Г л а в а 16

УСЛАДА

Н а третью неделю сердце Ярослава не выдержало, и он надумал: надо хоть на часок вырваться в Белогостицы. Он не может жить без этой очаровательной девушки. Не может! И желание его было настолько острым, что он, не достояв в Крестовой палате заутреню, и не потрапезовав, кликнул в покои меченошу и приказал:

- Седлай коней, Заботка. Поедем в Белогостицы.

- Слушаю, княже. Много ли дружинников брать?

- Одни поедем.

- Но...

- Одни! Доложи о выезде лишь Могуте. Ростов на него оставляю.

Ехали тем же путем, что и накануне: берегом Неро, мимо древнего капища Велеса, а затем лесной дорогой.

За последние три дня, перед Покровом, заметно похолодало. Легкий морозец сковал землю, а минувшей ночью выпал первый снежок, наложив на мирно дремавшие поля белое покрывало. А тут и метель приспела. С темного неба на озеро, болота, реки, город и деревушки посыпал легкий снежок, покрыв мягкими белыми шапками княжеский терем, боярские хоромы, и соломенные крыши избушек ремесленного люда.

Ярослав был одет в бобровую шапку и нарядный полукафтан на дорогом собольем меху. Также тепло снарядился в дорогу и княжеский меченоша Заботка.

Из-под копыт молодых, резвых, красиво облаченных коней летели ошметки снега.

- По первопутку едем, княже. Добрая примета! - весело воскликнул Заботка.

- А на Покров всегда снежок, друже.

- Первая пороша - не санный путь, - деловито высказал меченоша.

Ярослав лишь только хмыкнул. Уж он-то и без Заботки ведал народную примету. Но к разговору его не тянуло. На сердце его было неспокойно: сегодня всё для него должно решиться. Либо Березиня даст обещание выйти за него замуж, либо он никогда больше не станет добиваться этой девушки. И так Ростов полон разговоров. Шило в мешке не утаишь, ныне каждый ведает о тайной любви князя. Кто-то уж очень постарался, чтобы его тайна как можно резвее излилась по всему княжеству. Пора этому положить конец, пора проявить твердость...

Твердость к Березине? Пожалуй, этим ее не возьмешь. Она хоть и простолюдинка, но умеет выказать и свой нрав. Не она ли так решительно отстаивала старую веру? Даже искорки гнева промелькнули в ее прекрасных глазах. Наскоком и непреклонным поступком всё можно испортить. Понадобятся надежные, убедительные слова. Но найдутся ли они при виде Березини?

Еще не подъехав к Белогостицам и не видя села, услышали стук топоров.

«Плотники церковь рубят, - подумал Ярослав. - Молодец новый тиун, спозаранку артель снарядил. И Могута его хвалил. На братчине-то худого мужика не изберут. Не князь, сам народ выкликнул! Надо бы и к другим холопам-тиунам приглядеться».

К храму Ярослав решил не заезжать: пусть плотники под приглядом церковных дел умельца Амвросия ладят храм спокойно. Умелец же, присланный из Киева, оказался даровитым зодчим. Не зря такую дивную церковь в Ростове поставил. Ныне и в других погостах ему храмы поднимать.

Ярослав рысью подъехал к избе Прохора, сошел с коня, кинул поводья Заботке и встал на крыльце. Прислушался. Ни в избе, ни на дворе никого не было слышно, лишь карканье ворон, усевшихся на старой развесистой березе, нарушало всеобщую тишину.

Ярослав глянул на всё понимающего Заботку и толкнул дверь. Она не была закрыта на внутренний деревянный засов. Значит, хозяин куда-то вышел, а хозяйка, никак, снует у печи.

Князь через сенцы вошел в избу; в ней никого нет, и она хорошо была натоплена. От печи пыхало жаром.

Ярослав снял шапку и полукафтан, оставшись в одной просторной алой рубахе, расшитой по подолу и косому вороту серебряными узорами. Сел на лавку.

А Березиня занималась в горенке рукоделием. Она вышивала отцу ворот льняной рубахи, что была по колено длиной. Березиня, как и любая славянка, верила, что рубаха должна не только согревать, но и отгонять силы зла, а душу удерживать в теле. А посему, когда она кроила ворот, то вырезанный лоскут непременно протаскивала внутрь будущего одеяния: движение внутрь обозначало сохранение, накопление жизненных сил, наружу - затрату, потерю. Последнего Березиня всячески старалась избегать, дабы не навлечь на отца беду.

Следовало обезопасить все необходимые отверстия, имевшиеся в готовой одежде: ворот, подол, рукава. Оберегом служила вышивка, содержавшая всевозможные священные изображения.

Славянская рубаха не имела отложных воротников. Разрез ворота Березиня делала прямым - посередине груди, но бывал он и косым, справа или слева. Застегивался ворот на костяную или деревянную пуговицу.

Ворот был особенно «магическим». Ведь именно через него в случае смерти вылетала душа. Желая по возможности этому помешать, ворот обильно и оснащался охранительной вышивкой.[180]

Рукава рубахи были длинные и широкие и у запястья схватывались тесьмой, причем рукава были много длиннее руки, в распущенном виде они доставали земли, а поскольку у древних славян все праздники носили религиозный характер, нарядные одежды одевались не только для красоты - это были одновременно и ритуальные облачения.

Ременный пояс с самой древней поры был одним из важнейших для мужского престижа - женщины не носили их никогда. Взрослый мужчина в любой момент мог стать воином, а именно пояс считался едва ли не главным знаком воинского достоинства.

В Западной Европе полноправного рыцаря называли «опоясанным», пояс входил в рыцарские атрибуты наравне со шпорами. А на Руси бытовало выражение «лишить пояса», что значило лишить воинского звания. Любопытно, что позже его применяли не только к провинившимся воинам, но и к священникам, которых лишали сана.

Мужчины привязывали к поясам множество подручных предметов: ножи в ножнах, кресала, ключи.

Когда хоронили умершего, пояс обычно расстегивался, чтобы не мешать душе окончательно покинуть тело и отправиться в загробное путешествие. Если не сделать этого, мертвый, считалось, не обретал покоя и мог, чего доброго, повадиться вставать по ночам.

Ярослав поднялся с лавки и негромко кашлянул.

- Ты уже вернулась, маменька? - послышался из полуоткрытой двери горенки голос Березини.

И вновь у Ярослава учащенно забилось сердце. Девушка одна, значит, никто, не помешает их разговору.

Ярослав переступил порог горенки и задушевно произнес:

- Счастлив, видеть тебя, Березиня. Во здравии ли ты?

У девушки от неожиданности выпал моток пряжи. Она поднялась из-за прялки, поклонилась и дрогнувшим голосом молвила:

- Во здравии, князь Ярослав Владимирыч.

Березиня стояла в одной полотняной сорочке. В ее больших лучистых глазах не ощущалось никакого испуга, напротив, они излучали тепло и неприкрытую радость.

- А где ж твои родители?

- Тятенька ушел с артелью лес рубить, а маменька на реку подалась - белье полоскать.

После этого наступило непродолжительное молчание. Ярослав неотрывно смотрел на Березиню, на ее чудесные, волнистые волосы, прекрасное, взволнованное лицо, на ее нежную шею, видневшуюся в вырезе сорочки, и его охватило такое сладостное, неистребимое чувство, что он шагнул к Березине и молвил:

- Лада ты моя, лада!

Березиня, затрепетав, утонула в его ласковых словах, а он положил свои горячие руки на ее изящные плечи и всё говорил, говорил:

- Ладушка, моя любимая ладушка...

Березиня не оттолкнула, тая от его возбуждающих слов. И тогда Ярослав прижался к ней всем телом, и нежно прильнул к ее шее губами. А затем их губы слились в жарком, опьяняющем поцелуе. Обоих охватила неудержимая, всепоглощающая страсть. Они забыли обо всем на свете...

Когда хозяйка вошла в избу, то услышала из горенки упоительные мужские слова:

- Услада ты моя…

Устинья остановилась у порога горенки и оторопела. Князь Ярослав находился на постели и ласкал Березиню. Срам-то, какой!

Устинья хлопнула дверью, выскочила из избы и помчалась к супругу, ибо лес рядом. Влюбленные, услышав стук, поспешно облачились.

Березиня первая вышла из горенки и увидела груду мокрого белья на лавке. Вот теперь ее обуял страх.

- Маменька заходила. Никак за отцом кинулась. О, святые боги, спасите нас!

- Спокойно, ладушка, спокойно.

Прошка бежал с разгневанным лицом. В руке его был топор. Если князь взял Березиню силой, то он, Прошка, убьет его.

Но путь в избу ему преградил Заботка.

- Остынь, мужик, и брось топор.

- Не твоя забота! - кипятился Прошка. - Прочь от крыльца!

Но меченоша, дюжий, крутоплечий, выхватил из нарядных кожаных ножен меч.

- Остынь, сказываю! Еще шаг - и я отсеку твою неразумную голову.

Прошке тоже смелости не занимать. Хрипло выдавил:

- Лиходей твой князь. Не жить ему.

Заботка, не вкладывая меча в ножны, высказал:

- Дерзок ты, Прошка. Не забывай, на кого руку хочешь поднять. Князь тебя щедротами осыпал, а ты на него с топором.

- Щедротами, - ехидно ощерился Прошка. - Да я избу спалю к дьяволу, коль твой князь мою дочь ославил!

Из избы на крыльцо вышел Ярослав. Прошка стиснул в руке топор.

Дата добавления: 2015-08-18