Первая книга 5 страница

63. Когда условия эти были доставлены в Рим, народ не принял их и отправил десять граждан в Сицилию для расследования дела. По прибытии на место уполномоченные оставили неизменным существо договора, лишь некоторые обязательства карфагенян усилили, именно: срок уплаты они сократили наполовину, прибавили еще тысячу талантов и обязали карфагенян очистить все острова, лежащие между Италией и Сицилией.

Такой конец имела война из-за Сицилии между римлянами и карфагенянами, и таковы были условия мира. Длилась она непрерывно двадцать четыре года и была продолжительнее, упорнее и важнее всех войн, какие известны нам в истории ¹⁶². Не говоря о прочих битвах и средствах вооружения, о чем рассказано нами выше, в одном из сражений противники выставили более пятисот, а в другом немного меньше семисот пятипалубных судов. В этой войне римляне потеряли до семисот пентер, считая и погибшие в кораблекрушениях, а карфагеняне до пятисот. Поэтому люди, в коих вызывают удивление морские сражения и флоты Антигона, Птолемея и Деметрия, наверное должны быть поражены чрезмерностью этих событий. Далее, если кто пожелает сравнить между собою пятипалубные и те трехпалубные суда, на каких персы воевали с эллинами, а потом афиняне с лакедемонянами, то он увидит, что раньше никогда еще подобные силы не вступали в борьбу на море. Отсюда ясно, что римляне не случайно и бессознательно, как думают о том некоторые эллины, но с верным расчетом и по изощрении своих сил в столь многочисленных и важных битвах, не только возымели смелую мысль о подчинении и покорении мира, но и осуществили ее; доказать это мы поставили себе целью с самого начала.

64. Быть может, кто-либо спросит, почему римляне, завоевав мир и достигнув могущества, во много раз превосходящего прежнее, не в силах теперь ни снарядить такое количество кораблей, ни выступать в море со столь сильными флотами. На вопрос о причинах этого можно будет дать ясный ответ, когда мы приступим к изложению государственного устройства римлян; и нам не следует говорить о нем лишь мимоходом, и читателю не подобает относиться к нему без должного внимания. Действительно, невзирая на его достоинства, государственное устройство римлян остается до сих пор, можно сказать, почти совсем неизвестным по вине историков. Одни из них не знают предмета, другие дают неясное и совершенно бессодержательное описание. Как бы то ни было, в описанной выше войне оба государства оказались равносильными как по смелости замыслов и могуществу, так в особенности по ревнивому стремлению к господству; но что касается граждан, то во всех отношениях римляне проявили большую доблесть. Наконец, величайшим вождем того времени по уму и отваге должен быть признан Гамилькар, по прозванию Барка, родной отец того Ганнибала, который впоследствии воевал с римлянами.

65. По заключении мира государства подверглись у себя дома почти одинаковым испытаниям, именно: оба они вовлечены были в домашнюю войну ¹⁶³, римляне с так называемыми фалисками ¹⁶⁴; войну эту они кончили скоро и счастливо, в несколько дней овладев их городом. В то же самое время у карфагенян была война с наемниками, нумидянами, а равно с отложившимися ливиянами, война немаловажная и трудная, в которой они претерпели много серьезных опасностей и под конец вынуждены были бороться не только за свою землю, но даже за самое существование свое и своей родины. Война эта заслуживает упоминания по многим причинам, но согласно нашему первоначальному плану мы расскажем о ней в немногих словах лишь существенное. Какого свойства бывает война, обыкновенно именуемая войною на жизнь и на смерть, и каков бывает ход ее, лучше всего можно понять из тогдашних событий; равным образом из тогдашнего положения карфагенян яснее всего можно видеть, чего должны ждать и заблаговременно остерегаться те государства, которые пользуются наемными войсками, в чем состоит и как велика разница между народами смешанными и варварскими, с одной стороны, и народами, воспитанными в законном порядке и государственных учреждениях — с другой. Наконец, что важнее всего, из событий того времени можно уразуметь причины, по которым при Ганнибале возникла война между римлянами и карфагенянами. Для людей любознательных полезно будет усвоить себе возможно более точное представление о войне, о причинах коей до сих пор существует разногласие не только между историками, но и в среде самих участников ее.

66. Коль скоро заключен был упомянутый выше мир, Барка увел стоявшее на Эриксе войско к Лилибею и вслед за сим сложил с себя звание главнокомандующего; переправою войска занялся начальник города Гескон ¹⁶⁵. В предвидении беспорядков он нарочно отправлял войско на кораблях по частям и самую отправку производил с промежутками. Этим он желал дать время карфагенянам — по мере прибытия наемников и уплаты им остающегося жалованья отпускать их заблаговременно из Карфагена на родину прежде, чем принимать новый отряд, переправляющийся вслед за ними. Вот что имел он в виду, когда в таком порядке производил отправку войска из Лилибея. С другой стороны, карфагеняне, перед этим понесшие большие расходы, нуждались в деньгах и полагали, что им удастся склонить наемников к отказу от следующей им части жалованья, если все они соберутся в Карфаген; в этой надежде они задерживали прибывающих воинов и оставляли в городе. Однако вследствие весьма частых преступлений, совершаемых ночью и днем, карфагеняне стали опасаться проявлений буйства в толпе и прежде всего потребовали от вождей, чтобы те, пока будет собрано жалованье и до прибытия остального войска, отвели всех наемников в город, именуемый Сиккою, причем каждый из них получал золото на необходимейшие нужды. Радостно выслушали наемники весть о выступлении из города и только желали оставить в нем свои пожитки, что делали они и вначале, ибо им предстояло очень скоро возвратиться в город за получением жалованья. Но карфагеняне были сильно озабочены тем, что некоторые из наемников, давно уже возвратившиеся в город, из тоски по детям и по женам или не пожелают уходить вовсе или после ухода возвратятся снова к своим пожиткам, и, таким образом, город ничуть не избавится от беспорядков. Вследствие этой тревоги карфагеняне, невзирая на отказ, беспощадно принуждали наемников забирать пожитки с собою. Между тем, собравшись все в Сикке, наемники предавались разгулу: после долгих трудов они жили теперь вольною и праздною жизнью, что бывает очень вредно для наемных войск и служит, можно сказать, источником и единственной причиной волнений. Вместе с тем некоторые из них на досуге начали рассчитывать не выданные им остатки жалованья и увеличивать их, а потом, насчитав сумму, которая во много раз превосходила действительно следовавшую им, они заявили, что ее-то и нужно требовать от карфагенян. К тому же они вспоминали обещания, которыми ободряли их начальники в минуты опасностей, а потому питали в душе смелые надежды и нетерпеливо ждали прибавки жалованья. [67.] В то время, как наемники были в сборе в Сикке ¹⁶⁶, к ним явился Ганнон, тогдашний начальник карфагенской Ливии; он не только не удовлетворил их ожиданий и не исполнил прежних обещаний, но еще, ссылаясь на тягость налогов и вообще на стесненное положение государства, пытался склонить воинов к отказу от некоторой доли причитающегося им жалованья. Это не замедлило вызвать споры и волнения; наемники постоянно собирались толпами — или по племенам, или все без различия. Так как наемные войска принадлежали не к одному племени и говорили на разных языках, то люди не понимали друг друга, и в стоянке царили шум и смятение. Дело в том, что карфагеняне постоянно имели у себя на службе наемников различных стран и, составляя войско из многих народностей, добивались того, что наемники с трудом и нескоро столковывались между собою, повиновались начальникам и не были для них опасны; но карфагеняне попадали в гораздо большее затруднение, когда им приходилось увещевать, успокаивать и разубеждать наемников в случаях раздражения их, гнева и волнений. И в самом деле, раз этими войсками овладевают недовольство и смута, они ведут себя не как люди и под конец уподобляются, диким зверям, впадают в бешенство. То же случилось и теперь. Войска состояли частью из иберов и кельтов, частью из лигистинов и балеарян, и лишь немного было полуэллинов ¹⁶⁷, большею частью перебежчики и рабы; самую многолюдную долю наемников составляли ливияне. Таким образом, невозможно было ни собрать их всех вместе, ни придумать относительно их какое-либо средство. Да и как сделать это? Не может же начальник знать языки всех народов; едва ли, можно сказать, не труднее еще обращаться к собранию через нескольких переводчиков и об одном и том же предмете говорить четыре-пять раз. Оставалось одно: обращаться с требованиями и увещаниями к солдатам через начальников, что неустанно пытался тогда делать Ганнон. Но и начальники понимали не все, что говорилось; а иной раз, соглашаясь с главнокомандующим, они передавали толпе совсем не то, одни по ошибке, другие со злым умыслом; следствием этого были вообще непонимание, недоверие и беспорядок. Ко всему прочему присоединилось еще подозрение, будто карфагеняне намеренно прислали к ним не одного из тех начальников, которые знали сицилийские дела и давали обещания наемникам, но такого, который не присутствовал ни при одном деле. Наконец, не придя к соглашению с Ганноном и питая недоверие к начальникам отдельных частей, наемные войска в гневе на карфагенян направились к их городу и в числе двадцати тысяч с лишним расположились лагерем у так называемого Тунета стадиях в ста двадцати от Карфагена.

68. Теперь, когда ничто не помогало, карфагеняне ясно поняли свои ошибки. Большою неосторожностью было и то уже, что они такое количество наемных солдат собрали в одном месте, не имея никакой опоры на случай сражения в войсках из собственных граждан, а еще большею ошибкою была отправка из города вместе с наемниками детей их, женщин и всех пожитков. Имей все это в залоге, они могли бы спокойнее обсудить разразившуюся над ними беду, да и враги их были бы уступчивее в своих требованиях. Теперь же, устрашенные близостью неприятельской стоянки, карфагеняне соглашались на все, лишь бы смирить их гнев. Они отправили из города обильные запасы различных предметов необходимости и продавали их так и по той цене, как хотели и какую назначали мятежники; кроме того, посылали к ним одного сенатора за другим с обещанием исполнить по мере возможности всякое требование их. Однако наемные войска каждый день измышляли что-нибудь новое, становились все наглее, потому что видели тревогу и упадок духа в карфагенянах. К тому же вспоминая сражения свои в Сицилии против римских легионов, они преисполнились уверенностью в том, что не только карфагенянам, но и всякому иному народу трудно бороться с ними. Поэтому лишь только карфагеняне сделали им уступку касательно жалованья, они тотчас пошли дальше и потребовали вознаграждения за павших лошадей. Когда и это было принято, войска поставили новое требование, чтобы за тот хлеб, который должны были им давно уже, карфагеняне заплатили по наивысшей цене, до какой поднималась она в военное время. Вообще мятежники постоянно подыскивали что-либо новое, делая невозможным всякое соглашение, ибо в среде их было много людей развращенных и беспокойных. Тем не менее карфагеняне обещали все возможное и, наконец убедили их доверить решение спора одному из бывших военачальников в Сицилии. Гамилькаром Баркою, под начальством которого воевали в Сицилии, наемники были недовольны под тем предлогом, что он не явился к ним в звании посла, тем самым обидел их, что добровольно сложил с себя полномочие главнокомандующего. Напротив, к Гескону они настроены были дружелюбно, к тому самому, который был военачальником их в Сицилии и проявлял о них вообще большую заботливость, наипаче при переправе из Сицилии. На него-то и возложено было решение спора.

69. Гескон с деньгами прибыл к ним морем и, пристав к Тунету, созвал прежде всего начальников, потом по племенам собрал простых солдат. Он то порицал их за прошлое, то старался разъяснить им настоящее, но больше всего обращал их внимание на будущее и убеждал относиться благожелательно к тем, которые издавна платили им жалованье за службу. В заключение он приступил к разрешению спора о недоданном им жалованье, причем производил и уплату по племенам. Был здесь некий кампанец по имени Спендий, раб, перебежавший от римлян к карфагенянам, человек необычайной силы и отважный на войне. Он опасался, что господин его может явиться в Карфаген и получить его обратно, а по римским законам он подлежал позорной смерти ¹⁶⁸; поэтому Спендий говорил дерзко и делал все для того, чтобы не допустить до примирения наемников с карфагенянами. Заодно с ним действовал некий ливиец Матос, хотя человек свободный и участвовавший в походе, но больше всех мутивший во время описанных выше беспорядков. Из страха, как бы не понести наказания одному за всех, он разделял настроение Спендия и, обратившись к ливиянам, доказывал, что с получением всеми другими народами жалованья и с удалением их на родину, карфагеняне на них одних обратят свой гнев и пожелают подвергнуть их тяжкой каре, дабы застращать всех ливиян. Подобные речи быстро вызвали возбуждение в толпе, и под тем ничтожным предлогом, что Гескон, выдавая им жалованье, отсрочивает все-таки вознаграждение за хлеб и за лошадей, немедленно сбежались в собрание. С напряженным вниманием слушали ливияне нападки и обвинения Спендия и Матоса против Гескона и карфагенян. Если выступал теперь кто-либо другой с советом, они не дожидались конца речи и, не зная еще, соглашается ли говорящий со Спендием или возражает ему, тут же побивали его камнями. Так убили они немало на этих сборищах и начальников, и простых людей. Толпа понимала одно только слово: «бей!», потому что наемники били не переставая, особенно когда сбегались на сборище опьяненные за обедом. Тогда, лишь только кто-нибудь начинал свою речь словом «бей!», они, услышав это, со всех сторон быстро кидались бить, и выступившему с речью уже не было спасения. Поэтому никто более не дерзал подавать советы, и ливияне выбрали себе вождями Матоса и Спендия.

70. Всюду Гескон видел возбуждение и смуты. Но будучи озабочен больше всего благом родины и понимая, что, наверное, самому государству карфагенян грозит беда, раз наемные солдаты обращались в диких зверей, он с опасностью жизни продолжал настойчиво действовать по-прежнему, то призывая к себе начальников, то собирая и увещевая солдат по племенам. Потом, так как ливияне не получили еще жалованья и дерзко требовали его, Гескон с целью смирить их наглость предложил требовать денег от вождя своего, Матоса. При этих словах наемники пришли в такую ярость, что не рассуждая ни минуты, бросились прежде всего грабить лежавшие тут же деньги, потом схватили Гескона и его товарищей-карфагенян. Соумышленники Матоса и Спендия понимали, что война возгорится скорее всего в том случае, если войска совершат какое-либо деяние, противное законам и правам народов, а потому поощряли неистовства толпы, расхищали вместе с деньгами и пожитки карфагенян, а Гескона и его товарищей с обидами и насилием заковали в цепи и отдали под стражу. Теперь наемники были уже в открытой войне с карфагенянами, потому что учинили преступный заговор и нарушили общие всем народам права.

Вот по какой причине и каким образом вспыхнула война у карфагенян с наемниками, именуемая также ливийскою. Соумышленники Матоса, учинив рассказанное выше, тотчас разослали послов в ливийские города с призывом к свободе и с просьбою помогать им и действовать заодно с ними. Почти все ливияне вняли этому призыву к возмущению против карфагенян и охотно доставляли жизненные припасы и вспомогательные отряды. Мятежники вслед засим разделили свои силы, причем одна часть приступила к осаде Утики ¹⁶⁹, другая — Гиппакрит ¹⁷⁰, ибо города эти не пожелали примкнуть к восстанию.

71. До сих пор карфагеняне извлекали средства к частной жизни из произведений своих полей, а государственную казну и общественные запасы пополняли из доходов Ливии, кроме того, войну вели обыкновенно силами наемных войск; теперь вдруг они не только теряли все эти средства, но и видели, что они обращаются на погибель им, а потому столь нежданный оборот дела привел их в крайнее уныние и отчаяние. Они питали было постоянную надежду, что по заключении мира отдохнут немного от трудов, истощивших их за время сицилийской войны, и будут жить в довольстве. Но вышло наоборот, ибо началась еще большая и более опасная война. Прежде они боролись с римлянами за Сицилию, теперь им предстояло в домашней войне бороться за самое существование свое и своей родины. Кроме того, после поражений в стольких морских битвах они не имели ни оружия, ни морского войска, ни оснащенных судов; у них не было запасов и ни малейшей надежды на помощь извне от друзей или союзников. Теперь карфагеняне ясно поняли, сколь велика разница между войною с иноземцами, живущими по другую сторону моря, и внутренними междоусобицами и смутами. К тому же главными виновниками стольких тяжких бед были они сами. [72.] Ибо в предшествующую войну они проявили большую суровость в управлении ливийскими народами, воображая, что имеют для этого достаточные основания в самой войне. Так, со всех деревенских жителей они брали половину земных плодов, а на горожан наложили вдвое большую дань против прежней, при этом не было никакой пощады неимущим и никакого снисхождения; правителей отличали и ценили не тех, которые обращались с народом мягко и человеколюбиво, но тех, которые доставляли им наибольшие сборы и запасы, а с туземцами обращались крайне жестоко; в числе их был и Ганнон. Потому-то мужчин не нужно было подстрекать к возмущению: они ждали только вести о нем. Женщины до поры до времени терпеливо взирали на то, как сборщики податей уводили в тюрьмы мужей их и отцов, но теперь в разных городах они обязали себя взаимными клятвами — не скрывать ничего из своего имущества, снимали с себя украшения и безропотно отдавали их на жалованье. Матосу и Спендию они доставили денег в таком изобилии, что те не только уплатили наемникам недоданное жалованье, обещанное им на случай восстания, но и на будущее время имели большие запасы. Вот почему люди здравомыслящие всегда должны принимать во внимание не одно настоящее, но больше еще будущее.

73. Однако, как ни трудно было положение карфагенян, главнокомандующим они назначили Ганнона, так как ему приписывали заслугу первого покорения ливийского Гекатонтапила ¹⁷¹; затем стянули наемные войска, вооружили граждан, достигших положенного возраста, упражняли и строили городскую конницу, оснащали уцелевшие еще суда, трехпалубные и пятидесятивесельные, а равно самые большие лодки. Между тем Матос с единомышленниками, когда явилось к ним на службу около семидесяти тысяч человек, разделили войско на две части и повели беспрепятственно осаду Утики и Гиппакрит, лагерь свой на Тунете укрепили, а карфагенян отрезали от всей остальной Ливии. Самый Карфаген расположен в заливе и выдается вперед в виде полуострова, так что с одной стороны он омывается морем, а с другой озером. Тот перешеек, которым город соединяется с Ливией, имеет около двадцати пяти стадий ширины. Недалеко от Карфагена, со стороны, обращенной к морю, лежит город Утика; на другой стороне, у озера, находится Тунет. Наемные войска расположились лагерем на этих обоих пунктах, тем отрезали карфагенян от прочей страны и теперь угрожали самому городу. Подходя к городским стенам то днем, то ночью, они повергали жителей его в состояние тревоги и ужаса.

74. Ганнон делал надлежащие приготовления к войне, как человек от природы способный к этому делу. Но с выступлением на поле битвы он менялся: не умел пользоваться благоприятными моментами и вообще оказывался неопытным и неловким. Так, прежде всего он явился на помощь осажденным к Утике и большим количеством слонов — у него было их не меньше ста — навел страх на неприятелей и уже почти одерживал полную победу, но затем обнаружил такую неумелость, что едва не погубил и себя, и осажденных. Он добыл из города Утики катапульты, стрелы и вообще все нужные для осады приспособления и, разбив лагерь перед городом, пошел на приступ против неприятельских валов. Лишь только слоны ворвались в лагерь, неприятели не могли выдержать их тяжелого натиска, и все бежали из лагеря. Многие при этом пали от ран, нанесенных зверями; уцелевшие воины утвердились на сильно поросшем растительностью холме, полагаясь на недоступность местности. Ганнон привык воевать с нумидянами и ливиянами, которые в случае отступления бегут не останавливаясь на пространстве двух-трех дней; поэтому он и теперь полагал, что война кончена и что им одержана решительная победа; о солдатах и стоянке он не заботился более, и сам возвратился в город для отдохновения. Между тем сбежавшиеся на холм наемники, люди, которые воспитались в подвигах отважного Барки, которые в сицилийских битвах научились в один и тот же день по несколько раз отступать и снова нападать на врага, увидели теперь, что начальник удалился в город, а войско, обрадовавшись победе, разбрелось беспечно из стана; тогда они общими силами ударили на вал, многих карфагенян положили на месте, остальные вынуждены были постыдно бежать к стенам и воротам города. Наемники завладели всем обозом и орудиями осады, которые сверх всего прочего добыл из города Ганнон и теперь предоставил в руки неприятеля. И не в этом только обнаружилась явная неспособность Ганнона: несколько дней спустя, когда подле города, именуемого Горзою ¹⁷², неприятель расположился против него лагерем, ему представлялась возможность одержать победу дважды в правильном сражении и дважды в неожиданном нападении, ибо неприятельский стан был вблизи его; но Ганнон упустил эти случаи, как кажется, по чрезмерному легкомыслию.

75. Карфагеняне поняли тогда всю неумелость Ганнона в ведении дела, и снова облекли Гамилькара по прозванию Барку, властью главнокомандующего. Они отправили его на эту войну в звании военачальника с семьюдесятью слонами, с набранными вновь наемниками и с перебежчиками от неприятелей; сверх этого дали ему конных и пеших воинов из граждан, так что всего войска было у него около десяти тысяч человек. Немедленно, при первом же появлении Барки неприятель, смущенный неожиданностью нападения, упал духом; Утика была освобождена от осады, и вообще Барка оказался достойным и прежних своих подвигов, и тех надежд, какие возлагал на него народ. Вот что совершил он в этом деле. Узкая полоса земли, соединяющая Карфаген с Ливией, перерезана трудно переходимыми холмами, между которыми проложены улицы, ведущие из города в страну. Случилось так, что Матос занял стражей все выгодные для войны пункты на этих холмах. Кроме того, в некоторых местах река по имени Макора ¹⁷³ подобным же образом пересекает путь из города в Ливию и благодаря обилию воды обыкновенно бывает непереходима вброд; но на ней есть мост; у этого-то моста Матос построил город, дабы обеспечить надзор за переправою. Вследствие этого карфагеняне не только не могли привести в страну войско, но даже отдельные лица, когда желали пройти туда, нелегко ускользали от дозора неприятеля. Так как выход из города был затруднен, Гамилькар со свойственною ему находчивостью придумал следующую меру. Он заметил, что устье названной выше реки при ветрах, дующих в известном направлении, наполняется песком, и тогда у самого устья образуется мелкий переход. Никому не открывая своего замысла, Гамилькар принял все меры к выведению войска из города и выжидал только вышесказанного момента. Когда момент этот настал, Гамилькар ночью, никем не замеченный, вышел и на рассвете переправил свое войско в упомянутом месте. Все произошло неожиданно как для карфагенян, находившихся в городе, так и для неприятеля, а Гамилькар перешел равнину и направился к мостовой страже.

76. Узнав об этом, Спендий повел свои войска против неприятеля, причем одни в числе не менее десяти тысяч человек двинулись из города, что у моста, другие, более пятнадцати тысяч, из Утики; таким образом, оба войска шли на соединение друг с другом. Сошедшись на близком расстоянии и вообразив, что в середине между ними заключены карфагеняне, наемники наскоро обменялись советами и ободрениями ¹⁷⁴ и бросились на врага. Между тем Гамилькар продолжал путь; впереди шли слоны, за ними следовали конница и легкие отряды, а позади всего тяжеловооруженные. Когда он увидел, что неприятель с жаром несется на них, то скомандовал всем частям войска оборотить тыл: передним рядам приказал повернуть назад и поспешно отступать; тем же, которые вначале находились позади, скомандовал полуоборот и мало-помалу поставил их лицом к лицу против неприятеля. Ливияне и наемники думали, что неприятель в страхе бежит, в беспорядке стали напирать на карфагенян и с ожесточением шли врукопашную. Но вдруг карфагенская конница, повернув лошадей, приблизилась к отряду, обращенному против неприятеля, и стала подле; в то же время надвигалось и остальное войско. Неожиданная перемена движения поразила ливиян, и они, только что преследовавшие неприятеля в беспорядке и врассыпную, теперь отступили и бежали. При этом одни из них наталкивались на задние ряды, сбивали их с ног, гибли сами и губили своих же; большинство было раздавлено напиравшею с тыла конницею и слонами. Ливиян и наемников пало около шести тысяч человек, взято в плен около двух тысяч. Остальные бежали частью в город, прилегающий к мосту, частью в стоянку подле Утики. Между тем Гамилькар, одержав такую победу, преследовал неприятеля по пятам, город, что у моста, взял с первого набега, ибо неприятель покинул его и укрылся на Тунете; остальную область он исходил в разных направлениях, одни города сдались, другие, большая часть, взяты приступом. Карфагеняне, отчаявшиеся было в успехе, после этого несколько ободрились и стали смелее.

77. Сам Матос тем временем продолжал осаду Гиппакрит; вождю галатов Автариту и Спендию он советовал держаться вблизи неприятеля, но избегать ровных мест, так как у карфагенян сильная конница и множество слонов, следовать с войском по склонам гор бок о бок с карфагенянами и пользоваться всяким невыгодным для врага местом для нападения. Отдавая эти распоряжения, Матос в то же время отправил посольства к нумидянам и ливиянам с просьбою о помощи и с увещанием не терять случая к восстановлению своей свободы. Итак, на Тунете Спендий отобрал воинов из каждого племени, всего до шести тысяч человек. Во главе этого войска и двух тысяч галатов с Автаритом он двинулся вперед по склонам горы и следил за движениями карфагенян; остальная часть первоначального состава их перебежала к римлянам во время осады Эрикса. Только что Гамилькар расположился лагерем в какой-то равнине, окруженной со всех сторон горами, как вспомогательные войска нумидян и ливиян соединились со Спендием. Внезапно перед Гамилькаром появился лагерь ливиян, в тылу расположились нумидяне, а с фланга Спендий, и карфагеняне очутились в большом затруднении перед лицом неминуемой опасности.

78. В это время в неприятельском стане находился некий Нарава, один из знатнейших нумидян, преисполненный воинственного духа. Он всегда был дружески расположен к карфагенянам, от отца унаследовав добрые отношения с ними; теперь уважение к военачальнику Гамилькару еще более укрепило его в этих чувствах. Нарава полагал, что настал момент для приобретения дружбы и расположения карфагенян, и отправился в стан их в сопровождении почти сотни нумидян. Подойдя к валу, он смело остановился и подал знак рукою. Недоумевая, что это значит, Гамилькар послал к нему всадника, которому тот объяснил, что желает говорить с военачальником. Так как Гамилькар колебался и не доверял, то Нарава передал свою лошадь и копья провожатым и безоружный смело вошел в лагерь. Отвага его одних изумила, других напугала; тем не менее карфагеняне приняли его и допускали в свою среду. Когда Нараве дали говорить, он объяснил, что благоволит ко всем карфагенянам, но больше всего желал бы приобрести дружбу Барки. «Теперь он явился сюда», продолжал Нарава, «чтобы заключить дружбу с ним и быть верным товарищем его во всяком предприятии и во всяком замысле». При этих словах юноши, представшего перед ним с такою смелостью и говорившего так просто, Гамилькар сильно обрадовался: он не только принял его в соучастники своих предприятий, но и обещал выдать за него свою дочь под условием, если Нарава пребудет верным карфагенянам. По заключении договора Нарава привел с собою подчиненных ему нумидян, около двух тысяч человек. Подкрепленный этим отрядом, Гамилькар приготовился к бою. Спендий соединился с ливиянами и, спустившись в равнину, дал битву карфагенянам. Сражение было жестокое; победителем остался Гамилькар, потому что и слоны прекрасно сражались, и Нарава оказал блистательнейшую услугу. Автарит и Спендий бежали; из числа воинов пало около десяти тысяч, а взято в плен около четырех тысяч человек. После этой победы Гамилькар дозволил желающим того пленникам вступить к нему на службу и вооружил их доспехами убитых неприятелей. Тех же пленных, которые отказывались от этого, он собрал вместе и обратился к ним с речью, говоря, что прощает им проступки, совершенные раньше, и дает каждому полную свободу идти, куда кто желает. Но на будущее время он предостерегал их и угрожал, что всякий, кто обратит свое оружие против карфагенян, будет в случае захвата беспощадно наказан.

79. В то же самое время наемные солдаты, составлявшие гарнизон в Сардинии ¹⁷⁵, соревнуя Матосу и Спендию, восстали против карфагенян, находившихся на острове. Бостора, бывшего в то время начальником вспомогательных войск, они заперли в кремле и убили вместе с его согражданами. Когда карфагеняне снова отправили Ганнона военачальником во главе войска, это последнее покинуло его и передалось мятежникам; самого военачальника они взяли в плен и тотчас распяли на кресте. После этого восставшие предавали всех карфагенян на острове неслыханным, изысканным мучениям и смерти, а затем покорили своей власти города и стали обладателями острова, пока не поссорились с сардинцами и не были выгнаны в Италию.

Дата добавления: 2015-08-13