Через напасти и невзгоды

С отник Озарка не торопился уходить с пожарища.

Десятник Васюк, глянув на сумрачное лицо старшего дружинника, тяжко вздохнул. И чего сидит, голову повесив? Девку не вернешь, чуда не сотворится, пора и вспять подаваться. Да вон и гридень Андрейка, из молодшей дружины, нетерпеливо посматривает на сотника.

- Может, к Ростову тронемся? Путь далекий.

- Сам ведаю, Васек… Скоро и тронемся.

Сотник вдругорядь обошел пожарище, а затем направился к роще и прилег на мягкое разнотравье в серебряном хороводе берез. Хотелось еще раз всё обдумать.

По роще гулял теплый упругий ветер, заполняя ее тихим ласковым гулом. Через зеленые ветви деревьев проглядывался островок лазурного неба; вершины, шелестя листвой, гнулись, слегка отходили друг от друга, порой почти смыкались, отчего синий, бездонный омут то широко открывался, давая простор полуденному солнцу, то сужался в маленькое оконце, и тогда лишь отдельные лучи солнца скупо пробивались через густую сеть дрожащих ветвей, расцвечивая золотистыми бликами стволы белоногих берез.

Но никаких утешительных мыслей в голову сотника не пришло. Думай - не думай, а Прошкину девку захватил в свой терем великий князь, спалив и заимку. Похотень!

Пожалуй, впервые с такой досадой помыслил о Владимире Святославиче дружинник. А когда-то вкупе с ним в походы ходил, победами восторгался, но личная жизнь его ни одного русича не радовала. Не любят русские люди князей - блудников. Ведь такого бесстыдного непотребства не ведали они ни от Олега, ни от Игоря, ни от Святослава. А этот «святитель» настоящий презорник. И за что его только греческие попы превозносят?!

Озарка поднялся, прошел через рощу, как бы прощаясь с ней навеки, и вышел к елани.За ней начинался густой, неприютный сосновый бор, уходящий на многие версты в глухие леса.

- Ну, прощай, дремуч лес, - перекрестился Озарка, и хотел, было, уже повернуть к роще, как вдруг заметил на одной из вековых сосен, ниже развесистых лап, белую зарубку.

Прошкина помета! Слава тебе, всемогущий Спаситель!

Сотник быстро вернулся к пожарищу и сказал воям:

- Узрел зарубку. Ведите за узду коней - и за мной!

В бору приказал:

- Ищите другую замету.

Неторопко двинулись дальше. Сотник тянул за собой коня и взволнованно думал:

«Неужели зарубка случайная? Возвращался Прошка в избу и ненароком по дереву топором махнул. Тогда всё пропало»

- Есть! - послышался голос Васюка.

Сотник вдругорядь перекрестился. То путь к новому жилищу беглецов.

У третьей заметы Озарка увидел под корой клочок бересты, свернутой в трубочку. Вынул, развернул и с трудом прочел нацарапанные слова:

«Дабы Ярило в прав ланито».

- Ну что там? - нетерпеливо вопросил Васюк.

- Молодец, Прошка! - и вовсе обрадовался сотник. - Велит нам идти так, дабы солнце светило в правую щеку. Теперь легче зарубки искать.

- А что как непогодье навалится? - спросил десятник.

- Не в первой. Коль бусник[151] навалится, по заметам пойдем.

- А коль Перун ливнем разразиться? - продолжал вопрошать дружинник.

Сотник в ответ лишь головой покрутил. Долго из крещеного человека не выкорчевать двоеверие. Наполовину он христианин, наполовину язычник.

- Вперед, вои!

Шли упорно и долго, коротая две ночи на мху и еловых лапах под деревами. Стреноженные кони хрустели сочной травой, облитой росой. А чуть обутреет, сопутники доставали из переметных сум сухари, сушеное мясо и рыбу, коротко снедали. Съестной припас берегли, заведомо зная, что сумы до Ростова вконец оскудеют, и наступит бессытица. Им придется кормиться битой дичью, благо есть лук и стрелы, или надеяться на крупную добычу, сразив вепря или тура, ибо лес богат всяким зверем.

С водой было проще. Добывали ее в колдобинах или в буераках, где зачастую бился родничок. Непременно поили коней и наливали хрустально-чистую воду в свои деревянные баклажки.

На третий день пути затесы и Ярило вывели дружинников на большую поляну, на коей стояла небольшая курная избенка, недавно срубленная. Все обитатели ее оказались живы и здоровы…

* * *

- Прав твой князь оказался, сотник - повел свой сказ Прошка. - И двух недель не прошло, как наехали на мою избу княжьи охотники. На болото они не попали, а выехали с другой стороны, на рощу. Среди них очутился один из ловчих, кой еще меня в Оленевке зрел. Возликовал, забоярился! Ныне-де меня князь щедротами осыплет. А за оконцем - повечерница. Решили ночь в избе скоротать, а нас всех на двор вывели и связали накрепко. Вот тут-то и пала на нас затуга. Теперь-то уж беды не избыть. Напрасно князя не послушали. Но вспять ничего не вернешь. Ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Крепко запеленали, княжьи ехидны! Прощаться стали. Дураку ясно: нас с дочкой навеки разлучат. Ее в Киев увезут, а нас со старухой изувечат и в Оленевку вернут. Мы горюем, а охотники в избе песни горланят: хмельного меду у меня отыскали, да и свой, поди, имели. Вот и назюзюкались. Наконец, угомонились. А нам уж не до сна, бедосирым. И вдруг, среди ночи, кто-то во двор потихоньку шастает. По нужде, мекаем. А сей человек сказывает: «Спасу вас». И давай узелки распутывать. Всех от пут вызволил. «Как тебя звать, - пытаю, - добрый человек». Семкой назвался. «Казнит тебя князь». А Семка: «Не казнит. Я сейчас на полати - и храпака. Никто и в догад не возьмет. Бегите борзей!» Я топор прихватил, а дочка для чего-то вилы. Рощу проскочили, на елань[152] выбежали, и тут я очухался, и про заметы вспомнил.

- Господь милостив, Прошка. Навел меня на твою замету. Да и бересту нашли.

- Милостив, сотник. То Березиня удумала.

- Вот уж не чаял, что дочь твоя грамоте горазда.

- В Оленевке упремудрилась. От деда своего переняла. А тот когда-то в молодых летах в Киеве был, громотею одному избу рубил, вот от него буквицы и постиг. Никаких-де денег не возьму, токмо грамоте наставь. Сгодилось дедово ученье.

- Сгодилось, Прошка… А ведаешь ли ты, что с твоим двором содеяли?

- Ведаю. И кости по родине плачут. Вот так и я. Избенку срубил, а душа ноет. Взял топор - и на заимку. Устинья и Березиня в слезы. Куда ж ты в такую одаль? Пропадешь среди зверья, сгинешь! Но меня и конем не удержишь. Богам помолился - и в путь. Мекал кое-что из избы взять, да лошаденку свою увидеть. А как узрел пожарище, сердце кровью облилось. Всё княжьи подручники сожгли. Лошадь, видать, с собой увели, а скотину зарезали. Даже никакой посуды и сручья не оставили, чай, в болоте утопили. Будто лютому ворогу отомстили. Посидел у бывшего очага, огоревал, и к своим подался.

- Да как же вы тут сумели выжить? Без лошади, скотины и корму?

- Долго сказывать, сотник. Поначалу всем крепенько досталось. Бог Велес помог. Вишь, какого я из дуба вырубил? Славный бог! Он-то и не дал окочуриться. Лучок на дичину смастерил. Дочка не зря вилы прихватила. Из них железные наконечники для стрел сделал, на звериных тропах силки и петли поставил. Вкупе с Березиней. Она у меня на все руки досужая. Убоина появилась. Бортные дерева с медком нашел. А тут как-то глину сыскал, и печь в избенке поставил. А где глина - там и горшок. Но зимой тяжеленько пришлось. Ни хлеба, ни соли, ни одёжы. Лаптей-то еще по осени наплели, дело не хитрое, а вот зимой, да еще взаморозь, в одной рубахе звериные гоны не осмотришь.

- Пропащее дело, Прошка.

- Пропащее, кабы не Велес. Здесь лисы на людей не пугливы, прямо к самой избенке подбегают. Ну и пришлось прямо из волокового оконца стрелы пускать, а потом и в силки три лисы угодили. Я к холоду обвыклый, в одной рубахе бегал. Лис обделали и шубейку сладили. Пережили зиму-матушку. А как весна-красна нагрянула, на меня опять затуга напала. Тебя, сотник, поджидать - бабка надвое сказала. Можешь и не прийти за нами. А без хлебушка тоже не жизнь. Тут, на елани, можно доброе поле деревянной сохой вспахать. Соху-то смастерил, а на душе горечь полынная. Жита - и единого зернышка нет. Норовил в Оленевку сходить. Но Березиня меня отговорила. Уж очень староста в селище пакостный. Хоть и старой веры крепко держится, но княжьим послужильцам готов гузно лизать. Так думку свою на время и закинул. Подожду-де до зажинок, и коль сотник за нами не придет, то всё равно в Оленевку снаряжусь. Ночью к бывшему соседу своему загляну. Мужик - не жадень. Выпрошу жита с лукошко. Вот такие наши дела, мил человек.

Березиня всё это время сидела молча. Она заметно похудела. Нелегко ей довелось в минувший год. Другая бы сникла, очерствела душой от всех напастей, но Березиня не поддалась невзгодам, не ушла в гнетущие думы, а, напротив, всячески поддерживала и успокаивала отца и мать, стараясь в неустанных заботах забыть обо всем дурном. И ее покойный, веселый нрав невольно сказывался на родителях.

Отец и мать поджидали княжеского посланника, а вот Березиня не слишком-то утешилась появлением сотника. Чересчур свыклась она к лесной жизни, и менять ее не хотела. Да и к молодому князю ее почему-то не тянуло. Все князья ей представлялись киевским Владимиром, кой только и знает девушек сраму предавать…

Ярослав, кажется, другой, но сдержит ли он своё слово?

Девушку не пугала его едва заметная хромота, не пугало и то, что князь не был красавцем. Обыкновенное лицо, не бросающееся в глаза. Выделялись лишь голубые глаза, кои, как поведал Ярослав, передались ему от деда Святослава. Но не в лице, конечно, дело. Просто, сердце Березини еще не пробудилось для какой-то неясной ей любви, поэтому князь для нее оставался сторонним человеком.

И всё же в дальнюю дорогу надлежит собираться, ибо так захотели родители. На Киевской земле им даже в глухомани оставаться нельзя.

Грустно вздохнула Березиня.

Дата добавления: 2015-08-18