Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 5. Мамардашвили. Анализ сознания в работах Маркса

Читайте также:
  1. Fresenius (ведущий поставщик лабораторных анализов).
  2. II.Проанализировать сегодняшнее положение организации с точки зрения достижения главной цели → определение слабых и сильных сторон.
  3. Sup1; Психология и психоанализ характера. Сб. статей. Самара: Бахрах, 1998.
  4. SWOT-анализ муниципальной системы управления образованием
  5. SWOT-анализ развития всемирной выставочной индустрии
  6. VII. Анализ расходов по подсобно-вспомогательной деятельности.
  7. А) Анализ интеллекта

В последующие годы выходили и другие работы тех, кто видел сознание иначе. Но до самого начала 90-х все это было очень трудно, и философы предпочитали писать работы совместно, собирая команду из известных и


Глава 5. Мамардашвшш. Анализ сознания в работах Маркса

уважаемых людей. Ну и, конечно, обязательно ссылались на Марксизм. При этом основанием для них было не то, что писал о марксовом понимании сознания Рубинштейн или Леонтьев, а работа Мераба Мамардашвили «Ана­лиз сознания в работах Маркса», вышедшая в 1968 году в «Вопросах филосо­фии». Работа эта была мне доступна только в электронном варианте, и по­этому я вынужден указывать ее страницы приблизительно.

Мамардашвили тогда еще выглядел вполне правоверным марксистом, и ставил Маркса в ряд с Галилеем и Эйнштейном, как мыслителей, кото­рые «на столетия вперед определяли сам стиль познающего мышления» (Ма­мардашвили. Анализ сознания в работах Маркса, с. 14—25).

Естественно, что после Маркса «сознание мыслить по-старому уже не­возможно» (Там же).

«Вместе со многими другими предметами подобной перестройке после Маркса подвергалось и сознание как область исследований или просто как интуитивное представление, полагаемое вообще социальным анализом. Последствиями этой перестройки как раз и явилось то, что мы называем "современными "подходами к сознанию. <...>

Именно Маркс ввел в научный оборот ряд своеобразных предметов и эври­стических схем мышления о сознании, впервые прорвавших рамки традиционной классической философии. При этом выявились такие стороны сознания, что стало уже невозможным говорить о философской инстанции "чистого созна­ния " самодеятельным, творческим агентом и центром которого является мыс­лящая, размышляющая, прозрачная для самой себя единицаиндивидуальный человек.

Предметы исследований сознания оказались в другом месте, его пронизали новые зависимости и совсем в иных направлениях, чем раньше, а метод внутрен­него наблюдения и понимающей интроспекции долгое время монопольно владев­ший исследованиями сознания, затрещал по швам» (Там же).

Метод самонаблюдения затрещал по швам! Впоследствии Мамардаш­вили писал совместно с Пятигорским об исследовании сознания в буддий­ской Виджнянаваде, где все построено на самонаблюдении. Они даже пред­лагали какую-то работу с сознанием. Любопытно, ему было стыдно за эту подлость?

Поскольку Маркс писал политэкономию, а не теорию сознания, ста­рателям приходилось раз за разом вычленять какое-то понимание из совер­шенно неподходящих для этого текстов. Вот и Мамардашвили старается:

«Ну а в каком виде выступают здесь сознание, его явления и отношения?

Вот здесь-то и обнаруживается интересный факт, что как раз объектив­ный, материалистический метод анализа общественных явлений давал Марксу одновременно и ключ к пониманию сознания как особого образования, позволяя и получить фундаментальные исходные представления о его природе, способе дей­ствия и дифференциации основных форм.

Дело в том, что Маркс совершенно особо представлял себе социальные сис­темы: в каждом случае он строил свое исследование так, что уже в исходном


Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 1

пункте имел дело с системами, реализующимися и функционирующими посред­ством сознания, то есть такими, которые содержат в себе свои же отображе­ния в качестве необходимого элемента (или, иначе говоря, включают в себя со­знание наблюдателя в качестве внутреннего элемента собственного действия). Этого рода системами и были для него, по определению, социально-экономичес­кие системы» (Там же).

Конечно, это можно рассматривать как первый подход к определению понятия сознания. Но, честно говоря, пока мне все это кажется попыткой запутать мозги наукообразностью.

«Отсюда оказалось возможным рассматривать сознание как функцию, атрибут социальных систем деятельности, выводя его содержание и формооб­разование из переплетения и дифференциации связей системы, а не из простого отображения объекта в восприятии субъекта. Вследствие этого анализ созна­ния предстоит как распространение на его сферу анализа общественно-пред­метных форм, "общественных вещей", как продолжение последнего на уровне человеческой субъективности» (Там же).

Похоже, что Мамардашвили не только верит в это, но и радуется тому, что нашел. А нашел он «марксово понимание сознания», которое, как я пони­маю, есть что угодно, но только не сознание. И хотя сознание можно изучать и через то, как в него проливается общество, но сознание при этом должно быть. Без него его изучать трудно.

Тем не менее, вся новая русская философия сознания выросла, если приглядеться и вспомнить совместную статью 1977-го года с Зинченко, из следующего абзаца:

«Существующее у субъектов сознание может в принципе изучаться совер­шенно объективно, по его "предметностям ", по значащим для него объективаци-ям, рассматриваемым в качестве порожденных саморазвитием и дифференци­ацией системы социальной деятельности как целого. Как мы увидим, внутри этого целого они и прослеживаются Марксом.

В нем Маркс устанавливает детерминизмы и механику образования подоб­ных предметностей сознания, являющихся "представителями " (или "замести­телями ") чего-то другого, чем они сами и их осознаваемое объективное содер­жание, и выступающих ориентирами в поведении индивидов. Этим другим оказывается социальная материя этих механизмов, реальный обмен деятельно­стью между людьми» (Там же).

Ну что ж, можно и так. Только простейшие существа чешутся сами, общественное животное должно это делать не напрямую, а через дополни­тельное ведомство — записался, отстоял очередь, если смена не закончи­лась, тебя почешут. Непросто, зато научно!

А что непросто и все непроще, убедитесь сами:

«Вместо однородной, уходящей в бесконечность плоскости сознания выяви­лись его археологические глубины; оно оказалось чем-то многомерным, объемным, пронизанным детерминизмами на различных одновременно существующих уров-


Глава 5. Мамардашвшш. Анализ сознания в работах Маркса

нях — на уровне механики социального, механики знаковых систем культуры и т. д.»... (Там же).

Очень похоже на описание начального взрыва и разлетающихся галак­тик. Если бы нам удалось застать этот Большой взрыв за мгновение до его начала, все устройство Вселенной было бы ясно и понятно. Но мы запоздали. Мы наблюдаем лишь последствия этого взрыва, да еще и через несколько миллиардов лет. Судить по пролетающим мимо осколкам можно, но предпо­ложения наши сомнительны даже для нас самих. Вот и Маркс с Мамардаш-вили не дают описания начальной точки своего рассуждения — определения того, о чем говорят. А значит, весь этот переполнивший головы ученых взрыв может идти вовсе не из точки сознания! Иначе говоря, все эти горы слов и моря усилий — не о том! Наверное, проще смириться и сказать: верую. Не переделывать же все это!

Как и большинство мыслителей, думающих о сознании научно, Ма-мардашвили в этой работе постоянно путается, говоря о сознании то как о функции, то есть зависимости, то как об акте, то есть действии, то как о чем-то, во что можно перенести какие-то содержания. Сознание может у него воспринимать нечто, например, «формы объектов». У сознания есть жизнь — «жизнь сознания». В качестве сознания может выступать «форма товара», «форма цены», «цена труда», «цена капитала». Все это я рассматри­вать не хочу, но Маркс открывает «феноменологическую природу сознания, его на деле квазипредметный характер и вводит абстракцию, позволяющую анали­зировать сознание объективно как превращение предметов в квазипредметные образования, отвлечению от процессов, происходящих во внутреннем мире субъек­та» (Там же).

Здесь истоки «квазипредметности» последующих статей Мамардашвили. Они в Марксе, который ни сном, ни духом не предполагал, что станет творцом еще и пространственно-вещественной теории сознания.

Может сложиться впечатление, что я готов порубать в капусту и Марк­сизм и всех марксистов. Это не так. Я заканчивал истфак как раз во времена Брежневского застоя и помню то, как нечего было читать, и мы восхищен­но слушали нашего историка КПСС, потому что он, в отличие от осталь­ных, просто интересно рассказывал. Сейчас я, условно говоря, строго спра­шиваю не с людей, а с того, что после них осталось, потому что мне надо как-то жить дальше, и я ищу, на что опереться.

Что же касается людей той поры, то я приведу слова философа Льва Митрохина из беседы с Владиславом Лекторским, которые полностью соот­ветствуют моему отношению к философам той поры.

«Нет нужды напоминать, что это были годы жестокого подавления всяко­го свободомыслия, а поэтому с благодарностью вспомним тех преподавателей, которые стремились и во многом сумели привить студентам навыки творчес­кого мышления.


ОсновноеМоре сознанияСлои философии— Слой 9Часть 1

И конечно, наиболее яркое впечатление оставил курс Г. И. Ойзермана по истории марксистской философии. Наверное, такая оценка выглядит неожи­данной: сегодня марксизм почти единодушно объявлен оплотом догматизма и умственной окостенелости. Но Ойзерман не ограничивался механическим пере­сказом и даже комментированием отдельных работ Маркса и Энгельса, он стре­мился выявить содержательную логику развития их взглядов, и здесь перед ним открывались широкие возможности.

Учение, которое вошло в мировую культуру как марксизм, сформировалось в результате безжалостной переработки, переплавки прежних учений. Речь дол­жна идти не о последовательной смене различных, как бы завершенных доктрин, а о стремительном становлении личного миросозерцания. Вспомним их работы раннего периода: яркие, афористические высказывания, подлинный фейерверк бле­стящих метафор, свидетельствующих о предельной самокритичности, творчес­кой утонченности, готовности все подвергать сомнению.

И конечно, мастерство самого лектора. Ойзерманнатура художествен­ная, он сумел так, я бы сказал, срежиссировать свои выступления, что мы слуша­ли его как зачарованные.

Многозначительный факт. Когда заходит речь о наиболее творческих фи­лософах, то обычно называют имена А. А. Зиновьева, Э. В. Ильенкова, М. К. Ма-мардашвили, Б. А. Трушина, Г. С. Батищева. А ведь все они свои дипломы или кандидатские диссертации посвятили анализу логики "Капитала" Маркса, как бы впитав динамичность и энергетику его мышления, мастерски переданную доцентом Г. И. Ойзерманом» (Митрохин, Лекторский, с. 16—17).

Возвращаясь к Мамардашвили, я должен сказать, что настоящие марк­систы всю жизнь скалили на него зубы, но в открытый спор вступать не решались. Уж больно он был хитер, и Марксизм знал не понаслышке. Его просто тихо выпирали из сообщества и лишали средств к существованию.

Он же, обеспечив себе тылы вот таким «глубоким» пониманием, а ско­рее, дорабатыванием Маркса, всю жизнь верно бежал за своей голубой пти­цей мечты. Какой? Думаю, бежал он по Дороге Домой, в ту Особую реаль­ность, где осталась часть его души. Живи он в другом обществе, стал бы он зубрить Маркса! Просто писал бы то, чем дышала его душа.

Я расстаюсь с этой работой Мамардашвили. Главное в ней — введение понятия «овеществленные продукты сознания». Оно, безусловно, не марксис­тское, Марксом он лишь прикрывается, как и наукообразностью. Но при­крывается так тонко, что, пожалуй, и сам верит, что Марксизм дал ему возможность мыслить принципиально иначе. Марксизм не давал возмож­ность, он вынуждал...

Например, вынуждал философа жить в Советском Союзе, где его мед­ленно умерщвляли. Не знаю, рвался ли Мамардашвили за границу, хотя его друг и постоянный соавтор Пятигорский рванул в Австрию при первой же возможности. Но сам Мамардашвили считал себя космополитом, а значит, был чужим в этой стране. Думаю, что его космополитизм был несколь­ко иного качества, чем обычно, думаю, он был чужим не в этой стране,


Глава 5. Мамардашвшш. Анализ сознания в работах Маркса

а в этом мире. В 1988 году он публикует статью «Проблема сознания и фило­софское призвание», где размышляет об этом. И в ней, написанной за два года до ухода из мира, появляются мысли о смерти, и пропадает весь марк­сизм двадцатилетней давности.

Эта статья уже не помогает понять то, как развивалась далее та новая русская философия сознания, что заявили они с Зинченко десять лет назад. Но она помогает понять Мамардашвили и его видение сознания. Поэтому я о ней расскажу.

Итак, исходное состояние философа:

«Насколько я себя помню, мои первые шаги в философии и влечение к ней были обусловлены (как я теперь понимаю) не какими-то эмпирическими причи­нами социального свойства и не проблемами общества, в котором я родился, а скорее моим неосознанным желанием воссоединиться с чем-то, что мне каза­лось частью меня самого, родным мне, но почему-то утраченным и забытым. Или, если говорить определеннее, как я сужу об этом сегодня,с неким обще­человеческим началом культуры» (Мамардашвили, Проблема сознания, с. 37).

Далее он взрослеет, и его заносит в чисто интеллигентские сопли о космополитизме, как «глубинной сущности европейской культуры». Их я опу­щу. Честное слово, юный Мамардашвили, мечтающий воссоединиться с чем-то утраченным и забытым, мне нравится гораздо больше Мамардашвили, жонглирующего марксизмом и космополитизмом. От Сократического позы­ва вернуться на Небеса, Прародину скатиться до диссидентства и служения европейским ценностям можно было только в Советской России, где луч­шими людьми были те, кто бывал за Бугром. Дружить с ними было так престижно!.. Правда, приходилось немного платить душой.

Кстати, то, как платили властям за право публиковаться, довольно хо­рошо изучено. А то, как платили за право войти в сообщество инакомысля­щих, не изучает никто, потому что все, кто может изучать, как раз выходцы из этого сообщества. Но они не занимаются самопознанием, они делают Науку...

Из мыслей, которые Мамардашвили развивал десять лет назад, в 1977 году, сохраняется к этому времени немногое, но, видимо, главное. В первую очередь, это понятие «иной реальности».

«В том, как понимается мышление в европейской традиции, уже как бы изначально содержится сознание иного. Этим иным, или другим миром, может быть другой человек, другая точка зрения, другая перспектива, вообще другой мир или другой космос. Все эти вещи стоят в одном ряду и являются расшифровкой слова "иное". Иная реальность!» (Там же).

Я не зря вспомнил Сократа. Мамардашвили, конечно, очень европей­ский философ, и сознание у него мыслится картезиански, но при этом из­начальный позыв был все-таки платоническим.

«...я могу, видимо, сказать, что наше движение в сторону подозреваемой иной реальности есть не что иное, как просто приближение к известной пла-


Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9Часть 1

тоновской метафоре "пещеры ". Перед нами действительно "тени ", не имеющие существования, а то, что подозревается как иной мир, иная реальность, и есть та реальность, в которую мы можем попасть лишь через свидетельское созна­ние, с помощью которого мы смогли отстраниться от мира и отстранить его» (Там же, с. 39).

В связи с этим есть смысл сразу дать основное понятие о сознании, используемое Мамардашвили — сознание есть место встречи с иным миром, в сущности, с Небесами Платона, где живут Идеи.

«Допустим, у нас есть понятие кривой или постоянного искривления. Если мы имеем кривую, которая имеет постоянную кривизну, <... > то доказуемо, вы­водимо из имеющегося у нас знания, что такая кривая пересечет самое себя. Но будет ли это пересечение кругом, из этого невыводимо.

Если есть круг, то мы увидим круг. Но получить его, ожидая, что кривая где-то пересечется, невозможно.

Поэтому, кстати говоря, одни философы (я имею в виду прежде всего Пла­тона) и прибегали в этом случае к понятию "идеи", а другие, как, например, Декарт, — к понятию "врожденной идеи ". Кант же называл такие вещи про­сто "чистыми созерцаниями ", подчеркивая тем самым, что мы можем понять что-то в мире в терминах причины только тогда, когда понятие причины у нас уже есть.

Значит, это всегда взаимоотношение с иным, к которому мы не можем непрерывным образом перейти продолжением своих собственных сил. И вот это место перехода, или место связанности, и есть сознание, которое у нас есть или нет.

То есть сознаниеэто место. В топологическом смысле этого слова» (Там же, с. 41—42).

Понимание сознания как места, как вы помните, привело к понима­нию его как некоего пространства, но тогда это совмещалось с понятием «чувственно-сверхчувственных» вещей. И породило понятие о дополнитель­ных к телу органах с иной вещественностью — как бы вещественностью.

Теперь Мамардашвили занимает совсем иная сторона этого понятия — место для него, скорее, вход в иной мир, в мир идеальный, открывающий­ся за «символом смерти». Поэтому он всю статью возвращается к менее замет­ной мысли: если есть круг, то мы увидим круг. Иначе говоря, мы увидим круг, если узнаем, если нам есть чем его узнать. В сущности, это мысль о том, что у нас есть «врожденные идеи», но они — идеи Платона. И если это так, то Небеса существуют.

Эта идея мелькала уже десять лет назад, но теперь она важнее всего остального, и Мамардашвили постоянно повторяет: «нельзя понимать, если уже не понимал». Иными словами, как ты узнаешь, что это круг, если у тебя нет некой изначальной способности его узнавать?! Нет понятия.

Но кроме понимания сознания как места, есть еще одно очень важное для Мамардашвили его понимание сознания — как сдвига. Он приходит к


Глава 5. Мамардашвили. Анализ сознания в работах Маркса

нему, в сущности, от разочарования в собственной человеческой способно­сти познания. Когда много думаешь о том, как думаешь, приходишь в отча­яние, мир превращается в бесконечные зеркала, которые все искажают: я думаю о том, как я думаю, я думаю, я думаю... наблюдение за наблюдате­лем, наблюдающим за наблюдателем... Нужна какая-то точка опоры, кото­рая позволила бы остановить этот «поток бредосознания», запущенный Де­картом. Ну хоть что-то действительное даже для этой «особой внутренней реальности» по имени — я мыслю.

Оно там же, в cogito Декарта: я мыслю, значит, я существую. Смерть!

«Вспомните символ "смерти " как некую предельную экстремальную ситу­ацию, в которой мы имеем шанс что-то узнать о том, что мы на самом деле думаем, что в действительности чувствуем и т. д., а также другое слово, кото­рое я употреблял, — сдвиг.

Значит, если мы определили до этого сознание как сферу, объединяющую всесвязно разные перспективы и разные точки, то эта сфера должна каким-то образом сдвинуться, чтобы исчезли, стерлись зеркальные отражения. Иначе го­воря, то, что я называю сдвигом, есть смещение или диссимметрия. Сдвиговая диссимметрия сферы сознания, стирающая зеркальные отображения и ставя­щая нас лицом к Лицу. Лицом к Лицу с чем-то, что свидетельствует, и тогда мы что-то видим. В том числе и самих себя» (Там же, с. 45).

По сути, это выход на самопознание. Но самопознание это — самопоз­нание интеллигента, потому что тут же переводится в нечто непрямое, не лицом к Лицу, а как они сами называют — в рефлексию.

«Не в отражениях, не косвенно, не в знаках и не в намеках, требующих расшифровки и перевода, а непосредственно.

Следовательно, в этом смысле мысль отображается мыслью же. Это и есть мышление. То есть философское мышление особого родаэто синтакси­ческая запись, имеющая определенные правила сдвига. Запись сдвига. Или ненаб­людаемого случившегося движения в сознании, не похожего ни на какую форму, живущую в зеркальных отражениях» (Там же, с. 45).

И все же, состояние на рубеже, можно сказать, в уже начавшемся сдви­ге, заставляет Мамардашвили постоянно возвращаться от философствова­ния к чему-то настоящему и простому.

«Итак, сдвиг записывается. Движение в сознании (или движение сознания, что одно и то же) записывается в соответствии с синтаксисом. Философия есть запись его.

Но оно может быть записано, поскольку оно ненаблюдаемо, только если у самого философа есть это движение, а не знак. Кант говорил: самое трудное — это движение в сознании,отличая тем самым последнее, в частности, от выполнения ритуала. Люди, писал он, могут выполнять ритуал, но не делать при этом самого главногосовершать движение души» (Там же, с. 46).

Люди могут философствовать, но никакого сдвига при этом не записы­вается, потому что его нет в душе и нет в сознании. И это очень трудно принять человеку научного или научно-философского склада ума.


Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9Часть 1

«Значит, я все время говорю о чем-то невероятно трудном для нас и в то же время самом близком. Ведь что может быть ближе того, что я на самом деле чувствую, или на самом деле думаю, или во что сдвигаюсь?Или о чем говорю.

Итак, я предлагаю следующую формулу: самое близкое к нам то, о чем на самом деле идет речь,и самое трудное, но важное. И все это я назвал бы сверхчувственным интервалом. <...>

Для меня же сознание есть некий сверхчувственный интервал. Или ка­ кой-то ритм, и философия есть запись этого ритма» (Там же, с.46).

Далее все становится мудрено, и я не вдаюсь в эти мысли Мамардашви-ли подробно. Общее понимание есть, и теперь можно вернуться к понятию сознания. Уже в приведенных выдержках встречается целая куча его опреде­лений и эти определения разные, хотя для Мамардашвили их что-то объеди­няет. На самом деле он, походя, дал еще множество иных определений. На­пример:

«Сознаниеэто, прежде всего, сознание иного». «Сознание как свидетель­ство». «Термин "сознание ", в принципе означает какую-то связь или соотнесен­ность человека с иной реальностью поверх или через голову окружающей реаль­ности». «Сознание есть одновременно различение». «Человек в отличие от всех остальных известных нам существ обладает сознанием. А это значит, что он имеет возможность переживать, испытывать как раз те вещи или состояния, которые естественным образом, в качестве продукта, скажем, какого-либо фи­зиологического механизма, получить нельзя». «Сознание есть нечто, существую­щее в единственном числе» и другие.

Все это очень похоже на тот самый первоначальный взрыв, который мы застали по середине, когда перед земным наблюдателем проносится сразу множество осколков, и он составляет из них свое представление о целом. Естественно, поскольку он даже не задумался о начале, об исходном опре­делении понятия, его понимание может быть очень интересным. Но лишь его! К чести Мамардашвили, он это осознает и в конце статьи пишет: «то сознание, о котором я говорил».

Он не говорил о сознании вообще, он говорил о тех его проявлениях, которые пролетают мимо его головы. И надо отдать ему должное — его на­блюдения порой чрезвычайно глубоки, и их недопустимо утерять, изучая сознание. Но они впереди, они после того, как станет понятна основа, то есть после того, как появится понятие самого сознания. А вот его, похоже, у философов нет.

Мамардашвили сам описывает такое отсутствие понятия в отношении языка, но почему-то в статье, посвященной сознанию, не задается тем же вопросом о сознании, будто тут ему все ясно или у него слепое пятно. Это прекрасное рассуждение, относящееся ко всей нашей философии. Поэтому я приведу его целиком.

«Представим себе, что перед нами существа, говорящие на каком-то языке. Я утверждаю вслед за Гумбольдтом, вслед за Кантом, вслед за многими другими философами и лингвистами, что не зная и не имея понятия языка, мы вообще не


Глава 5. Мамардашвили. Анализ сознания в работах Маркса

обнаружили бы действие механизма языка или, заметив что-то странное, в принципе никогда не могли бы понять, что это такое. <...> Так же как, не имея понятия о театре, никогда не могли бы понять, что происходит на сцене, наблюдая театральное действие, разыгрываемое какими-то существами.

Кстати, лет десять назад, развивая метафору театра, я случайно обнару­жил нечто близкое у великолепного аргентинского испаноязычного писателя Хорхе Борхеса. В одном из его рассказов говорится об арабском ученом, который сидит и переводит трактат Аристотеля о поэтике, и ему нужно перевести слово "театр ". А рядом во дворе играют два мальчика, и в их игре проскальзы­вают какие-то рудименты театральной игры. И он переводит странным обра­зом, не понимая ни текста Аристотеля, ни того, что делают мальчики,почему?

Потому что он уже не понимает. У него нет еще понятия театра. И все, и ничего с этим не сделаешь» (Там же, с. 42).

А далее Мамардашвили бросается в разговор о языке, прямо говоря о сознании, и даже предлагает приемы, как создавать понятия. Какие угодно, но только не сознания. С сознанием все ясно, наверное, еще со времен Декарта.

«Следовательно, язык, который мы могли бы понять, а мы понимаем, потому что уже имеем язык, нуждается для этого понимания в каких-то постулатах или аксиомах. Назову одну из таких аксиом: язык есть нечто целостное.

То есть хочу сказать тем самым, что, вступив в ту область, которую я назвал сознанием, мы еще имеем дело с такими вещами, которые мы должны принять как возникающие сразу и целиком и не поддающиеся складыванию по частям и в последовательности. Ни один язык нельзя получить по частям. Так он не возникал. А как он возникал?

Как возникает понятие квадрата или круга в нашей голове?» (Там же).

Как, действительно, ребенок обретает понятие языка? Ведь он долго слышит обращенную к нему речь, но не воспринимает ее, даже не обращает на нее внимания. Но однажды он понимает, что это не просто часть мира или окружающих его существ. Это отторжимо от них — они могут и не гово­рить, — а значит, самостоятельно! И что же это, если взять его самостоя­тельно? Это нечто, чем мне пытаются помочь, что мне облегчит выживание.

Значит, это стоит освоить! После этого начинается изучение ребенком языка. Но до этого должно быть прозрение, именно в прозрении рождаются понятия, которым еще даже нет имени. Похоже, такого прозрения в отно­шении сознания философия не пережила. Очевидно, сознание не ощущает­ся ею необходимым для выживания, а потому не отделяется от чего-то, что ей гораздо важнее.

Что же касается Мамардашвили, то эти его мысли последних лет, воз­можно, и вызывали восхищение, но в последующих статьях новые русские философы сознания предпочитали на них не ссылаться. По крайней мере, до революции 1991-го года.

Я ограничился только этими работами Мамардашвили, потому что они дают достаточное представление и о его движении и о его понимании созна-


Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 1

ния. Но сам Мамардашвили о сознании писал много больше. Я бы хотел однажды вернуться к тем его работам, которые считаю неожиданными.


Дата добавления: 2015-09-03; просмотров: 72 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Глава 6. Соборность сознания | Лопатин | Глава 8. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. Лосский | Глава 9. Предмет знания. Франк | Глава 10. Сознание и его собственник. Шпет | Глава 11. Сознание как целое. Аскольдов | Выводы: О русской школе философствования | Этих людей просто НЕ БЫЛО! Никого! Никогда! | Налимов | Глава 3. Новая старая проблема сознания |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава 4. Новая русская наука о сознании. Мамардашвили, Зинченко| Глава 6. Сознание: опыт междисциплинарного подхода. Велихов, Зинченко, Лекторский.

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.022 сек.)