Сгинула березиня!

Хотя на деревах и виднелись зарубки, но если бы не Тихомир, то мужики бы пробивались к Днепру до самой зимы.

Тихомир находил самый кратчайший путь, умело обходя многочисленные болота, болотца и речушки. Правда, не обошлось без гатей и мостов, но ясная погода, добрый съестной припас и дружная работа мужиков позволили прорубиться к Смоленску через десять недель.

- Дошли, мужики, - благостно перекрестился, сопровождавший артель мужиков, сотник Озарка. - Теперь мне надобно с грамотой Ярослава до смоленского князя дойти. Пусть изведает, что на Ростов ныне прямая дорога проложена и шлет торговых людей в наш град. Вы ж возвращайтесь с Богом. Я тут недельки на две намерен задержаться. Со мной и двое дружинников в Смоленск пойдут.

- А как же обоз со съестным припасом? - спросил старшой из мужиков.

- И обоз забирайте. Дорога дальняя. А нам, надеюсь, смоленский князь подсобит.

Попрощавшись с мужиками и тремя дружинниками, Озарка поспешил к Смоленску.

Юный князь Станислав[125] был немало удивлен появлением в городе гонца из Ростова.

- Аль, какая беда стряслась с братом Ярославом? Что за спех ко мне по Волге тащиться?

- Не пугайся, князь Станислав Владимирыч. Лесную дорогу к Смоленску проложили. На то прислана грамота тебе от ростовского князя.

Станислав сорвал печать и прочел пергаментный свиток, сотворенный из тонко выделанной кожи.

- Ай да братец! Это ж надо чего осилил! Веками путей не имели и вдруг - скатертью дорожка. Ну, право, молодец! Завтра же купцов извещу… Сколь дён тебе на отдых, сотник? Сосни ночку, в баньке отмойся, красную девку тебе в помощь пришлю, хе-хе. Тебе, чай, некуда торопиться?

- Спасибо на добром слове, князь Станислав Владимирыч, - поклонился Озарка. - Так бы всё и было, да дело у меня неотложное. Велено мне тотчас к великому князю в Киев прибыть.

- Жаль. Пытать о деле не буду, то твоего князя забота… Может, какая-нибудь помощь понадобится?

- Понадобится, князь. Со мной двое дружинников. На ладье долго справляться. Нам бы сподручней берегом рысить, да вот кони наши зело заморились.

- То не беда, сотник. Дам вам свежих скакунов. Одвуконь! Да по четыре торбы овса, да всякого припасу в сумы. Для брата мне ничего не жаль. Как он там поживает, у черта на куличках?

Станислав звякнул серебряным колокольчиком.

- Эгей, слуги! Несите меды и яства! И про дружинников гонца не забудьте!

Пришлось Озарке вкратце поведать о жизни князя Ярослава в Ростове. Станислав одобрительно кивал головой.

- Умница у меня брат. Он еще в младенчестве всех дивил. Помогу ему и купцами, и охочими людьми. Кое-кто надумает и в Ростов перебраться.

Схитрил Озарка. Не в Киев ему надо было ехать, а на заимку мужика Прошки, кой бежал со всей семьей из села Оленевки. Но этого Станиславу не поведаешь, особенно великому князю, ибо тотчас Прошку в поруб кинет, а дочь его в свой гарем увезет.

Разговора Ярослава с Березиней он не слышал, а вот беседа князя с Прошкой происходила на его глазах.

- Мужик ты с головой, Прохор. Сам рассуди - здесь тебе не отсидеться. Всё до случая. В любой час княжьи охотники могут нагрянуть. Мой пример тебя уверяет?

- Уверяет, князь.

- Князь Владимир скор на расправу. Обещал он отрубить тебе правую руку, а Березиню обесчестить. И слово свое он бы сдержал. По нраву ли тебе такое деяние?

Прошка, как и при первой встрече нахохлился, лицо его помрачнело.

- Дык, что делать остается, князь? Только и ходу, что из ворот да в воду.

- Выход есть, Прохор. Я возвращаюсь в Ростов. С дружиной на ладьях. К Смоленску направлю мужиков с топорами дорогу прорубать. За тобой пришлю сотника Озарку. Никакой рухляди с собой не забирай. Всё получишь в Ростове. И добрую избу с землицей, и скотину. В Ростове тебя никто искать не будет, и никто не тронет. Что же касается пошлины, будешь платить, как и всем городским людям положено. Не тороплю с ответом. Потолкуй с женой и Березиней. Коль согласны будут, а другого выбора у вас нет, - приезжайте с Озаркой.

- Дык, - лицо Прошки несколько прояснилось. - А Березиня?.. В наложницы ее не возьмешь?

- Я уже с ней беседовал. Не трону твою дочь. Я ей своё слово дал княжье, и тебе даю. Но хочу упредить, Прохор. Остерегайся княжьих охотников. Если вдруг наскочат, не приведи Господь, то дочь твою, чтоб никто не заприметил. Измысли что-нибудь для такого случая. Крепко измысли!

- А как же меня твой Озарка сыщет?

- Пометы на деревах оставлю. Сыщу! - твердо высказал сотник…

Прошка, хоть и согласился на княжеское предложение, но его душу после отъезда Ярослава грызли сомнения.

Манна с небес посыплется на тебя, Прошка. И избу тебе добрую, и землицу, и скотины полный двор, и Березиню в покое оставят. Живи в новом городе, не тужи, напастей не ведай. Уж больно всё гладко получается, Ярослав Владимирыч. Наобещал с три короба, а получишь с гулькин нос. Князьям да боярам никогда веры не было. Они ради корысти своей могут такого наплести, что уши вянут.

А корысть у Ярослава есть, и немалая. Вон он как на дочку зарился. Прибудешь в Ростов - и прощай Березиня. Мигом в княжой терем уволочет. Яблоко от яблони недалеко падает. Про отца хоть и былины складывают, и Красным Солнышком называют, а он - о том весь народ ведает - в похоти погряз. Стоит увидеть ему смачную девицу - и тотчас на ложе тащит. Ни стыда, ни совести! А ведь попы норовят его в святые возвести. Такого блудника! Уж, коль его в святые, то он, Прошка, святее всех святых. Умора! Да его, Крестителя, не мешает тугой плеточкой попотчевать за блуд. Дочке едва пятнадцать минуло, а ему, жеребцу, снасильничать ее возжелалось.

Боги уберегли. Зато ему, Прошке, князь посулил руку отрубить. Да за какую же провинность?! На полюдье дань всю сполна отдавал, староста ни в чем его не попрекал, и вдруг - в бега пришлось податься. Князю, вишь ли, дочка на потребу понадобилась. Вот так и Ярослав может промануть. Много ли значит его слово для смерда?..

Князь уехал, а Прошка всю седмицу думу думал.

Устинья же иногда сторожко говорила:

- А может, и прав князь-то? Забредут охотники и сгинем.

Но Прошка отмахивался:

- Не встревай, Устинья. Бабий волос длинен да ум короток.

- Чего это он короток? - норовила серчать супруга.

- Короток! Курица не птица, а баба не человек. Сгинь!

Устинья, ведая о крутом нраве супруга, торопко уходила по своим извечным повседневным делам.

- Ну, а ты мне, дочка, что присоветуешь?

- Не ведаю, тятенька. Мне и здесь повадно.

- А коль за нами человек князя Ярослава пожалует?

Березиня отозвалась не вдруг. У нее никак не выходил из головы разговор с молодым князем Ярославом.

- На всё твоя воля, тятенька. Куда родитель, туда и я.

- Умница, дочка. Я еще покумекаю.

Прошка кумекал, обходил свою заимку и тяжело вздыхал. Сколь трудов положил! Чего стоило избу срубить. Нужны дерева, а срубить дерево - что человека убить, ибо каждый славянин ведает, что из дерева были сотворены самые первые люди, а значит деревья древнее и мудрее людей. И другое известно: праведные старики на закате дней превращаются богами в деревья. Мыслимо ли замахнуться на них топором. А сколько «священных» рощ на Руси, где даже веточку нельзя сломить!

Никогда бы не решился Прошка срубить дерево, выросшее на могиле, ибо в него перекочевала душа человека. Нельзя валить и скрипучие деревья, поелику в них плачут души замученных людей, и тот, кто лишит их пристанища, доподлинно занедужит, а то и вовсе преставится.

А рубка старых деревьев? Упаси от того, лесные боги! Прошка ведает: грешно отнимать у лесных старцев право на естественную смерть. Старец, значит, главный, почитаемый, значит, священный.

Деревья с большим дуплом и причудливым переплетением корней также рубке не подлежат. Они «не такие как все», мало ли какая сила могла в них затаиться! А уж к «проклятым» деревьям и подступаться не стоит. Ни за злато, ни за серебро не заставишь Прошку жить в избе из осины и ели. Такая «проклятая» изба в три недели выкачает из хозяина все силы и погубит домочадцев.

Не годились для постройки избы и мертвые, сухие деревья. Оно и понятно: такие деревья не имеют в себе жизненных сил, на них след смерти - чего доброго занесут его в дом, и коль даже в доме никто не опочиет, то непременно прицепится «сухотка».

А бывает и «доброе» дерево не возьмешь, коль оно при рубке упадет макушкой «на полночь», где вечный мрак и лютый холод. Вставь такое дерево в сруб, и люди в избе долго не проживут.

Ведает Прошка и про «буйные», «злые» и «прокудливые» деревья. С ними лучше не сноситься. Такие дерева неминуемо сквитаются за свою погибель: вытешешь он из них бревно для избы, а изба и дня не простоит - обрушится на голову жильцам. Заказано «буйное» дерево рубить и на дрова - жди пожара.

Не раз видывал Прошка буйные деревья. Они чаще всего вырастали на заброшенных лесных дорогах, особливо - на крестцах[126] таких дорог, кои уводят вдаль на тот свет.

Нелегко, ох как нелегко выбрать доброе дерево. И не день и не два надо по лесу походить, и непременно без топора. А когда в дикий лес с топором пойдешь, то готовься к встрече с Хозяином. Леший может обойти зазевавшегося человека, и тот будет долго метаться внутри волшебного круга. Но Прошка хорошо ведает, как отделаться от Хозяина. Он вывернет наизнанку одежку и переменит обувку - левый сапог - на правую ногу, правый - на левую, и лешак перестанет морочить дровосека.

Из почитаемых деревьев - дуба, сосны, березы и липы - Прошка выбирает сосну. Она самая благодатная для избы. Но когда дерево рубят, оно плачет от боли, а посему Прошка начинает истолковывать сосне, что он не выродок, скуки ради замахнувшийся топором. Он снимает перед древом шапку, кланяется ему земным поклоном и принимается рассказывать о нужде, заставившей покуситься на его зеленую жизнь, а после кладет сосне угощение - кусочек хлеба, дабы древесная душа выбежала из ствола полакомиться и не ощущала лишних мучений.

И это еще не всё. Вырубку можно начинать только в новолуние, ибо это не давало появиться в бревнах червям древоточцам. Ни в коем случае нельзя приниматься за постройку при ущербной, «старой» луне: убыль или прибыль луны могла прямо сказаться на благосостоянии дома и семьи[127].

Но мало, однако, свалить дерево и перетащить к месту постройки. Допрежь надо тщательно осмотреть приготовленное бревно: нет ли в нем какого-нибудь опасного изъяна, к примеру «пасынка» - сучка, идущего из глубины, при выпадении коего остается скошенное отверстие. Подобное бревно в срубе вызовет скорую смерть хозяина дома.

И всё-то делал Прошка топором, хотя у него была и двуручная лучковая пила, коей можно вдвое быстрее свалить дерево. Но Прошка - истинный плотник, кой ведает, что топор, рассекая бревно, уплотняет и сплющивает ткань древесины. Срез, сделанный топором, блестящий и гладкий, в него с трудом проникает вода. А вот «лучок» разлохмачивает древесные волокна и делает их легкой добычей гнили. Не случайно все славянские плотники так упорно предпочитали топор, применяя его даже для выделки досок, кои назывались «тесом».

Вернувшись из леса, Прошка, во что бы то ни стало, старался тщательно вымыться. А лучше всего надо было очистить себя банным паром, чтобы души деревьев «потеряли след» и не разыскали обидчика.

И вот, наконец, все добрые бревна перетащены к месту постройки избы. Но и тут потылицу поскребешь. Удачно ли место? Приглядев участок для избы, Прошка приносил с четырех разных сторон по камешку (причем нес под шапкой на голове) и раскладывал их на избранном месте, примечая будущие углы. Сам же становился в центр перекрестья - в центр Вселенной, на место Мирового Древа - и, обнажив голову, молился, причем с непременным обращением и помощью к умершим предкам.

Через три дня Прошка приходил смотреть камешки: если они оказывались не потревоженными, значит, можно было строиться, но закладывать избу можно было не во всяк день. Прошка, как и другие славяне, избегал закладывать дом в понедельник, среду и пятницу. Несчастливым днем считалось и воскресенье. Насчет субботы бытовало стойкое убеждение: начав что-либо делать в субботу, так и будешь заниматься этим исключительно по субботам. А вот к хорошим, «легким» дням издревле относили вторник и четверг. Четверг считался днем Бога Грозы - Перуна. Славяне верили, что дом, начатый в четверг, пребудет как бы под особым покровительством Перуна, а значит, живущие в нем могут не опасаться грозы.

Входил в избу Прошка, соблюдая древний обряд. Прежде всего, он вносил в избу Домового - душу избы, покровителя строения и живущих в нем людей. Сам же Домовой рождался из душ деревьев, срубленных и использованных для постройки, и устраивался жить в подполе под печью. По нраву своему Домовой - рачительный домохозяин, вечный хлопотун, зачастую ворчливый, но в глубине души, маленький и морщинистый старичок, заботливый и добрый. Прошка, Устинья и Березиня старались поддерживать с Домовым хорошие отношения, не забывали обратиться к «дедушке-суседушке» с ласковым словом, оставить немного вкусной пищи. И тогда Домовой платил добром за добро: ухаживал за скотиной, помогал содержать дом в порядке, предупреждал о грозящем несчастье. Мог разбудить ночью: «Вставай, хозяин, пожар!» - и точно, тлеют рассыпанные угли, вот-вот полыхнет…

Знал Прошка как испытать и безопасность жилья. На первую ночь он закрывал в избе кота с кошкой, на вторую - петуха с курицей, на третью - поросенка, на четвертую – козу, на пятую - корову, на шестую - лошадь. И только на седьмую ночь в избу решался заходить сам Прошка - и то лишь в том случае, если все животные наутро оставались живы и здоровы. Иначе - хоть перекладывай избу, не то жизни не будет.[128]

Всё предусмотрел Прошка и срубил не только добрую избу с непременным коньком на кровле, но и пристройку - сени около сажени шириной; в сенях можно хранить разные пожитки, что-нибудь мастерить в непогоду, а летом - спать. Срубил и колодезь с журавлем, и баню и даже «задок»[129].

Огнище расчистил под пашню. Тяжкое это дело! Зимой подсечь дерева (в морозы куда легче рубить сонное, мертвое дерево, и богами дозволено, если оно идет в огонь), вершины и сучья свалить на не корчеванные пни, дабы их выжечь. Огонь хоть и прожорлив, но в земле ему ходу нет. Бери тяжелый топор и вырубай коренья. Но подчистую всё не выкорчуешь.

Весной соха-матушка так и цепляется за корни. Руки в кровавых мозолях, но в косовицу огнище тебя отблагодарит. Не год, и не два оно будет кормить семью. После пала прогретые огнем и добротно сдобренные золой поля щедро одарят тебя и ржицей, и усатым ячменем, и остистым овсом. Не глядеть на пустые горшки, не сидеть голодом. С житом! На всю долгую зиму его хватит и на посев огнища останется.

Зимой в избе тепло. Устинья и Березиня чешут кудель и прядут нитки, а то примутся разбирать овечью шерсть, из коей плетут на веретенах нити для вязанья телогреек, варежек, носков, теплой одежки. А из шерсти, что похуже, он, Прошка, валял теплые сапоги, плел гужи из сыромятных ремней. А затем принимался сучить пленки из конского волоса, дабы приспособить небольшие лучки на лесную птицу. Он умеет добыть и тетерева, и глухаря, и рябчика, и белую куропаточку…

Перед каждой охотой он молился Зеване - богине звериной ловли. Когда он жил в большем селе Оленевке, то богиня стояла за околицей перед раменьем[130]. Она была обряжена в шубу из куницы, а верх шубы был покрыт беличьими шкурами. В руках у Зеваны был натянутый лук с тупой стрелой или капкан. Подле богини лежали лыжи и забитые (изловленные) звери, рогатина и охотничий нож. В ногах лежала собака. Часть добычи, кою получали охотники и звероловы, приносили в жертву Зеване.

И на заимке Прошка не остался без богини. Вырубил из березы маленькую Зевану, накрыл ее лисьей шубой, молился ей, благодарил за везучую охоту и всегда оставлял подле богини немалую долю добычи. Не скупился: Зевана принесет еще большую удачу.

Обжился, обустроился Прошка на лесной заимке, и всё же часто вспоминал Оленевку. Жизнь там была куда веселей. Зимой он, вкупе с другими мужиками, выезжал в Киев на торги. У сосельников не было ни монет, ни серебреных слитков. На санях везли в город жито, меха, шкурки зверей, бортный мед, воск… Возвращались же в село с солью, железными котлами, косами, топорами, вилами, тонким полотном, украшениями для женщин… Любо было на шумном торгу потолкаться, на боярские хоромы подивиться, новостей наслушаться. Любо! Приедешь с покупками в избу - Устинья и Березиня не нарадуются. Праздник!

Ныне никуда и носа не высунешь. Ох, как далеко Прошка в леса забрался. И что же теперь делать?

Но раздумывать пришлось недолго: в тот же ден, уйдя в лес, дабы глянуть на бортные деревья с пчелиными дуплами, Прошка заслышал невдалеке собачий лай.

У мужика дрогнуло сердце. Охотники! В полуверсте собаки гонят тура или вепря, а за ними мчатся княжьи люди с мечами, копьями и луками. Может статься, среди них и сам князь Владимир Святославич.

Прошка затаился и принялся молить Велеса, чтобы он отвел напасть от его дома. Только бы проскочили мимо, только бы животные не повернули к роще, близ коей стоит его изба.

Тотчас всплыли слова Ярослава:

- Остерегайся княжьих охотников. Если вдруг наскочат, не приведи Господь, то дочь твою, чтоб никто не заприметил. Придумай что-нибудь для такого случая. Крепко придумай!

Князь-то прав оказался. Надо стрелой лететь в избу.

И полетел! Слава Велесу: и дочь, и Устинья оказались на месте.

- В лесу княжьи охотники. Бежим на болото!

На болото знали неприметную тропку, коя была чуть вязкой, но проходимой к клюквенным кочкарникам, поросшим чахлым осинником. Здесь, на кочках, и затаились. Высокая трава и кустарник надежно упрятали их от тверди берега, на кой могли выехать княжьи люди.

- Молитесь Велесу, дабы охотники не вышли к избе.

Молились! Долго молились, и всемилостивый бог помог. Собачий лай всё удалялся и удалялся. Но, на всякий случай, решили сидеть до сумерек. Затем Прошка тихо выбрел на берег, чуток постоял, прислушиваясь к звукам леса, и окликнул семью:

- Выбирайтесь!

Этот день стал для Прошки решающим.

- Ждать больше нечего, - молвил он. - Надо прощаться с избой.

По лицу Устиньи хлынули безутешные слезы.

Березиня же вся оцепенела, а затем подавленно опустилась на приступок крыльца.

* * *

С той поры миновал год. И вот теперь Озарка с двумя дружинниками пробирался к заимке беглых людей.

Когда обогнули озеро и вышли к березовой роще, то перед ними предстало унылое зрелище.

Вместо крепкого двора Прошки - черное пепелище. Ни добротной избы, ни бани-мыленки, ни колодезя с журавлем. Всюду угли, сажа да пепел, затянутые разросшимся бурьяном. Торчал лишь почерневший остов печи, сиротливо напоминая о когда-то веселом очаге.

- Вот тебе и княжий наказ, - присвистнул дружинник Васек.

- Помолчи! - угрюмо бросил Озарка.

Похолодело на его душе. Не видать Ярославу Березиню, как собственных ушей. Тут всё ясно. На заимку набрел князь Владимир (ныне всюду покой на Руси, никаких тебе сечей и браней, вот и ударился в охоту великий князь).

Надо же, как судьба обернулась: натолкнула-таки Владимира Святославича на заимку Прошки. А Березиня в избе оказалась. Великий князь красную девицу к себе увез, Прошку и супругу его, как беглых людей, плетьми исстегал, опосля скрутил веревками и на старое место в Оленевку отправил (это в лучшем случае), а двор приказал спалить. Но, может, и в самом деле Прошке руку отрубил.

Беда! Ведь упреждал же князь Ярослав охотников остерегаться. Как в воду глядел! А Прошка княжий наказ мимо ушей пропустил, вот и получил по самую макушку. Не зря говорят: «Ты от горя, а оно за тобой». Но пуще всего Березиню жаль. Потешится ею князь и бросит. Такие девушки могут и в омут кинуться.

Дата добавления: 2015-08-18