Глава 8. Светало. Они шли вдоль извилистой пустой улицы, где были закрыты все окна и ставни

Светало. Они шли вдоль извилистой пустой улицы, где были закрыты все окна и ставни. Слуга Спасителя в белом плаще вел Ильру за руку. И это было неправильно: белые монахи – враги. Им нельзя верить…

На душе пусто. От всех чувств осталась только усталость. Усталость была гирями, привязанными к ногам. Ильра шла только потому, что служитель тащил ее вперед.

И холодно. Дождь продолжал потихоньку оплакивать наполовину сожженный город. Словно и не было двух месяцев непривычной для этих широт жары.

Долго ли продолжался путь, она не знала, думала, что всегда. Ночь сменилась хмурым утром, одни дома сменялись другими… и были серыми, серыми…

Но что ей до того?

Ильра пошевелила рукой, за которую ее бесцеремонно тащил служитель.

– Погоди!.. Я не могу больше.

Белый замер, словно налетел на стенку. Обернулся. Лицо у него было… сказать, что изумленным – ничего не сказать. Но Ильре было все равно.

– Ох! Знал бы Дальгерт!.. – выдохнул аколит – Как вы?

– Дальгерт? – Ильра нахмурилась, пытаясь собраться с мыслями. – Так это он вас просил вывести меня?

– Не злитесь на него, Ильра. Он там остался. Может, уже и не живой…

Ильра не поверила. Не живой, как же. Дальгерт Эстан, эта хитрая лживая бестия…

– Монастырь пал, мы выбрались в последний момент…

– А город?

– Сгорело много домов на южной окраине. Кажется, в центре тоже что-то горело. Но здесь все тихо. Есть шанс выбраться.

Ильра присела у стены ближайшего дома. Идти дальше она не могла.

– Идемте же! – настойчиво попросил белый. – Если нас найдут, то не выживем.

Ильра потерла виски. Бежать? Куда? С белыми монахами? Да нет, она не сможет…

«А этот служитель хочет помочь, но его-то точно убьют, если только увидят одежду… а на мне тоже все белое… тоже убьют… а если снять плащ, то ничего… странно, конечно, в белом платье с коротким рукавом под дождем и по грязи… но ведь пожары были… кто в чем выскакивал…»

– Вы идите, – сказала она. – А я домой пойду. У меня отец волнуется.

– Я обещал, что пригляжу за вами.

– Уже приглядели. А вам оставаться опасно…

– Ильра…

– Да тут если дворами, то до моего дома недалеко. Я сейчас отдохну и пойду. Правда, так будет лучше. Город они взяли. Что им еще? Дойду потихоньку.

– Что я могу для вас сделать?

– Как вас зовут?

– Брат Рузан.

– Не надо ничего… постарайтесь им не попасться…

– И вы постарайтесь. Да хранит вас Спаситель, хоть вы ему и не молитесь…

– Идите, – сказала Ильра твердо. – Пусть лучше ваш Спаситель поможет вам.

Она поднялась. Нужно было, чтобы монашек обязательно увидел – ей помощь не нужна, она справится сама. Или она не от корней Тарна?

Отошла на десяток шагов, обернулась. Брат Рузан стоял в переулке и смотрел ей вслед. Взгляд его отчего-то был очень печальным.

Она махнула ему на прощание и поспешила скрыться из глаз.

За поворотом стянула с плеч монашеский плащ. Задумываться, откуда он у нее вообще взялся, не было никаких сил. Взялся. Такая вот данность. Посмотрела, куда бы засунуть. Приглянулся деревянный ящик, выставленный кем-то на улицу. Скатала, выкинула. Каким бы мокрым он ни был, а все-таки сохранял у тела немного тепла. Теперь стало совсем плохо. Ильра сжалась от холода, но не остановилась.

* * *

Дальгерт очнулся от того, что ему на голову вылили ведро воды.

Голова отозвалась звоном – вчера, когда схарматы уже прорвались в Малый двор, ей основательно досталось. Осталось пожалеть, что досталось не насмерть… и постараться жить дальше.

– Эй, тут один шевелится! – оглушительно крикнули над головой.

И, уже однозначно ему, приказали:

– Давай! Поднимайся, святоша! И без фокусов!

Даль на пробу пошевелил рукой. Правой. Получилось. Сдерживая стон, перекатился на бок, поднялся.

Перед глазами все поплыло. Он чуть снова не упал, едва успел в падении схватиться за того, кто его нашел. Устоял, но получил чувствительный тычок.

– Ты… встань прямо! Давай, вперед двигай, живее.

Вперед – это на Малый двор, на свежий воздух. Свежий воздух, это хорошо. Он словно состоит из капелек стылой воды. Его можно пить…

А небо серое, пасмурное.

В углу у стены лежали кучей тела погибших в ночном бою защитников монастыря. Большинство – ополченцы. Даль с горечью подумал, что монахи в большинстве успели уйти. Кроме самых уж невезучих и тех, кого оставили прикрывать отход… и тех, кто сам захотел остаться. Хотя, он, наверное, был один такой идиот…

У стены жались два мальчика-остиария. Одному лет двенадцать, другому, по виду, и того меньше. Наверное, из тех, что подносили на стены и крыши стрелы.

Дальгерта подвели к ним.

– Стой здесь.

Он послушно встал, но стоило схармату уйти, с тихим стоном опустился на скамью. Итак, монастырь захвачен. Правая армия Схарма взяла город…

Муть в голове медленно вращалась, мешая думать. Хорошо бы только Рузан выполнил обещание. Да нет, он не может не выполнить; значит, Ильра в безопасности, что бы дальше с ней ни случилось. Надо дать этой мысли исчезнуть из памяти, уйти на второй план. Это не самая важная на сегодня мысль. Самая важная – собраться, сосредоточиться и искать выгоду. Что хорошего может быть в том, что ты в плену у схарматов? Ничего… совершенно ничего.

Запрокинул голову, уставился в серую хмарь: так проще, так хотя бы не мутит.

Первым делом надо избавиться от дурноты – она мешает думать. И пить хочется…

С крыши бежала струя дождевой воды.

Он протянул руку, дождался, пока ладонь наполнится, поднес к губам. Вода показалась сладкой. И было ее мало…

Пришлось повторить операцию. Потом еще раз повторить. Пока звон в ушах не притих хоть немного.

Он заставил себя вновь вернуться мыслями к основной задаче: что делать дальше? Что выгодно в этой ситуации? Сначала, что выгодно с точки зрения сбора информации для Горного Убежища…

Вариантов на самом деле два. Или героически умереть, поминая в прощальной молитве Спасителя. Или попытаться выжить… и что? Выбраться? Идти к Убежищу, как собирался раньше?

Что выгодно тебе лично? Это понятно. Выжить. А дальше? Если Ильры нет… и нет никого, кто смог бы быть заложником, чтобы повлиять на тебя… Что толку бежать?

Ладно. Выжить… это простая цель. Как ее добиться? Наверное, будут допрашивать? Что сказать на допросе? Отовраться, попытаться уверить врага, что попал к ним в руки по ошибке? Ну да. И плащ со знаками Спасителя надел с утра случайно… нет, это не пройдет, это даже не вариант, о котором можно думать. Гордо молчать? Нет. Можно придумать лучше…

Ох и сложный это вариант. Вариант за гранью морали. Но он не только оставит тебе шанс. Он даст возможность работать в городе и дальше.

Впрочем, в таком состоянии о своей игре и думать нечего. Нужен отдых. Нужно собраться с мыслями. Даль набрал еще немного воды и плеснул себе в лицо.

Ворота были вынесены и лежали у стен бесформенными фрагментами досок и решеток. В свободное пространство ровным строем вошло несколько схарматов, одетых одинаково – в длинные серые плащи очень простого кроя, с капюшонами на лицах.

Следом появилась группа весело болтающих офицеров. Один отделился от этой группы, все еще посмеиваясь, подошел к лавке, на которой сидел Дальгерт.

– Почему уселся? – спросил он резко. – Ну-ка, встать!

Даль очень осторожно поднялся. Сообщил:

– По голове досталось. Решил присесть, чтобы все здесь не заблевать.

– Когда я говорю – молчать! – нахмурился офицер.

Дальгерт решил его не злить. Не ответил.

– Имя, род, звание?

– Дальгерт Эстан. Легат Церкви Спасителя. Инквизитор.

Остиарии покосились на него с интересом. Они не знали. Офицер тоже на секунду потерял дар речи от неслыханной удачи.

– Инквизитор?

– Да.

Дальгерт вытянул на свет знак Святой Инквизиции Эниарра.

Камушки, изображающие цветы шиповника, заинтересовали офицера куда больше, чем их сакральное значение. Он протянул руку, дернул знак веры к себе. Кожаный шнурок натянулся, но не лопнул. Офицер вынул нож и аккуратно разрезал его. Подвеска перекочевала к новому владельцу.

Он злорадно ухмыльнулся, глядя Дальгерту в лицо. Но тот лишь чуть приподнял бровь – дескать, что дальше.

– Посмотрим, что запоешь в подвалах, – с досадой бросил офицер и оглянулся, кому бы отдать приказ.

Но, кроме серых плащей, здесь уже никого не было.

Офицер, так же презрительно морщась, спросил:

– А это кто?

– Это семинаристы. Сироты, взятые на опеку монастырем.

– Я не сирота! – вскинулся один из парней, и Дальгерт ему мысленно зааплодировал. – Меня забрали силой, чтоб батя монахам не вредил!

– И ты веруешь во Спасителя?

Парень потупился. Потом изрек:

– Спаситель добр, люди злы.

– А если я тебе сейчас скажу: «Сними сутану, иди домой», пойдешь?

Глаза у пацана вспыхнули надеждой:

– А можно?

– Ну, снимай. А если я скажу, что на нее надо помочиться? Станешь?

– Спаситель добр… – нерешительно сказал парень. – Ежели ему угодно меня спасти… проведя через унижение…

Даль прикрыл глаза. Ну что стоило ему соврать? Ведь не отпустит же. Поглумится, поиздевается, а потом, хорошо, если просто посадит под замок…

– Ну, значит, ему угодно. Давай. Снимай свою одежку…

Тот суетливо распустил завязки альбы, скинул ее, принялся скидывать облачение. Наконец остался в одних коротких льняных подштанниках.

– Ну? И чего остановился? Продолжай. Я сказал, надо это обоссать…

У паренька задрожали губы. Но он потянулся руками к шнуровке на поясе. Руки тоже тряслись.

– Не издевался бы над ребенком, – нехотя встрял Дальгерт.

Офицер обернулся, зло сощурился.

– Твое счастье, белый, что у меня настроение хорошее…

– Ты же все равно не собираешься его отпускать.

– Я сказал, отпущу, если сделает.

Дальгерт не стал возражать. Все, больше он ничем помочь не сможет…

Остается надеяться, что этот молодой офицер так же легко ведется на «слабо», как иные простые смертные.

Струя мочи уперлась в одежду. Паренек стоял, отвернувшись от всех. Но было видно, как часто вздрагивают его плечи.

– Вера во Спасителя учит терпению, – чуть слышно сказал Даль.

Когда дело было сделано, офицер распорядился:

– Пошли вон, оба! Увижу еще раз – убью!

Мальчишки убежали.

– Я их отпустил, – зачем-то напомнил офицер Дальгерту. – А ты, руки за спину, и пошел.

– Куда?

– Я покажу. Подвалы у вашего монастыря знатные. Хорошие подвалы, своих инструментов не нужно, все есть…

Дальгерт боялся, что его сразу передадут палачам. Что называется, зря боялся. Его заперли в отдельной крохотной клетушке, в которой, кроме лавки и ведра, ничего не было. Он опустился на лавку и вновь попытался понять, что делать дальше. Как себя вести, что говорить, как говорить…

Отдохнуть ему дали несколько часов. В камеру никто не заходил. Часть этого времени Дальгерт честно проспал, часть – сидел, вслушиваясь в звуки в коридоре за дверью. Там было людно – кто-то ходил, скрипели петли, хлопали створки.

Темнота его не пугала и не давила – он прекрасно помнил, где что в этом каменном мешке.

Когда за ним пришли, Дальгерт, по примеру многих заключенных, мерил шагами камеру. Двое дюжих молодцов с факелами в руках встали у входа, третий распорядился:

– Руки за голову! Выходи!

Дальгерт не заставил себя приглашать два раза. Вышел, огляделся.

Он здесь бывал. В этих подвалах, правда, в последнее время мало кто содержался – горожане прониклись серьезностью намерений монахов и стали намного осторожней применять магию. Хулить Спасителя они и вовсе зареклись.

На памяти Дальгерта костер на Лобной площади пылал лишь четыре раза, но этих четырех ему хватило, чтобы запомнить навсегда каждый шаг и процедуры дознания, и ритуальной передачи преступника светской власти, и самой казни. В подвалах содержались и те, чьи преступления против веры были не так страшны. Некоторым из них позже удавалось выйти на свободу. Безумцами, калеками, нищими, но выходили. Чтобы потом сгинуть в неизвестности.

Дальше по коридору – пыточные камеры. Эти комнаты, вырубленные в цельной скале, куда древней не только самого монастыря, но и города. Во всех трех – неровные бугристые стены, удерживаемые черными от времени и копоти балками и подпорками. Все разделены на две части – палаческую и чистую. В чистую во время дознания приходили служители Церкви Спасителя: сам инквизитор, секретарь, наблюдатели, свидетели.

В палаческой проходил процесс дознания.

Дальгерта втолкнули в ближайшую камеру, провели мимо оградки, за которой уже собралось несколько любопытных.

В палаческой части дожидались своей участи двое монахов. Едва на них глянув, Даль чуть не задохнулся – и резко принял решение. Одним из них был отец Евстатиан. Вороватый ублюдок, один из преподавателей семинарии. Истеричный, самоуверенный садист, сторонник телесных наказаний, которые часто исполнял собственноручно. И при этом один из богатейших членов общины.

Второй… Дальгерт его тоже узнал. Тот священник, что распоряжался госпиталем.

Высокий, прямой, худощавый, с плохо выбритым лицом. Как получилось, что он остался в монастыре? Не успел уйти со всеми? Не захотел уходить? Или… или священники, уходя, бросили раненых?

Монастырского палача не было, вместо него распоряжался собственный палач схарматов.

Против воли ноги стали ватными при виде разложенных на столе инструментов. Даль сжал зубы и подошел к пленным, не дожидаясь напутственного тычка.

– Ну, опробуем здешний арсенал, – громко сказал кто-то из чистой части. – Длинного – на дыбу! Эти пусть смотрят и думают над ответами…

Дальгерта все-таки подтолкнули к железной скамье, устроенной у той стены, что напротив входа. Отсюда подсвеченная факелами дыба просматривалась во всей красе.

Отца Евстатиана к скамье пришлось тащить – ноги ему отказали…

По левую руку генерала Акима сидел старец Демиан. По правую – верный командир передового отряда, получивший ранение, но выживший. Именно его трудами была обеспечена такая быстрая победа.

И небывалая удача! Удалось поймать живыми аж трех важных монастырских чинов. Аким улыбнулся: Даже одного инквизитора, а уж это вовсе из области несбыточных мечтаний!

Генерал окинул взглядом троих святош и сделал выбор. Толстый старик и без пыток во всем признается, чего и не совершал. А молодой, по уверению одного из офицеров, – инквизитор. Его надо поберечь… наверняка много знает и наверняка имеет представление, куда припрятано храмовое убранство и утварь…

Но попугать его тоже нужно. А то стоит, глазами стреляет, словно и не боится ничего…

И Аким приказал поднять на дыбу худого священника, которого отловили в здешнем госпитале. Раненых в госпитале было мало. В дальней части на маленьком столике горела свечка подле нательного Знака Спасителя, а рядом, молитвенно сложив ладони, на коленях стоял этот святоша.

Священнику тем временем связали руки. Протянули в петлю длинную цепь. Он молчал. Только губы беззвучно шевелились – молился, видать.

Аким дал знак поднимать.

Когда руки начали выворачиваться, священник хрипло закричал. Но Аким смотрел не на него, а на тех двоих, что дожидались своей очереди.

Инквизитор сидел очень прямо, не отрывал взгляда от пытаемого, губы его тоже быстро что-то шептали. Толстяк зажмурился и заткнул ладонями уши. Отлично.

Аким встал со скамьи и дал знак ослабить цепь.

– Имя? Чин? – потребовал он ответа.

Священник промолчал.

Пошла потеха, подумал генерал и велел готовить угли.

Священника потянули во второй раз, и он снова закричал. На этот раз крик длился дольше. У инквизитора руки сжались в кулаки, а второй священник вдруг тоже заверещал высоким голосом. А потом неожиданно наклонился вперед и его начало рвать. Видимо, хорошее было у этого святоши воображение. Представил, небось, как его самого на дыбу подвесили. Аким вновь приказал ослабить цепь и повторил вопросы.

И вновь не дождался ответов.

– Поднимай! – велел он палачу.

Тот выполнил приказ, на этот раз – ногой удерживая цепи, которыми были скованы лодыжки священника.

Слабонервного толстяка трясло. Он тяжело дышал. Когда священник на дыбе закричал в третий раз, толстяк внезапно схватился за облачение на груди и начал его неловко тянуть. Лицо его налилось багровой кровью. Не успел Аким ничего решить, как тот захрипел и упал на только что им самим изгаженный пол.

Один из помощников палача подошел посмотреть, что там, и растерянно сообщил:

– Мастер, а этот-то совсем помер!

– Вот те на, – потер переносицу палач. – И приступить к нему не успели, а он копыта отбросил. Слабые людишки…

– Это он со страху, небось, – решил вставить слово помощник палача. – Такое, я слышал, бывает…

– Слышал, – передразнил его палач. – Надо не «слышать», а знать. Знал бы я, что у него сердчишко слабое, по-другому бы работал…

– Уберите! – распорядился Аким. – И продолжайте, чего замерли!

«Хедин, Бог Равновесия, ты знаешь, я никогда ничего не прошу. Что бы ни выпало на мою долю, я справлюсь. Я сам выбрал этот путь и знал, куда по нему можно прийти, и я не прошу ни послаблений, ни уступок. Но сейчас… помоги этому священнику. Дай ему выдержать пытки. Его Бог любит, когда страдают во имя его. Он не станет облегчать боль мученика. Но, пришедший обманом и зовущий за собой еще большим обманом, он все же в доверии у многих честных людей. Я не прошу милости. Только справедливости, хотя ее и не бывает…»

Дальгерт и вправду никогда не молился. Кто от корней Тарна, те знают, что выпрашивать что-то у высших сил недостойно и некрасиво. Словно крошки подбирать с пола после пира у господ. Те же, у кого в душе вера в Силы Равновесия, знают еще крепче: просить Богов не нужно. Равновесие вещь хрупкая. Любое воздействие может его нарушить. И уж конечно, Боги это понимают не хуже, чем люди. А уж если Боги вмешиваются в дела людей напрямую, значит, миру грозит нешуточная беда.

Впитав с детства оба эти понимания, Дальгерт не молился. Ему было странно, что слуги Спасителя молятся постоянно, что у них на каждый случай есть свое обращение к Богу… и если священник молится искренне и страстно, то Бог ему отвечает, ниспосылая чудеса и благодати…

Он выучил эти молебны. Он знал чуть не наизусть Священные Свитки и произносил заученные слова, как урок, бездумно и отрешенно.

Священник висел на вывернутых руках. Голова его свесилась, он больше не кричал, только стонал тихонько, как стонет в подворотне побитый пес.

Помощник палача вылил ему в лицо ведро воды, но тот не пришел в себя.

– Снимайте, – сморщился генерал.

Потом перевел взгляд на Дальгерта:

– Ну что, святоша? Готов повторить подвиг? У тебя большие шансы стать святым мучеником.

* * *

– Собрались?

– Жду свое подмастерье. Оно застряло в поисках куртки.

Нерин ухмыльнулся, но комментировать не стал, видел, что Клим уже сам не рад, что выбрал Дамира.

– Невеселый у нас получился праздник. Сначала Мик, теперь вот эвакуация.

– Все не осада.

Клим еще раз посмотрел на часы. Он дал подмастерью на сборы двадцать минут и предупредил, что если он не уложится, то мастер уйдет один. Двадцать минут подходили к концу. Что там было собирать на один дневной выход, он представить себе не мог. Но раз уж сам назначил время, приходилось ждать.

Нерин секунду помолчал, сменил тему:

– Помнишь мальчика, Олега? Поговори с ним.

– Зачем?

Нерин пожал плечами:

– Врач говорит, могут быть проблемы. Хочу знать твое мнение.

– Я не детский психиатр.

– Тебе сложно?

– Его приятеля у него на глазах загрызла огромная дохлая собака. Кто угодно мог свихнуться. Пусть врачи разбираются.

– Жаль. Хороший мальчик.

Клим оглянулся на Чертово Седло. Над перевалом висел туман. День обещал быть прохладным.

Нерин распрощался, ушел. Разговор оставил неприятный осадок. Почему – следовало бы разобраться, но как раз в этот момент явился Дамир. За плечами его возвышался плотно набитый рюкзачок.

Первая мысль была – заставить прямо сейчас перебрать имущество и лишнее выкинуть. Но времени и так много ушло. Да и… пусть-ка потаскает. В следующий раз трижды подумает, что нужно брать с собой, а что – и не стоит. И Клим промолчал.

Было уже далеко за полдень, а они с Лопоухим еще даже не добрались до тоннеля. Казалось, Дамир поставил целью совершить все возможные ошибки на местности, какие только можно. Клим не мешал ему набивать шишки, только единожды предостерег идти по удобной на вид тропе, проложенной в чащобе медведем. Чем черт не шутит – вдруг там-таки берлога?

Лопоухий краснел, сопел, но пер к цели, как танк. Когда взобрались на очередной склон, парень просто упал на большой серо-зеленый валун и закрыл глаза, всем видом показывая: дальше не сдвинется.

Клим констатировал: натертая нога, расшибленное колено (полез через бурелом, надеясь сократить путь), накусы от мошки и комаров по всем открытым частям тела. Это парень приобрел, пока не покинули зону леса. Здесь, в царстве низкорослых березок, комарья было меньше.

Понаблюдал, как секундная стрелка завершила круг, и пошел дальше. Не оглядываясь. Через десяток шагов услышал за спиной нарочито громкое сопение. Вот уж чего, а упрямства у Лопоухого не отнимешь. И с имуществом своим Дамир так и не расстался. Может быть, просто не догадался, а может, опять же упрямство сыграло роль.

Спуск был короткий – разведчик специально так проложил маршрут, чтобы выйти строго над тоннелем.

Это архитектурное сооружение было ровесником города, если не старше. Облупившийся бетон, раскрошенный корнями деревьев, навевал опасения, что если туда войти, то там и останешься. Ощущение это было обманчивым – тоннель за последние лет десять почти не изменился. Дно его по-прежнему было усыпано мелкой щебенкой, поверх которой ржавели две искореженные железные полосы.

Клим оставил Лопоухого за камнями, сам спустился осмотреться. Нет, зря Нерин переживал – никто здесь не ходил, никому до этого места не было дела. Значит, осталось немного. Пройти под горами, убедиться, что нигде не случилось обвала и путь свободен, и вернуться старой тропой на базу.

Что-то все же беспокоило Клима… на уровне ощущений, как будто он делает вовсе не то, что нужно. Но как ни крути, а эвакуация Горного Убежища – задача первоочередная. Врагов поблизости нет, тоннель свободен.

Так в чем же дело?

– Стой, Дамир. Перекур.

Клим действительно вытащил сигарету и прикурил. Дамир в изнеможении плюхнулся на первый подвернувшийся камень. Снял рюкзак, приготовился слушать. Клим иногда позволял себе короткие познавательные лекции на самые разные темы. Слушать его было интересно – мастер умудрялся в любой, даже самой банальной ситуации найти неожиданный поворот.

Но разведчик молчал. Курил и словно прислушивался к чему-то. Пели птицы, в траве что-то стрекотало и жужжало. Это насекомая жизнь еще не сообразила, что теплым дням пришел конец.

– Самая опасная часть пути, это как раз вход в тоннель, – наконец сказал мастер. – Может, в этом дело? А может, надо было поговорить с мальчиком.

– А что случилось?

Ответом Дамиру было неопределенное пожатие плеч.

– Давай-ка потратим полчаса. Поставим сигнальных ме́хов. И я тут над ними еще поколдую…

– Да зачем? Здесь же нет ни хуторов, ни поселков. Схарматы сюда не сунутся.

– Сунутся. Да расслабься, это недолго. Заодно покажешь, как умеешь работать с механоидами. Можешь, кстати, начинать.

Дамир поспешно полез в рюкзак и вытянул оттуда большую холщовую сумку. Запас мастера Слова на все случаи жизни.

Из сумки высыпал на колени горсть деталей, кусочки проволоки, колесики, пружинки.

Потом, поколебавшись, вынул оттуда же толстую учебную тетрадь.

Клим смотрел на суетливые движения подмастерья и пытался разобраться, что его тревожит.

Получалось, что дело вовсе не в защите тоннеля. Хотя, конечно, идея пришла здравая…

* * *

Палач окинул Дальгерта заинтересованным взглядом. Похоже, дыба его уже не привлекала в качестве инструмента.

– Имя? Чин?

Даль быстро ответил, не давая палачу шансов стимулировать его каким-либо из инструментов:

– Дальгерт Эстан, слуга Спасителя, легат Святой Церкви, инквизитор Эниаррского Понтификата. Знак предъявить не могу, забрал кто-то из ваших офицеров.

Аким медленно кивнул.

– Принимал ли ты участие в защите крепости?

– Принимал.

«Теперь главное – не перегнуть палку. Я испуган (кстати, действительно испуган!), но не до смерти. Я очень хочу жить, люблю деньги и власть. И себя тоже очень люблю. Ох и страшно же…»

– Так что вы хотели? Чтобы монастырь сдался без боя? Тут каждому было что терять.

– Тише, ты! – ворчливо возмутился палач. – Разговорчивый больно.

– Господа! Если вы гарантируете мне жизнь, я вам расскажу все, что пожелаете, и о монастыре и о монахах…

– Еще условия ставит, – пробормотал палач.

– Мне не интересно, – хмыкнул Аким.

Он видел этого пленного монашка насквозь: надеется выторговать жизнь, предав своих. Вот сейчас завертится, заюлит, начнет набивать себе цену. Сколько он уже видел таких в своей жизни! Гораздо больше, чем тех, которые, как давешний священник, будут молчать и под пытками, даже если им пообещают жизнь…

Палач деловито подошел, связал руки. Не сзади, как тому священнику, спереди. Это внушало некоторые надежды.

Акима удивило, почему пленник молчит, и он спросил:

– Страшно, монашек?

– Страшно.

– Видимо, недостаточно.

Дальгерта подвели к дыбе, на которой так недавно висел священник из госпиталя. Он подумал – не буду кричать. Что бы ни делали, не буду…

Палач так же деловито приладил цепь. Проверил ее. Крутанул для пробы колесо.

– Ну? Начинай! Рассказывай!

– А смысл, – процедил Даль сквозь зубы. – Так и так умирать…

– Смысл есть… – усмехнулся Аким.

Дальгерт не ответил. Он ждал команды, по которой его вздернут наверх.

Помощник палача опустил в раскаленные угли железную трубу. Даль зажмурился, предчувствуя, что выполнить данное себе обещание не сможет…

…очнулся в камере. Кажется, раскаленной железкой его приложили раза три, не больше. Этого хватило выше головы, и теперь было больно даже шевелиться. Он лежал на полу. Вспомнил только, что до камеры доковылял все-таки сам. И упал сам – когда оказался в полной темноте, промахнулся мимо лавки, ударился.

У него так больше ничего и не спросили. Побили, словно для острастки, прижгли спину – и выдворили. Кости остались целы, суставы – тоже. И хотя болью отзывалось любое движение, это еще была не та боль.

Его щадили – значит, считали, что он может для чего-то сгодиться.

Поверили ли они в его страх и желание спастись любой ценой? Должны были поверить – он и сам искренне верил в это, когда висел, привязанный к дыбе…

Если поверили, что дальше? Попытаются поговорить? Договориться?

Дальгерт решил просто ждать, что будет дальше. Ждать, пытаться выжить, пытаться выбраться… или продолжить работу в городе. Как-то жутко было предположить, что из пяти человек остался только он один. Из четверых, вспомнил он связного. Из четверых.

Отсчитывать время он не мог. Время тянулось и тянулось патокой, густым вязким потоком. Попытки заснуть обернулись неудачей, и Даль встретил своих тюремщиков на ногах. Один из них сладко зевал, из чего Дальгерт заключил, что сейчас раннее утро.

На этот раз его вели наверх, изредка подбадривая тычками в спину. Даль старался, чтобы эти тычки не достигли цели, и это ему до поры удавалось.

Только от последнего уйти не удалось – когда его втолкнули в покои, в которых расположился их главный. Тот самый, что вчера задавал дежурные вопросы.

По дороге Дальгерта облили водой, чтобы не пачкал в помещении, так что ввалился он к командиру схарматов не только грязным, но и мокрым.

Раньше он тут не бывал: главарь устроился в апартаментах приора. Конечно, ничего ценного – ни книг в дорогих окладах, ни золоченых скульптур, ни занавесей – тут не осталось, но и того, что было, хватало, чтобы представить, как это должно было выглядеть…

Даль вытер лицо рукавом сутаны, огляделся. Сегодня здесь были кроме самого главного схармата еще двое – старик в черной хламиде без капюшона и высокий молодой человек в пропыленной куртке. У него была некрасивая редкая бородка, а на тонких губах играла улыбка, которая Дальгерту очень не понравилась. Образ дополняли светло-русые вихры.

– Как провел ночь? – усмехнулся схармат. – Мягко ли спалось?

– Ну, все не на улице.

– Значит, говоришь, ты согласен ответить на некоторые наши вопросы? Почему?

– Я мог бы сказать, что по нашей вере каждая жизнь драгоценна и что Спаситель в милости своей дает мне шанс, но я скажу, что мне просто дорога моя подпаленная шкура. А еще мне не хочется терять то, чего удалось достичь со святыми отцами. Я неплохой специалист и могу предложить свои услуги вам. Какая разница, какой плащ ты носишь, если работа все равно остается одной и той же?

– И на что мне инквизитор?

– Судите сами. Я знаю почти все или очень многое о приоре и высших монастырских чинах. Я знаю в лицо всех священников и диаконов. Кроме того, я знаю городских старейшин и некоторые их тайны. Знаю, где могут находиться ценности, которые священники не успели забрать, убегая из монастыря. Знаю по именам всех мастеров Слова, работавших в городе с официального разрешения монахов… этого достаточно? Кроме того, я сам – мастер Слова. Меня знают в городе – я некоторое время ведал хозяйственными закупками.

– Одна похвальба.

– Вы спросили – я ответил. Можете меня испытать…

– В таком случае… ты упоминал о ценностях, которые якобы здесь припрятаны.

– Понимаю. Могу с ходу указать пару тайников, но про остальные придется подумать.

– А ты подумай, подумай…

– Я знаю, – внезапно сказал молодой человек, пощупывая бородку, – какое испытание ему предложить. Таким способом мы узнаем, говорит ли он правду или измыслил какую-то хитрость, и избавим его от искушения вернуться к своим… заодно и посмотрим, насколько далеко он готов зайти…

– Что за способ? – непритворно оживился Аким.

– Все просто. У нас в подвале еще много монашков сидит, сколько я знаю. Мы же все равно хотели, чтоб народец здешний попугать, устроить казнь на площади? Вот пусть он своих собратьев сам и кончает…

– А что, мне нравится, – усмехнулся командир схарматов.

– Я не палач.

– Ну, выбор у тебя небольшой… или участвуешь в этом представлении, или же сам встаешь с ними в один ряд. После такого тебя священники уж точно обратно не примут. И, сам подумай, тебе никаких искушений, одна только выгода. Поселишься в своей же келье, будешь и дальше там жить. Мастера Слова нам нужны. Но пока вернемся к разговору о монастырском имуществе. Говоришь, знаешь два тайника; покажешь их мне… как тебя?

– Дальгерт Эстан.

– Так покажешь?

– Осмелюсь задать вопрос… как мне к вам обращаться?

– Можешь называть меня генералом. Я – генерал Правой армии Схарма Аким.

Дальгерт осторожно поклонился. Генерал хохотнул:

– Знатно тебя вчера приложили? Так вот, имей в виду. Попытаешься как-то навредить нашему делу… хотя, что ты можешь?.. Так вот. Или попытаешься бежать. Или попросту соврешь – будет намного хуже.

– Я понял, генерал.

Акиму это понравилось, но Дальгерт сказал еще:

– У меня только одна просьба… хочется как-то поменять эти тряпочки на что-то более пристойное.

– Наглый. Мне нравится. Мастер Лек, вы примерно одной комплекции. Поделитесь с нашим новым… союзником… нормальной одеждой. Я так понимаю, своей у него пока нет.

– Я верну, – мрачно сказал Дальгерт. Перспектива стать палачом заставляла ежиться. Не успел стать инквизитором у священников – на тебе полной чашей! Будешь палачом у схарматов.

Тайники действительно не пустовали. Это немного подняло настроение и генералу Акиму, и его приспешникам. Они выкатили из подвала бочонок драгоценного красного вина и полдня праздновали победу.

Дальгерту штаны мастера Лека оказались впору, а вот от куртки он отказался. Он и от рубахи бы отказался, будь его воля: спину нестерпимо жгло.

Даль к празднующим не присоединился: солдаты на него пока еще косились. Но за утро он выяснил, как в подвалах располагаются пленники. Узнал, кто такой мастер Лек, и ужаснулся, поняв, что именно он и есть главный создатель армии мертвецов. Которых, к слову, уцелело не более трех десятков. Зато именно благодаря им армия Схарма потеряла всего около полусотни убитыми и ранеными. И это – за всю кампанию. Больше всего при взятии города погибло горожан – ополченцев и тех, по чьим улицам шли победоносные силы освободителей Схарма.

Даль выведал, сколько вообще схарматов вошло в город. Даже установил, в каких именно кельях расположились командиры победоносной армии…

В общем, все сделал для предварительного отчета. Осталось найти способ добраться до глухих окраин, все это расписать поподробней и отправить сообщение в Убежище.

Но и этот сбор информации не смог отвлечь его от главного ужаса дня – предстоящей вечером казни. Верней, как оговорился генерал Аким, это будет справедливый суд и казнь…

Такой же, наверное, справедливый суд вершили инквизиторы над своими жертвами. В каком-то смысле схарматы были честней белых священников. Они четко знали, кого и за что обрекают на смерть. Инквизиция казнила за случайно оброненное непочтительное слово, за попытку применять колдовство без лицензии, подписанной приором. И никогда ничего не делала собственными руками. О, инквизиция лишь доказывает вину, приговор исполняет светская власть! Ложь и лицемерие.

К вечеру на площадь согнали всех жителей окрестных кварталов. Дождь закончился, но по-прежнему было холодно и ветрено: улица пропахла гарью. В ночь штурма сгорела гостиница «Воронье гнездо». Вся сгорела, дотла.

Крыша и второй этаж провалились внутрь, лишь окна первого этажа глядели на происходящее тоскливо и слепо.

Схарматы не только расчистили место на площади, но и сколотили два помоста. Один – со скамьями, для командования и их приближенных, второй – для тех, кого предстояло осудить. Осудить на смерть. Как же иначе.

Люди толпились вплотную к помостам, и Дальгерт старался не смотреть туда, чтобы случайно не встретиться взглядом с кем-нибудь знакомым.

«Я же не смогу», – думал он.

Впрочем, на лице эта паническая мысль у него не отражалась. Даже руки не тряслись.

Притащили из монастыря кафедру инквизитора и длинную скамью для свидетелей. Видимо, чтобы дополнительно поиздеваться над монахами.

За кафедру встал тот черный старик, который утром был с Акимом. Дальгерта и еще двоих не знакомых ему горожан усадили на скамью… впрочем, так ли уж незнакомых? Оба они были старейшинами кварталов города. Даль затруднился бы сказать, каких именно – городской Совет большой. Но он их обоих помнил. Неужели же они тоже согласились кого-то убить, казнить… только чтобы выжить и сохранить власть и статус?

Ночь Ильра провела в подворотне, недалеко от пожарища. Это было заднее крыльцо пустующего дома – крошечный пятачок сухого пространства, на котором можно устроиться, если только подтянуть к себе колени. Так сидеть даже не очень холодно…

С рассветом отправилась к соседям. Горло душил кашель, она чувствовала, что начинается жар. Но тут уж ничего не поделаешь.

Соседей дома не было. Ставни закрыты, на дверях – замки. Скорей всего, они пытались укрыться в монастыре. Значит, нужно идти до кварталов Тарна, а это через площадь.

Все-таки она добрела. Здесь тоже многие дома были заперты. Но у Тэванов мерцало окошко, и Ильра решилась постучать. Свеча в окне – это древняя традиция. Она означает, что в доме готовы принять любого, кто попал в беду. На далекой родине однажды ночью такое могло случиться с любым.

Открыл дверь незнакомый паренек в длинной, не по размеру рубахе. В руках он держал свечу, и ее свет делал его еще более щуплым.

Кивнул Ильре, как старой знакомой, посторонился.

– Я покажу дорогу.

– Я…

– Идемте!

Она покорно последовала за пареньком.

На верхнем этаже, в комнате с плотно задернутыми шторами собралось человек двадцать: взрослые, детишки, старики. Было душно и наконец-то тепло. Горели свечи.

Люди молчали. Многие дремали, устроившись кто где.

Мальра Тэран составила с большого сундука коробку с игрушками и глазами указала Ильре – садись!

Она кивнула и с облегчением села. Парень, который проводил ее в комнату, принес жестяную кружку, над которой тянулся пар. Ильра поблагодарила его взглядом.

Таковы люди Тарна – всегда приходят на помощь, всегда встречают вместе любую напасть. Главное – дождаться света.

Согретая горячим взваром, она провалилась в тяжелый сон, в котором она снова брела по городу со священником в белой сутане, но на этот раз священником был не брат Рузан, а Дальгерт. Идти с ним ей не хотелось, но он все равно, стиснув зубы, молча, тащил ее куда-то вперед. Солнце садилось, улица не кончалась, и так было, пока она не открыла глаза.

В висках стучала кровь.

В комнате осталось человека три. Слышались тихие голоса, но вслушиваться Ильра не стала. Во сне затекла спина, и распрямиться оказалось великим наслаждением, если бы не скрутивший ее тут же кашель.

Говорившие замолчали. Явилась Мальра, принесла еще кипятка и несколько сухарей: видно, в доме экономили еду. Правильно. Неизвестно, когда откроется лавка. Да и откроется ли? Обжигаясь, Ильра сделала глоток. Что же дальше? Хозяева, конечно, не прогонят.

Пожалуй, ночь, а может, и пару ночей она еще погостит здесь. Но не больше. Или придется стать частью приютившей семьи. Такова традиция, принесенная с Тарна, традиция, возникшая не на пустом месте, а рожденная суровой необходимостью.

Но если она так поступит, не останется никого в мире от ветви Зэран, а это неправильно.

– Мальра, вам помочь?

– Да уж управились. Отдыхайте, Ильра. Ах да. Я приготовила вам одежду. Это тонкое платье теперь годится только на тряпки.

Девушка поняла, что сейчас заплачет. Она не надеялась на такую щедрость: свеча в окне обещает лишь приют и безопасность на ночь.

– Благодарю.

Одежда – длинная шерстяная юбка, рубаха, явно мужская, и вязаный протертый до дыр на локтях свитер – была теплой и сухой. Ильра переоделась, подвернула рукава. Голова из-за простуды работала плохо, но сидеть одна в комнате она не могла. Сказала:

– Мальра, я пойду пока. Порасспрошу соседей, вдруг кто про отца слышал?

– Да все слышали, – ответила хозяйка. – Они ведь как защищались! Улицу перекрыли, положили кучу врагов. Просто кучу… вот те озлились, дом-то и подожгли.

– А люди? Что, убили всех?

– Вот это не знаю. Это соседи рассказывали, я там не была.

– Все же пойду, расспрошу.

Она сразу пошла к дому. Подумала – может, не все здание сгорело? Может, если обойти, посмотреть… хоть какой-то угол, подсобка. Если там найдется хоть какое-то укрытие, следующую ночь она проведет под своей крышей… в последний раз.

Через окна фасада она видела обрушившиеся балки и куски крыши. Но с другой стороны все казалось не так безнадежно: сохранилась даже черная дверь на кухню.

Ильра зашла. Там, внутри, в глубине развалин что-то, наверное, еще тлело, потому что воздух был горячим и сухим. Под ногами густо лежал пепел.

Сощурилась. Стараясь не испачкаться, прошла немного вперед. Но дальше хода не было. Крыша рухнула вся, целиком. Рухнул и весь второй этаж. Видны только черные обгорелые балки да свинцовое небо меж них.

Вот и все. И нет у тебя больше дома. Ничего больше нет…

Она вышла на улицу. Расспрашивать людей о ночной осаде гостиницы было страшней всего – ну как скажут, что Добряк Виль погиб? И что тогда?

Но никто ничего толком не знал.

Старый приятель Виля позвал Ильру пообедать. Он участвовал в этой заварухе и клялся, что когда здание загорелось, Виль был еще жив. Они даже вынесли из огня какие-то вещи. Но потом пришли солдаты, и стало ясно, что бой будет проигран. Все, кто защищал баррикаду и гостиницу, отступили, как было оговорено, по разным улицам. С тех пор он никого из друзей не видел. Зато видел развалины и искренне Ильре сочувствует. И если ей некуда пойти, он может приютить ее у себя.

В тесной комнате было не прибрано. Кровать здесь была только одна, она же заменяла хозяину стул: приятель Виля жил бобылем.

Когда вышла на улицу, начинался вечер. Людей стало больше, открылась хлебная лавочка. На площади спешно достраивали помосты. Подле них уже стояли люди.

Значит, будет казнь. Надо уйти отсюда побыстрей… или остаться? Вдруг там, среди заключенных, и ее отец? Хотя бы попрощаться…

Потом оказалось, что площадь покинуть у нее и не вышло бы. Завоеватели не теряли время, обходили дома, силком выгоняя людей на улицу. Ровно так, как в самом начале вела себя Инквизиция. Люди по привычке выходили.

Ильра не стала толкаться в толпе. Она боялась казней. Осталась стоять чуть в стороне, за спинами любопытных. Сунула руки под мышки, сжалась, пытаясь унять озноб.

Кружилась голова, то и дело накатывал кашель. И даже опереться не на что. И не присесть. Лица людей, фигуры, все расплывалось. Но взгляд почему-то все время возвращался к помостам.

Вот появились те, кто будет вершить казнь… и те, кто будет на нее смотреть с высоких, привилегированных мест. Вот если бы вся эта толпа сейчас взяла в руки камни… да если бы начала кидать в них…

Ильра даже зажмурилась, представляя, как бы было славно…

Но никто, конечно, камней кидать не стал. А потом она даже подумала, что есть в мире справедливость. На помост вывели троих монахов. Их белые одежды были изодраны, испачканы землей и кровью. Выглядели они жалко. Особенно первый, который без посторонней помощи не мог стоять. Ильра пригляделась и поняла, что знает еще одного человека на этом помосте. Вон он. На отдельной лавочке подле кафедры инквизитора…

Зря переживал брат Рузан. Такие подлецы и предатели, как Дальгерт Эстан, выкручиваются из любой ситуации.

Она подула в замерзшие кулаки. Толпа подалась вперед, к помостам, увлекая ее за собой, и она побрела. Сопротивляться не было сил. Хотелось тихонько лечь и умереть…

Первым был монах, которого вчера вздергивали на дыбу. Старик в черном балахоне занудно зачитал короткое обвинение. Вынес приговор.

– Казнь через расстрел. Приговор будет приведен в исполнение немедленно инквизитором Эстаном.

Дальгерт на негнущихся ногах подошел к кафедре. Поднял взгляд на жертву.

Показалось? Или этот полуживой священник ему едва заметно кивнул?

Не показалось. Смотрит из-под редкой челки и шевелит разбитыми губами. Хочет что-то сказать? Попросить?

– По нашему обряду… – хрипло сказал Дальгерт, – могу я… подойти…

– Никогда еще не приходилось убивать, а? Инквизитор?

– Казнь еретиков осуществлялась светской властью, – ответил он.

– И что? К каждому будешь подходить? Он плюнет тебе в рожу – и будет прав.

– Не знаю.

– Ладно. Пойдем.

Священник был немолод. Ночь, проведенная в монастырских застенках, еще добавила ему возраста. Будто перед Дальгертом глубокий старик.

Руки с вывернутыми суставами висели плетью вдоль тела. Но стоял священник сам. Его лишь чуть поддерживал молодой схармат, и был от этого явно не в восторге.

А вот глаза монаха смотрели остро и внимательно.

Даль не знал, что сказать. Зря он вообще сюда пошел. Чтобы время потянуть? Смешно.

– Знак Спасителя… возьми. Передай…

Дальгерт протянул руку, вытянул на свет висящий на шее священника массивный деревянный символ. Не было на нем ни единого камушка, ни кусочка ценного металла. Поэтому схарматы на него и не позарились.

– Кому?

– Тому святому отцу… лысому… который терпеть не может своих учеников… передай, что луна ушла… серая…

– Как его зовут?

– Передай, я раскаиваюсь.

«Кому? Кому передать? Какому святому отцу? – Мысли Дальгерта метались, а руки меж тем очень осторожно сняли с шеи священника знак и поднесли к губам. – То я делаю? Нет? Хедин, что дальше?»

– Я передам.

– Главное теперь – не промахнись.

Последнее он сказал твердо. И с какой-то такой интонацией, что Дальгерт без слов вернулся к кафедре. Взял арбалет. Не промахнись…

Дальгерт не видел, как сорвалась толстая арбалетная стрела, но слышал, как выдохнула толпа. Он знал, что не промахнется.

Не промахнулся и во второй раз, и в третий.

– Ну, вот и все, – довольно сказал старик. – Теперь дай поупражняться другим…

– Я вижу еще одного священника, – очень тихо сказал он. – Убежал, поменял сутану на одежду горожанина. Зовут брат Евхарт. Вон он стоит, в первом ряду. Единственный, кто положил руки на помост.

– Ты его ненавидишь?

– Да. Согласитесь, это очень маленькая просьба…

Евхарт почему-то в тот момент стал средоточием всех зол.

Старик незаметно подозвал распорядителя, шепнул ему что-то.

– А ты садись, садись пока. Тебя позовут.

Даль, ничего не видя перед глазами, сел. Уж лучше бы сегодня казнили его самого…

Руку кололо. Он опустил взгляд: святой знак. Стрела, перечеркнутая крест-накрест. Как он сказал? Передай тому святому отцу, который ненавидит своих учеников… Не Евстатиану же. Евстатиан не лысый. И уже умер…

Он говорил, как будто хотел скрыть от старика и второго схармата имя священника. Зачем скрывать?

Вопросы всплывали и так же медленно ложились на дно. Дальгерт даже не пробовал искать на них ответ. Словно это был уже не он, а какой-то совершенно другой человек. Священник из госпиталя, Даль не знал его имени и теперь уже не узнает, все время вставал перед глазами. Что означает – луна ушла? Почему он раскаивается? В чем?

Когда замертво упал третий священник, Ильра поняла, что стоит, закрыв лицо ладонями, и все равно смотрит. Ни отвернуться, ни убежать, как в дурном сне. Всего минуту назад она еще надеялась… почему-то надеялась, что в этом человеке осталось хоть что-то от прежнего Даля. Того, который пришел в «Воронье гнездо» чуть больше двух лет назад. Веселый, нищий, открытый. А может, он уже тогда умел предавать? Так же спокойно и деловито, как сейчас предавал слуг Спасителя?

Она смотрела, как уверенно, медленно Даль подошел к черному старику, обменялся с ним несколькими словами, положил оружие. Сел.

Неужели он не понимает, что только что сделал? И ради чего? Неужели только ради того, чтобы спасти свою никчемную продажную шкуру?

Виски ломило, не было ответа на вопросы. Одно желание – перестать видеть… и слышать… забыть. Оставить в памяти только того, прежнего…

Вот поднялся со скамьи еще один человек. Тоже взял арбалет. Вывели троих арестованных. Эти вели себя иначе, чем монахи. Пытались вырываться, корчиться, охрана их удерживала с трудом. Одного такого буйного они даже приковали к стене цепями, чтобы не мешал целиться непривычному горожанину…

Толпа замерла в ожидании.

И в этот момент тишины она очень ясно услышала тихий оклик:

– Ильра! Ильра Зэран! – позвал кто-то рядом изумленно и радостно.

Обернулась. Неподалеку от нее стоял человек, которого она не видела уже лет пять или шесть. Человек, когда-то в одночасье пропавший из города. И вот вернувшийся в тот самый момент, когда ей уже казалось – в мире остались только одни чужие, незнакомые люди.

– Лек! – прошептала она, мгновенно забыв о том, что творилось на помосте. – Лек…

Он сделал шаг навстречу. Улыбнулся неловко и сразу покраснел. Как в юности, покрылся пунцовыми пятнами.

Он протолкался к ней, положил руки на плечи. Она пошатнулась – если бы не толпа, давно бы, наверное, упала. Лек поддержал, неловко обнял.

Она улыбалась сквозь слезы, чувствуя невероятное облегчение. Наконец рядом снова есть кто-то, с кем можно поговорить, кто не обидится на ее нечаянную прямоту, кто помнит ее еще ребенком…

В те времена Лек жил по соседству. Это он когда-то первый угадал в ней талант мастера Слова и научил, что сделать, чтобы ее игрушки двигались.

Лек был намного старше, лет на пять. Но почему-то сверстники его недолюбливали. Ильра не понимала причин этой жестокости и часто его жалела.

Когда ей исполнилось пятнадцать, он пытался ухаживать за ней, но как-то неловко и отстраненно, словно по обязанности. Все больше пропадал в сарае, который гордо именовался мастерской.

А отец говорил: «Ох, дочка, поосторожней ты с этим парнем, что-то с ним не так».

«Не так» было много чего. Но Лек притаскивал откуда-то книги, и показывал ей разные хитрости мастерства. С ним не было скучно.

– Ильра! Живая! Я, как увидел, что гостиницу сожгли, не надеялся уже…

Она молчала, позволяя уводить себя из толпы.

Там, за спиной, кто-то кричал с помоста:

– Прошу вас… нет! Пусть стреляет монах! Пусть стреляет монах!

Там гудела толпа, и что-то выкрикивал распорядитель.

У Ильры кружилась голова, ей было уже не важно, куда и с кем она идет. Лишь бы отсюда. Лек вел ее сквозь толпу и настойчиво говорил что-то. Но разобрать удавалось лишь немногие слова.

– Ну… мы потом поговорим, ладно? Знаешь, что? Пойдем сейчас ко мне? Отдохнешь. Расскажешь, как жила. Ну? Соглашайся? Или…

Лек помрачнел, остановился. Заглянул в ее глаза:

– Ильра… у тебя семья, муж?

– Нет.

– Тогда пойдем. Пойдем-пойдем. У меня и вино есть…

Он снова повлек девушку в сторону от помоста, от ужаса и смерти. Вопросов больше не было. Сил – тоже. Усталость и болезнь сделали свое дело – Ильра не глядела по сторонам. Она и ноги-то переставляла с трудом…

В миг тишины, в то мгновение, когда вся площадь замерла не то в ужасе, не то в предвкушении новой смерти, Дальгерт услышал оклик где-то совсем близко:

– Ильра! Ильра Зэран!

Он не должен был этого услышать. Слишком коротким было мгновение, слишком много людей собралось.

Тихий оклик был как пощечина. Знакомое имя резануло. Ильра? Здесь? Откуда, как?

Он невольно вскинул взгляд и увидел. Вот же она. Вот она отвернулась, тоже ища взглядом того, кто ее окликнул. Вот увидела. Вот двинулся к ней тот, кто ее позвал…

Живая. Не потерявшая себя, не погибшая во время битвы, не ушедшая со священниками…

А потом Даль узнал его. Человека, позвавшего Ильру.

Ее обнимал и вот сейчас собирался увести с площади не кто иной, как мастер Лек. Тот, кто создает армию мертвецов. Тот, кто придумал для Даля столь страшный способ доказать чистоту своих намерений.

Это тебе за монахов, холодно сказал рассудительный внутренний голос.

Дальгерт перевел взгляд на край помоста, где совсем недавно лежали ладони брата Евхарта.

Никого там уже не было. Почувствовал что-то и скрылся.

Казнь, по ощущениям Дальгерта, длилась бесконечно. Приговоренных было девятеро, по три на каждого палача, но оба городских старейшины стреляли из рук вон плохо.

– Прошу вас! Пусть стреляет монах! Я не хочу так…

Приговоренный каким-то образом вырвался из рук стражников и кинулся почему-то не к краю помоста, а в ноги черному старику:

– Не надо! Пусть монах! Пусть сразу!..

Демиан лишь поморщился, жестом приказав вернуть жертву на место.

Один из старейшин умудрился выпустить в приговоренного десять болтов. Шесть из них даже попали, но раны не были смертельными, и жертва несколько минут еще корчилась от боли, пригвожденная к деревянной стенке, пока последний выстрел все же не оборвал мучения.

Даль только повторял про себя благодарение всем богам, живым и мертвым, что среди этих девятерых не было тех, кого он хорошо знал.

Но даже все самое страшное однажды заканчивается. Он обнаружил себя идущим в окружении схарматов к монастырю. Один из них даже хлопнул его по плечу – дескать, молодец, справился.

Генерал Аким встретил Дальгерта у входа в монашеский корпус.

– Хорошо стреляешь, – похвалил он.

Дальгерт нейтрально кивнул. Ни говорить, ни тем паче обсуждать последние события он ни с кем не хотел. Хотел пойти куда-нибудь и тихо удавиться.

Генерал сморщился.

– Пойди вниз, возьми вина. Скажи, я разрешил. Сегодня ты мне больше не нужен. А завтра с утра приходи. Обсудим кое-что…

Даль снова кивнул.

Вина… может, и стоит. Какая теперь разница?

Ильра выжила, сказал он себе. Ильра с этим… схарматским колдуном. Почему так вышло? Она же не знает, какой он…

Ты, что ли, лучше?

Нет, но это не причина опускать руки. Надо увести ее отсюда, здесь она пропадет.

И это все, что нужно сделать? Точно уверен?

Есть еще люди. Те, кого по каким-то причинам не казнили сегодня, но их могут казнить, как только схарматам понадобится освободить подвалы. А схарматы здесь надолго.

Почему надолго? Зачем им этот город, что они тут забыли? Тюрьму Схарма? Место заточения мага далеко отсюда. Они об этом наверняка знают.

«Может, они как-то узнали про Узел? Могли узнать. Тогда они и вправду здесь задержатся. Да что я… если даже изначально они про Узел и не знали, то рано или поздно все равно узнают. Они весьма рьяно взялись расспрашивать пленников».

Даль потряс головой и понял, что стоит возле своей монастырской кельи, тупо разглядывая доски.

Откуда пришел, туда и вернулся. Он толкнул дверь, только радуясь, что никто из захватчиков не позарился на его аскетическое жилье.

Сел за стол, положил перед собой руки. Стал их разглядывать, словно чужие. Потом спохватился, запер входную дверь, задернул штору. Сразу стало темно.

Чиркнул спичкой, зажег свечу. Хорошо, что никогда не ленится менять их в подсвечнике…

Обыденное это движение вызвало истерический смешок – за стенами мир успел перевернуться кверху тормашками, а здесь все как было, когда он уходил. Словно время остановилось.

Стоило перестать бегать, перед глазами снова оказался тот священник. «А теперь – не промахнись!»

Дальгерт снял священный символ и вгляделся в него. «У них что, чем выше ранг, тем крупней колода на шее? Судя по этой штуке, ты какую-то важную шишку грохнул. Выкинешь теперь?» – «Надо уважать последнюю просьбу умершего. Если встречу того священника, то передам. Да ничего, карман не тянет». – «А у тебя карман-то есть?» – «Пусть на шее пока болтается. Потом найду куда пристроить».

Действительно, массивная на вид штука, но то ли полая внутри, то ли из какого-то особого, легкого дерева. На себе он подвеску почти не ощущал…

Дальгерт другим, внимательным взглядом осмотрел знак. Может, за последней волей погибшего крылось не столько сентиментальное чувство, сколько желание кому-то что-то отдать? «Я раскаиваюсь… луна ушла». Для кого-то эти слова не пустой звук.

Что может быть в таком вот тайничке? Драгоценности? Прощальный привет? Что туда вообще может убраться?

Даль покрутил деревяшку так и эдак, хмыкнул, заметив тонюсенькую щель.

Чтобы обнаружить, в какую сторону и как хитро нужно сдвинуть крышку, понадобилось с четверть часа.

В тайничке лежал плотно свернутый листок папиросной бумаги, исписанный торопливой, но твердой рукой.

Даль развернул лист. Пробежал первые строчки. Затем вернулся к имени адресата. Руки внезапно крупно задрожали, и понадобилось несколько секунд, чтобы справиться с собой.

Письмо начиналось так: «Клим, я вычислил твоего парня. Надеюсь, он переживет осаду и сможет выбраться из города. Попробую с ним передать это письмо…»

Дата добавления: 2015-08-13