Космическое сознание

Целые месяцы Шри Ауробиндо жил в неком фантасмагорическом сне пустоты, пребывая перед статической реальностью трансцендентного; и, как это ни странно, из этой пустоты, возникая из нее, снова показался мир, который обрел новое лицо, как будто, каждый раз необходимо утрачивать всё, чтобы потом снова обрести его на новом, более высоком уровне.

«Покоренный и побежденный, успокоенный, освобожденный от самого себя, ум принимает само безмолвие, как высшее.

Но, затем, искатель открывает для себя, что в этом безмолвии для него уже содержится всё, как бы, созидается заново из него... и тогда, пустота начинает заполняться, из нее возникает, в нее же стремительно низвергаясь обратно, вся многоликая истина божественного, все аспекты, все проявления многих уровней динамичного Бесконечного[133].

Когда мы видим только статический аспект Бесконечного, мы воспринимаем только один из ликов Бога, который, в этом случае, пребывает вне этого мира (и, может быть, мир «без Бога» даже лучше, чем мир, в котором правит строгий Бог-судья), но когда безмолвие смывает наши представления, как великие, так и ничтожные, оставляя нас в этой чистой белизне, тогда мир и Бог снова вместе — во всём, как будто, их никогда и не разделяло ничего, кроме крайнего материализма и крайнего спиритуализма.

Такое новое изменение сознания произошло со мной во дворе тюрьмы в Алипоре во время прогулки. Я смотрел на тюрьму, отделявшую меня от других людей, и чувствовал, что я уже не заключен в ее высоких стенах; это всё был Васудева (Имена Божественного), окружавший меня.

Я гулял под ветвями дерева перед моей камерой и знал, что это уже не дерево, это — Васудева, это — Шри Кришна; я видел, как он стоит, простирая надо мной свою тень. Я смотрел на запоры своей камеры, на ту решетку, которая была дверью, и снова я видел Васудеву.

Не кто иной, как сам Нарайана сторожил меня и был моим часовым. А когда я ложился на грубое одеяло, бывшее моей постелью, я чувствовал руки Шри Кришны, обнимавшего меня, руки моего друга и возлюбленного.

Я смотрел на других заключенных, на воров, убийц и мошенников, и видел в них Васудеву, находил Нарайану в этих помраченных душах и в этих неправильно используемых телах[134].

Это ощущение уже больше никогда не покидало Шри Ауробиндо. Шесть месяцев длилось следствие, где фигурировало более двухсот свидетелей и четыре тысячи улик. Каждый день Шри Ауробиндо закрывали в железную клетку, которая стояла в зале суда, но он уже не видел вокруг себя ни судей, ни враждебной толпы.

Когда начался процесс, со мной был всё тот же внутренний голос. Он говорил мне: «Когда тебя заключили в тюрьму, не наполнилось ли отчаянием твое сердце и не обращался ли ты ко мне: «Где же Твоя защита?» Посмотри на судью, посмотри на прокурора».

Я посмотрел на судью, и увидел, что это не судья, а сам Нарайана, сидевший в зале суда. Я посмотрел на прокурора, и увидел, что это не прокурор, а сам Шри Кришна, сидевший и улыбавшийся. «Боишься ли ты теперь? — спрашивал он. — Я ведь во всех людях и руковожу всеми их словами и поступками»[135].

Действительно, Бог находится вовсе не вне этого Своего мира. И он не «создал» мир, а сам стал этим миром. Как говорится в Упанишадах, «Он стал знанием и незнанием, истиной и ложью... Он стал всем, чем бы это ни было» (Тайттирия Упанишада. 11,6.)

«Весь этот мир полон существ, которые все являются Его членами», — гласит Шветашватара Упанишада (IV,10). Для глаз, которые видят, всё есть единое, и в божественном переживании всё вокруг — это единая глыба Божественного[136]«.[137]

Мы могли бы полагать, что это полностью мистическое видение Вселенной, которое имеет мало общего с нашей повседневной реальностью, в которой мы встречаемся со злом и с безобразным на каждом шагу, где весь мир полон страдания, заполнен криками во тьме.

Где же тогда во всём этом Божественное? Неужели Божественное в этом варварстве, всегда готовом открыть свои концлагеря пыток? Неужели этот всепроникающий эгоизм, эта скрытая или явная мерзость — тоже Божественное? Нет, Бог незапятнан всеми этими преступлениями, и он, несомненно, совершенен. Он не может быть частью всего этого нети, нети[138].

Бог настолько чист, что он не от мира сего, для него просто нет места в этой грязи, в которой мы задыхаемся! Мы должны взглянуть существованию прямо в лицо, если наша цель прийти к правильному решению, каким бы это решение ни было. А посмотреть в лицо существованию — это значит, посмотреть в лицо Богу, потому что их невозможно разделить...

Этот наш мир битвы и труда, жестокий, опасный, разрушительный и пожирающий мир, в котором жизнь ненадежна и неустойчива, а душа и тело человека существуют среди огромных опасностей, — мир, в котором, хотим мы того или нет, с каждым нашим шагом вперед что-то ломается и разрушается, в котором каждое дыхание жизни одновременно является и дыханием смерти.

Возложить опасность за всё, что кажется нам плохим или ужасным, на плечи полувсемогущего Дьявола, списать всё это на счёт природы, создавая этим непримиримое противоречие между природой мира и природой Бога, как будто, природа не зависит от Бога, или же свалить всё это на человека и на его грехи, как будто, это ему принадлежал решающий голос в создании этого мира или, как будто, он мог совершить что-либо против воли Бога, — всё это выдумки, удобные, но неуклюжие.

...Мы провозглашаем Бога любви и милосердия. Бога добра, справедливого, праведного и добродетельного Бога, в соответствии с нашими моральными понятиями о справедливости, праведности и добродетели, а всё остальное, как мы говорим, — это не Он, это не Его, а было создано некой дьявольской силой, которой Он, по какой-то причине, позволил проявить свою волю; неким темным Ариманом, действующим против доброго Ормазда; или же, наконец, всё это было следствием ошибки себялюбивого человека-грешника...

Мы должны смело посмотреть реальности в лицо и увидеть, что именно Бог — и никто другой — сотворил этот мир в Своем существе и что Он создал его именно таким, каков он есть.

Нам нужно увидеть, что Природа, пожирающая своих детей, время, поглощающее жизни живых существ; смерть, всеобщая и неотвратимая, и неистовство сил Рудры (одной из форм Божественного) в человеке и в природе — это тоже высшее божество в одной из своих космических ипостасей.

Нам нужно увидеть, что Бог как щедрый творец, создатель изобилия, как участливый, сильный и милостивый охранитель — это, в то же время, Бог разрушающий и всепоглощающий. И муки на ложе страдания и зла, на котором нас пытают, — это тоже его прикосновения, так же, как счастье, нежность и наслаждение.

И лишь тогда, когда мы увидим всё с точки зрения абсолютного единства и почувствуем истину в глубинах своего существа, только тогда мы сможет распознать за этой маской спокойный и прекрасный лик исполненного блаженства Божества, и в самом этом прикосновении, которое испытывает наше несовершенное существо, почувствовать прикосновение друга и созидателя духа в человеке.

Диссонансы, существующие в мире, — это диссонансы Бога, и, лишь принимая их и проходя через них, мы сможем достичь более великого созвучия его высшей гармонии, достичь вершин и безбрежности его трансцендентного космического блаженства — Ананды (Божественной радости), ибо Истина — это основа подлинной духовности, а отважность — ее душа[139].

И тогда заживает рана, которая, казалось, навсегда разделяла мир надвое между Сатаной и Небесами, так, как если бы не существовало ничего другого — только добро и зло, снова добро и зло, а между ними — мы, подобно избалованному ребенку, которого наставляют на путь истинный[140].

И всякая двойственность — это восприятие, которое основано не неведении. Ведь везде лишь одно: неисчислимое Единое[141], а «диссонансы Бога» лишь служат росту Божественного внутри нас самих.

Но даже если это так, то всё равно сохраняется разрыв между этим, пусть божественным, несовершенством и высшим окончательным совершенством. Не является ли тогда это космическое божественное ограниченным божественным?

И нужно ли нам тогда искать где-то в другом месте незапятнанное, трансцендентное и совершенное божественное начало? Если между духовной жизнью и жизнью мира есть противоречие, то именно через эту пропасть ему (искателю на пути интегральной йоги) предстоит возвести мост, и именно это противоречие он должен превратить в гармонию.

И если миром движут плотское начало и дьявол, то, тем более, детям бессмертного нужно быть здесь, чтобы покорить этот мир для Бога и для Духа.

И если жизнь — это безумие, тогда скольким миллионам душ нужен свет божественного разума; и если жизнь — это сон, то он, всё же, реален для многих спящих, которых нужно привести или к более достойным снам, или пробудить; и если жизнь — это обман, то нужно дать истину обманутым[142].

Но всё же, наш дух беспокоен. Мы можем предположить, что Бог пребывает во всем этом зле, во всех страданиях, и можем согласиться с тем, что темный враг, мучающий нас, — это, на самом деле, создатель нашей силы, тайный кузнец, выковывающий наше сознание. И, может быть, мы — «воины Света» в этом сумрачном мире, подобно древним риши[143].

Но, тогда, почему повсюду, прежде всего, тьма? И зачем Тот, Кого мы считаем вечно чистым и совершенным, стал таким миром, который, кажется, столь далек от божественного? Для чего ему нужны были смерть, ложь и страдание? И если это только маска, то зачем она? А если это иллюзия, то зачем нужна эта жестокая игра?

И всё же, то, что Бог сотворил мир не в соответствии с нашими представлениями о совершенстве, является благословением для нас, потому что из-за этого, у нас теперь есть столько всяких идей о том, что является совершенным, а что нет; о том, каким должен быть Бог, и особенно о том, каким он быть не должен, и что после того, как мы отбросили бы всё, что не соответствует этим нашим представлениям, в нашем мире не осталось бы ничего, кроме либо одного лишь большого нуля, который не стал бы терпеть нечистоты нашего существования, либо одной большой казармы.

Добродетель, говорила Мать, всегда стремилась что-нибудь в жизни подавить; и если сложить вместе все добродетели всех стран мира, то тогда от самой жизни вряд ли что-нибудь останется. Пока нам известен только один вид совершенства — тот, который в большей мере стремится исключить что-то, а не охватить всё в целом; а ведь совершенство — это полнота.

Мы можем уловить лишь одно мгновение Вечности, и это мгновение не содержит в себе всего того, что мы хотели бы видеть и иметь, и поэтому, мы жалуемся на то, что мир плохо устроен; когда же мы возвышаемся над мгновением и входим в полноту всеобщности, всё изменяется и мы видим совершенство творения.

Этот мир не завершен, он является процессом становления, это постепенное покорение мира, которое производит само божественное и для божественного — для того, чтобы стать бесконечно большим, чем мы должны быть[144].

Наш мир находится в процессе эволюции, и эта эволюция имеет духовное значение. Миллион дорог Земли, устремленных в божеству[145]. (12)

Знаем ли мы что-то действительно об этом великом земном путешествии? Оно кажется нам мучительным, жестоким, нечистым, но мы ведь только рождаемся!

Мы с трудом возникли из материи — грязные, жалкие, подавленные, — как Бог в могиле, ничего не знающий, ищущий выход и натыкающийся на всё — но кто может знать, какое новое рождение, новая память и вновь обретаемая сила ожидают нас на нашем пути? Этот мир пребывает в становлении, и мы не знаем до конца всей истории.

Ищи его на земле...
Ты есть Он, о Царь!

Только ночь
В твоей душе
Но это тоже твоя воля.
Сбрось эту ночь и возврати
Ту ясную полноту,
Которой поистине
Ты являешься... [146]

Дата добавления: 2015-08-21