Ключ к пониманию и счастью 3 страница

Эти дискуссии содержали в себе опасность и могли полностью поглотить в себе наиболее серьезных и достойных искателей, так как метафизические споры, являющиеся, в сущности, лишь развлечением, кажутся важными и необходимыми.

Все эти идеи были сформулированы приверженцами Хинаяны, а затем развиты последователями Махаяны в соответствии с практикой религии буддизма, с ее блестящей и импозантной системой космологической, этической и психологической мысли.

Эта система базировалась на постулатах строгого идеализма и прямо провозглашала отказ от идеи Бога. Но моральный и духовный опыт был слишком силен для философской теории и, под влиянием непосредственного опыта, авторы сутр буддизма Махаяны использовали весь свой талант для объяснения того, почему Татхагата и Боддхисаттвы заостряли внимание на необходимости бесконечного милосердия ко всем живым существам, которые вроде бы, на самом деле и не существуют, иллюзорны.

В то же время они расширили границы субъективного идеализма настолько, что нашлось место и для Универсального Ума; можно соотнести идею отсутствия души[16] с учением, утверждающим, если рассмотреть его в его чистом виде, что индивидуальный ум может идентифицировать себя с Универсальным Умом «зародыша Будды», и, хотя провозглашалось отсутствие Бога, в то же время утверждалось, что Универсальный Ум, который может быть реализован, является сознанием вечного Будды и что этот «ум Будды» ассоциируется с «великим сострадательным сердцем», которое желает освобождения всех живых существ и которое дарует божественную благодать всем, кто предпринимает достаточно серьезные усилия для достижения высшего человеческого предела.

Таким образом, лучшие из сутр буддизма Махаяны, несмотря на не совсем удачные термины, содержат в себе аутентичную формулировку идеи Вечной Философии — формулировку, которая в некоторых отношениях (как мы могли это видеть в разделе «Бог в мире») является более полной, чем какие-либо другие.

В Индии, так же как и в Персии, мусульманская мысль была обогащена учением о том, что Бог имманентен в такой же мере, как и трансцендентен, в то время как мусульманская практика добавила моральные учения и «духовные упражнения», пониманием которых душа готовилась к созерцанию объединяющего знания о божественном.

Известен замечательный исторический факт, что поэт Кабир был провозглашен святым, как мусульманами, так и индуистами. Политика тех, чьи цели находятся за пределами времени, всегда мирная; это идолопоклонники прошлого и будущего, реакционной памяти и утопической мечты, совершавшие преследования и разжигавшие войны во имя идеи.

«Смотри, хотя Единое и во всех вещах, но есть второе — то, что приводит тебя к заблуждениям». (Кабир)

Так этот инсайт в природу вещей и в происхождение добра и зла не ограничивается только лишь святыми, он может быть найден, скрытый в каждом человеческом существе, что подтверждается самой структурой нашего языка. Языка, который, как давно уже отметил Ричард Тренч, часто «более мудр не только, чем обыденная вульгарная речь, но даже и чем самые мудрые из тех, кто говорит на этом языке.

Иногда он скрывает истины, которые были когда-то хорошо известны, а потом стали забыты. В иных случаях он раскрывает зачатки истин, которые никогда явственно не были замечены, и гениальность его устройства содержится в тех проблесках истины, которые открываются в счастливые моменты прикосновения Божественного».

Например, характерно то, что в индоевропейских языках, как это отметил Дармстетер[17], корень слова «два» содержит в себе значение чего-то плохого. Греческий префикс «дис» (как в слове «диспепсия»)[18] и латинское «дис» (как в английском слове «dishonorable» — «бесчестие»), в обоих случаях происходит от «duo».

Подобно этому, «дис» придает уничижительный смысл таким современным словам, как французское bеuuе («вежливый», буквально: «имеющий две точки зрения», двуличный). Следы этого «второго, которое приводит к заблуждению», могут быть найдены в словах «dubious», «doubt» — «сомнительный», «сомневаться» и в немецком die Zweifel (сомнение), так как сомневающийся — это тот, чей ум двойственен.

Имеющий скрытую глубину и подсознательно мудрый, наш язык подтверждает открытия, сделанные мистиками, и провозглашает то, что все разделения в сущности своей плохи — случайные слова, в которых наш старый враг «два» может снова решительно появиться.

Можно отметить здесь то, что культ единства на политическом уровне — это всего лишь форма идолопоклонства, эрзац для религиозной идеи единства на персональном и духовном уровнях.

Тоталитарные режимы оправдывают свое существование, обращаясь к понятиям философии политического монизма, согласно которому состояние Бога на земле — это унификация, утверждение единообразия под божественной пятой, что приводит к освобождению и что, якобы, все состояния такой унификации, пусть даже, в сущности, плохие, являются правильными и могут быть использованы без всякого сомнения.

На практике, такой политический монизм ведет к исключительным привилегиям и неограниченной власти небольшого числа людей, за счет подавления всех остальных, к нарастанию недовольства внутри страны и к войнам во внешней политике.

Но эти исключительные привилегии и власть удерживаются на гордости, жадности, тщеславии и жестокости, что имеет своим результатом страх и зависть; войны умножают ненависть, нищету и чувство безнадежности. Все эти негативные эмоции губительны для духовной жизни.

Только чистота в сердце и простота, «нищета» духа может привести к объединяющему знанию Бога. Следовательно, попытки навязать обществу единство большее, чем то, на которое психологически готовы его индивидуальные члены, приводит к невозможности для этих индивидов реализовать свое единство с Первоосновой и другими индивидами.

Среди христиан и среди суфиев, к трактатам которых мы сейчас обращаемся, утверждается идея божественной сущности человеческого ума.

«Мое, Мне — это Бог, и не могу я признать никакого другого «Мне», кроме самого Бога моего». (Св. Екатерина из Генуи)

«В тех отношениях, в которых душа не подобна Богу, она также не подобна и самой себе». (Св. Бернард)

— Я ходил от Бога к Богу, а они кричали мне: «О, ты — это Я!» (Байязид из Бистана)

Две из тех историй, которые были записаны об этом суфийском святом, заслуживают того, чтобы привести их здесь.

«Когда Байязида спрашивали, сколько ему лет, он отвечал: «Четыре года». — «Как это может быть?» — спрашивали его. На это он отвечал: «Бог был скрыт от меня завесой мира семьдесят лет, а последние четыре года я вижу Его. То время, которое Бог был скрыт от меня, можно вычеркнуть из жизни».

В другом случае некто начал стучать в дверь Байязида и спрашивать: «Байязид здесь?» Байязид ответил на это: «Есть ли здесь кто-либо кроме Бога?»

«Чтобы измерить душу, нам придется измерить Бога, поскольку Первооснова Бога и Первооснова души одна и та же». (Мейстер Экхарт)

«Дух в своей чистой, ничем не прикрытой природе обладает Богом, а Бог — духом». (Рейсбрук)

«Знающий и знание — едины. Это просто люди представляют себе, что они могут увидеть Бога так, как будто он стоит где-то там, а они — здесь. Но это не так. В знании — и Бог, и Я; мы — одно и то же». (Мейстер Экхарт)

«Я живу, и даже не Я, а Христос во мне». Или, может быть, лучше было бы употребить глагол «проходящий» (через меня) и сказать так:

«Я живу, и даже не Я, а Логос, который живет посредством меня, живет во мне так, как актер вживается в свою роль. В таком случае, актер, конечно же, бесконечно превосходит ограниченность своей роли.

Что же касается реальной жизни, то в ней не существует шекспировских героев, а есть лишь персонажи типа адиссоновского Като или, чаще, гротескные фигуры вроде мсье Перишона или «тетушки Чарли», которые полагают, что они — Юлии Цезари или Принцы Датские.

Однако, по милостивому Божьему соизволению такие литературные персонажи имеют право на то, чтобы их низкопробные глупые речи были произнесены и до неузнаваемости переиначены по божественному благоволению Гаррика...»

«О, мой Бог, как могло случиться в этом бедном старом мире, что, хотя Ты так велик, никто не может найти Тебя; Ты зовешь к себе так громко, но никто не слышит Тебя; Ты столь близок, но никто не чувствует Тебя; Ты даешь себя каждому, но никто не знает Твоего имени?

Люди бегут от Тебя и говорят при этом, что они не могут найти Тебя; они поворачиваются к Тебе спиной и говорят, что не могут увидеть Тебя; они закрывают свои уши и говорят, при этом, что не могут услышать Тебя». (Ганс Денк)

Между католическими мистиками XIV-XV века и квакерами XVII века лежит достаточно большой промежуток времени, заполненный междоусобными войнами и преследованиями. Но через эту пропасть был проложен мост с помощью тех людей, которых Руфус Джонс, в единственной из доступных на английском языке работ, посвященной их жизням и учениям, назвал «духовными реформаторами».

Денк, Франк, Кастеллио, Вейгель, Еверард, кембриджские платоники — среди злобы, убийств и безумия, апостольская преемственность сохранилась ненарушенной.

Истины, высказанные в «Teologia Germanica» — книге, которую Лютер признавал своей излюбленной и из которой, если мы попытаемся оценивать его карьеру, он почерпнул чрезвычайно мало, — потом снова были выражены англичанами во время Гражданской войны и при диктатуре Кромвеля.

Мистическая традиция, увековеченная протестантскими духовными реформаторами, стала постепенно рассеиваться в религиозной атмосфере того времени, когда у Джорджа Фокса случилось его первое великое «раскрытие» и он познал непосредственный опыт и то, что представлено в следующем отрывке:

«Каждый Человек был просветлен божественным светом Христа, и я видел сияние этого света во всём. И то, что, как мы верим, произошло из Осуждения[19] и вошло в Свет Жизни, стало Детьми этого; но они ненавидят это и не верят в это, хотя они и создали веру Христову.

Это я видел в чистом Раскрытии Света, без помощи кого-либо из людей, и я не знаю, где можно было бы найти это в Писании, даже после того, как я изучил Писания. И, тем не менее, я нашел это». (Из «Дневника» Фокса)

Учение о внутреннем свете достигло наиболее чистого выражения во втором поколении квакеров. «Это, — писал Уильям Пенн, — то нечто, очень близкое нам, что Писание называет тем Словом в сердце, из которого возникли все Писания».

Немного позже Роберт Барклэй пытался выразить свой непосредственный опыт «тат твам аси» («ты есть То») в терминах теологии Августина, которые были, конечно, значительно расширены им в своих значениях и упорядочены, прежде чем они стали пригодными для описания этого факта.

Человек, как провозгласил Барклэй в своих знаменитых тезисах, — это падшее существо, не способное ни к добру, ни к соединению с Божественным Светом. Божественный Свет — это Христос в человеческой душе, и этот свет столь же универсален, как и семена грехов.

Все люди, как язычники, так и христиане, наделены этим Внутренним Светом, даже если они не знают ничего об истории жизни Христа. Это оправдание для тех из них, кто не сопротивляется Внутреннему Свету и позволяет святости родиться внутри себя.

«Божественности нет необходимости входить в душу — она и так всегда присутствует там, невоспринимаемая». (Theologia Germanica)

«Когда десять тысяч вещей воспринимаются в их единстве, тогда мы возвращаемся к Первоистоку и остаемся там, где мы, в сущности, всегда были». (Сен-цан)

Это оттого, что мы не знаем, кем мы есть на самом деле, оттого, что мы не осознаем, что Царствие Небесное внутри нас, мы обычно ведем себя глупо, и часто безумно, иногда преступно, — и это так характерно для человека.

Мы спасены, мы освобождены и просветлены восприятием и пониманием того добра, которое всегда внутри нас, которое до сих пор было не воспринято и не понято; просветлены возвращением к нашей вечной Первооснове, чтобы остаться там, пусть даже без познания этой Первоосновы.

Это имел в виду Платон, когда он говорил в «Республике», что «добродетель мудрости в большей мере, чем что-либо иное, содержит в себе божественное начало, которое всегда пребывает там».

И в «Федре» он отмечал, выступая против тех, кто практиковал духовную религию, что, только став подобным Богу, мы сможем узнать Бога; а стать подобным Богу — это значит отождествить самих себя с божественным началом, которое и составляет нашу сущностную природу и которое мы, по причине нашего неведения, часто предпочитаем не осознавать.

«На пути к истине находятся те, кто предчувствует Бога через понимание Божественного, Света светов». (Филон Александрийский)

Филон был представителем эллинистической религии мистерий, которая возникла, как пишет профессор Гуденаф, среди иудеев во время их рассеивания по миру, между II веком до н.э. и I веком н.э.

Интерпретируя по-новому Пятикнижие в терминах метафизической системы, происходящей из платонизма, неопифагореизма и стоицизма, Филон трансформировал полностью трансцендентного и едва ли не антропоморфного личного ветхозаветного Бога в имманентно-трансцендентный Абсолютный Ум Вечной Философии.

Но в равной мере в ортодоксальных писаниях и учении фарисеев, ревнителей Закона этого важного века, которые еще до распространения учения Филона были свидетелями возникновения первых начал христианства и разрушения иерусалимского храма, мы находим многозначительные мистические высказывания.

Хиллель, великий раввин, учивший о милосердии и любви Бога к человеку, был, видимо, знаком с каким-то текстом типа ранней, необработанной версии евангельских проповедей, поскольку он, как сообщается, произносил подобные слова на собрании храма.

«Если бы Я был здесь (имеется в виду Иегова, говорящий устами своего пророка), то каждый был бы здесь. Если Я не здесь, то никто не здесь».

«Возлюбленный является всем во всем; любящий лишь скрывает Его завесой; Возлюбленный — это все то, что живет, а любящий — это мертвая вещь». (Джелалэддин Руми)

«Это — дух в душе, не затрагиваемый ни временем, ни плотью, исходящий из Всеобщего Духа и, в то же время, остающийся полностью в этом Духе, сам будучи полностью духовным. В этом и есть Бог, всегда зеленеющий, всегда расцветающий во всякой радости и славе Его подлинной Сущности.

Иногда я называл этот принцип сосудом, храмом души, иногда — духовным светом, который я вижу, как Искру. Но сейчас говорю, что он более возвышен, чем все это, настолько же, как и небеса возвышены над землей. И сейчас я называю это более достойным образом...

Это свободно от всех имен и от всех форм. Оно едино, оно просто и несложно, так же как Бог един и прост, но нет такого человека, сколь бы мудр он ни был, который бы мог увидеть это». (Мейстер Экхарт)

Какие-то незавершенные формулировки некоторых доктрин Вечной Философии могут быть найдены и в учениях нецивилизованных и, так называемых, примитивных народов по всему миру.

Например, у маори каждое человеческое существо считается состоящим из четырех элементов — вечного божественного принципа, называемого топора, Эго, которое исчезает со смертью; духа-тени, или психэ, которое переживает смерть, и, наконец, тела.

Среди индейцев огала, божественное начало в человеке называется сикан, и оно идентично тому, что называется словом тон, божественной сущностью мира. Другие элементы, из которых состоит человек, — это наги, личность, и нийя, витальная душа.

После смерти, сикан воссоединяется с божественной Первоосновой всех вещей, наги остается жить в мире духов, мире психических феноменов, а нийя исчезает в материальной Вселенной.

Можем ли мы исключить влияние или заимствование со стороны некой высшей культуры по отношению к «примитивной» культуре XX века? Следовательно, у нас нет никакого права спорить с прошлым с точки зрения настоящего.

Хотя, многие современные «дикари» имеют эзотерическую философию, являющуюся монотеистической, основанную на всё том же утверждении «Ты — это ОНО», мы не имеем права делать скоропостижные выводы о том, что человек эпохи неолита или палеолита владел подобными же воззрениями.

Более законным и более, в сущности, правдоподобным будет вывод, сделанный из того, что мы знаем о нашей собственной физиологии и психологии.

Мы знаем, что ум человека способен на всё — от крайней глупости до квантовой теории, от «Майн Кампф» Гитлера и садизма до святости Филиппа Нери, от метафизики до решения кроссвордов и политики с позиции силы.

Мы знаем и то, что человеческий ум определенным образом ассоциируется с человеческим мозгом, и у нас есть все основания предполагать, что в человеческом мозге не происходило принципиальных изменений за последние много тысяч лет. Следовательно, можно сделать вывод, что в прошлом человеческий ум был способен на ту же степень активности, что и в настоящее время.

Можно, конечно, с уверенностью сказать, что в настоящее время есть такие формы умственной деятельности, которых никогда не было в прошлом. Для такого утверждения есть вполне очевидные причины.

Некоторые мысли просто невозможно выразить в терминах соответствующего языка и в пределах границ соответствующей классификации. Там, где эти необходимые инструменты для выражения не существуют, мысли не выражаются в виде вопросов и не возникают в уме.

Но это не всё: побуждение, мотивация к развитию инструментов некоторых форм мышления, принадлежит не только настоящему времени. На протяжении длительных периодов истории и предыстории можно видеть, что люди, и мужчины и женщины, оказывались способными делать это, просто не желая уделять внимание тем проблемам, которые их потомкам представляются столь интересными.

Например, нет оснований предполагать, что между XIII веком и XX человеческий ум претерпел какие-либо эволюционные изменения, сравнимые, скажем, с изменением устройства ноги лошади на протяжении несравненно более длительного периода геологического времени.

Что же такое произошло, что перевело внимание людей с одних аспектов реальности на некоторые другие? Результатом этого, помимо прочего, явилось развитие естественных наук. Наше восприятие и наше понимание в достаточно широких масштабах управляется нашей волей.

Мы осознаем те или иные вещи и думаем о них, мы желаем видеть и понимать те или иные вещи. Там, где есть воля, — это всегда интеллектуальный путь. Способности человеческого ума необычайно велики.

Что бы мы ни захотели сделать — будь то желание достичь объединяющего знания Божественного или желание изготовить самовращающийся рассекатель пламени, — всё это мы способны сделать, всегда добиваясь того, что сделанное оказывается достаточно эффективным и прочным.

Понятно, что многие из тех вещей, на которые обратили внимание современные люди, игнорировались их предшественниками. Соответственно, даже сама идея о том, чтобы ясно и плодотворно думать об этих вещах, оставалась неотчетливой не только в доисторические времена, но и до самого начала современной эпохи.

Отсутствие подходящих терминов и даже просто адекватного упоминания об этом, а, кроме того, отсутствие самого желания открыть эти необходимые инструменты мышления — вот две основные причины, по которым бесконечные возможности человеческого ума остались непроявленными на протяжении столь долгого периода времени.

Иная, на своем уровне эквивалентная, причина состояла в том, что большинство из наиболее оригинальных и плодотворных в мире мыслителей были физически немощны, либо имели непрактический склад ума.

Поскольку это так и было, и поскольку ценность чистой мысли, аналитической или интегрирующей, везде была в большей или меньшей мере со всей отчетливостью признана, то все достаточно цивилизованные общества обеспечивали мыслителям определенную защиту от обычной напряженности и стрессов социального бытия.

Убежище отшельника, монастырь, колледж, академия, исследовательская лаборатория, нищенская чаша, покровительство богатых и современные гранты — это те меры, которые предпринимались, чтобы сохранить эту редкостную птицу — религиозное, философское, художественное или научное созерцание.

Во многих первобытных обществах условия жизни были тяжелыми и ни о каком излишке богатства говорить не приходилось. Зарождение созерцательного ума имело своей лицевой стороной борьбу за существование и социальное самоутверждение без всякой протекции.

Результатом, в большинстве случаев, было то, что такой индивид либо погибал в раннем возрасте, либо был настолько поглощен тем, чтобы просто остаться в живых, что у него не оставалось возможности обращать внимание на что-либо иное. Когда же это случалось, то преобладала философия грубого и жесткого, экстравертированного человека действия.

Все это проливает некоторый свет — достаточно слабый, правда, — на проблему вечности Вечной Философии.

В Индии писания почитались не как откровение, данное в тот или иной момент истории, а как вечное божественное послание, существующее незыблемо столько же времени, сколько существует сам человек или даже вообще все телесные или бестелесные существа, обладающие рассудком.

Такая же точка зрения высказывалась Аристотелем, который считал фундаментальные религиозные истины непреходящими и неразрушимыми.

Были взлеты и падения, периоды (буквально: «идущие по кругу дороги», или циклы) прогресса и регресса, но великий факт существования Бога как того, кто придал Первое Движение Вселенной, которая сама является частью Его божественного начала, — этот факт мы обнаруживаем всегда.

Что мы знаем о доисторическом человеке (и что мы можем знать о нём, если от него не осталось ничего, кроме каменных орудий, нескольких рисунков, изображений и скульптур), если все наши выводы о нём были сделаны на основе других, более документированных областей знания?

И что мы думаем об этих традиционных учениях? Мы знаем, что возникновение созерцательности, как в области аналитической, так и интегральной мысли, происходило достаточно часто у отдельных людей на всем протяжении истории.

Поэтому, есть все основания полагать, что это же происходило и в доисторические времена. Многие из таких людей умерли в раннем возрасте или были не способны проявить свои таланты. Но некоторые из них всё же выжили.

В этом контексте весьма замечательно то, что среди многих современных приверженцев «первобытного» можно найти два паттерна мысли: экзотерический для нефилософского большинства и эзотерический (он часто монотеистичен, с верой в Бога не только, как в силу, но как в доброту и мудрость) для посвященных.

И нет никаких оснований полагать, что для доисторического человека обстоятельства были более тяжелыми, чем для многих современных дикарей.

Но если эзотерический монотеизм того рода, который, естественно, приводит к рождению мыслителя, возможен в современных первобытных обществах, большинство из членов которых принимают политеистическую философию, приводящую, разумеется, к появлению человека действия, то подобные эзотерические доктрины могли существовать и в доисторических обществах.

Современные эзотерические учения являются производными высокоразвитых культур. Но остается тот характерный и многозначительный факт, что, несмотря на такое свое происхождение, эти эзотерические доктрины могут иметь значение и для некоторых членов примитивного общества, и они считаются настолько ценными, что заботливо сохраняются.

Мы можем видеть, что многие идеи оказываются немыслимыми вне соответствующего языка и контекста. Но фундаментальные идеи Вечной Философии могут быть сформулированы достаточно простыми словами, и переживание этих идей действительно может происходить мгновенно, независимо ни от какого языка.

Необычайные открытия и божественное вдохновение приходит иногда к маленьким детям, часто оказывая на них глубокое и надолго сохраняющееся впечатление. У нас нет оснований полагать, что если это происходит сейчас с детьми, имеющими ограниченный словарный запас, то этого не могло происходить в древности.

В современном мире (как говорили нам, помимо прочих, Вогэн, Трехерн и Вордсворт) ребенок имеет тенденцию роста за пределы своего непосредственного осознания по направлению к Первооснове вещей; а преобладание аналитического мышления оказывается фатальным, как для интуитивного и интегрального мышления, так и для «психического» и духовного уровней.

Погруженность в «психическое»[20] может быть — и часто является — основным препятствием на пути подлинной духовности. В первобытных обществах сегодня (и, предположительно, в отдаленном прошлом) именно с этим в основном связывалась способность к «психическому» образу мысли.

Но некоторые люди могут вырабатывать свои пути через области «психического» к подлинному духовному опыту, так же, как и в современном индустриальном обществе некоторые люди находят свои пути через преобладающую озабоченность материальными проблемами и через приверженность к аналитическому мышлению, к непосредственному переживанию духовной Первоосновы всех вещей.

Таковы вкратце причины, по которым мы можем предполагать, что исторические традиции (как восточные, так и нашей классической древности) могут быть истинными.

Интересно, что один из выдающихся современных этнологов оказывается в согласии с Аристотелем и ведантистами.

«Ортодоксальная этнология, — писал д-р Пол Радин в своей книге «Первобытный человек, как философ», — была не чем иным, как основанной на энтузиазме некритической попыткой применить теорию эволюции Дарвина к фактам социального опыта».

Далее, он добавляет, что «в этнологии не будет достигнут прогресс до тех пор, пока исследователи не избавят, наконец, себя самих и всех остальных от странного представления, что всё обладает историей; до тех пор, пока они не поймут, что определенные идеи и понятия являются предельными для человека, как социального существа, так же, как специфические физиологические реакции являются предельными для него как, для биологического существа».

Среди этих предельных понятий, по мнению д-ра Радина, находится и монотеизм, так как монотеизм часто является не более чем признанием некой одной скрытой и ноуменальной Силы, которая правит миром. Но иногда, монотеизм может быть действительно этическим и духовным.

Историческая мания XIX века и его пророческий утопизм имели тенденцию — даже в случае наиболее проницательных мыслителей — закрывать глаза на вневременной факт вечности.

Так, в трудах Т. Грина (Т.-Н. Green), посвященных мистическому единству, мы находим мысль, что оно является эволюционным процессом и, как видно из очевидных доказательств, тем состоянием, которое человек всегда имел способность достигать.

«Организм животного, имеющий свою историю во времени, постепенно становился носителем извечно полного сознания, которое, само по себе, не могло бы иметь истории, но история стала тем процессом, в котором организм животного стал носителем этого сознания».

Однако, в действительности, это справедливо только по отношению к периферическому знанию, которое, в самом деле, было следствием исторического развития.

Без большого периода времени и большого накопления умений и сведений, оно могло бы быть лишь неполным, несовершенным знанием о только лишь материальном мире.

Но непосредственное осознание «извечно полного сознания», которое составляет основу материального мира, является возможностью, случайно проявленной в отдельных человеческих существах на почти любой из стадий их собственного индивидуального развития, от детства до старости, и в любой период истории человечества.

* * *

«Тот, кто практикует самораскрытие, знает о бесконечно простирающемся вселенском милосердии. Ему дается освобождение от всеподавляющих требований Эго. И любовь Бога расцветает на этой почве». Парамахамса Йогананда, «Автобиография йога».

«Нет никакой ценности заниматься обсуждениями того, является ли какой-то один Путь лучше, чем другой; каждый человек, который вступает на Путь, соответствующий его характеру, и следует ему с полным усердием и искренностью, выполняет цель своего воплощения». Рэйнор Джонсон, «Великолепие, заключенное в тюрьму».

«Шаг для перехода от уровня ищущего ума к реализации Бога с помощью созерцания, может быть очень легким, но это остается величайшим достижением на уровне материальности и действия.

Действительно, не может быть полного просветления до тех пор, пока оно не будет найдено и сохранено на каждом из уровней сознания». Рэйнор Джонсон, «Великолепие, заключенное в тюрьму».

Эвелин Андехилл «Объединяющая жизнь»

«Познание духовных законов — это узы; знание этих законов — свобода; умение применить эти законы — мудрость».

Полный плод духовности — мудрое, преданное и исполненное любви служение, целью которого является возвышение человеческого сознания, — описывается в классической книге Эвелин Андехилл «Мистицизм» (1911) под названием «объединяющая жизнь» (Unitive Life).

Это характерно для мистического восхождения к божественному, когда внутренний опыт всё больше и больше проявляется во внешнем поведении, так как мистик видит, что в реальности, на самом деле, нет разделений на «внутреннее» и «внешнее».

И то и другое — это только различные аспекты Единой Великой Истины Существования. Человек, реализовавший Бога, видит «не имеющее швов[21] одеяние» Бытия и, видя его, начинает естественно, приводить свою деятельность во всё большее и большее соответствие со своей пробужденностью.

Во всём многообразии действий, которые могут быть совершены, для него присутствует Бог, потому что всё есть Бог, и только лишь Бог.

Эвелин Андехилл в своем исследовании мистического пути выделяет пять стадий в процессе самотрансценденции и возвращения к Первоистоку:

Дата добавления: 2015-08-21