Мистицизм и эмпиризм

Начиная с 1400 г. н.э., и особенно после Фрэнсиса Бэкона, а затем Ньютона и Декарта, западная цивилизация, которую лично я предпочитаю характеризовать просто, как евроамериканскую культуру, стала основываться на вере в то, что познание реальности и приближение к ней, возможно только на основе эмпирических и количественных (а затем и статистических) методов науки.

В течение пяти предыдущих столетий, религиозное отношение к реальности, основанное на авторитете и власти католической церкви, практически полностью доминировало и определяло коллективный менталитет Европы.

Это отношение было инспирировано и динамизировано тем, что я бы назвал, в объективном смысле, мифом Христа. Ему придали определенную форму с помощью набора базовых символов и более или менее догматических предпосылок.

Большинство европейцев (будь то священники, монахи или миряне) были ментально и эмоционально обусловлены этими догмами, а церковь и ее инквизиция наблюдали за тем, чтобы они и оставались таковыми.

Однако, именно после этого «первого периода», европейская культура достигла своего полного развития благодаря процессу взаимодействия и взаимообмена с культурой арабского мира, в частности, с суфиями (в течение XII и XIII веков, когда участники крестовых походов возвращались в Европу).

Появились мистики, которые смогли использовать мифы и догмы официального христианства, как базис для развития (нередко после долгих лет интенсивных и упорных поисков и практики того, что обычно называют «мистическим опытом» или «мистическими переживаниями»).

Эти, часто временные, но, в некоторых случаях, повторяющиеся переживания интерпретировались самими мистиками, как достижение «объединяющего состояния» сознания.

Достижение этих состояний, как полагали, требовало более или менее полного отвлечения сознания от биологических стремлений и личных привязанностей и практики тотального отождествления с высшим символом религии мистика — Христом (в некоторых случаях с Матерью Христа), либо духовного погружения в неописуемую трансцендентную и неизменную «Реальность», включающую в себя все религиозные символы и божественные персоналии.

Мистический путь и мистический опыт описаны достаточно подробно — конечно, в той мере, в какой это возможно. Эти описания часто используют чисто негативные понятия, чтобы передать ту высшую трансцендентность, которая достигается в переживании, — превосхождение «имени и формы» (если пользоваться терминологией древней Индии).

Однако, обычно не объясняется и даже не упоминается то обстоятельство, что мистики («мистики», в строгом и точном значении этого слова) всех стран всегда исходили в своих стремлениях, как из принципов своей религии, так и из фундаментальных оснований своей культуры и поддерживали их.

Св. Тереза Авильская не была бы возможна без существования самой католической церкви и культурного контекста средневековой Испании, так же, как и Рамакришна был бы невозможен без его ранней погруженности в конкретные доктрины индуизма, который он впитал с юности.

Тем не менее, апологеты мистического пути правы, утверждая, что, вопреки различиям в культурном и религиозном контексте, сами переживания мистиков в кульминационные моменты экстатического состояния сознания удивительно сходны.

Они, однако, могут быть, в сущности, сходны лишь поверхностно, в той мере, в какой слова и интеллектуальные понятия могут передать переживание. Таким образом, это подобие может характеризовать скорее природу человеческого ума, как интерпретатора того, что лежит за его пределами, чем природу самого переживания.

Более того, известные нам и дошедшие до нас описания касаются мистических переживаний, которые люди имели в относительно недавние времена — в основном, за последние три тысячелетия и, во всяком случае, не ранее 3102 г. до н.э., когда, как традиционно считается, началась Кали Юга и воплотился Шри Кришна.

Что значат эти пять тысяч лет по сравнению с десятками тысяч, на протяжении которых на Земле жили миллионы людей, об опыте которых нам не известно ничего?!

Даже если принять, что «конец» мистического пути не зависит от культуры, религии (и вообще от всей системы коллективных и личностных обусловленностей), с которых мистик начинает свой путь, этот конец не смог бы быть достигнут без этого первоначального фона, без предусловий, символов, без психологической (и, более того, психической) поддержки религии и культуры.

И в том случае, когда институт церкви, конкретные интересы официальной религии и культуры, как это часто бывает, делают мистический путь трудным, это происходит потому, что он, как кажется, бросает вызов строгим догматам и даже политическим структурам общества.

Мистики нуждаются в психической поддержке религии и культуры, даже если эта поддержка затем используется для разрушения рамок официальных культуры и религии, для провозглашения той реальности, которая находится за пределами всех социокультурных и религиозных символов и форм.

Великие европейские католические мистики молились в более или менее традиционной манере и неявно верили в безусловную ценность, власть и эффективность христианских мифов, церкви, в их сакраментальность.

Это справедливо для всех мистиков, у которых были экстатические переживания «единства» и/или тождества с божественным на их пути, начавшемся на уровне их родовой и вполне традиционной религии.

Поэтому, великие мистики, являющиеся «цветами» религии и культуры, существенно отличаются от «листьев», представленных их более ординарными собратьями по вероисповеданию. Но эти «листья» (или ветви) должны развиться прежде, чем появятся «цветы» — мистики; без них мистики не могли бы возникнуть.

Иной тип необычных человеческих существ, играющих важную роль в эволюции человеческих сообществ, их религии и культуры, — это «личности-семена», уже упоминавшиеся выше.

Я теперь снова обращаюсь к ним, но прежде должен рассмотреть, что же происходило в евроамериканской культуре после того, как она стала освобождаться от доминирующего воздействия институционализированного христианства.

Само христианство было расколото на различные конфликтующие идеологии, а христианский мир испытывал всё большее влияние эмпиризма, ввиду воздействия на него научной методологии, которая объявила человеческие ощущения и интерпретации рационального интеллекта (использующего специфический, но, несомненно, единственно возможный тип логики) единственными реальными средствами приобретения знания.

Этот тип знания имел специальный, действительно революционный характер: он должен был быть получен и сформулирован таким образом, чтобы он стал доступен любому человеку, вне зависимости от его целей и установок познания.

Ни один из предшествующих типов знания не имел такой особенности; никогда прежде знание не рассматривалось в отрыве от степени понимания познающего субъекта, его уровня эволюции и способности конструктивно это знание использовать.

В течение XVII и XVIII веков, великие европейские умы были озабочены развитием инструментария научного метода.

Европейский эмпирический поход принял также и социально-политическую форму, которая, по крайней мере, в принципе, вместо старых социокультурных категорий создала новую концепцию социального атома — гражданина общества, теоретически основанного на равенстве индивидуальных прав.

Это социально-политическая философия неизбежно предполагает, как возможность относительно бесконтрольного накопления, так и возможность отдельного существования, движущей силой которого являются амбиции и жадность (что мягко называют обычно «мотивом выгоды»).

В течение XIX столетия евроамериканская культура развивала всё более материалистическое и редукционистское мировоззрение, националистическую отделённость, эмоциональный романтический индивидуализм и обусловила борьбу за власть между нациями и классами, в сочетании с борьбой за жизнь, которую Дарвин считал самым важным фактором, управляющим биосферой.

Дата добавления: 2015-08-21