Чернобог

Т осковала Березиня по Ярославу, уж так тосковала! И не чаяла, что кручина придет в ее терем. Всем сердцем привязалась она к Ярославу, и ныне не ведает, как одолеть тоску-печалинку. Кручинного поля не изъездишь. Неделя минула, другая, а на сердце Березини всё тревожней. Брала Святослава и шагала к родителям.

Устинья как могла успокаивала:

- И чего ты в затуге, дочка? Поди, скоро вернется твой супруг. Зря ты в уныние впала. Кручина иссушит в лучину, о добром думай.

Отец же и вовсе на Березиню удивлялся:

- Не узнаю тебя, дочка. Лицо удрученное. Никогда тебя такой не видел. Ярослав твой не войной на булгар пошел, а торговые дела решать. Вернется в полном здравии.

Тревога на какое-то время покидала Березиню, но тут как-то сон ей привиделся.

Шла она по солнечному красному бору и вдруг встречу - Чернобог. Напугалась Березиня, но вспять не побежала. От Чернобога не скроешься. Он - зачин всех несчастий и гибельных случаев. Ужасное божество, облаченное в броню. Лицо его исполнено ярости, в руке держит копье, неизменно готовое к нанесению удара.

Жуткий, опасный бог! Ему доставляли в жертву коней, дабы задобрить, просили миновать стороной со всем его злом. Ему воздвигали капища из черного камня. Сам же истукан был выкован из железа, и говорил он гулким, железным голосом.

Березиня прижалась к древу, а к ней, громыхая железом и сжимая в руке копье, надвигался Чернобог. Жуткий и высоченный. Какое злое лицо! Сейчас он вскинет копье и лишит ее жизни.

Березиня вспомнила заговор от лихого человека и, вскинув перед собой руку, воскликнула:

- Остановись, Чернобог! Ты не принесешь мне зла. Иду я по чистому полю, навстречу мне семь бесов с полудухами. Все черные, все злые, все нелюдимые. Идите вы, духи и полудухи, к лихим людям. Держите их на привязи, чтоб от них я была цела и невредима по пути и дороге, в дому и лесу, в чужих и родных, в земле и на воде, в радостях и беде... Уйди, Чернобог!

Чернобог не метнул копье, но утробный железный голос его прогремел над полями и лугами, над лесами и горами:

- Ты никогда не увидишь Ярослава. Ни-ког-да-а-а!

И затем Чернобог исчез, как его и не было. А Березиня очнулась от кошмарного сна. Сердце ее учащенно билось, пот заливал лицо.

А сон-то вещий, вещий! И вовсе впала в кручину Березиня. Загубят любого мужа в чужедальней сторонушке злые вороги… Нет, нет! О чем это она? Того и в думах нельзя держать. Во здравии прибудет Ярослав, прав тятенька, и надо богам молиться, много молиться.

Молилась со слезами на глазах, но языческие боги слушали и ничего не изрекали. Всё было смутно, туманно.

А, может, в храм сходить? Женщины-христианки особо почитают пресвятую Богородицу. И Ярослав о ней с большим благоговением рассказывал. «Но я же не крещеная, войду в храм как язычница. Осудит меня Богородица».

Миновала еще одна неделя, а от Ярослава ни единой весточки. Истерзалась душой Березиня, да так, что пошла к ведунье Орише, открылась.

Ведунья вздохнула:

- Непростое твое дело, голубушка, коль Чернобог привиделся, ох, непростое. Всяки люди у меня были, помогала. От сглазу дурного, от порчи, от винного запоя... Мало ли всякой напасти? Твоя ж печаль далеко сокрыта.

- Да хоть бы одно проведать: жив ли? Ты уж порадей, бабушка, сведай.

- Тяжело оное сведать, коль Чернобог... К омуту схожу, приходи позаутру.

Пришла, подарков принесла. Ведунья же даров не приняла.

- Не обессудь, голубушка. Не сведала. Уж всяко загадывала, да проку мало. Мутно всё, черно, неведомо. Молись!

Березиня и вовсе закручинилась:

- Худо мне, бабушка. Ни за прялкой, ни за молитвой нет покоя. Истомилась! Ужель и открыть некому?

Ведунья, дряхлая, согбенная, с трясущейся косматой головой, надолго замолчала, и всё смотрела, смотрела на Березиню глубоко запавшими выцветшими глазами.

- Чую, до скончания веку запал тебе в душу сокол твой. И суждено ли тебе его зреть - одним богам известно.

- Уж я ль их не просила, бабушка! Молчат, нет от них знака. Ужель так и жить в неведении? Подскажи, посоветуй!

Березиня пала перед ведуньей на колени.

- Ох уж это бабье сердце горемычное, - протяжно вздохнула ведунья и легкой невесомой рукой огладила волосы Березини. - Так уж и быть, подскажу тебе, голубушка... Есть за тридцать три версты лес дремуч. Осередь лесу - полянка малая. На полянке - кочедыжник, цветок всемогущий. А цветет он единожды в год, на Иванов день, и горит огнем ярым. И ежели кто сей кочедыжник отыщет, тому станут ведомы все тайны, и ждет его счастье неслыханное. Он может повелевать царями и правителями, ведьмами и лешими, русалками и бесами. Он ведает, где прячутся клады, и проникает в сокровищницы. Лишь стоит ему приложить цветок к железным замкам - и всё рассыпается перед ним...

Ведунья рассказывала долго. В избушке сумеречно, потрескивает лучина; пахнет сухими травами и кореньями, развешенными пучками на колках по темным закопченным стенам.

В колдовском сумраке - задумчивый, таинственный голос:

- Но взять сей чудодей-цветок мудрено. Охраняет его адская сила, и лишь человеку неустрашимому дано сорвать сей огненный кочедыжник. С другого же - злой дух сорвет голову. Не всякий дерзнет на оное.

- А я б пошла, пошла, бабушка. Неведение - хуже смерти. Молви, как найти дорогу к кочедыжнику. Не пожалею ни злата, ни серебра.

- Не нужно мне твое злато, голубушка... Помру через три седмицы. О пути же поведаю...

Всё забыто: хоромы, сынок, родители. В затуманенной голове - ведунья, поляна, цветок.

Погожее утро. Лес. Солнце брызжет через лохматые вершины. Лишь бы дойти, добраться, а там - как боги укажут.

Не идет - летит по лесу Березиня. Легкий сарафан синим облачком мелькает среди красных сосен.

Шла час, другой, не чувствуя под собой ног. Выпорхнула на угор и невольно остановилась, ахнула:

- Экое дивное озерцо!

Озерцо тихое, бирюзовое, окаймленное вековыми елями, лежало внизу под угором.

Спустилась, присела на бережок, свесила руку. Вода теплая, ласковая, манящая.

Выкупавшись в озерце, Березиня тронулась дальше. Путь еще немалый. Помогите, боги, к заветному месту не припоздать. Только бы не сбиться. За озерцом, версты через три, должны появиться овражища. За ними - дубовая чаща, срубы скитников-староверов, кои ушли в леса, напугавшись христианских попов Ростовского княжества.

- Спросишь там отшельницу Фетинью. Молвишь: бабка Ориша прислала. Фетинья тебя примет.

Миновала и овражища, и дубовый лес; вплавь одолела речку. Затем долго шла по лесной тропинке, а скитов все нет и нет. Обеспокоилась. Уж не перепутала ли чего бабка Ориша?

Лесное одиночество не страшно: давным-давно привыкла к лесу Березиня.

Вскоре почувствовала, что стала уставать: никак уж верст тридцать отмахала. Ноги отяжелели, будто к ним привязали гири.

Опустилась под сенью березы, раскинула руки и тотчас забылась, погружаясь в сладкую дрему.

«Чуть полежу и встану. Надо скит искать... Там отшельница Фетинья... А вот и пустынь. Какой причудливый терем!.. Тятенька встречу. В одной руке хомут, в другой - уздечка.

«Долгонько ты, дочка. Беги в терем!»

«Зачем, тятенька?»

«Ярослав ждет. Князь Ярослав Владимирович».

Ахнула - и птицей в терем. Сенями, переходами, и всё наверх, наверх. Лесенке нет конца. Но сколь вдруг паутины! Будто сеть рыбачья вяжет по рукам и ногам. И все же бежит, продирается, но тут саженный паучище намертво запеленал тело. Закричала:

«Ярослав! Любый мой! Где ж ты? Помоги!»

Но паук не выпускает, сжимает клещами...

- Очнись, очнись, девонька.

С трудом подняла глаза и в страхе зажмурилась.

- Да очнись же!

Очнулась, испуганно вскрикнула. Пред ней - баба Яга. Косматая, согбенная, с длинным крючковатым носом; подле нее - ступа с помелом.

- Сгинь, сгинь!

Баба Яга тихонько рассмеялась:

- Эк заспалась девонька. Аль что дурное привиделось? Кричала прытко.

Березиня поднялась, ступила из-под солнца по сень дерева. И вовсе не баба Яга. Маленькая седенькая старушка в темном одеянии; в руке плетеный кузовок, набитый пучками трав. Лицо доброе, улыбчивое.

- Уж, не ко мне ли путь торишь, доченька?

- Тебя не ведаю. Иду к отшельнице Фетинье.

- Так то ж ко мне, - вновь улыбнулась старушка. - Сон мне намедни привиделся - гостья будет. Сон-то в руку. Идем, идем, доченька.

Березиня потерянно оглянулась. Не диво ли? Никак отшельницу сами боги послали.

- А где ж скит твой, бабушка? Далече?

- Эва... Да вот же на поляночке. Вот мое обиталище. Заходи, доченька.

- Надо же! Заснула подле самого скита.

Изведав, что гостья пришла от бабки Ориши, отшельница порадовалась.

- Жива еще Ориша. Бывало, приходила ко мне. Кой год не показывается. Мнила, преставилась.

- Неможется ей, едва бродит. Велела поклон передать, да чтоб помолилась богам за упокой через три седмицы.

- Помолюсь, - вздохнула отшельница. Кроткие, усеянные мелкими морщинами глаза ее пристально глянули на Березиню. - Ведаю за чем пришла, доченька. Ну да о том опосля сказ. Допрежь откушай.

Напоила, накормила Березиню и молвила:

- Чую, не грехи пришла замаливать. Иное душу твою гложет.

- Иное, бабушка. Неведение замучило. Жив мой супруг или сгиб в чужедальней сторонушке.

- А что же Ориша? Она-то горазда. Сколь людям, чу, неведенье открыла.

- Всяко гадала бабка Ориша. Не сподобило.

- Так и подумала... На Отай-поляну Ориша послала. Сон-то в руку, - задумчиво высказала отшельница и сняла с колка небольшое деревянное божество.

- То богиня Макошь. Помолись ей и с собой возьми.

Помолилась Березиня.

- Чую, сердце у тебя доброе. На Отай-поляну Ориша худого человека не пошлет.

Отшельница подала Березине посох.

- А теперь в путь, доченька. Посошок-то рябиновый, его черти боятся. Без него - ни-ни!

Чуть отошли от скита, и дорожка оборвалась. Лес стоял сплошной стеной - темный, замшелый, неприступный.

- А куда ж дале, матушка? - недоуменно глянула на отшельницу Березиня.

- Есть тропка заветная, - успокоила Фетинья и, раздвинув мохнатые колючие лапы, нырнула в чащобу.

Сколь пробирались, Березиня не ведала. Тропка была настолько узкой, петлявой и неприметной, что Березиня диву давалась, как это не заплутает в таких дебрях скитница.

Становилось все глуше и сумрачней, а вскоре и вовсе стало темно. Над самой головой вдруг что-то громко и протяжно застонало.

Фетинья присела на поваленное буреломом деревцо.

- Экая напасть. Не повернуть ли вспять?

Голос скитницы показался Березине испуганным. Ужель оробела отшельница, ужель не доведет ее до Отай-поляны?

- Нет, нет, матушка Фетинья. Веди дальше.

- Вот и добро, доченька. Одержима ты. Доведу, - ободряющим ласковым ручейком выплыли из тьмы слова отшельницы.

Березиня села обок; рука старушки легла на ее плечо.

- Одержима, - довольно повторила скитница. - Вот то и славно, славно, доченька. Отай-поляна хилого духом не примет... Передохнем маленько.

- Идти бы надо, матушка Фетинья. Ночь!

- Да ты успокойся, доченька, не тормошись. Пришли мы. Дай-ко руку. Идем.

И десяти саженей не прошли, как лес поредел, раздвинулся, и перед Березиней предстала довольно обширная поляна, высеребренная лунным светом.

- Отай-поляна, - прошептала отшельница и пала на колени, забормотала молитвы.

Березиня же с трепетом оглядела поляну, густо заросшую кочедыжником. Сердце учащенно забилось. Вот и дошла, дошла-таки! Вот он, чудодей-цветок! Но засветится ли, вспыхнет ли жарким огнем?

Скитница поднялась, ступила к Березине и чуть слышно молвила:

- Нельзя мне боле тут. Пойду я, доченька, пойду, - почему-то заспешила отшельница.

- А когда же настанет час полуночный, матушка?

- О том боги укажут... Ну, спаси тебя, Макошь.

Молвила и бесшумно скрылась в чащобе.

Березиня осталась одна, одна среди дикого леса. Какое безмолвие! Застыл воздух, застыли травы, деревья, луна, яркие звезды. Всё спит: птицы, звери, нечистая сила... Но что это? Березиня вздрогнула: неподалеку кто-то гулко, взахлеб захохотал, а затем раздался пронзительный визг, от которого пробежал озноб по всему телу. Захотелось убежать, нырнуть в чащу, спрятаться.

Зашептала в страхе молитву Макоши:

- Пресвятая богиня Макошь, сохрани меня и помилуй. Придай силы, обереги от нечистого духа...

Визг прекратился, но вскоре послышался плач ребенка - тонкий, надрывный; затем поляну потряс отчаянный, душераздирающий крик.

Березиня окаменела, сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

«То - зловещая птица, сыч», - догадалась она, стараясь унять дрожь. Но где тут! Чем ближе полночь, тем всё больше и больше выползает нечистой силы.

Запыхтело, забурчало, забулькало.

«Див болотный проснулся. Пузыри пускает с лежбища... А это кто ж? Ух, как деревья ломает! Поди, леший. Треск, шум. Лыко принялся драть... О, боги, а вот и волчица завыла. Чу, к поляне бежит».

Страхи обрушились со всех сторон, и, казалось, уже не было сил побороть себя, задавить в душе ужасы ночи. Но надо было идти вперед, идти к кочедыжнику, и она, унимая дрожь, тихо направилась в глубь поляны.

Внезапно почудился тихий, едва уловимый звон. Остановилась, прислушалась. Будто ручеек журчит. Вновь пошла вперед. Слышнее, еще слышнее. Почти у самых ног что-то заблестело. Да это и впрямь ручеек; бежит, катится, позванивает серебряным бубенчиком.

А вот и кочедыжник!

«Выбирай, доченька, самый высокий. Он-то и вспыхнет ополночь».

Выбрала, очертила круг рябиновым посошком, молвила заговор и облегченно вздохнула. Теперь набраться сил - и ждать, ждать, не выходя из круга.

«Из круга, доченька, и на вершок не ступи. Зри вовсю на кочедыжник, на почку-родильницу. Она-то на широк-листе явится, махонькая, с ноготок. Допрежь чуть двинется, засим остановится, зашатается и начнет прыгать, как пьяный скоморох. Опосля же защебечет тихонько. И все оное вытворяет адская власть, дабы не допустить чистую душу до цветочка. Крепись, осеняй кочедыжник Макошей, а в самую ополночь, почка с треском разорвется и все покроется огненным цветом так, что очи не могут вынести, жар разливает на версту. И тут уж не зевай, срывай немедля цветок. Но в сей же миг вылетят из ада черти, вылетят и примутся упрашивать, чтоб отдала цветок. А коль не отдашь, начнут пужать, грозить, скрежетать зубами. Прибегут ведьмы и русалки, бесы и лешие, оборотни и злые духи. Вся нечисть к кругу прибьется. Не ведай страха, не оборачивайся, не вступай в разговор. Коль отзовешься на голос, аль переступишь круг - тотчас вырвут у тебя цветок и лишат жизни. Злой дух сорвет с тебя голову и пошлет твою душу в ад на вечные мученья за то, что удумала похитить цветок. Будь тверда, доченька».

Березиня сидела в кругу и неотрывно глядела на листья кочедыжника. Уж пора бы и почке показаться. Где ж она, «махонька, с ноготок»?»

Сидела час, другой. На коленях ее покоилось божество Макоши. Подул ветерок, вначале робкий и тиховейный, но затем всё сильней и порывистей. Заколыхались травы, качнулись ветви елей и сосен. На блеклое небо набежали тучи, упрятали луну и звезды.

Березиню, кочедыжник, Отай-поляну окутало темное покрывало. Стало совсем черно, но страхи исчезли, улетучились. Шум леса убаюкивал, дурманили голову травы. Какой медвяный запах! Будто у отца, на заимке. Тятенька подает соты, улыбается в густую бороду.

«Вкуси, дочка».

Она ж бежит с сотами к Ярославу. Тот - подле терема, в голубой льняной рубахе, ладно облепившей широкую грудь.

«Угощайся, Ярослав».

Ярослав обнимает ее за плечи, целует в уста и вдруг... вдруг исчезает. А вместо него - Чернобог со своим железным, раскатистым голосом:

«Не видать тебе! Не вида-а-ать!..».

«Прочь, прочь!» - кричит Березиня и просыпается.

Утро солнечное, а на душе ее - горечь полынная.

Дата добавления: 2015-08-18