Духовные основы грядущего капиталистического рабства Нового времени

В среде феодалов имело место накопление денег, а не капитала. Даже если феодалы прибегали к эксплуатации, основанной на использовании кре­дита и долга, это не делало их капиталистами. Ссудный процент в любой форме (денежной, натуральной или в виде отработок) шел на личное потре­бление феодала, не превращаясь в капитал. Однако это еще не означает, что в феодальном обществе не было капитала и капитализма. И капитал, и ка­питализм были - как они были и в римском рабовладельческом обществе. В Древнем Риме, как мы неоднократно подчеркивали, капитал существовал не в товарной или производительной формах, а в денежной; капитализм был не торговым или промышленным, а ростовщическим. Там «профессиональ­ным» ростовщичеством занимались люди из сословия «всадников».

В позднем Средневековье также были «профессиональные» ростовщи­ки. Они, в отличие от феодалов, «зарабатывали» деньги не для того, чтобы потреблять, а для того, чтобы вновь пускать деньги в оборот. Это были уже «настоящие» капиталисты. Все они были почти исключительно евреями, на которых не распространялись христианские запреты на занятие этим небо­гоугодным делом и которые прочно захватили эту «экологическую нишу» средневекового бизнеса. Известный социолог, историк и экономист Вер- нер Зомбарт в начале XX века опубликовал работу «Евреи и хозяйственная жизнь»^[347]. В ней он доказывает, что именно иудаизм заложил фундамент со­временного капитализма, и при этом дает положительную оценку этой роли иудаизма в формировании самих основ капитализма. Он приводит многочис­ленные примеры того, как евреи занимались ростовщичеством и торговлей еще в недрах средневекового европейского общества и создавали условия для первоначального накопления капитала (о первоначальном накоплении капи­тала мы поговорим особо несколько ниже). Отчасти Вернер Зомбарт прав в оценке роли евреев в становлении капитализма. Но лишь отчасти. Он сам показывает, что многие иудеи, бежавшие с континента на Британские остро­ва, крестились там и стали ярыми пуританами (разновидность протестантов, отличающихся особым аскетизмом и фанатизмом). А ведь никто их силой не заставлял креститься: в Англии, в отличие от Испании и некоторых других континентальных стран, инквизиции не было^[348].

Параллельное исследование причин возникновения в Европе капитализ­ма осуществил другой ученый - Макс Вебер. Также в начале XX века он опу­бликовал работу, которая хорошо известна по сей день и называется «Про­тестантская этика и дух капитализма»². Вебер не отрицает роли иудаизма в становлении капитализма, отмечая сильное материалистическое начало в позднем иудаизме, основанном на Талмуде. Однако главную роль в становле­нии капитализма он отводит тем изменениям, которые произошли в христи­анстве. Речь идет о Реформации, которая привела к появлению «обновленного христианства» в виде протестантизма. А протестантизм (особенно в такой его модификации, как кальвинизм) снял существовавшие раньше в европей­ском обществе «табу» на занятия ростовщичеством. Более того, не только снял «табу», но и всячески поощрял деятельность по созданию и накоплению капитала. «Профессиональным» ростовщичеством могли теперь заняться не только иудеи, но также «продвинутые христиане». Причем не только ростов­щичеством, но и другими формами капиталистического бизнеса - торгового, мануфактурного, сельскохозяйственного.

М. Вебер, так же как и В. Зомбарт, позитивно оценивает переход обще­ства к капитализму и отмечает особые «заслуги» в этом переходе такой разновидности протестантизма, как кальвинизм. В контексте данной про­блемы М. Вебер ставит кальвинизм даже выше иудаизма. Первый, по его мнению, нацеливает человека на бесконечное накопление капитала; вто­рой - поощряет всяческое богатство, но богатство остается средством, не превращаясь в самоцель. Вот как резюмирует эти рассуждения М. Ве- бера о различиях иудаизма и кальвинизма наш отечественный философ Ю. Бородай: «.даже принцип наживы в иудаизме не столь универсален, как в кальвинизме: во-первых, он не распространяется на отношения между "своими", и, главное, нажива здесь сохраняет "традиционалистский" харак­тер, то есть нацелена на потребление и потому не превращается в столь пожирающую как в кальвинизме страсть. В отличие от иудейской уста­новки, где капитал лишь средство непосредственного наслаждения или го­сподства, то есть вернейшее средство максимального благоустройства свое­го земного материального бытия, для протестанта, подлинного господина нового строя, накопление капитала становится самоцелью»^[349]. Мы бы сдела­ли одно уточнение к рассуждениям М. Вебера и Ю. Бородая: действительно, для иудаизма накопление капитала является средством. Но тут надо раз­личать ранний (ветхозаветный) и поздний (талмудический) иудаизм. Для раннего иудаизма накопление капитала было в большей степени средством «непосредственного наслаждения», а для позднего иудаизма - средством «господства». Переориентация религиозного сознания иудеев на мировое господство, как отмечают историки религии, произошла еще две с полови­ной тысячи лет назад, в те времена, когда они были уведены в вавилонское рабство и там соприкоснулись с древними учениями гностиков и манихе- ев (с их положениями об «избранности» и «предопределенности»). Доку­ментально эта переориентация была закреплена в Талмуде, написанном в первых веках нашей эры (после разрушения Иерусалима, когда иудеи уже находились в изгнании) и стоящем в современном иудаизме выше Торы (Пятикнижия Моисеева)^[350].

А почему у протестантов, особенно у кальвинистов, накопление богат­ства, капитала становится самоцелью? Особо это бросается в глаза в ранних протестантах. Ведь они стремились к богатству, становились богатыми, но при этом вели и продолжали вести аскетический образ жизни. Некоторые исследователи пытаются дать чисто «материалистическое» объяснение этому феномену: мол, аскетизм первым капиталистам был нужен для того, чтобы «экономить» и быстрее накапливать капитал. Но почему-то, даже об­ладая миллионами, первые протестанты продолжали держать себя в «чер­ном теле». Вот и К. Маркс в «Капитале» пишет: «Капиталист грабит свою собственную плоть»^[351], - а внятно объяснить, почему капиталист это делает, не может. Не может потому, что смотрит на историю становления капита­лизма глазами материалиста. А первыми капиталистами двигал не «эконо­мический интерес» (как полагал К. Маркс), а религиозное чувство. Дело в том, что центральным догматом кальвинизма был догмат о том, что все че­ловечество делится на «избранных» и «прочих». Это очень похоже на цен­тральный догмат иудаизма о делении человечества на «евреев» (они же - «избранные») и «всех остальных». Евреем нельзя стать в результате тех или иных заслуг в земной жизни, евреем рождаются. И тут уже ничего нельзя изменить. То же самое мы видим в кальвинизме: «избранным» нельзя стать в земной жизни. «Избранность» предопределена «свыше», «избранным» че­ловек уже рождается. Но никаких внешних признаков «избранности» ни на теле человека, ни в его умственных или духовных способностях обна­ружить нельзя. Этот признак «избранности» лежит вне самого человека и заключается в принадлежащем ему богатстве. Религиозный адепт кальви­низма всю свою сознательную жизнь мучается одним лишь вопросом: «Я "избранный" или нет?» И мучает он не только душу, но и свое тело. Каль­винист живет на пределе своих физических и психических сил, добывая и приумножая свое богатство, пытаясь через это богатство доказать себе и окружающим, что он - «избранный». Фанатическая страсть накопления капитала — на самом деле не «материальная», а «духовная», религиозная страсть. Она отодвигает на задний план все другие страсти, в том числе страсть к материальным, чувственным удовольствиям.

Это сегодня наличие капитала является «билетом», который дает че­ловеку право на вход в «земной рай», а цифра, определяющая величину этого капитала, указывает на то, в каком «сегменте» этого «земного рая» может находиться предъявитель «билета». Несколько веков назад все было несколько иначе: наличие капитала рассматривалось в качестве «билета», дающего право на вход в «небесный рай», а величина капитала определяла, в каком «сегменте» или «ярусе» «небесного рая» окажется предъявитель «билета». По мнению некоторых авторов, в современной капиталистиче­ской деятельности религиозная мотивация человека сохраняется в полной мере. Чаще всего она является неосознанной, сохраняется в виде програм­мы, записанной в подсознании человека.

Кальвинизм не имел ничего общего с истинным христианством - религи­ей любви к человеку, дающей возможность любому человеку стать «избран­ным» (в смысле спасения и получения после смерти «жизни вечной»). Каль­винистский фанатик, который получает через свое богатство подтверждение своей «богоизбранности» и «исключительности», одновременно утверждает­ся в том, что он обладает правом господствовать над другими людьми. Они ему нужны прежде всего для того, чтобы и дальше увеличивать богатство. Другие люди, не получившие «знак» «избранности» в виде богатства, - люди «второго сорта», которых его протестантский бог предопределил быть ра­бами «избранного» (здесь кальвинизм очень похож на иудаизм с его презри­тельным отношением к тем, кто не принадлежит к «избранному» племени).

Если не принимать во внимание этого «протестантского расизма», трудно понять, откуда бралась такая хладнокровная жестокость, которую проявляли первые носители «духа капитализма» в эпоху первоначального накопления капитала. В Европе эта жестокость проявлялась по отношению к мелким землевладельцам, которых сначала лишали земли, а затем уби­вали или заставляли работать как рабов. В Америке белые протестантские колонисты проявляли эту жестокость по отношению к индейцам, которых поголовно уничтожали «как зверей» (кстати, колонисты-католики, кото­рые осваивали Южную Америку, такой жестокости не допускали). В Аф­рике протестантские купцы (вместе с купцами-иудеями) проявляли эту жестокость по отношению к местным жителям, которых захватывали или покупали в рабство.

Впрочем, жестокостью отличались и католики. Но у католиков физиче­ское насилие удивительным образом сочеталось с «христианской заботой о душе» захватываемых в рабство аборигенов. Португальские монархи вместе с Папой Римским требовали, чтобы захватываемые рабы обязательно были крещены. По этому поводу был издан даже специальный королевский эдикт 1519 года. Если речь шла о невольниках, которых отлавливали в Африке, то они должны были быть крещены обязательно до погрузки на корабли, ко­торые отправлялись к берегам Америки. Это требование было обусловлено тем, что многие рабы в пути умирали: в этом проявлялась трогательная «за­бота о душах» невольников. Позднее другие католические страны также при­няли аналогичные законы. Так, французский король Людовик XIII издал в 1648 году акт об обязательном крещении рабов.

О жесткостях в эпоху так называемого «первоначального накопления ка­питала» мы поговорим подробнее ниже.

В социальном поведении протестантов просматривается генетический код иудаизма, в котором, как известно, присутствует четкое деление всех людей на «своих» и всех остальных, причем остальные - не просто «чужие», они даже не люди, а просто живые существа, имеющие внешность человека. В Ветхом Завете мы встречаем много мест, где проводится четкое деление на «своих» и «чужих». В контексте рассматриваемых нами экономических проблем весьма значимым является следующая установка иудаизма: «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост; иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост» (Втор. 23:19-20). Евреи почти две тысячи лет находились в рассеянии, т.е. среди «чужих». Поэтому приведенная выше установка из Второзакония последовательно реализовывалась (и продолжает реализовы- ваться) через практику ростовщической эксплуатации носителями иудаист- ской идеологии всех «чужих».

Принцип «свой-чужой» получил развитие в протестантизме, который навязывал и продолжает навязывать в обществе идеологию и психологию крайнего индивидуализма. В иудаизме имеет место этнический индиви­дуализм (этнос, племя, народ остается единым целым, не делимым на ча­сти); в протестантизме - персональный индивидуализм. В экономической науке Запада моделью и эталоном такого индивидуализма является Homo economicus - человек экономический. Он представляет собой крайнюю сте­пень индивидуализма, когда к «своим» человек относит только самого себя (ego), а все остальные - «чужие».

Примечательны наблюдения, сделанные В. Зомбартом в его книге «Буржуа». В ней он совершенно справедливо обращает внимание на то, что наиболее последовательными и энергичными носителями «духа ка­питализма» были иноземцы, или пришельцы. Они не имели никаких кровно-родовых связей с местным населением и не были обременены та­кими предрассудками, как «родина», «отечество», «исторические корни» и т.п. Для пришельцев (эмигрантов, колонистов) местные все поголовно было «чужаками», к которым можно (и нужно) относиться жестоко - как к скотам или зверям. Так же хищнически можно относиться к окружаю­щей природе, культуре местного народа и его истории. Зомбарт выделяет две основные категории таких беспощадных пришельцев - евреев, которые были перманентными переселенцами по всему миру, и европейских пере­селенцев в Новом Свете.

Эти установки протестантизма подхватила народившаяся на свет евро­пейская философия (вероятно, она появилась для того, чтобы выполнять «со­циальные заказы» тех, кто был заинтересован в строительстве капитализма). Смысл ряда «догматов» европейской философии очень прост: «война всех против всех» как объективный, «естественный» закон общества. Затем на­родившаяся на свет европейская экономическая (естественно, также для вы­полнения «социальных заказов») теория «облагородила» формулировку это­го закона «всеобщего каннибализма» и назвала его «законом конкуренции». Несколько поколений «профессиональных экономистов» последовательно вносили свой вклад в «облагораживание» и обоснование капиталистической конкуренции. Сегодня наши студенты совершенно уверены в том, что капи­талистическая конкуренция - главный «двигатель прогресса».

Сказанное выше о духовно-религиозных корнях современного капита­лизма справедливо в первую очередь в отношении стран, где раньше всего утвердился протестантизм, причем в его наиболее радикальном, кальви­нистском (и/или пуританском) варианте. Это капиталистические страны «первого эшелона»: Англия, Голландия, Швейцария, позднее Североамери­канские Соединенные Штаты.

Приобщение к западной «цивилизации» капиталистических стран «второго эшелона» происходило по несколько иному алгоритму. Там оно начиналось с навязывания элите этих стран «жажды потребления», ко­торая перерастала в страсть безумного потребительства. Капитализм стран «первого эшелона» мог быстро развиваться за счет активного освое­ния внешних рынков. Такое освоение было достаточно агрессивным, на­правленным на поиск и создание спроса на продукцию капиталистических мануфактур и товары таких торговых компаний (прежде всего Ост-Индской английской и Ост-Индской голландской). Освоение новых рынков капиталисты-протестанты начинали с развращения элиты «осваивае­мых» стран как наиболее платежеспособной части общества. Вот как описывает постепенный переход к капитализму стран «второго эшелона» Ю. Бородай: «Движение к западной цивилизованности - грабежу природ­ных ресурсов и предельной интенсификации труда - в отставших странах начинается с совращения господствующего слоя. В среде традиционных власть имущих и выбивающихся "в люди" местных спекулянтов-выскочек начинается вакханалия чрезмерного и безумного потребления: разгорается бешеный аппетит на модные заграничные туалеты, гарнитуры и предме­ты быта - "как в лучших домах Филадельфии", - на новейшие средства изощренного развлечения и разврата и на особенно дорогие товары пре­стижного назначения. При этом по уровню своих претензий на моду, блеск и лоск туземные господа оказываются "святее папы" - своего иноземного благодетеля, предпочитающего умеренный комфорт. В эпоху молодого ан­глийского капитализма эпидемия господствующего расточительства, не­избежно связанного с усилением фискального пресса, затронула даже от­нюдь не отсталые страны континентальной Европы. Достаточно вспомнить безумную вакханалию роскоши в дотла разоренной предреволюционной Франции. Эта роскошь казалась особо ослепительной на фоне пуританской сдержанности английских джентльменов, становившихся промышленно- финансовыми магнатами»^[352].

Среди аристократии Европы растет интерес к философским учени­ям, которые помогают элите забыть о христианских заповедях, запретах и ограничениях. В том числе ограничениях, которые сдерживали «сверхнор­мативное» потребление. Известно, что в античном мире страсть аристо­кратии к удовольствиям нашла свое отражение в философии гедонизма и эпикуреизма. На излете Средних веков происходит ренессанс этих учений. Гедонистические мотивы получают распространение в эпоху Возрождения и затем в этических теориях просветителей. Т. Гоббс, Дж. Локк, П. Гас- сенди, французские материалисты XVIII в. в борьбе против религиозного понимания нравственности часто прибегали к гедонистическому истолко­ванию морали. Наиболее полное выражение принцип гедонизма получил в этической теории утилитаризма, толкующего пользу как наслаждение или отсутствие страдания. Основные представители указанной теории - И. Бентам (1748-1832), Дж. С. Милль (1806-1873)^[353]. Идеи указанных двух авторов были, кстати, в большой моде среди русского дворянства в нача­ле XIX века, и они наверняка сыграли определенную роль в «стимулиро­вании» тяги к роскоши в среде нашей аристократии. Так, у А. С. Пушки­на мы читаем:

Причудницы большого света! Всех прежде вас оставил он; И правда то, что в наши лета Довольно скучен высший тон; Хоть, может быть, иная дама Толкует Сея и Бентама^[354].

Но для того, чтобы потреблять импортную роскошь, «туземные госпо­да» должны добывать деньги. Они начинают резко усиливать пресс экс­плуатации своих крестьян, усиливать фискальный пресс, все активнее об­ращаются к местным и заграничным ростовщикам за кредитами. Все это расшатывало устои традиционного феодального общества, создавало усло­вия для первоначального накопления капитала (обезземеливание крестьян), укрепляло позиции ростовщического капитала.

Приведенный выше алгоритм движения к капитализму стран «второго эшелона» в полной мере объясняет и ход исторического развития Россий­ской империи XVIII-XIX вв. Следует иметь в виду, что «вторая попытка» России перейти к капитализму в самом конце XX века началась с того, что «в среде традиционных власть имущих и выбивающихся "в люди" местных спекулянтов-выскочек» началась «вакханалия чрезмерного и безумного потребления». Мы были свидетелями этой «вакханалии» после прихода к власти М. С. Горбачева в 1985 г. Разрушительная энергия этой «вакхана­лии» оказалась для Советского Союза страшнее разрушительной энергии десятков ядерных бомб. А после развала СССР и образования РФ носители «вакханалии чрезмерного и безумного потребления» получили почти офи­циальное название - «новые русские».

Итак, страсть к прибыли (деньгам) и страсть к потреблению - две сто­роны одной медали, называемой капитализмом. Архитекторы капитализма стремятся к тому, чтобы в каждом члене общества (независимо от того, каков его социальный и имущественный статус) сосуществовали обе страсти. Наш соотечественник Ф. В. Карелин в своей работе «Теологический манифест» (1987 г.) совершенно справедливо подметил: «.капиталистический способ производства экономически нуждается в грехе (алчности предпринимателей и развращенности потребителей)».

Все сказанное нами выше показывает, что капитализм - не только и даже не столько экономическое явление, сколько духовное и религиозное. К сожалению, об этом молчат наши учебники и представители нашей нау­ки. К сожалению, не видим мы до сих пор серьезной духовной оценки ка­питализма и со стороны нашей церковной иерархии и богословской науки. Лишь изредка наши церковные власти вынуждены как-то реагировать на серьезные вызовы капиталистической современности, но реакция эта чаще всего получается вялой и невнятной.

Дата добавления: 2015-08-09