Феодализм и «вирус» капитализма

Хотелось бы обратить внимание на один принципиальный момент, связанный с эволюцией феодализма в Европе. Почему-то принято считать, что по мере смены форм эксплуатации феодалом его крепостных происхо­дило ослабление этой эксплуатации. Мол, переход от барщины к натураль­ному оброку, а от него к денежному следует рассматривать как социальный «прогресс». Во многих наших учебниках пишется примерно так: «прогрес­сивная» Европа, осознавая неэффективность феодального способа произ­водства и испытывая муки совести по поводу рабского положения кре­постного, стала добровольно отказываться от такого способа производства и чуть ли не планомерно строить «светлое капиталистическое будущее», основываясь на принципах «свободы, равенства и братства». А буржуаз­ные политические революции лишь венчали те прогрессивные измене­ния, которые постепенно и мирно происходили в «экономическом базисе». Чтобы еще больше оттенить «прогрессивный» характер этих «мирных» и «гуманных» изменений в западноевропейском обществе, читателю непре­менно напомнят о крепостном праве в России, которое просуществовало аж до 1861 года!

Однако в реальной жизни был не совсем так или даже совсем не так. Об­ратим внимание на работу Ф. Энгельса «Заметки о Германии»^[341], в которой он писал о том, что в XVI-XVII вв. Западная Европа пережила «второе издание крепостничества». Причем «второе издание», по признанию Энгельса, было более жестким и жестоким, чем первое. Писал Энгельс об этом как о некоем парадоксе: ведь впереди маячили перспективы более «эффективного», а ста­ло быть, и более «прогрессивного» устройства жизни на капиталистических началах. А тут вдруг «включаются» все средства закабаления крепостных, с них начинают драть не две, а семь шкур. А парадокса никакого не было. Вокруг феодала начинали развиваться товарно-денежные отношения, по­являлись новые соблазны и новые потребности. Причем материальные по­требности не только в дорогих товарах (в основном заморских), но также в роскошных замках и дворцах, изысканных произведениях искусства. Появи­лись также «нематериальные» потребности». Речь идет не о потребностях культурного или духовного характера, требующих внутренних усилий и внутренней работы человека. Это «нематериальные» потребности, требую­щие больших денег. Они - прообраз «виртуальных» активов современного капитализма, спрос на которые в десятки и сотни раз превышает спрос на физические товары. Об этих новых «потребностях» феодалов мы читаем: «... среди предметов обмена главную долю составляют вообще не продукты тру­да, а людские услуги, силы, качества и привилегии (звания). В XV-XVI вв. невиданных размеров достигает наемное холопство, проституция, торговля чинами, регалиями и доходными местами. Растет продажность людей и при­быльное использование их слабостей и пороков»^[342].

Для новых соблазнов и потребностей требовалось все больше и боль­ше денег. Феодалов охватила «жажда денег». Но в отличие от будущих капиталистов, которые воспринимали деньги прежде всего как капитал, т.е. «самовозрастающую стоимость» (определение Маркса), феодалы от­носились к деньгам как к всеобщему средству платежа и обмена. Если капиталисты добывали деньги, пуская их в оборот и получая прирост в виде ссудного процента, торговой или промышленной прибыли, то феода­лы продолжали использовать свой старый, проверенный способ - эксплуа­тацию своих крепостных.

Феодалы полученные от крестьян деньги не инвестировали, а трати­ли. Был, правда, такой тип феодалов, которые не тратили, а накапливали. Образ такого феодала создан А. С. Пушкиным в «Скупом рыцаре». Но это было не накопление капитала, а накопительство денег. Накопитель денег не пускал их в «дело», а просто откладывал гедонистическое потребление на более отдаленный момент времени и чаще всего умирал на своих сунду­ках с золотом. Наиболее яркий образ такого «накопителя-гедониста» дан в Евангелии от Луки в притче о богаче^[343]. В этой притче говорится об одном бо­гатом человеке, который собрал большой урожай, построил новые житницы и сложил в них весь свой хлеб и все свое добро. Он собирался устроить себе в будущем большой «праздник»: «И скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись». Напомним, что затем «Бог сказал ему (богачу. - В. К.): безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» Кончается прит­ча следующей моралью: «Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет». Заметим, что накопительством добра в «житни­цах» в Средние века занимались люди, которые жили в христианской среде и которые наверняка знали эту притчу. Накопительство было признаком того, что наметился отход от истинной христианской веры (вернее, этот от­ход продолжился; начался он с отпадения Западной церкви от правосла­вия, зарождения католической ереси). В европейском обществе начиналось безумие, о котором предупреждал Бог евангельского богача.

Интенсивность эксплуатации крепостных крестьян росла пропорцио­нально растущим запросам феодала. Нагрузка на крестьян еще больше уси­ливалась в связи с тем, что феодалам деньги нужны были не только для растущих удовольствий, но и для покрытия долгов перед ростовщиками (по­следние любезно предлагали свои «услуги» феодалам). Крепостной не справ­лялся со своими растущими обязательствами перед хозяином (а некоторые из хозяев уже овладели искусством «цеплять» своих крепостных на «долговой крючок»). Крестьянин, даже в тех странах, где объявлялся лично свободным, оказывался в долговой кабале - сам вместе со всей своей семьей.

Вот что пишет о периоде позднего феодализма, в том числе о возрож­дении ранних форм крепостничества в Европе, отечественный философ Э. Ю. Соловьев: «Повсеместно расцветает ростовщичество. Им занимаются теперь не только евреи, как в Средние века, но и представители всех этносов и сословий. Основная установка ростовщичества - безжалостная эксплуа­тация чужой нужды - проникает в самые различные формы хозяйствен­ной практики. На свет появляется, например, аграрное ростовщичество. За­хватив общинные земли, крупные феодалы дробят их, а затем продают в рассрочку ими же ограбленным крестьянам. При этом назначаются такие ежегодные платежи, что большинство держателей наделов попадают в веч­ную кабалу. Крестьянин, даже если он еще признается лично свободным, закрепощается через свое бездоходное хозяйство и вместе с потомством си­дит в нем, как в долговой яме. Утверждение коммерциализированного зем­леделия, основанного на кабальных отношениях, - самый внушительный результат развития рыночной экономики в Западной Европе XV-XVI вв. В ряде стран (в Германии, Дании, Венгрии, Польше) дело доходит до воз­рождения крепостнических порядков, исчезнувших в VIII-IX в. Вместо свободы распоряжения своими силами и продуктами, которое рынок, го­воря гегелевским языком, предполагает "по самому своему понятию", по­всеместно наблюдается рост насилия и подвластности, обогащения господ и крайнего обеднения зависимых низов»^[344].

Мы согласны с тем, что в эпоху позднего феодализма ростовщичеством занимались «не только евреи, как в Средние века, но и представители всех этносов и сословий». Отметим лишь, что «представители всех этносов и со­словий» (прежде всего феодалы) свою ростовщическую деятельность не афи­шировали, занимались этим тайно. Часто в качестве посредников и подстав­ных фигур использовали тех же ростовщиков-евреев^[345].

Обозначенные выше этапы развития феодализма - лишь внешние про­явления более глубоких изменений в обществе того времени. Главное, что в недрах феодального общества постепенно создавались условия для замеще­ния духовной власти церкви властью денег. По мере ослабления духовного авторитета и духовной власти церкви (а в Европе это - Католическая цер­ковь) происходило все большее оживление и распространение «вируса» ка­питализма («жажды денег»), а это, в свою очередь, приводило к усилению закрепощения крестьян и все большей их эксплуатации.

В заключение хотелось бы еще раз вернуться к оценке роли бурного раз­вития товарно-денежных отношений в недрах феодального общества. В этой связи обратимся к работе К. Маркса «Очерк критики политической экономии» (1857-1858)^[346]. В ней автор вспоминает Древний мир (в том числе Древний Рим) и отмечает, что на древние общества обрушивалось множество серьезных ис­пытаний: захватнические войны, внутренние междоусобицы, политические перевороты. С большинством из этих бедствий государственные деятели и народы справлялись. Но был одно испытание, с которым Древний мир спра­виться не смог, - испытание товарно-денежными отношениями. Эти отно­шения «разъедали античный мир подобно кислоте». Однако деньги, товары и торговля существовали еще на этапе становления античного общества. Маркс сам приводит множество подтверждающих это примеров из истории ранне­го античного мира, в частности, в своей работе «К критике политической экономии» (1859). Маркс не рассмотрел за товарно-денежными отношениями позднего античного общества «вирус» капитализма. Позднее Маркс в «Капи­тале» (1867) писал, что феодальное общество точно так же оказалось перед испытанием товарно-денежных отношений. Но это был все тот же «вирус» капитализма, а товарно-денежные отношения были его внешней, маскиро­вочной формой. Общественный организм западноевропейской христианской цивилизации, смертельно зараженный «вирусом» капитализма, двигался к своему концу. А его место занял общественный организм западной (капи­талистической) цивилизации. Сначала умерла древнеримская цивилизация, затем умерла средневековая европейская цивилизация. Не умерли лишь «ви­русы» капитализма, глубоко гнездившиеся в сердцах людей, не умерло и со­путствующее им во внешнем, материальном мире рабство.

Дата добавления: 2015-08-09