Жизнь и творчество Полибия

Полибий

Всеобщая история. Книги I—IX

Перевод с греческого

МОСКВА

ОЛМА-ПРЕСС Инвест

Перевод и комментарии Ф. Г. Мищенко

Вступительная статья канд. истор. н. А. В. Короленкова

«Всеобщая история» Полибия — один из наиболее увлекательных и ярких памятников античной исторической мысли. Грек по происхождению, Полибий прошел долгий и сложный путь, поочередно становясь то политиком, то воином, то почетным пленником римлян, то, наконец, летописцем. Его сочинение тем более ценно, что написано человеком, бывшим не только свидетелем, но и активным участником описываемых им событий. В настоящем издании читателю предлагаются наиболее интересные книги «Истории» Полибия, дошедшие до наших дней, в классическом переводе Ф. Г. Мищенко.

Издание рассчитано на всех, кто интересуется историей.

Жизнь и творчество Полибия

Походы Александра Македонского и возникновение на обломках персидской империи новых царств, возглавляемых македонянами и эллинами, знаменовало собой начало бурной эпохи эллинизма. Борьбу за господство в Восточном Средиземноморье вели сирийская держава Селевкидов и египетская Лагидов. Последние также соперничали с македонскими Антигонидами, стремившимися установить контроль над Элладой. В самой же Элладе набирало силу федеративное движение — Ахейский, Этолийский, Акарнанский, Беотийский союзы полисов играли все большую роль в греческих делах.

В конце III в. 1 в дела Эллады стала вмешиваться новая сила — Рим. В ходе трех войн (211—167 гг.) он разгромил Македонию, в 192—188 гг. — Сирию и этолийцев. В 146 г. та же участь постигла Ахейский союз, а Коринф, один из крупнейших центров эллинской культуры, разрушен (в один год с Карфагеном). Тогда же, после неудачного восстания против Рима, вошла в состав Римской державы Македония. Восточное Средиземноморье оказалось под контролем Рима.

Эти события не могли не привлечь пытливых умов. За их описание взялся один из самых выдающихся историков античности, Полибий, значительная часть труда которого, к счастью, дошла до наших дней, чего нельзя сказать о сочинениях других эллинистических историографов — Филарха, Гимея, Посейдония.

Полибий родился в последние годы III в. 1, в семье будущего стратега Ахейского союза Ликорта. Он получил отличное образование, знал историю, поэзию, риторику, философию, музыку, военное дело, разбирался в географии, астрономии, математике, медицине 2.

Ахейский союз (охватывал основную часть Пелопоннеса) находился в сложном положении. Со 198 г. он состоял в союзе с Римом, что поначалу способствовало его усилению 3. Но после побед Рима над Македонией, Сирией и этолийцами влияние Рима стало все больше усиливаться. Крупнейший ахейский полководец Филопемен и отец Полибия Ликорт возглавляли группировку, отстаивавшую самостоятельность союза, Калликрат — проримскую. В 183 г. против ахеян восстала Мессения, при этом погиб Филопемен, но Ликорт подавил мятеж 4. К этим событиям относится первое упоминание Полибия в источниках — он нес урну с прахом Филопемена (Плутарх. Филопемен, 21, 3). В 180 г. он должен был ехать с отцом в Египет к Птолемею V с дипломатической миссией, но из-за смерти Птолемея поездка не состоялась (Полибий, XXIV, 6). В том же году стратегом Ахейского союза стал Калликрат, и его группировка оттеснила сторонников Ликорта от руководства почти на 10 лет — последние вернули свои позиции лишь в конце 170-х гг. О Полибии в этот период известий нет 5.

Между тем над Македонией и Грецией сгущались тучи. Рим решил покончить с Македонией, которая успешно восстанавливала силы после поражения в 197 г. и могла при благоприятной обстановке попытаться взять реванш. Ее царь Персей пользовался популярностью среди эллинов, в т. ч. и среди ахейцев. В 171 г. Рим объявил Македонии войну, получившей название Третьей Македонской 6.

Ахейский союз, в делах которого Полибий играл уже заметную роль, оказался в щекотливом положении: поначалу римляне терпели неудачи, среди ахейцев были сильны промакедонские настроения ⁷. В то же время неоспоримым оставался перевес Рима в силах. Нужно было выработать оптимальную линию поведения. Ликорт предлагал занять позицию нейтралитета. Более осторожный Архон предлагал ограничиться минимально возможной помощью римлянам. Возобладало мнение Архона, ибо принятие рекомендаций Ликорта означало разрыв союза с Римом. Точку зрения Архона, судя по дальнейшим событиям, разделял и Полибий 8. Ахейский союз оказывал римлянам помощь, но в весьма ограниченном объеме 9, и римские послы Гай Попилий Ленат и Гней Октавий будто бы даже собирались выступить на общеахейском собрании с обвинениями во враждебности Риму в адрес Ликорта, Архона и Полибия, но из-за нехватки улик воздержались от этого (Полибий, XXXVIII, 3, 7—10). Тем не менее ахейское руководство сделало выводы и решило увеличить помощь римлянам 10.

В 169 г. Полибий стал гиппархом (начальником конницы) Ахейской лиги (Полибий, XXXVIII, 6, 9), т. е. вторым лицом в ее руководстве. Вскоре после его избрания в Ахейский союз обратился брат пергамского царя Эвмена II Аттал. Он просил восстановить почести ахеян Эвмену, которых тот был лишен несколько лет назад (XX, 10—11). Ходатайство поддержал Архон. Полибий же напомнил, что в соответствии с постановлениями ахеян «отменены должны быть почести неподобающие и противозаконные, а никак не все». В итоге просьба Аттала была уважена (XXXVIII, 7). Тем самым ахейцы продемонстрировали лояльность Риму, чьим верным союзником являлся Эвмен, а заодно заручились поддержкой могущественного пергамского царя 11.

В 169 г. римский консул Марций Филипп начал наступление против македонян через Фессалию, и ахейцы решили послать ему на помощь ополчение, чтобы, очевидно, опровергнуть упреки римлян в неисполнении союзнического долга 1. Полибий вместе с другими лицами был отправлен послом к Марцию, чтобы узнать, нужно ли ему ахейское войско, куда его вести и при надобности позаботиться о его снабжении. Полибий откровенно пишет, что вступил в переговоры с Марцием лишь тогда, когда, по его мнению, тот выполнил самую трудную часть кампании. Тем не менее консул поблагодарил ахейцев за инициативу, но сказал, что в их помощи римляне сейчас не нуждаются. Послы отбыли домой, Полибий же остался в римском лагере — видимо, для лучшего ознакомления с обстановкой и приобретения связей с римскими политиками 2. Тем временем претор Аппий Клавдий Центон велел ахейцам прислать к нему в Эпир 5000 воинов. Марций отправил Полибия домой, порекомендовав сорвать выполнение этого требования. Историк допускает, что Филипп хотел тем самым помешать Центону. Не исключено, однако, что консул нарочно ставил ахейца в двусмысленное положение — отказ Центону скомпрометировал бы Полибия и группировку, которую он представлял 3. Однако Полибий нашел удачный ход: он сослался на отсутствие у Центона полномочий от сената, без которых его требование теряло обязательную силу. Это избавило ахейцев от затрат более чем на 100 талантов, хотя и дало повод врагам Полибия для обвинений в его адрес (Полибий, XXXVIII, 12—13).

В 168 г. власти Египта обратились с просьбой к ахейцам направить войска для борьбы с Сирией. Калликрат заявил, что силы могут понадобиться для помощи римлянам. Полибий возражал, что в этой помощи нет нужды, ибо он знает положение дел. Но с подачи Калликрата вмешались римляне, и посылку войска заменили отправкой посольства с посредническими целями (Полибий, XXIX, 23—25). Это последнее известие о деятельности Полибия как должностного лица Ахейского союза.

В 168 г. Эмилий Павел нанес Персею сокрушительное поражение при Пидне. Это имело катастрофические последствия не только для Македонии, но и для Эллады, свобода которой стала почти фикцией. Территория многих греческих государств уменьшилась, ряд городов подвергся разгрому, происходили избиения противников Рима. Началась отправка в Рим заложников. Не избежали этой участи и ахейские лидеры — не без участия коллаборационистской клики Калликрата. Хотя они готовы были отвечать перед любым судом, как у себя на родине, так и в Риме, их в числе 1000 человек выслали в Италию без всякого разбирательства — его бесперспективность была слишком очевидна за отсутствием улик (Полибий, XXX, 13, 6—11; Павсаний, VII, 10, 9—11). Это показывало изменение политического климата — если во время войны римские послы не осмелились даже публично обвинить ахейских вождей, то теперь их без всяких формальностей интернировали.

Среди обреченных на изгнание был и Полибий, проведший в Италии 17 лет. Но ему повезло: если большинство ахейцев распределили по городам Этрурии (Павсаний, VII, 10, 11), то его оставили в доме победителя Персея Эмилия Павла по просьбе сыновей последнего, Фабия и Сципиона. С обоими юношами у Полибия завязались дружеские отношения, но особенно со Сципионом, которому ахеец стал наставником — очевидно, благодаря своим человеческим качествам, уму, опыту и знаниям (Полибий, XXIX, 9-11; Диодор, XXXI, 26, 5). Это дало Полибию возможность вести достаточно свободный образ жизни, развлекаться охотой, путешествовать по Италии, работать с библиотекой Персея, попавшей к Эмилию Павлу 4.

Дружба Сципиона с Полибием имела большое значение для обоих. «Благодаря Полибию греческие идеи оказали очень серьезное влияние на младшего Сципиона — как в частной, так и в общественной жизни. Для Полибия же дружба со Сципионом означала уникальную возможность ознакомиться со всей римской государственной машиною в действии» 5. Для ахейца с его пытливым умом, к тому же самого в недавнем прошлом активного политика, это представляло огромный интерес и весьма заметно сказалось на его взглядах и предпочтениях, которые становились все более проримскими 6.

Что же касается Сципиона, то он, например, стал следовать совету Полибия и «всегда старался уходить с форума не иначе, как оказав услугу или заведя себе нового друга» (Плутарх. Моралии, 199 F). Впоследствии он пользовался услугами ахейца как военного и политического эксперта (см. ниже).

Со временем Полибий стал возвращаться к политической деятельности — сначала как посредник между эллинами и римлянами, а затем и в качестве римского политика. Он имел возможность познакомиться со многими государственными мужами Рима, а также царями эллинистических государств и их представителями, коих немало тогда приезжало в Вечный город — Ариарат Каппадокийский, Прусий Вифинский, царь Египта Птолемей Филопатор, Аттал, брат Эвмена, будущий царь Пергама, и другие 7.

В те годы в Риме содержался в качестве заложника сирийский царевич Деметрий, сын Селевка IV Филопатора. Когда умер его дядя, Антиох IV Эпифан, и трон занял малолетний Антиох V Эвпатор, Деметрий дважды просил сенат отпустить его на родину, ибо он имел больше прав на престол, чем Антиох V. Но сенат отказал, предпочитая видеть на сирийском троне ребенка. В конце концов Деметрий по совету и при активном участии Полибия бежал из Рима на родину (Полибий, XXXI, 12, 1—8; 20—23). Не вызывает сомнения, что Полибий опирался при этом на поддержку влиятельных римских политиков, прежде всего, конечно, Сципионов 1 — в случае разоблачения (а для этого достаточно было Деметрию или его людям сболтнуть лишнее) последствия могли оказаться весьма печальными, и ахейцу потребовались бы авторитетные заступники. Да и то, что Полибий без всякого стеснения написал об этом позднее в своей «Истории», говорит о многом — очевидно, он знал, что в обиду его не дадут.

В изгнании Полибий, и прежде не чуждый литературного творчества, принялся за главный труд своей жизни — «Всеобщую историю». Покровительство Сципионов помогло ему и здесь: он пользовался документами из римского архива, бывал на местах событий. Но об этом речь ниже.

В 150 г. сенат, наконец, принял решение отпустить на родину тех из ахейских изгнанников, кто остался жив (примерно 300 из 1000 с лишним, остальные умерли, были казнены за попытку бежать, кто-то все же скрылся. — Павсаний, VII, 10, 12). Этот вопрос не раз поднимался соотечественниками последних, в 164, 159, 155 и 153 гг. (Полибий XXX, 32; XXXII, 3, 14—17; XXXIII, 1—3; 14), но неудачно. На сей раз по просьбе Полибия в дело вмешался Сципион Эмилиан, чье влияние усилилось после его подвигов в Испании 2. Поддержал ходатайство за ахейцев и Катон Цензорий, съязвивший при этом: «Целый день сидим и рассуждаем, кому хоронить греческих стариков — нашим могильщикам или ахейским». Когда сенаторы приняли благоприятное для изгнанников решение, Полибий задумал просить их еще и о возвращении дарованных им прежде почестей. Катон, узнав о таком намерении, сравнил ахейца с Одиссеем, который захотел вернуться в пещеру Циклопа за забытыми там поясом и шапкой (Полибий, XXXV, 6; Плутарх. Катон Старший, 9, 1—2).

Итак, Полибий и другие изгнанники вернулись на родину. Однако уже в 149 г. консул Маний Манилий вызвал его в сицилийский город Лилибей — назревала война с Карфагеном. Но по дороге Полибий узнал, что конфликт удалось уладить, ибо карфагеняне выполнили требования римлян и выдали заложников. Нужда в нем как военном специалисте, таким образом, отпадала, и он вернулся в Пелопоннес (Полибий, XXXVII, 3).

Очевидно, Полибий уже основательно втянулся в местную политику: он пишет, что отправился в Лилибей, отложив все дела, возвратился, не дожидаясь извещения о том, что более в его услугах римляне не нуждаются. Удивляться этому не приходится. К власти в Ахейском союзе пришли сторонники конфронтации с Римом, Дией и Критолай. По сравнению с ними те, кто вернулся из Италии, выглядели «либералами». Один из них, Стратий, даже оправдывался в народном собрании от обвинений Критолая в сотрудничестве с римлянами. (Полибий, XXXVIII, 11, 4—6). Обвинениям в предательстве, вероятно, подвергался и сам Полибий 3 — недаром впоследствии в его «Всеобщей истории» появилось длинное рассуждение о неверном употреблении слова «предатель» (XVIII, 13—15). Таким образом, бывшие изгнанники отнюдь не усилили антиримскую группировку, как иногда считается 4, а начали противодействовать ей. Эта борьба, очевидно, и захватила Полибия.

Однако вскоре война с Карфагеном все же началась. В 147 г. осаждавшую его армию возглавил Сципион Эмилиан, избранный консулом, и Полибий прибыл в Африку. Во время осады он совершил плавание вдоль северо-восточных берегов этого материка во главе эскадры (Плиний Старший, V. 9; Полибий, III, 59, 7). Экспедиция носила научный характер, однако ее данные могли быть использованы и в практических целях, в частности, сведения о добываемых в тех краях металлах 5. Участвовал Полибий и в штурме Карфагена. Павсаний пишет, что в тех случаях, когда Сципион следовал советам ахейца, то добивался успеха, в обратных же случаях терпел неудачи (VII, 30, 9). Писатель, по-видимому, несколько преувеличил, но не вызывает сомнений, что советы Полибия не были лишь словесными упражнениями. Кроме того, он участвовал в захвате городских ворот 30 воинами во главе с самим Сципионом (Аммиан Марцеллин, XXIV, 2, 16—17). Ахеец наблюдал последние бои за Карфаген, видел сдачу в плен пунийского главнокомандующего Гасдрубала и самоубийство его жены. Именно ему Сципион сказал после взятия Карфагена, что боится, как бы когда-нибудь не принес такую же весть о его родном городе (Полибий, XXXIX, 4—5).

Между тем в Греции вспыхнула Ахейская война — вожди Ахейской лиги Дией и Критолай пошли на ущемление прав Спарты, насильно включенной в состав союза. Римляне поддержали Спарту, что в итоге привело к войне 6. Ахеян поддержали Беотия, Локрида, Фокида, Эвбея, однако перевес римлян был слишком очевиден. Войска Цецилия Метелла разгромили армию Критолая при Скартее, а Луций Муммий взял штурмом Коринф, который подвергся варварскому погрому и затем по приказу сената был разрушен в назидание прочим «смутьянам» (Полибий, XXXVIII, 6—11; XXXIX, 7—11; Павсаний, VII, 12—16) 1. По-видимому, Полибий, срочно вернувшийся в Элладу, находился при свите Муммия 2 — он с горечью наблюдал, как при разорении Коринфа римские воины играли в кости на картинах эллинских художников (Полибий, XXXIX, 13). Видел Полибий, надо полагать, и многое другое — грабежи, насилия, казни, продажу в рабство женщин и детей. Полибий попытался хотя бы облегчить тяготы римского завоевания (XXXVIII, 6, 7), приняв участие в работе комиссии десяти уполномоченных сенатом. Об этой его деятельности известно немного. Он уговорил Муммия не увозить в Рим статуи Ахея 3, Арата 4, Филопемена. При продаже римлянами имущества Диея и его сторонников Полибий отказался принять что-либо в дар из него и призывал друзей ничего не покупать из продаваемого — очевидно, из соображений чести (Полибий, XXXIX, 14—15). По отъезде из Эллады сенатская комиссия поручила Полибию разбирать в городах все возникающие разногласия. Кроме того, Полибий составил новые законы для ряда полисов (Полибий, XXXIX, 16, 2—6; Павсаний, VIII, 30, 9). Историк утверждает, будто эллины «полюбили дарованное устройство» (XXXIX, 16, 3). В Мегалополе, Паллантии, Тегее, Мантинее он был удостоен почестей, в общественных местах установлены его изображения. В одной из надписей говорилось, что Эллада не пострадала, если бы слушалась советов Полибия, а когда же из-за собственных ошибок ее постигли несчастья, он один ей помог (Павсаний, VIII, 9, 1; 37, 2; 44, 5; 48, 8). Одна из таких надписей, а также стела с изображением Полибия были найдены археологами 5.

Оценить деятельность Полибия в Элладе в этот период непросто. Одни ученые считают, что он действовал в интересах Рима, укрепляя его власть над Ахайей 6, другие видят в ней посильную помощь соотечественникам 7. В сущности, противоречие между этими оценками не так уж велико. Полибий прекрасно видел неразумность политики Диея и Критолая, которые переоценили свои силы и к тому же действовали тираническими методами. Именно их и их сторонников Полибий считал главными виновниками происшедшего (Полибий, XXXVIII, 8— 11; XXXIX. 7—11). Свою задачу он, вероятно, видел в том, чтобы предотвратить в дальнейшем принятие гибельных решений, к каковым относил прежде всего активное сопротивление римлянам. Последнее, действительно, трудно считать разумной политикой, ввиду превосходства Рима в силах. Поэтому стремление Полибия не допустить этого впредь вряд ли верно расценивать просто как коллаборационизм. Конституции городов, попавших под власть римлян, стали олигархическими — очевидно, в соответствии с законами, которые написал им Полибий. Надо думать, именно аристократы и «полюбили дарованное устройство», как о том писал историк (см. выше) 8. Они же, естественно, приняли и постановления о почестях Полибию. Это, однако, не обязательно означает, что только олигархия выиграла от его деятельности — он не мог не понимать, что необходимо учитывать и интересы простого народа, иначе стабильности не добиться. Но на сей счет можно лишь строить гипотезы.

С другой стороны, нет сведений, чтобы Полибий помог кому-то конкретно, как иногда утверждается 9. Возникает вопрос, за какие заслуги в Греции римляне предложили ему часть имущества Диея — ведь это было еще до его участия в политическом переустройстве Ахайи. На сей счет источники также, к сожалению, молчат.

Более конкретную помощь оказал Полибий эллинам в Италии, добившись освобождения жителей города Локры Эпизефирские от поставок вспомогательных отрядов римлянам во время войн в Испании и Далмации, за что был удостоен горожанами почестей (Полибий, XII, 5, 1—3). Это событие имело место, видимо, в 138 г., во время далматинского похода Сервия Фульвия Флакка, ибо более ранняя война в Далмации произошла в 150-х гг., когда ни Полибий, ни его покровитель Сципион не обладали должным влиянием, чтобы добиться такого решения 10.

В 136 г. 11 на Восток отправилось весьма представительное римское посольство во главе со Сципионом Эмилианом. Оно посетило Сирию, Египет, Малую Азию, Грецию, Родос. Вместе со Сципионом, вероятно, поехал и Полибий — известно, что он посещал Египет после 145 г. (Страбон, XVII, 1, 12); тогда же, возможно, историк побывал и в родосском архиве, документы которого использовал в своем труде (см.: XVI, 15, 8) 1.

В 134 г. Сципион Эмилиан, вторично избранный консулом, отправился в Испанию для войны с кельтиберским городом Нуманция, который уже 10 лет вел неравную, но успешную борьбу с римлянами. Сципион блокировал Нуманцию и взял ее измором после многомесячной осады 2. Не вызывает сомнений, что Полибий сопровождал Сципиона в испанском походе — впоследствии он написал труд о Нумантинской войне (Цицерон. Письма к близким, V, 12, 2) 3. Таким образом, «он стал свидетелем гибели трех важных городов, чья судьба снова и снова побуждала к размышлениям о римской политике этих десятилетий» 4.

Однако не только внешними событиями была богата жизнь Полибия. Он стал одним из главных участников т. н. «кружка Сципиона», в котором участвовали не только видные политики — Гай Лелий, Маний Манилий, Фурий Фил, но и интеллектуалы — как римские, так и греческие: поэты Теренций, Пакувий, Луцилий, философ Панетий. В кружке обсуждались самые разнообразные вопросы — философия, литература, текущая политика, современные нравы, наилучшее государственное устройство 5. Полибия последний предмет, видимо, занимал больше других — недаром Цицерон пишет, что особенно охотно Сципион предавался размышлениям именно на эту тему и рассуждал о ней с Панетием в присутствии Полибия. При этом Полибий наряду с Панетием назван человеком, наиболее искушенным в вопросах государственного устройства. Цицерон также упоминает об упреках Полибия в адрес римлян, не радеющих должным образом о воспитании детей, которое эллинские мыслители считали одним из важнейших компонентов государственной системы (Цицерон. О государстве. I, 34—35; V, 3). В более же широком смысле ахейский историк, очевидно, был одним из тех, благодаря кому греческие идеи овладевали сердцами и умами наиболее вдумчивых и пытливых из римлян.

Полибий прожил долгую жизнь. Согласно Псевдо-Лукиану (Макробии, 22), он скончался в возрасте 82 лет, упав с коня. Год его смерти неизвестен, но, вероятно, великий историк пережил Сципиона Эмилиана, умершего в 129 г.

Литературную деятельность Полибий начал еще до своей отправки в Рим в качестве заложника. Он упоминает среди своих трудов энкомий (похвальное слово) Филопемену в трех книгах, добавляя, что сей жанр предполагает «лишь изложение подвигов, не чуждое преувеличений» (X, 21, 5—8). Возможно, оно стало откликом на смерть Филопемена, в чьих похоронах Полибий, как упоминалось выше, участвовал 6.

В другом месте историк сообщает о написании им труда по военному делу (X, 20, 4). Его многочисленные рассуждения во «Всеобщей истории» о построении войск, об обязанностях полководца, о возведении лагеря и др. (IX, 12—21; X, 22, 6—23, 10; 25, 3—5) явно восходят к этому труду 7. Не вызывает сомнений, что он был написан во время активного участия в делах Ахейского союза 8.

Греческий астроном I в. Гемин упоминает работу Полибия «О местожительстве на экваторе» (Феномены, 16, 32—38). Ахейский историк полагал, что существуют две тропические зоны, две полярные и две промежуточные. В отличие от многих ученых античности он считал, что жизнь на экваторе возможна, а также справедливо указывал, что самый жаркий и сухой климат наблюдается в тропиках, а по мере удаления от них он становится все более умеренным (Страбон, II, 3, 1—2). Вполне возможно, что его взгляды основывались на личных наблюдениях во время плавания вдоль атлантических берегов Африки 9.

Наконец, исключительно подробный рассказ о собственной роли в Третьей Македонской войне и побеге Деметрия наводит на мысль о том, что Полибий вел дневниковые записи 10.

Но самым главным сочинением, трудом жизни стала начатая им в изгнании «Всеобщая история» в сорока книгах. Полностью сохранились лишь первые пять из них, XVII, XIX и XL (а по одному из изданий и XXXV) книги погибли, остальные дошли до нас лишь в более или менее подробных извлечениях (эксцерптах) византийских книжников.

Поначалу Полибий написал, по-видимому, первые 30 книг, в которых рассказал о событиях до конца Третьей Македонской войны, как то и заявлено в начале труда (I, 1, 5). Но затем события Ахейской войны побудили его продолжить изложение событий, и он добавил к прежним еще 10 книг, доведя их до середины 140-х гг. 1 Сочинение начинается и заканчивается группами из шести книг (гексадами). Последние книги гексад носят «знаковый» характер: в VI книге рассказывается о римском государственном устройстве, в XII — о методах написания истории, в XVIII — о провозглашении свободы Эллады Титом Фламинином, XXXIV посвящена географическим вопросам, а XL представляла собой, по-видимому, нечто вроде индекса 2.

Почему Полибий вообще взялся за писание истории? Причин тому немало. Знание истории обогащает нас опытом и скрашивает досуг (V, 75, 6), а учиться, как известно, лучше на чужом опыте (I, 35, 7—8). На основании прошлого можно предсказывать будущее (IX, 30, 8). Да и вообще, указывает Полибий, «великолепно зрелище прошлого» (IX, 21, 14). Как истинный интеллектуал, он подходит к своему труду не только с научной, но и с эстетической точки зрения.

Полибий поставил перед собой нелегкую задачу — показать, «как, когда и почему все известные части земли попали под власть римлян» (III, 1, 4). Причем если отдельные войны и события излагались многими историками, то общей их картины, «сцепления» (symploke) событий еще не давал никто, и «это обстоятельство больше всякого другого побуждает и поощряет нас к нашему предприятию» (I, 4, 1—2). Правда, он упоминает историка IV в. Эфора, «давшего первый опыт всеобщей истории» (V, 33, 2), но это была, по-видимому, собранная воедино история отдельных греческих полисов 3, в центре же труда Полибия был Рим и его завоевания. К вопросу о преимуществах всеобщей истории перед историями отдельных событий, народов или стран ахейский историк возвращается неоднократно (II, 37, 4; III, 32; V, 31, 6; VIII. 4; IX, 21, 14).

«В середине второго века до н. э., когда Полибий взялся описывать восхождение Рима к мировому господству, писание истории уже три столетия существовало как особая дисциплина со своими целями и методами и строго определенной сферой исследования» 4. Однако у разных историков цели, методы и сферы были разными: одни писали «генеалогическую» историю о богах и героях — для «легкого чтения»; другие — о колониях, основаниях городов, родстве племен для любителей древностей; третьи — о деяниях (praxeis) народов, городов и правителей, предназначая свои труды для государственных деятелей (politikos) (Полибий, IX, 1, 4). Сам Полибий, конечно, относил себя к третьей группе и называл свою историю «прагматической» (I, 35, 9; III, 47, 8; VI, 5, 2 etc.), т. е. ориентированной на описание военных и политических событий. Полибий впервые употребил этот термин 5.

При этом Полибий называл свою «Историю» «аподейктической» (II, 37, 3; III, 31, 11—12), т. е. не просто изображающей события, но и объясняющей их причины и следствия, а также доказательства того или иного утверждения. Он подчеркивает, что знание истории приносит пользу лишь в том случае, когда изучены причины происшедшего (XII, 25b, 2), а причину имеет каждое событие (II, 38, 5). Ее надо искать даже тогда, когда найти ее трудно или даже невозможно (XXXVII, 9, 12).

В эллинистической историографии выделялись следующие каузальные факторы: 1. Влияние личности. 2. Характер политических институтов, военный опыт. 3. Географический фактор. 4. Роль случая (tyche, лат. fortuna) 6. Все это, безусловно, наличествует и у Полибия. Если говорить о влиянии личности, то он, например, пишет, что Ганнибал был «единственным виновником, душою всего того, что претерпевали... римляне и карфагеняне» (IX, 22, 1). Восхищаясь Архимедом, историк отмечает: «Иногда дарование одного человека способно сделать больше, чем огромное множество рук»; римляне быстро овладели бы Сиракузами, «если бы кто-то изъял из среды сиракузян одного старца», т. е. Архимеда (VIII, 5, 3; 9, 8). «Такова, кажется, сила существа человеческого, что бывает достаточно одного добродетельного или одного порочного для того, чтобы низвести величайшие блага или накликать величайшие беды не только на войска и города, но на союзы народов, на обширнейшие части мира» (XXXII, 19, 2). Даже судьба не может возместить потерю полководца (X, 33, 5). Ярким примером интереса Полибия к политическим институтам является шестая книга его труда, где рассматриваются порядки Рима, Крита, Спарты и других государств, а также формулируется государственно-политическая теория историка (см. ниже). Внимание к географическому фактору иллюстрируют его многочисленные экскурсы и рассуждения подобного рода (III, 57—59; IX, 43; X, 1; 27; 48; XVI, 12; 29, 3—14 и др.). Признает Полибий и роль tyche, случая, или, как иногда не совсем точно переводят, судьбы. Представления о ней у Полибия весьма аморфны. Ее влиянию он приписывает происшествия, чьи причины неизвестны, прежде всего природные явления (XXXVII, 9, 2). Но отсюда один шаг до того, чтобы вообще не признавать tyche — ведь если причины этих и иных явлений станут известны, то о судьбе говорить не придется вообще. Правда, сам историк все же такого вывода не делает. Однако о противоречивости его суждений на сей счет говорит то, что он использует это понятие в самых различных смыслах. Tyche направила все события в одну сторону, подчинив их одной цели: обеспечению мирового господства Рима, совершив тем самым прекраснейшее деяние (I, 4, 1 и 4—5) — здесь она выступает в качестве провиденциальной силы. В других случаях tyche выполняет роль справедливого судии 1. Так, она справедливо покарала Антиоха III и Филиппа V, поступивших бесчестно по отношению к Птолемею Эпифану (XV, 20, 5—8). Tyche часто обращает козни против тех, кто их замышляет (XXVII, 5, 2).

Но она же может быть жестокой и несправедливой (XVI, 32, 5). Особенно подчеркивается непостоянство tyche (XI, 19, 5; XXIII, 12, 4—6; XXIX, 21, 3 и 5; XXX, 10, 1 и др.), которая то содействует людским начинаниям, то препятствует им (II, 49, 7—8; III, 5, 7; XI, 19, 5 и др.). Один раз даже, совсем как у Геродота, она названа завистливой (XXXIX, 19, 2). На примере Ахея Антиох познает неотвратимость ее ударов (VIII, 22, 10). Не так в других случаях: Гасдрубал Баркид, например, не раз успешно боролся с нею (X, 2, 10). Сципион Старший полагается не на tyche, а на собственное разумение (X, 7, 3). Это не удивительно, ибо речь идет, как и у Фукидида 2, чаще всего об обычной случайности, стечении обстоятельств 3: так, именно в тот день, когда Ганнибал подошел к Риму, один легион явился туда во всеоружии, а еще одному проводился смотр, и в городе оказалось достаточно войск (IX, 6, 5). Как раз в тот момент, когда посол Филиппа выступал перед родосцами, уверяя, будто его царь пощадил жителей Киоса, появился вестник с сообщением о продаже киосцев в рабство (XV, 23, 2— 4). Но, как подчеркивает Полибий, напрасно люди ссылаются на судьбу, когда терпят неудачи по собственному нерадению или недомыслию (I, 37, 3—4; XV, 21, 3).

В целом, как видим, tyche для него лишь красивый образ, о роли которого он судит весьма нечетко 4. Об этом свидетельствуют и оговорки при ссылках на нее: «словно бы» (I, 58, 1; II, 2, 3; XVI, 29, 8 etc.), «как если бы» (II, 20, 7); «как будто» (XXIII, 10, 2; 16) 5. Ясно лишь одно: при объяснении причин конкретных событий Полибий стремится найти рациональные основания происшедшего, и для tyche не так уж много места.

Кроме того, подобно Фукидиду, самое серьезное внимание Полибий уделяет экономическому фактору (II, 62, 2) 6. Он указывает на трудности, возникшие у спартанцев из-за их автаркической хозяйственной системы (VI, 49, 6—10). Мягкость нравов и политическую цивилизованность турдетан историк связывает с их богатством (XXXIV, 9, 3). Он подробно описывает благосостояние Италии (II, 15, 1—7; XII, 4, 7), Лузитании (XXXIV, 8, 4—10), упоминает о плодородии и многолюдстве Сардинии (I, 79, 5). Полибий указывает, что богатство может при умелом пользовании принести человеку большую пользу, но оно же может стать и причиной его гибели (XVIII, 41, 4). Как следует из Полибия, далеко не все интеллектуалы того времени понимали важность экономических вопросов (II, 62, 2; XII, 13, 9—11).

Говоря о войнах, Полибий указывает на различие между причиной (aitia), поводом (prophasis) 7 (медицинские термины 8) и началом (arche) (III, 6—7). Так, на примере Второй Пунической войны он указывает, что ее причинами были жажда реванша у Гамилькара Барки, бесчестный захват римлянами Сардинии и Корсики и, наконец, приобретение карфагенянами в Испании ресурсов для новой схватки с Римом. Поводом явилось взятие Ганнибалом союзного римлянам Сагунта, а началом — переход армией Ганнибала Ибера (III, 9, 6 слл.). Иногда Полибия упрекают в том, что эта схема слишком упрощает дело, да и сам он далеко не всегда пользуется ею 9. Однако следует учитывать, что историк и не собирался выстраивать всеобъемлющую схему, которую должен применять во всех случаях — он заговорил об этом лишь потому, что некоторые историки, по его мнению, путали причины, повод и начало Второй Пунической войны (III, 6, 1—2; 8, 1). Поэтому речь и шла только об этих трех понятиях и отношении данных, а не предшествующих событий. Впрочем, эта схема работает и в отношении других войн (III, 7, 1—3; IV, 3, 1—2; 5, 8; 6, 1; XXII, 8), Нужно также иметь в виду слабую сохранность текста. Другое дело, что автор не всегда правильно выделяет главные и второстепенные причины, но это уже отдельный вопрос.

Какие же требования предъявляет Полибий к тем, кто пишет историю? Самое главное — следовать истине (I, 14, 6; II, 5, 2; XII, 12, 2; XVI, 20, 3; XXXVIII, 6, 8 и др.), что было сформулировано еще Фукидидом (I, 20, 3). Платоновская идея о «божественной лжи» 10 ему совершенно чужда, для него правда и польза — синонимы 1. Это и не удивительно, ведь Платон считал, что ложь полезна в качестве лекарства, употребляемого правителями-философами по отношению к управляемым, а Полибий, как уже упоминалось, писал именно для первой категории, т. е. для государственных мужей. При этом он постоянно указывает на различие между вольным и невольным искажением истины (XII, 7, 6; XVI, 14, 7—8; 20, 8—9; XXIX, 12, 10—12) 2. Историк должен быть объективен, сочетая в споем рассказе похвалу и осуждение (X, 21, 8; XII, 15, 9). Ему не следует, подобно трагическим поэтам, описывать события с помощью драматических приемов, ибо цели у истории и трагедии разные (II, 56; 59). Правда, изложение его должно быть живым и наглядным (XII, 25h, 3—5), но точность в описании событий важнее красоты слога (XVI, 17, 9 — 18, 10). Речи героев не должны уклоняться в сторону от обсуждаемого предмета, а сообщать лишь необходимое (XII, 25i—25k). Историк (прежде всего автор прагматической истории) должен разбираться в военном деле, политике, экономике, причем книжное знание хотя и важно, но само по себе недостаточно — необходимо обладать практическим опытом, необходимо посещать места событий, расспрашивать свидетелей; лучше всего, естественно, быть самому очевидцем описываемого, если позволяют обстоятельства (II, 62, 2; XII, 25g—25h; 27) 3. «История тогда будет хороша, — пишет Полибий, — когда за составление исторических сочинений будут браться государственные деятели и будут работать не мимоходом..., но с твердым убеждением в величайшей настоятельности и важности своего начинания, когда они отдадутся ему со всею душою до конца дней, или же когда люди, принимающиеся за составление истории, считают обязательным подготовить себя жизненным опытом; иначе невежество историков никогда не кончится» (XII, 28а, 3—5). Очевидно, образ «идеального» историка Полибий создавал по собственному образу и подобию, ибо обладал всеми необходимыми данными, им перечисленными.

Зато своих коллег по перу он критикует нещадно и далеко не всегда объективно. Достается Филарху (II, 56—63), Фабию Пиктору (III, 8), Феопомпу (VIII, 11—13), Каллисфену (XII, 17—22) и другим. Но особенно яростно хулит Полибий сицилийского историографа Тимея из Тавромения, чей труд он продолжил при изложении событий в Западном Средиземноморье (I, 5, 1). Тимей плохо знает то, о чем повествует; он пишет лишь на основании письменных источников, не обладая необходимым опытом; он не только ошибается, но и сознательно лжет (обвинение особенно тяжкое) 4; его сочинение не обладает наглядностью; речи у Тимея составлены неумело и достойны разве лишь школяра; он чересчур придирчив к другим историкам, критикуя их за то, в чем и сам грешен, и т.д. Критике Тимея посвящена вся XII книга!

Между тем некомпетентность и лживость сицилийского историка может быть поставлена под сомнение хотя бы тем фактом, что Полибий продолжил его труд — ведь если бы сочинение Тимея было настолько неудачным, то следовало бы не продолжать его, а заново изложить искаженные им события. Вместо этого Полибий заимствует у Тимея немало сведений по истории Западного Средиземноморья 5, а заодно и летосчисление по олимпиадам 6. Он сам признает многосторонние познания сицилийца и его прилежность 7, оговариваясь, что тот несведущ лишь в некоторых предметах (XII, 27а, 3). Почему же тогда последний подвергается столь беспощадной критике? Причины этого очевидны: Тимей — конкурент, чьей славе ахеец явно завидовал (XII, 26d) 8. К тому же Полибия, балканского грека, никак не устраивало, что в центр своего повествования с претензией на универсальную историю тот ставил Сицилия 9. Так что, хотя у Тимея и были серьезные недостатки, Полибий, несомненно, их преувеличил и сам оказался повинен в том, в чем обвинял предшественника — в пристрастности и придирчивости.

Но как работал сам Полибий?

Бесспорно, он подходил к делу самым серьезным образом. Историк хорошо знал историческую литературу — об этом свидетельствует хотя бы его полемика с многочисленными историками. Правда, ахеец упоминал ее преимущественно с полемическими целями и крайне редко прямо признавал, что черпает оттуда факты (см.: III, 56, 2). Не удивительно, что вопрос об источниках «Всеобщей истории» весьма сложен 10. Работал Полибий, помимо исторических трудов, и с материалами римских, родосских, возможно, ахейских архивов 11, о чем свидетельствуют цитируемые им тексты договоров между Римом и Карфагеном (III, 22, 4—13; 24, 3—13; 25, 2—8), Филиппом Македонским и Ганнибалом (VII, 9), Римом и этолийцами (XXI, 32, 2—15), антиселевкидской коалицией во главе с Римом и Антиохом III (XXI, 45), постановление сената об Александре и Лаодике (XXXIII, 18, 12—13) и др. Не раз беседовал историк и с очевидцами событий — нумидийским царем Массиниссой, галатской царицей Хиомарой, друзьями Персея Македонского, людьми, знавшими Ганнибала и др. (II, 48, 12; IX, 25, 3—4; XXI, 38, 7; XXIX, 8, 10; XXXIV, 10, 6—7). Во время своих многочисленных поездок Полибий бывал на местах описываемых событий — в Италии, Испании, Африке, Галлии, в т. ч. Альпах (III, 48, 2; 59, 7; X, 11, 4), предполагалось, что он посетил берега Геллеспонта и даже Экбатаны (Западный Иран), но оснований для таких выводов (ср.: V, 44; X, 27; XVI, 29) недостаточно 1. Как уже говорилось, он сам был свидетелем многих описанных им событий — Третьей Македонской, Третьей Пунической, Нумантинской войн, внутриполитических перипетий в Греции и Риме в 170—140-х гг.

Все это позволило собрать Полибию богатейший материал, в одних случаях уникальный, а в других более подробный и достоверный, чем у иных авторов. При этом он тщательно анализировал его, сравнивал различные версии, уточнял локализацию, хронологию, ход событий, не говоря уже о причинно-следственных связях. Хотя, как говорилось выше, Полибий не всегда прав в своих спорах с другими историками, хорошо уже то, что он вообще приводит их версии, тогда как, скажем, Фукидид, чьим последователем во многом он был 2, ограничивается только собственной. В целом Полибию удалось творчески переработать собранный материал и придать своему труду внутреннее единство 3.

Весьма интересен метод изложения Полибия. Прежде всего нужно отметить, что в ряде случаев (в отличие от Фукидида и Ксенофонта) он говорит о себе от первого лица (XXXVII, 3, 2 и далее). Автор даже специально объясняет, почему это делает (XXXVII, 4) — очевидно, это было шагом нестандартным. Не исключено, что историк везде писал о себе в первом лице, а в других случаях на третье его заменили эксцерпторы 4.

Стиль Полибия суховат, что признает и он сам (IX, 1, 2), однако цель автора не развлечь читателя, а дать наставление государственным мужам. Некоторые его рассуждения трудно назвать иначе как занудством (III, 47—48; V, 98, 1—10; 31—33; IX, 14—15; XV, 34—36). Между тем и ему не чужды драматические приемы, причем он передает напряжение момента с помощью скромных выразительных средств, но одно это уже усиливает эффект. Таково описание штурма Сард, когда воины с замиранием сердца следят, как их товарищи забираются на крутую скалу (VII, 17) 5. Высочайшего накала достигает изложение в рассказе о пленении и гибели Ахея (VIII, 19—23). Рассказ достигает кульминации, когда схваченного Ахея приводят к Антиоху: «Когда Камбил с товарищами вошли в палатку и посадили на землю скованного Ахея, Антиох оцепенел от изумления и долго хранил молчание; наконец, тронутый видом страдальца, заплакал. Произошло это, так мне, по крайней мере, кажется, оттого, что Антиох постиг всю неотвратимость и неисповедимость ударов судьбы» (VIII, 22, 9—10). Кратко, но впечатляюще описано зрелище после битвы при Ладе (XVI, 8, 8—10). Не лишен Полибий и чувства юмора. Пример тому — история с Мойрагеном, которого уже раздели и приготовились пытать, как вдруг допрашивавшего его Никострата позвали по какому-то делу. «Мойраген очутился в странном положении, не поддающемся описанию: несколько палачей стояло уже с поднятыми бичами, другие у ног его раскладывали орудия пытки, но по удалении Никострата они стояли в недоумении, поглядывая друг на друга и ожидая, не вернется ли Никострат. Но время проходило, мало-помалу палачи один за другим удалялись, и Мойраген остался один» (XV, 28, 1—4). Таким образом, Полибий соблюл одно из выдвигавшихся им требований — о наглядности изложения. Другое дело, что художественные красоты не были для него самоцелью и главным средством воздействия на читателя.

Стремится Полибий и к объективности, нередко руководствуясь принципом «Платон друг, но истина дороже». Так, он не скрывает отсутствия военных талантов у почитаемого им Арата (IV, 8, 5—6), пишет, что Арат кое-что утаивал в своих мемуарах (II, 47, 11), рассказывает о его двуличной политике по отношению к Македонии, ахейцам и Коринфу (IV, 47—50) 6. Очень осторожно оценивает Полибий характер Ганнибала. Хотя историк и осведомлен о многих неблаговидных поступках карфагенского полководца, он воздерживается от строгих суждений, ибо на поведение Ганнибала «сильно влияли и часто направляли его не только внушения друзей, но еще больше обстоятельства» (IX, 22—26). Отрицательно относясь к Филиппу V Македонскому, Полибий все же хвалит его за проявленные настойчивость и величие души (XVI, 28, 3—9).

Но во многих случаях историк не смог преодолеть пристрастности в изложении событий. Так, он патологически ненавидит этолийцев, врагов Ахейского союза, приписывая им все мыслимые и немыслимые пороки и преступления. Как выразился К. фон Фриц, «этолийцы на протяжении почти всего труда Полибия являют собою образец варварства и политического злобства» 1. Конечно, этолийцы давали серьезные поводы для обвинений в свой адрес, однако и критика Полибия далеко не всегда справедлива. Он, например, уверяет, будто этолийцы начали Союзническую войну исключительно из страсти к грабежам и разбоям, а в качестве предлога использовали намерение мессенцев перейти на сторону Македонии и Ахейской лиги (IV, 3, 1—2; 5, 8). Между тем, это был не предлог, а одна из важнейших причин конфликта — перед лицом мощного македонско-ахейского альянса отпадение Мессены (а также Элиды) представляло для Этолии серьезную угрозу 2.

В другом месте Полибий пишет о замыслах этолийцев вступить в союз с Македонией и Спартой против ахейцев, что послужило причиной Клеоменовой войны (II, 45—46). Тем самым он и обвиняет этолийцев в недобрых замыслах, и оправдывает Арата, который, не в силах совладать с Клеоменом, обратился за помощью к Македонии и пожертвовал ради этого независимостью Ахейского союза. Однако упомянутые планы этолийцев, как показывает анализ обстановки, не имели места быть 3, а потому Полибий может подпасть под обвинение в сознательной лжи, которое предъявлял Тимею (см. выше). Что же до Арата, то он, получив помощь от македонян против Спарты, отдал им Акрокоринф — ключ к Пелопоннесу, что ставило Ахайю под контроль Македонии. Полибий писал, что можно считать предателем того, кто впускает врага в родной город ради собственной выгоды и отдает родину под чужую, более сильную власть (XVIII, 15, 1—3). Это определение вполне приложимо к Арату, который сдал Антигону Досону Акрокоринф и тем поставил ахейцев под контроль Македонии 4, но Полибий от этого вывода воздерживается.

Критикуя этолийцев за набеги и разбои, он в то же время спокойно оправдывает расправу ахейцев с Мантинеей, перешедшей на сторону Клеомена (II, 57—58). Хотя это сделала группировка, захватившая власть в ходе внутренней распри, наказано было все население 5 — большинство жителей продали в рабство, а некоторых казнили или отправили в цепях в Македонию. Сам город был переименован в Антигонию в честь македонского царя Антигона Досона, захватившего ее совместно с ахейцами (Плутарх, Арат, 45). Ненавистные Полибию этолийцы подобных расправ не учиняли.

Историк хвалит римлян за то, что они почти не устраивают засад, предпочитая открытый бой (XIII, 3, 7). Но уже в следующей книге он без стеснения описывает, как его любимый герой, Сципион Старший, отправил вместе с послами шпионов, которые разведали расположение вражеского лагеря. Затем переговоры были прерваны, а вражеский лагерь сожжен в результате ночной атаки. Из многих славных подвигов, совершенных Сципионом, этот, как мне кажется, был самым блестящим и поразительным», — заключает Полибий, словно не замечая противоречия с прежним пассажем о честности римлян на войне (XIV, 2—5) 6. Как тут не согласиться с К. Циглером: «Прославляя своих друзей, как ахейцев, так и римлян, прежде всего Сципионов, он (Полибий) часто, без сомнения, перебирал через край» 7.

Тем не менее переоценивать эти и другие случаи не стоит, и в целом, бесспорно, ахейский историк сравнительно объективен, а его пристрастность касается не столько самих фактов, сколько оценок, с которыми можно и не соглашаться.

Особый вопрос — государственно-политические воззрения Полибия. Когда он говорит о противоборстве держав, для него «почему?» означало «с помощью какой конституции?», ибо, по его мнению, именно государственное устройство обусловливает успехи неудачи (см.: VI, 1, 9—10) 8. «Римляне благодаря особенным свойствам своих учреждений и мудрости своих решений не только одолели карфагенян,...но немного спустя стали обладателями всей обитаемой земли» (III, 118, 9). Поэтому несколькими предложениями ниже Полибий приступает к рассмотрению римского государственного устройства и формулированию собственных государственно-политических воззрений, чему посвящена вся шестая книга.

Развивая идеи Платона и Аристотеля, историк указывает, что существует шесть форм государственного устройства — три правильные, монархия, аристократия и демократия, и три извращенные, тирания, олигархия и охлократия. Они рождаются, развиваются и, придя в упадок, последовательно сменяют друг друга (VI, 3—9) 9, образуя единый конституционный цикл, anakyklosis (термин, введенный в политическую теорию Полибием) 10.

Таким образом, каждый из шести видов государственного устройства неустойчив. Выход — в сочетании лучших качеств разных политических систем, т.н. «смешанная конституция» (mikte). Мысль эта была общим местом политических концепций эпохи эллинизма 1. Однако Полибий впервые высказал мысль, что образцом «смешанной конституции» является римская. Нелегко решить, аристократией, монархией или демократией является Рим (VI, 11, 11). Аристократический элемент представлен в нем сенатом, монархический — консулами, демократический — народным собранием (VI, 11—17). Причем они не противостоят друг другу, а обнаруживают единодушие, а если одна из властей захочет возвыситься над другими, то те смогут умерить ее притязания (VI, 18). Это обеспечивает государству равновесие и устойчивость (VI, 19, 6—7) 2.

Конечно, эта схема, как и теория anakyklosis’a, бесспорно, упрощает положение дел. Рим был аристократическим государством, и в одном месте Полибий оговаривается, что решающую роль в принятии решений играет в Риме сенат (VI, 51, 6), однако не делает отсюда вывода о преобладании аристократического элемента. «Доктрина смешанной конституции с ее миражом разделения властей и почти автоматической системой сдержек и противовесов заслоняет от него в высшей степени продуманную структуру политической жизни, которая в то время обеспечивала господство знати (nobiles)» 3. Страсть к изящным теоретическим построениям помешала признать Полибию очевидный факт, поскольку он разрушил бы симметрию его схемы. Обращает на себя также внимание, что Полибий описывает государственное устройство Рима времен битвы при Каннах (VI, 11, 1—2), а оно ко времени Полибия, естественно, претерпело изменения. Однако в главном ахейский историк прав — сочетание аристократического, монархического и демократического начал в римской конституции присутствовало, хотя доля их не была равной.

Стабильность римской системы, по мнению историка, обеспечивает также богобоязненность римлян — Полибий в богов не верил, но считал религию удобным средством поддержания власти над толпой, примером чему и был Рим (VI, 56, 6—9; X, 2, 10—12; 4, 5—8; 11, 7; 14, 2). Строго говоря, перевес сената в принятии решений также был плюсом в глазах Полибия, именно в этом качестве он и упоминает его в сравнении с Карфагеном, где положение якобы было иным (VI, 51, 6). Еще один важный фактор — умение заимствовать от соседей все лучшее (VI, 25, 11).

Преимущество римской политической системы Полибий видит не только в ее внутренней стабильности, но и в том, что она вкупе с эффективной военной организацией обеспечила ему господство над всем обитаемым миром (VI, 50, 4).

Опасностью для любого государственного устройства Полибий считает преступление меры (классическая теза эллинских мудрецов), в результате которой государство может скатиться к худшей из политических систем — охлократии, власти толпы (VI, 57, 5—9). Власть над покоренными удерживается теми же средствами, что и приобретается (X, 36, 5—6), прежде всего доблестью и умеренностью 4, в Риме же налицо начавшийся упадок нравов (XXXII, 11, 3—7). Впрочем, для Полибия очевидно, что и Римское государство не вечно, указывая, что будет рассматривать его «возрастание, наивысшее развитие, равно как и предстоящий ему переход в состояние обратное» (VI, 9, 12). И он не ошибся.

Что касается философских взглядов Полибия, то им присущ эклектизм или, если выразиться мягче, синтез различных философских воззрений 5. Он испытал на себе влияние идей Платона, Аристотеля, стоиков. Важнейшими Полибий считал этические вопросы (XII, 26с, 4), которым уделил немало места в своем труде. Остановимся на важнейшем из них — проблеме нравственности в политике. С одной стороны, Полибий соглашался с тем, что подчинение слабых сильными норма 6 — ее сформулировал еще Фукидид (I, 76, 2; V, 105, 2) 7. Но в то же время историк выступает против отождествления власти «с грубой силой, как то делают другие политические теоретики, гордящиеся своим реалистическим подходом. Напротив, он не раз делает акцент на том, что политика грубой силы плоха даже с точки зрения силовой политики» 8. Наглядный пример — варварство Филиппа V, который во время Союзнической войны не только разорял земли этолийцев, что было в порядке вещей, но и разрушал храмы и статуи богов в отместку за аналогичные действия противника. Однако Полибий считает, что нельзя уподобляться врагу в таких вещах, и Филипп скорее добился бы дружбы с этолийцами великодушием, нежели подобной жестокостью (V, 11—12).

Историк вкладывает в уста этолийца Фения тезис о том, что надлежит «или побеждать в борьбе, или покоряться сильнейшему» (XVIII, 4, 3; то же см.: Плутарх. Марий, 31). Сходным образом выражается и ахеец Аристен (XXIV, 14, 4). Но характерно, что в первом случае так говорит представитель ненавистных историку этолийцев, а во втором выступает с возражениями кумир Полибия Филопемен (XXIV, 15). Возражения эти тем более примечательны, что речь идет о подчинении Риму, которое Полибий в целом оправдывал. Филопемен говорит, что прекрасно понимает — рано или поздно Эллада полностью попадет под власть римлян. Но к чему торопить это время? К чему поощрять наклонности сильного к угнетению слабого? Надо выполнять лишь те требования римлян, которые предусмотрены договором, коль последние известны своей верностью соглашениям. «Если они станут предъявлять нам какие-либо незаконные требования, то напоминанием о наших правах мы сдержим их раздражение и хоть немного смягчим горечь их властных повелений» (XXIV, 15, 3). Правда, придерживаясь такой политики во время Третьей Македонской войны, Полибий попал в изгнание, но важна сама мысль об «идеальном» подчинении как постепенном, возможно более мягком переходе под власть сильнейшего.

Отношение к римлянам также было для Полибия серьезной нравственной проблемой. Считая эллинов выше других народов (V, 90, 8), он не раз упоминает об обращении их в рабство римлянами (IX, 39, 3; XXII, 11, 9). В другом месте историк рассказывает, как консул Ацилий Глабрион велел надеть железный ошейник на этолийских послов (XX, 10, 8), чья личность неприкосновенна 1. Некий Агелай в 217 г, сравнивает римлян и карфагенян с надвинувшейся тучей — кто бы из них ни победил, платить придется эллинам. Эллинам и македонянам надо объединиться в борьбе с этой угрозой (V, 104). Ко времени Полибия это могло звучать лишь как антиримский выпад — Карфаген никакой угрозы уже не представлял, да и сам призыв Агелая, по-видимому, возможно, является вымыслом Полибия 2. Историк обличает бессовестный захват римлянами Сардинии, считая ее одной из важнейших причин Ганнибаловой войны (I, 88, 11—12; 10, 1—3; III, 15, 10). Обращает на себя внимание и объективное отношение к злейшему врагу Рима Ганнибалу (см. выше). Его отец Гамилькар Барка, также ярый недруг римлян, признается «величайшим вождем того времени по уму и отваге» (I, 64, 6). Эти и многие другие примеры свидетельствуют о том, что Полибий, хотя и считал римское завоевание величайшим деянием tyche, относился к римлянам весьма неоднозначно. Почему же он все-таки положительно оценивал установление их власти над ойкуменой?

Причин тому несколько. Естественно, в годы молодости он явно не был сторонником римлян. Однако 17 лет, проведенные в Италии, не пропали для него даром, тем более что историк общался далеко не с худшими представителями римского нобилитета. Оказало на него воздействие и «обаяние силы» римлян 3. К тому же не слишком гибкая политика Диея и Критолая в Ахайе не могла не вызвать у него раздражения. Именно этих людей и их сторонников он считал главными виновниками учиненного римлянами в 147—146 гг. погрома. Римское господство стало казаться единственной надежной гарантией от таких эксцессов.

И все же признание римлян не прошло для совести Полибия даром. Пример тому — обсуждение вопроса о справедливости нападения римлян на Карфаген в 149 г. Одни говорили, что Рим уничтожает давнего врага; другие считали, что налицо неспровоцированная агрессия; третьи упрекали римлян за то, что те не сразу предъявили свои требования к карфагенянам, а лишь постепенно, одно другого тяжелее, что напоминает образ действий коварных самодержцев; четвертые, наконец, считали, что раз Карфаген сдался на милость Рима, то он должен был выполнять любые условия, в противном же случае должен понести наказание (XXXVII, 1—2). Аргументация четвертой группы наиболее обстоятельна, и не вызывает сомнений, что именно этой точки зрения держался ахейский историк 4. Между тем иначе как циничной ее не назовешь — не сам ли Полибий прежде говорил о великодушии к побежденному? Цинизм 5 оставался единственной позицией, позволявшей ему оправдывать «подвиги» римлян. Однако не будем строго судить великого историка. Главное, что он нам поведал о многочисленных событиях той бурной эпохи, дал почувствовать ее дух, а соглашаться или нет с его выводами — дело читателя.

А. В. Короленков,

кандидат исторических наук

ВАСИЛИЮ ГРИГОРЬЕВИЧУ ВАСИЛЬЕВСКОМУ*

Дата добавления: 2015-08-13