного и рационального начал, утраченной современной европейской цивилизацией, но сохранившейся в мифологии. Основная задача этнологии, по Леви-Строссу, изучение перехода от природы к культуре. Здесь очень важно учитывать бессознательное; сознание существует на пересечении множества бессознательных структур человеческого духа, каждая из которых соответствует определенному уровню социальной реальности. Труды Леви-Стросса посвящены изучению культуры первобытных племен, их образа жизни, брачно-семейных отношений и методологии исследования. Фуко в книге “Слова и вещи” (1960) предпринял попытку выявить бессознательные основы знания, общие для биологии, политэкономии и языкознания в Новое время. Лакан переосмысливает фрейдистский психоанализ при помощи методов структурной лингвистики. Барт исследует знаковые системы (напр. в книге “Система моды”, 1967).

Вычленение структурного аспекта в гуманитарном познании осуществляется, как правило, на некоторой знаковой системе. Характерная черта структурализма – стремление за сознательным манипулированием образами, символами, знаками обнаружить неосознаваемые глубинные структуры, скрытые механизмы знаковых систем.

Структура в понимании структуралистов – не просто сочетание элементов объекта, доступное непосредственному созерцанию. Структура – это совокупность скрытых отношений, выявляемая “силой абстракции” в ходе движения от явления к сущности. При этом происходит абстрагирование от субстратной специфики элементов, в них учитываются только “реляционные” свойства, т. е. свойства, зависящие от их положения в системе, от отношений их с другими элементами. Вычлененная таким образом абстрактная структура может быть исследована методами символической логики и математики (напр., теории графов).

Имеется уровень сознательного манипулирования знаками и уровень скрытых, бессознательно применяемых правил (механизмов, закономерностей, структур). “Вслед за физическими науками гуманитарные науки должны убедиться в том, что реальность их предмета исследования вовсе не ограничивается тем уровнем, на котором ее воспринимает субъект”. Сама действительность состоит из многих уровней, которые открываются исследователю в зависимости от его подхода, от решаемых им задач, подобно тому, как под микроскопом обнаруживаются разные картины объекта в зависимости от применяемой степени увеличения.

Возражая тем, кто считает, что гуманитарному познанию противопоказаны научные методы, Леви-Стросс отстаивает правомерность объективно-научного исследования “человеческой реальности”. При этом он считает, что в научном познании существуют различные уровни, связанные с эмпирико-рациональными и интуитивными познавательными процедурами.

Свою философскую позицию Леви-Стросс называет “сверхрационализмом”. Истинная реальность, считает он, никогда не дана субъекту в непосредственном опыте и постижима лишь путем моделирования бессознательных процессов. Сознание существует на пересечении множества бессознательных структур человеческого духа, каждая из которых соответствует определенному уровню социальной реальности.

Науки о культуре сталкиваются со специфическими трудностями: их объект – человеческая деятельность с ее свободными выборами, ценностями, целями, которые, как будто, не укладываются в рамки объективных закономерностей. Но, с точки зрения структуралистов, человеческая свобода – иллюзия; в действительности наше поведение жестко детерминировано глубинными структурами языка, культуры, подсознательного. Обнаружение этих структур позволяет отвлечься от субъективности. В науке, искусстве, мифологии, религии структуралисты стремятся обнаружить эти структуры, глубинные закономерности.

Основные методологические принципы структурализма заключаются в следующем. Первый принцип Леви-Стросс предложил в формуле: “методологический примат отношений над элементами системы”. В этой связи он писал: “Ошибка традиционной социологии, как и традиционной лингвистики, состоит в том, что она рассматривала элементы, а не отношения между элементами”.

Второй принцип: “методологический примат синхронии над диахронией” (эта идея идет от де Соссюра). Для выявления структуры объекта нужно отвлечься от его развития и рассмотреть его различные части как существующие в один момент (синхронически). И лишь после того, как выявлено устройство объекта, можно исследовать его изменения в разные моменты времени (диахронически).

Третий методологический принцип: “структура есть совокупность отношений, инвариантных при некоторых преобразованиях”.

В результате конкретно-научных исследований структуралисты пришли к выводу, что в различных областях человеческой деятельности имеется некоторое скрытое основание, направляющее и структурирующее по видимости хаотичные человеческие феномены. Леви-Стросс: “Наблюдения в удаленных друг от друга регионах совершенно разных обществ, форм родства и правил бракосочетания подводят к убеждению, что наблюдаемые феномены проистекают из игры общих, но неявных законов”. Категории бессознательного – как матрица для всех прочих структур.

На чем она основана? При ответе на этот вопрос Леви-Стросс отталкивается от Канта. У Канта формы чувственности и рассудка накладываются на поступающие из вне чувственные данные. У Леви-Стросса роль априорных форм играют структуры бессознательного. В отличие от подсознательного, представляющего собой особую форму памяти, “бессознательное всегда пусто, или, точнее, оно так же чуждо образам, как желудок чужд походящей через него пище. Будучи органом специфической функции, оно ограничивается тем, что накладывает структурные закономерности... на... элементы, поступающие из других мест – импульсы, эмоции, представления, воспоминания”. Эта функция “у всех людей осуществляется по одним и тем же законам и фактически сводится к совокупности этих законов”.

На сознательном уровне человек оперирует знаками, строя из них сообщения, тексты; он делает это, подчиняясь определенным правилам, которые при нормальном пользовании знаковыми системами применяются автоматически, неосознанно. Так, хорошо владеющий языком человек применяет в своей речи грамматические нормативы, не думая о них и даже, может быть, не зная об их существовании. Тем более не знают о существовании бессознательных механизмов люди первобытных племен, погруженные в разнообразные знаковые системы, реализованные в мифах, ритуалах, тотемах и др.

Неосознаваемые закономерности, структуры психики, согласно Леви-Строссу, являются общечеловеческими. Исследование знаковых систем дает возможность прийти к выявлению законов функционирования человеческой психики.

Итак: существуют независимые от человеческой воли структуры (социальные, мифические и лингвистические) и если их изучать научным методом, то человек в итоге “растворяется” в них. Человек – не хозяин своей собственной жизни, а движим бессознательными структурирующими силами.

Человек исчезает. Фуко пишет: “Оказывается, что именно набор структур по сути потенциально создает человека; он, разумеется, может их обдумывать, описывать, но он уже не субъект, не суверенное сознание. Редукция человека к его окружающим структурам, мне кажется, характеризует современную мысль”.

История не создается человеком, ее сделали без него.

Применение методологии структурализма в конкретно-научных исследованиях позволило получить ряд новых результатов в понимании культуры.

Леви-Стросс, развивая т. наз. этнологический структурализм (родственный структурализму в лингвистике), предложил новую типологию брачно-родственных отношений (“Элементарные структуры родства”, 1949), оригинальное решение проблемы тотемизма (“Тотемизм сегодня”, 1962), новую теорию первобытного мышления, радикально отличающуюся от концепции Леви-Брюля (“Дикарское мышление”, 1962), структурно-семиотическое истолкование мифов (четырехтомная серия “Мифологичные”, 1964 – 71), структурно-семиотическое истолкование ритуальных масок (“Путь масок”, 1975), и др.

При анализе социального устройства, культурной и духовной жизни первобытных племен Леви-Стросс считает, что правила браков, терминология родства, тотемизм, ритуалы, мифы и т. д. – все это особого рода языки. Обычно и в первобытном, и в современном обществе такие феномены, как присвоение имен, поведение при еде и т. д. “тщательно соблюдаются каждым, хотя их происхождение и реальные функции не становятся объектом рефлексивного исследования”. Нужно найти основу этих феноменов. В поисках этой основы Леви-Стросс говорит о необходимости “сверхрационализма”, понимая его, в конечном счете, как некую гармонию чувственного и рационального начала. Эта гармония утрачена современной европейской цивилизацией и сохраняется лишь в виде остатков первобытного мифологического мышления.

Лакан выдвинул тезис о сходстве (или аналогии) между структурами языка и механизма бессознательного. Все человеческие желания, все бессознательные феномены вписываются в языковые структуры. Это значит, что через структуры языка бессознательное можно сделать объектом научного познания, его можно структурировать и рационализировать.

Барт ставил задачу – найти универсальную структурность, «социологику» в каждом продукте современной культуры: в структуре города, моды, средств массовой коммуникации и т. д. Он занимается историей семиотических практик различных социальных групп, иерархией языков, системой жанров в искусстве и их основ. Барт приходит к выводу, что язык – не просто орудие содержания мысли, а активно производит это содержание. Особое внимание Барт уделяет изучению литературы, прежде всего модернистской. При этом он показывает, что литература не может быть вне структур власти, вести независимую от политики жизнь.

Заметное место в структурализме занимал Фуко. Известность ему принесли работы “Слова и вещи: археология гуманитарных наук” (1966), трехтомная “История сексуальности” (“Воля к знанию”, 1976; “Пользование наслаждениями”, “Забота о себе”, обе в 1984).

Анализируя роль языка в культуре, Фуко обращает внимание на то, что включение человека в социальную жизнь – не только в том, что его учат говорить. “Нельзя говорить что угодно и когда угодно”. Фуко ставит задачу соотнесения языкового слоя культуры с социальным. “Языковость” и “социальность” связаны с “дискурсивным” и “недискурсивным” типам практики. Дискурсивная практика черпает из недискурсивной материал, подлежащий структурированию и формализации. Но чтобы выявить уровень этого неявного знания, нужно огромная “деконструктивно-конструктивная” работа, критический разбор всех наук, теорий, понятий.

Фуко исследует развитие науки Нового времени, показывает изменения ее “бессознательного фундамента”, “эпистеме” (“эпистемические структуры” действуют на бессознательном уровне и определяют разные области культуры и знания) в разные периоды. Этот “фундамент” представляет собою определенную конфигурацию знаковых систем, определяющую в данный период возможность постановки научных проблем и их решения. Фуко выделяет три эпистемы – Возрождения, классического рационализма и современности. По мере перехода от одной к другой изменяется роль языка в культуре вплоть до того, что в современной эпистеме язык становится самостоятельной силой. Но почему перестраиваются знаковые конфигурации, происходит переход от одной эпистеме к другой – остается непонятным.

Большое внимание Фуко уделяет проблеме власти. Все, что связано с постижением истины, на деле оказывается приспособленным для производства власти. Но сама власть, по Фуко, заинтересована в том, чтобы ее не было видно, она нуждается в маскирующем механизме. Власть может плодотворно работать лишь при условии сокрытия ее основ; “природа этого сокрытия лежит в основе самих операций власти”.

Раскрытие природы власти показывает, что власть имеет негативный (подавление, принуждение) и позитивный характер. “Власть сильна лишь потому, что она продуцирует действие на уровне желания и познания.” Различные типы власти порождают и саму реальность, и объекты их познания, и “ритуалы” их постижения. Отношения власти пронизывают все общественные структуры.

Современная власть, считает Фуко, имеет три основные функции: “всеподнадзорность”, дисциплинирование и нормирование. Это предполагает определенные стратегии: управления индивидами (социальная физика), надзора за ними (социальная оптика), процедуры их изоляции и перегруппировки (социальная физиология). В работе “История безумия в век разума” Фуко говорит, что в эпоху воцарения гуманизма, антропоцентризма и рационализма происходит массовое организованное избавление от людей, чуждых идеалам общества (нищие, бродяги, сумасшедшие, преступники, инакомыслящие изымаются из “нормальной” жизни и отправляются в закрытые учреждения – тюрьму, больницу, концлагерь). Насильственно изолируются от общества все ненужные и опасные ему люди.

Фуко говорит, что в основе двух основных феноменов – гуманизма и научности – лежит дух господства. Дух научности определенным образом нормирует жизнь людей. Но попытка на основе научности и гуманизма использовать в жизни “все хорошее” и избежать всего “дурного” привела к плачевным результатам в современную эпоху. И Фуко выступает против гуманизма и научности. Его внимание обращается к человеку “вожделеющему, носителю страстей, влечений, желаний, побуждений”. Знание теряет признак объективности, трактуется как перекрещивание социальных и политических сил, воплощение стратегий власти, принуждений и побуждений. Фуко против попыток создания систематической научной теории. Но эта позиция означает начало отхода от исходной программной установки структурализма.

В традициях структурализма сформировалась теоретическая база феминистского движения. Истоки этого движения – еще в конце Х1Х – начале ХХ вв. В 1929 г. американская писательница Вирджиния Вульф утверждала: “Очевидно, что ценности, которыми руководствуются женщины, часто отличаются от ценностей, выработанных противоположным полом”. Однако в обществе преобладают мужские ценности. К. Аллен, А. Бокстер, С. Гриффин (видные идеологи феминизма) утверждают, что в основе культуры до сих пор лежит “патриархатная” установка, взгляд на мир, действительность с позиции мужчины. Именно эта установка приводит к доминированию абстрактно-познавательной деятельности, милитаризации общества, практике сексизма, т. е. угнетению по признаку пола. Что лежит за этими процессами?

Идеологи феминизма ищут структуры и механизмы, формирующие “патриархатную” установку. Они выделяют три момента. а) Разделение труда, при котором на женщину приходится воспроизведение людей (рабочей силы) и условий по поддержанию жизни. Происходит “отодвигание’ женщин в сферу домашнего хозяйства. Причем домашний труд не оценивается как социально значимый; в обществе не принято оплачивать этот труд, хотя, работая дома, женщина создает некоторую неучитываемую стоимость.

б) Понимание женщины как объекта (со стороны мужского сознания). Для иллюстрации этого Ф. Партюрье приводит подборку цитат из произведений Ж. Батая, де Сада, А. Миллера: “Я использую женщину в соответствии с моей необходимостью как пустую круглую коробку”, “Состояние ее ума и сердца можно абсолютно не принимать во внимание”, “Чувствуете ли вы жалость к цыпленку, которого едите, – нет вы об этом даже не думаете, то же и с женщиной”, “Чтобы самому получать удовольствие, нет никакой необходимости давать удовольствие им”, и т. д. Между мужчиной и женщиной – отношение господина и раба.

в) Указывается, что процесс социализации, особенно в семье, происходит как тренаж на различные половые роли, причем особое внимание обращается на формирование “мужской самости”.

В результате этих процессов страдают оба пола. И феминисты предлагают программу, которая должна кардинально изменить ситуацию. Нужно установить равные экономические условия для женщин и мужчин, нужно изменить характер социализации в семье, должна образоваться “партнерская” семья. Весь процесс социализации должен быть таким, чтобы не было резкого дистанцирования мужчин и женщин.

Радикальное крыло феминистского движения идет дальше. Барбара Эренрайх пишет: “Равноправие с мужчинами – прекрасная цель, и я буду бороться за право любой женщины заниматься теми же глупыми и скучными делами, за которые мужчинам хорошо платят и за которые их уважают. Но одной ассимиляции мало, как было написано на одной из феминистских теннисок: “Если ты думаешь, что равноправие ­ это цель, то твои стандарты слишком низки”.” (“Америка”, 1991, №419, октябрь). Предлагается стать на “точку зрения” угнетенной группы, проанализировать и “вытеснить” гегемонию “мужского” сознания. Феминисты ратуют за то, чтобы была “точка зрения” женщины в литературе, искусстве, средствах массовой информации и. т. д. Это приведет к тому, что станет легче и мужчинам, и женщинам, мир станет более добрым, более человечным.

Концепция феминизма вызывает различные реакции – от поддержки до осуждения. Ее сторонников иногда упрекают за “отступление от общепринятых норм морали”, за то, что они ставят цель разрушить “мужскую романтическую мечту”, превратить женщину в машину и т. п. Но если признать, что есть различия в мировосприятии и миропонимании между мужчиной и женщиной, то нельзя препятствовать реализации установки на развитие “матриархатной” точки зрения и созданию партнерской семьи.

Оценивая в целом структурализм, нужно отметить, что выявление скрытых (“абстрактных”) структур – действительно важный момент научного исследования. Но именно момент и его не нужно преувеличивать.

Постмодернизм. Философские настроения конца века.

Общее состояние культуры второй половины XX века социологи охарактеризовали как постмодернизм, понимая под постмодернизмом прежде всего стилевые изменения в искусстве (архитектуре, литературе, живописи и т.д.). В это же время в философии получили распространение идеи скептицизма, иррационализма, антисциентизма, пессимизма и т.д. В 80–е годы сначала Лиотар, а за ним Ф. Джеймисон, Ж. Бодрийар, Р. Краусс, К. Оуэнс, Ю. Хабермас и др. утверждали о наступлении постмодернизма в философии. Небезынтересно отметить, что еще в середине века Ясперс писал: "Распространилось сознание того, что все стало несостоятельным; нет ничего, что не вызывало бы сомнения, ничто подлинное не подтверждается; существует лишь бесконечный круговорот, состоящий во взаимном обмане и самообмане посредством идеологий".

То, что названо постмодернизмом в философии не является каким–то единым философским учением, объединенным общей программой, общими идеями. Не случайно, к постмодернизму относят своеобразные продолжения, отклики на концепции структурализма, экзистенциализма, постпозитивизма, франкфуртской школы, герменевтики. Рассмотрим наиболее характерные примеры.

С конца 60–х годов наметился поворот от программы "классического" структурализма к программе анализа того, что лежит вне структур. После студенческих волнений 1968 г. во Франции в ходу была сентенция: "Структуры не выходят на улицы". Но раз кто–то строит баррикады, оспаривает существующий порядок, значит, главное – не структура, а то что лежит за ее пределами. За рамками структуры лежит случай, события, свобода, аффекты, власть, все это – "изнанки структуры". И нужно выйти на их анализ. Формируется т.наз. постструктурализм, своими концепциями вошедший в общие рамки постмодернизма. Постструктурализм особое внимание обращает на анализ текстов. Это не случайно. В течение ХХ века происходит переоценка роли языка в жизни общества. Язык все больше рассматривается как важнейшая часть общественной жизни; если в первой половине ХХ века преобладала вера в могущество науки и техники, то на эту роль претендует вера в могущество языка. Выражая это умонастроение один из лидеров т.наз. деконструктивизма Жак Деррида(р. 1930) пишет, что "тело и материя" – нечто внешнее по отношению к языку, "проблема души и тела, несомненно, производна от проблемы письма". Мышление и культура – это процесс замещения, перекодирования знаков. И сам мир – бесконечный текст.

Но Деррида говорит, что нельзя ограничиваться знаковыми структурами, нужно найти нечто, существующее до знаков и знаковых структур, некое предусловие всякой речи и письма. К анализу текста применяется принцип деконструкции – выявление внутренней противоречивости текста, обнаружение в нем скрытых (обычно не замечаемым обычным читателем и даже самим автором текста), "спящих", "остаточных" смыслов, которые достались в наследие от речевых практик прошлого, а также тех смыслов, которые обусловлены культурными особенностями времени интерпретации этого текста.

В любых текстах нужно произвести их "деконструкцию", обнаружить в них отклики, "переклички", "прививки" от внешних для этих текстов воздействий. И здесь данный текст "размыкается", теряет свою однозначность, он "входит в контекст", при этом он безгранично расширяется, происходит деформация структурности. В тексте обнаруживается множество сходств и различий. "Эта игра различий в результате предполагает такие синтезы и ссылки, которые во всякий момент или в любом смысле препятствуют тому, чтобы какой–либо простой элемент наличествовал в себе или сам по себе, соотносясь только с самим собой. Будь он в составе устного или письменного дискурса, никакой элемент не мог бы выполнять функцию знака, не соотносясь с неким другим элементом, который также является не просто наличествующим. Это переплетение приводит к тому, что каждый "элемент" – будь то фонема или графема – конституируется на основе имеющегося в нем следа иных элементов цепи или системы. Это переплетение, эта ткань есть текст, и он создается лишь в процессе трансформации другого текста. Ничто и нигде – среди элементов или в системе – не бывает просто наличествующим или отсутствующим. Везде есть только различия и следы следов".

Деррида говорит, что в ходе деконструкции философских текстов в них обнаруживаются следы "переклички" с другими текстами, с внеязыковыми факторами. Философские тексты оказываются многослойными, оказываются необоснованные претензии на строгость, логичность, однозначность, обоснованность. Деррида примыкает к призывам о преодолении метафизики. В общем плане, он считает, что для объяснения культуры нужно широко использовать метафоры, аллегории, опираться на интуицию. Деррида утверждает, что у нас нет критериев для различения хорошего и плохого, красивого и отвратительного, правды и лжи. Да этих критериев никогда и не было. Мир культуры – это мир знаков, а что за ними, есть ли какая–то "реальность", нам в принципе не дано знать. "Вне текста ничего нет" – заключает Деррида.

Ролан Барт (1915–1980), акцентируя значение текста, ввел понятие "смерть автора". Текст сам по себе настолько важен, что автором можно пренебречь; он сделал свое дело, создал материал для дальнейшей интерпретации и о нем можно забыть.

Деконструктивисты призывают разрушить общепринятые смыслы и структуры. А что за ними? Здесь предложены следующие варианты. Отдавая дань фрейдизму, за структурами ищут бессознательное. Утверждают, что фактор бессознательности играет в обществе более важную роль, чем сознательность. Проявления бессознательности разнообразны. Жиль Делез (1926–1994) и Феликс Гваттари (1930–1995) в книге "Капитализм и шизофрения: Анти–Эдип" (1972) пишут, что проявления бессознательности можно свести либо к паранойе, либо к шизофрении. Паранойя порождает целостность общественной жизни, шизофрения – фрагментарность, множественность, раздробленность. В первом варианте проявляется подчинение человека господствующим структурам, во втором – человек освобождается от зависимости культурным традициям и нормативам. "Наше общество производит шизофреников точно так же, как оно производит шампунь Прелл или машины Форда, причем единственное различие заключается в том, что шизофреников нельзя продать".

В другом варианте деконструктивисты призывают к новым подходам к раскрытию смысла. Делез в книге "Логика смысла" пишет об изменении обычного понимания смысла. "После того, как центр внимания переместится с потерпевших неудачу сущностей на понятие смысла, философский водораздел, по–видимому, должен пройти между тем, кто связал смысл с новой трансценденцией, с новым воплощением бога и преображенными небесами, – и теми, кто обнаружил смысл в человеке и его безднах, во вновь открытой глубине и подземелье. Новые теологи … и новые гуманисты … вышли на сцену от имени Бога–человека и Человека–бога как тайны смысла".

Смысл мира у Делеза выглядит как некая "складка" (изгиб, искривление) – мир так устроен, что у него нет ни верха ни низа, но всегда некие "между"; мир, в котором царит пустота, ничего не решается, нет ничего абсолютного, существует лишь одни события, фрагменты. В познании мира – триумф видимости и симуляции.

Жан Бодрийар (р.1929) говорит, что языковые структуры проходят четыре стадии развития: 1) отражение некой глубинной реальности, 2) маскировка и извращение этой реальности, 3) маскировка отсутствия всякой глубинной реальности, 4) утрата всякой связи с реальностью, переход из строя видимости в строй симуляции. История и реальность закончились, уступив место симулятивной "гиперреальности" моделей, кодов и "симулякров". Теперь противопоставление знака и реальности, "означающего"и "означаемого", видимости и скрытого смысла, поверхности и глубины лишается смысла.

Что такое "симулякр"? По Бодрийару, это объект, симулирующий реальность. Казалось бы, симулякр производен от реальности. Бодрийар, однако, говорит о том, что "симулякры" предшествуют реальности и сама реальность, выводимая из симулякров, перестает быть реальностью, а делается симуляцией симуляции.

Признавая симуляцию бессмысленной, Бодрийар говорит, что в этой бессмыслице есть "очарованная форма", "соблазн", "совращение". В книге "О соблазне" (1979) он пишет: "Имманентная сила соблазна: все и вся отторгнуть, отклонить от истины и вернуть в игру, чистую игру видимостей, и моментально переиграть и опрокинуть все системы смысла и власти, заставить видимости вращаться вокруг себя самих". И еще: "Все соблазн, и нет ничего, кроме соблазна. Нас хотели заставить поверить в то, что все – производство. Лейтмотив преображения мира: ходом событий управляет игра производительных сил, соблазн – лишь некий аморальный, фривольный, поверхностный, излишний процесс, относящийся к строю знаков и видимостей: соблазнитель предается удовольствиям и использует для этого бесполезные сами по себе тела. Но что если вопреки видимости – а на деле в соответствии с тайным правилом видимостей – все подчинено соблазну? Момент соблазна – подвешенность соблазна – рискованность соблазна – случайность соблазна – бред соблазна – пауза соблазна … Для нас мертвы не те, кто не может производить. В действительности же мертвы только те, кто не желает больше ни соблазнять, ни быть соблазняемым".

Выступая против идеологии феминизма, Бодрийар говорит: "Что противопоставляют женщины той фаллократической структуре, которую они ставят под вопрос? Автономию, различие, особенности желания и наслаждения, иное пользование телом, особые речи и письмо – и никогда в этот список не попадает "соблазн". Они стыдятся его, полагая, что соблазнение означает какое–то неестественное щегольство своим телом, некий рок, извечно обрекающий женщину на зависимость и проституцию. Они не понимают, что соблазнозначаетгосподствонадсимволическойвселенной, тогдакаквластьозначаетвсеголишьгосподствонадвселеннойреальной. Суверенность соблазна неизмеримо велика по сравнению с обладанием политической или сексуальной властью".

Бодрийар утверждает, что нужно создать новый тип философствования. Не рассматривать мир с позиции субъекта, а перейти на сторону объекта, подчиненного не метафизическому "принципу Добра", а ироническому и аморальному, т.е. находящемуся по ту сторону ценностей "принципу Зла".

Жан–Франсуа Лиотар (р.1924) говорит, что "подлинные" постмодернисты "переписывают" или "прорабатывают" (в психоаналитическом смысле) современность. При этом писатели, художники, философы, которые перечеркивают и предают забвению современность (типично "модернистская" позиция) на самом деле обречены бессознательно воспроизводить то, от чего хотели уйти.

Лиотар выступает против уверенности в идее прогресса. "Сегодня мы можем наблюдать своеобразный упадок того доверия, который на протяжении двух столетий питал к принципу всеобщего прогресса человечества. Эта идея возможного, вероятного и необходимого прогресса основывалась на твердой уверенности, что развитие искусств, технологий, знания и свободы полезны человечеству в его совокупности… Самые разные политические течения объединяла вера в то, что все начинания, открытия, установления правомочны лишь постольку, поскольку способствуют освобождению человечества. По прошествии этих двух столетий мы стали проявлять больше внимания к знакам, указывающим на движение, которое противоречит этой общей установке. Ни либерализму, экономическому или политическому, ни различным течениям внутри марксизма не удалось выйти из этих двух кровавых столетий, избежать обвинений в преступлениях против человечества".

Лиотар и Бодрийар обращают особое внимание не на триумфы новых технологий знания, а на теневые стороны новых систем информации и коммуникации, на парадоксы нового знания, ловушки разума. Человек ощущает себя затерявшимся, потерявшимся в новом технологическом мире. Человек эпохи компьютеров, видеоэлектроники, потребительского изобилия живет как бы в трансе, под своеобразным гипнозом. Человек фактически управляется извне, но эта управляемость настолько скрыта, что доказать ее практически невозможно.

Лиотар и Бодрийар утверждают, что цивилизация, рациональная организация общества приводят к распаду личности. Гуманизм и культ разума вовсе не является залогом благополучия людей. Безумие – порождение разума при определенных условиях; тоталитарное насилие и манипулирование человеком – производное от порядка и закона, доведенных до высокой степени. Лиотар пессимистически замечает, что "не существует позитивной ориентации, которая могла бы открыть перед нами какую–то новую перспективу".

Меняется оценка человека. Если в структурализме, в общем, субъект – носитель и защитник знания, то в постструктурализме в шкале ценностей на первом плане человек "безумец, колдун, дьявол, ребенок, художник, революционер, шизофреник"; он – "слуга беспорядка", рупор стихий, превосходящих систему; его цель – "свести с ума структурализм, культуру, общество, религию, психоанализ". (Делез, Гваттари, Ф. Берсю).

В 70–е годы в постпозитивизме распространяется идея релятивности норм научно–познавательной деятельности. Намечается включение некоторых представителей постпозитивизма в общее движение постмодернизма. Показательна здесь концепция Фейерабенда.

Пол Фейерабенд (р.1924) в книге "Против метода. Очерк анархистской теории познания" (1975) говорит, что наука стала своего рода религией, что "истину" ученые избрали в качестве нового "бога". Фейерабенд призывает освободиться от стремления к истине и объективности знания. "Освободим общество от удушающей власти идеологически окаменевшей науки, как наши предки освободили нас от удушающей власти Единственной Истинной Религии".

Фейерабенд считает, что самая разработанная теория познания никогда не сможет во всей полноте отобразить многообразие практического и научного познания; всякая история всегда содержательнее теории. Вообще говоря, наука развивается неравномерно; к случайному и неупорядоченному развитию никакая методология научного знания неприменима. Фейерабенд утверждает далее, что теоретический язык подчиняет себе язык наблюдения, деформируя его по своему образу и подобию. Теория "моделирует" факты так, как ей это выгодно, т.е. чтобы они соответствовали и могли быть "подогнаны" под теорию.

Фейерабенд отстаивает два принципа. Первый – методологический принцип "пролиферации" (размножения) концепций. Ученый должен стремиться создавать теории, несовместимые с уже существующими и признанными. "Нет такой идеи, пусть самой древней и абсурдной, которая не была бы в состоянии усовершенствовать наше знание". Следование только одному какому–то методу несовместимо с творческим мышлением. Более того, "нужен мир иллюзий, чтобы познать свойства действительного мира, в котором, как мы верим, мы живем и который в действительности может быть есть лишь иной, иллюзорный мир". Но, с другой стороны, любой идеей можно пренебречь, поскольку у нее может вообще не быть познавательной ценности.

Второй принцип – принцип "теоретической устойчивости"– вместо введения альтернативных концепций предпочтительнее сохранение уже имеющихся теорий. Но, когда эти теории не могут объяснить новые факты и все известные факты данной предметной области, они должны быть отброшены. Фальсифицирующие факты рано или поздно появятся, поэтому всякая теория – не более, чем гипотеза, и в будущем от нее следует отказаться. Нет абсолютной истины. Познание "не является процессом, который приближает нас к некоторому идеалу", "в науке нет ничего абсолютно устойчивого".

Вообще говоря, у Фейерабенда принцип умножения гипотез и принцип устойчивости находятся в некотором несоответствии, поскольку в первом случае речь идет о привилегированности новых утверждений, а во втором – о преимуществе старых.

Позиция плюрализма проводится Фейерабендом и в социологии. Он считает, что должно быть "свободное общество", в котором "все традиции имеют равные права и одинаковый доступ к центрам власти" и это гарантируется правовой "защитной структурой" и практикой "гражданских инициатив". В этом обществе науку, как идеологию научной элиты, нужно лишить центрального места в обществе и уравнять с мифом, религией, магией.

Концепция Фейерабенда вызвала к себе интерес. Но популярность идеи о том, что создание единой теории, описывающей строение и развитие науки, – дело безнадежное, стало симптомом заката постпозитивизма. "Анархистская" эпистемология означает, по сути дела, элиминацию из философии методологического аспекта.

К концу XX века в постмодернизме сложился комплекс взглядов и установок. Не претендуя на полноту, укажем на некоторые, наиболее распространенные.

В среде постмодернистов распространено радикальное сомнение в возможности некоторого мировоззренческого, теоретического и жанрового единства в философии. Делая акцент на значение языка, постмодернисты в то же время подчеркивают не только позитивные, но и негативные моменты в использовании языка. Существенно усложнились в наше время возможности взаимопонимания. Это связано и возрастанием объема контактов между людьми, и с разнообразием их (с разными людьми по образованию, этической и религиозной принадлежностью и т.д.), с неправильно организованным общением и т.д. Все это сказывается и в философии. Философы пользуются специфическими языками, все труднее понимают друг друга и т.п.

Звучит тема об исчерпанности философской классики с ее поклонением рационализму, гуманизму, оптимистическим утопиям будущего. Утверждается, что мир не умещается ни в какие теоретические схемы. Событие всегда опережает теорию. Невозможно зафиксировать какие–либо рациональные системы ни в экономике, ни в политике, ни в искусстве. В самом широком плане постмодернизм предстает как "критика разума". Интересно, что уже Ясперс указал на зарождение концепций о конце философии, истории, искусства и т.д. в их традиционном понимании. А Хабермас говорил о кризисе "утопических ожиданий", "исчерпанности утопических энергий".

Ведется многоплановая критика сциентических концепций. Так, Б. де С. Сантос говорит о том, что естественные науки перестают играть роль идеала научного знания. Лардьер обвиняет современную науку в тесной связи с властью. Наука способствует господству стандарта массовой культуры. Задача философии – показать ограниченность роли науки. Мондин говорит о глубоком духовном кризисе современности и одну из причин его видит в установках сциентизма и либерализма, направленных против христианских духовно–ценностных оснований европейской цивилизации. "Сциентизм как духовная форма современного общества должен был потерпеть неудачу и он провалился, поскольку не был подлинной культурой, а являлся ее чудовищной деформацией, псевдокультурой". Науку обвиняют в упрощенном представлении об объекте, игнорировании единичного и случайного, пренебрежением ценностных ориентаций субъекта познания, недооценке интуиции и т.п. В. Валлерстайн считает, что последние десятилетия поставили под вопрос такие основные постулаты науки, как постулат предсказуемости (основанный на формулировке закономерностей), постулат точности (основанный на количественных методах), постулат простоты.

В постмодернизме звучат мотивы антионтологизма. Видят ошибочность предшествующей онтологии в поисках Абсолюта (упрекая, в частности, за это гегелевскую традицию). Предлагают вместо онтологии с Абсолютом онтологию"сингулярности" – произвольной единичности, не определенной предикатами качества и количества, модальности и отношения (Делез). Говорят об исчерпанности онтологии, ориентированной на познание и преобразование реальности (преобразование ее из "неразумного" состояния в "разумное"). В крайнем варианте вообще отрицают необходимость онтологии в философии.

Наряду с антионтологическими участились выпады в адрес традиционной гносеологии. Так, призывают к отказу от оппозиции субъекта–объекта, поскольку человек одновременно является и субъектом и объектом. Делез говорит, что в опыте человек должен не противостоять событию (объекту), а "войти" в это событие. Говорят о необходимости перехода к метагносеологии, которая должна интересоваться не самим содержанием знания, а предпосылками, основаниями, делающими возможными утверждения относительно знания и познания.

Неоднократно говорится о переходе к новому пониманию задач философии и новому философскому мышлению. Здесь, во–первых, звучат призывы к отказу от философского мышления в традиционных философских категориальных оппозициях (целое–часть, внутреннее–внешнее, реальное–воображаемое и т.д.). Во–вторых, предлагается вместо исследования реальности (природной и социальной) заниматься анализом, "деконструкцией" текстов. При этом дело доходит до крайностей. Так, говорят, что не существует самих текстов, есть лишь их интерпретации. Самому тексту приписывается некая творческая сила: не человек читает текст, а текст "читает человека", не мы говорим на языке, а язык говорит с нами. В–третьих, в постмодернизме подчеркивается значение феномена игры. Так, в искусстве есть игровой момент, заключающийся в том, что оно ссылается на самого себя, а не на внешний мир. Философия также имеет дело с некоторой игровой ситуацией, с игротворческой активностью, которая возможна в мире чистой мысли. И, в–четвертых, призывают к формированию "философии желания" (Гваттари), "мышления интенсивностей (Лиотар), "мышлению соблазна" (Бодрийар) и т.п. трудно–понятных действий. Отсюда прослеживается следующая черта постмодернизма.

Склонность к иррационалистическому философствованию. Здесь мы видим утверждение о том, что в современном обществе порождается философия абсурда (Ж. Эллюль), наблюдается интегрирование в постмодернизм "видения нового мира"; парапсихологии, оккультизма и т.п., что понимается как разрушение дихотомии знания и веры. Не случайна определенная популярность К. Кастанеды, который пропагандирует мистический компонент культуры.

В постмодернизме преобладают пессимистические оценки истории, состояния современного общества. Говорят, что изменения социального бытия все больше превышают возможные темпы психологических изменений, адаптации сознания человека к этим изменениям. Это приводит ко многим отрицательным последствиям. Так, сформировалось хаотичное, в целом, политическое поведение людей, все более строящееся не на основе "за", а постоянно "против" чего–то. Говорят о непреодолимости раскола между различными цивилизациями, прежде всего между западной и всеми остальными, как грозной опасности (Хантингтон). Говорят о том, что история пришла к негативному концу (Гелен), отрицается какой–либо смысл истории. Б де С. Сантос видит в современной эпохе "враждебность логики и рационализму, рассеяние и распад субъекта, отсутствие личности как индивида, осознающего свою ответственность …, отсутствие интереса к проблеме базовых прав человека, сексизм, неспособность к системному противостоянию власти".

Таковы некоторые черты постмодернизма в зарубежной философии, на которые хотелось обратить внимание. Не осталась в стороне и отечественная философская мысль. И у нас можно увидеть выраженный антисциентизм, игнорирование онтологического аспекта философии, предложения о синтезе материализма и идеализма в некой "реалистической" философии, отношение к основному вопросу философии как устарелой позиции марксистской философии и т.д. Так, В. Н. Сагатовский призывает к созданию "философии развивающейся гармонии", которая должна осуществить глубокий синтез противоположных тенденций философской мысли (материализма и идеализма, рациональности и иррациональности и т.д.). В социальной философии говорят о необходимости переосмысления в целом идеала гуманизма (В. А. Лекторский), о критическом отношении к прежним идеалам прогресса (В. В. Степин) и т.д.

Современная философская мысль не сводится к постмодернизму, особенно в социальной проблематике. В 70–е годы определилась группа т.наз. "новых философов" (Бернар–Анри Леви (р.1949), Андре Глюксман (р. 1937), М. Клавель и др.). В основе их позиции – критика всей индустриальной цивилизации как источника отчуждения личности. Индустриальный способ производства – причина отношений эксплуатации и угнетения, т.к. при нем орудия труда, машины и механизмы требуют разделения труда (на исполнительный и управленческий), а значит, иерархии, подчинения, господства. В разделении труда повинны наука и культура вообще, они ответственны за злосчастья людей. Отсюда вытекает негативное отношение к интеллигенции как творцу культуры.

"Новые философы" (явно под влиянием идей франкфуртской школы) призывали уничтожить все сложившиеся формы политической культуры, которая обслуживает "индустриальную цивилизацию". Леви говорит, что социальная жизнь отмечена "патологией власти". Структура власти диктует "смерть человека" – полное нивелирование индивидуально–личностного начала. Глюксман в книге "Кухарка и людоед" (1975) пишет, что предшествующая идеология – источник тоталитаризма, а потому ее нужно уничтожить.

"Новые философы" скептически относятся к надеждам на революционное переустройство общества. Леви возлагает надежду на интеллигенцию, которая, осознав и искупая свои грехи, должна оказать сопротивление структурам власти, воодушевленная наследием иудейско–христианской традиции. В этом – миссия интеллигенции.

Наряду с леворадикальными настроениями в конце XX века усиливаются консервативные тенденции. "Новые правые" (М. Понятовский, П. Каннак, Г. Сорман, Ж.–М.–Бенуа, М. Дрюон, Ф. Фюре, П. Шонно и др.) проповедуют "позитивную терпимость". Из признания разнообразия и несходства живых существ и явлений вытекает необходимость признания неравенства в обществе. Неравенство в обществе определено генетически. Лозунг же равенства приводит к нивелировке, стандартизации и т.п. Неоконсерваторы видят обновление общества в том, чтобы "упразднить" классовую борьбу, снизить социальную напряженность, добиться сотрудничества между трудом и капиталом.

Вернемся снова к постмодернизму. Можно увидеть, что многие представители постмодернизма заходят в своеобразные тупики, когда под сомнение ставится само существование философии. Как показывает история, в развитой философии обязательно есть три компонента: онтология, гносеология и аксиология. В силу специализации отдельные философы могут работать не во всех ее составляющих. И это нормально. Но ненормально, когда один аспект принимается, утверждается, а другие отрицаются. Это – "вырождение" философии. Еще хуже, когда от проблематики философии последовательно уходят, например, только к проблематике языка и, скажем, утверждают, что философия тождественна герменевтике и т.п. Характерно, к тому же, что эти рассуждения идут на фоне удаления философии от реальной практической жизни и философия становится уделом узкого круга специалистов и любителей.

Существуют определенные сомнения в понимании самого термина "постмодернизм". Если вспомнить, что он перешел из эстетики в философию, то интересно посмотреть, что в искусстве отнесено к модернизму и постмодернизму. У искусствоведов и эстетиков здесь нет единой, общепризнанной позиции. Нам представляется заслуживающей внимания концепция, разделяющая идейно–эстетические направления искусства на основе проявления и выражения в них "аполлоновского" и "дионисийского" начал. В. Халипов предлагает следующие признаки этих начал.

АполлоновскоеДионисийское

рациональность иррациональность

упорядоченность хаотичность

аналитичность страстность

гармоничность противоречивость

объективность субъективность

приоритет общественного приоритет личного

пропорциональность смещение пропорций

целостность фрагментарность

строгость вычурность

оптимизм пессимизм

уравновешенность динамизм

вера в прогресс идея абсурдности мира

и т.д.

Исходя из этих признаков к аполлоновскому началу следует отнести, например, в живописи – искусство Возрождения, классицизм, реализм, а к дионисийскому – барокко, романтизм, модернизм. А что такое модернизм в искусстве? Принято относить к нему кубизм, экспрессионизм, сюрреализм, театр абсурда и т.п. Модернизм представляет собою резкий разрыв с традициями недавнего прошлого. А что такое постмодернизм? Нередко к нему относят неокватроченто, неоклассицизм, неоромантизм, неореализм и т.д. В этих художественных направлениях прослеживается некий синтез модернизма с предыдущими "классическими" художественными направлениями ("отрицание отрицания"). К примеру, живопись Гуттузо представляет собою некоторый синтез реализма и экспрессионизма. Здесь нужно говорить именно о синтезе, а не о механическом соединении элементов различных художественных направлений; в последнем случае искусство заходит в тупик, снижается его эстетическая ценность.

Аналогия не доказательство. Но все же попробуем провести аналогию между искусством и философией. Что понимать в философии под классикой и модернизмом? Наверное, к классике можно отнести и немецкую классическую, и марксистскую и позитивистскую традицию, идущую из XIX века, а также неотомизм, структурализм в XX веке. Если это принять, то постмодернизм будет представлять на самом деле модернизм (с его отказом от рациональности, объективности, оптимизма и т.п. в пользу иррациональности, субъективизма, пессимизма и т.д.). И не будет ничего удивительного, что корни модернизма обнаружатся еще в XIX веке (например, у Ницше). А что же собою тогда представляет или будет представлять собственно постмодернизм? Продолжая аналогию с искусством, можно предположить, что постмодернизм должен идти дальше модернизма в "снятии" его в динамическом синтезе модернизма и классики. Об этом, например, говорит П. Козловский (ФРГ): "Постмодерн в искусстве и философии настроен не против модернизма в пользу предначертанной и обязательной классики, а на преодоление противоречия между модернизмом и классичностью".

В общем, сегодня чувствуется, что в начале XXI века назревает нечто новое в философии. Из периода шатаний, спекулятивных построений, неуверенности, мозаичности различных философских концепций (а некоторые из них – тупиковые) просматривается выход в разумном синтезе классического и модернистского стиля философского мышления. Здесь нужно учитывать "находки" модернизма и тупиковые варианты, которые, вообще говоря, не бесполезны, как не бесполезен вообще отрицательный опыт.

Конечно, резонно поставить вопрос, как могут сочетаться классика и модернизм. Как, например, могут сочетаться рационализм и иррационализм? Ведь классическим традиционно понимается мышление, ориентируещееся на то, что реальность рациональна, а точнее говоря, может быть рационально отображена. Модернистское мышление говорит об иррациональности самой реальности, а тем самым и невозможности ее рационального отображения. И как же сочетать классику и модернизм? Ведь бессмысленно одновременно приписывать объективной реальности рациональность и иррациональность.

Чтобы корректно ответить на этот вопрос, нужно определить истинный смысл понятий. Заслуживает внимания идея о том, что иррациональным может быть мир чувств, а рациональным – мир знания. Противоречивость, "абсурдность" человеческой деятельности выражается в иррациональности эмоциональных переживаний. (В. П. Бранский). И тогда возможен синтез рациональности и иррациональности: рациональности в познании и иррациональности в эмоциональных переживаниях. Если же говорить о рациональности и иррациональности самой объективной действительности, то это, вероятно, не имеет перспективы в философском плане.

В итоге, можно предположить, что постмодернизм в философии будет представлять собою возвращение к целостности философского знания (утраченного в период модернизма) на базе синтеза классики и специализированных концепций модернизма, отбрасывая его тупиковые, спекулятивные, "китчевые" варианты.

[1] Для гадания можно использовать различные предметы. Например, монеты: Бросаются три монеты, если 2 или 3выпадают вверх орлом – имеем знак Ян («—»), если решка – знак Инь («- -»). Делается 6 бросков, получается гексаграмма, состоящая из последовательно выпавших вариантов.

[2] Комментарий к составу ведической литературы. Кришна – дваяпаяна Ньяса разделил «Веды» на четыре части, затем он разъяснил их в «Пуранах», а для людей с более низкими умственными способностями он написал «Махабхарату», часть ее составляет «Бхагавад-гита».

Затем вся ведическая литература была обобщена в «Веданта-сутре», а для понимания ее будущим поколениям Кришна написал комментарий под названием «Шримад-Бхагаватам».

[3] По преданию, Будда призывавший к вегетарианству, умер оттого, что неосторожно съел много свинины.

1 В античной мифологии Зевс – представитель третьего поколения богов – после Кроноса и Ураноса.

1 Антисфен говорил, что надо запастись либо умом, чтобы понимать, либо веревкой, чтобы повеситься.

1 По дошедшему свидетельству, пифагорейцы считали, что в бобах души умерших людей; отсюда запрет - не есть бобы.

1 Кроме них в окружении Сократа часто бывали Эсхин, Критон, Критовул, Федон, Аполлодор, Ктезипп.

[4] Рассказывают, что Платон нес на конкурс сочиненные им трагедии. Встретил Сократа. После спора с ним сжег свои трагедии. Известно также, что Платон в последующем осуждал поэзию.

[5] «Древнюю Академию» входили ученики Платона: Спевсипп, Ксенократ, Полемон, Крантор…

Дата добавления: 2015-08-21