Часть VI: Вопрос права и привилегии

В 1961г. я конечно же не мог предвидеть всего этого. Я знал лишь одно: что Хайнлайн, который научил меня искать более широкую систему координат, чем непосредственное настоящее, ныне похоже погряз в заботах текущего момента.

В своей первой речи на Всемирном конвенте научной фантастики в Денвере в 1941г., Хайнлайн сказал: «Любые обычаи, техника, общественные институты, верования или социальные структуры, какие мы видим сегодня вокруг нас, изменятся и отойдут в прошлое».

Однако нынешний Роберт Хайнлайн придерживался иного мнения. В своей статье «Наследники Патрика Генри», он приглашал других сказать вместе с ним президенту Эйзенхауэру, что они желают видеть Америку обладающей «превосходящей силой». А в «Звездном десанте», он заявил, что Человек таков, каков он есть, и думать иначе — аморально.

Но если все обычаи, техника, общественные институты, верования и социальные структуры которые мы видим вокруг нас обязательно должны измениться и отойти в прошлое, то как же вообще можно с уверенностью утверждать каков именно Человек? Даже если человеческая природа действительно неизменна, то похоже то, что мы думаем определенно изменчиво.

И какая может быть уверенность в обладании превосходящей силой если на насест через пять минут наверняка заберется другой петух и прокукарекает:

— Смотрите на меня! Смотрите на меня! Я — Номер Первый! Зовите меня Эль Супремо[8]!

Похоже, что при служащим мне авторитетом Роберте Хайнлайне у меня возникли фундаментальные разногласия с Робертом Хайнлайном.

Нельзя сказать, что он был совершенно одинок гоняясь за химерой превосходства. Мое затруднение делалось столь острым частично потому, что Хайнлайн, учивший меня мыслить неортодоксально, зашагал в ногу с самыми ястребиными элементами США по этому вопросу.

Именно Соединенные Штаты Америки устраивали ядерные взрывы в Неваде и отправляли самолеты-шпионы пролетать над Свердловском, окружали Советский Союз ракетными базами и постоянно держали в воздухе бомбардировщики с атомным оружием на борту. Не говоря уж об отправке войск оккупировать маленькие страны в любое время когда нам заблагорассудится, и держании постоянных гарнизонных армий в Германии и Корее.

Вот там-то я и находился в 1961г. — проходил службу в одной из тех гарнизонных армий. У меня было время немного поразмыслить, покуда я обходил ночью с караулом периметр армейской базы, следуя по утоптанной тропе вдоль увенчанной колючей проволокой высокой ограды призванной оградить от корейцев этот трансплантированный в Корею маленький клочок Америки.

Что именно означало пребывание в начищенной до блеска армии, если вся настоящая чистка до блеска производилась казарменным «боем»? «Бой» в моей казарме зарабатывал себе на учебу в колледже, и отличался большей силой характера и самодисциплиной, чем любой из тех американских солдат которым он чистил до блеска армейские ботинки.

И я видел разницу между этим корейцем который собирал выброшенные пачки из под сигарет с целью сделать что-то полезное из оберточной фольги и кадровым младшим техником-сержантом-5 из моей части, которого остановили в ста милях от базы без всякого путевого листа и без всякой накладной на груз у него в машине.

Присутствие Америки в Корее не выглядело на мой взгляд похожим на превосходящую силу. Оно казалось похожим на относительное могущество, используемое для собственной выгоды.

И мне хотелось кое-что сказать о человеке, подрастающем в привилегированном обществе, которому однако же не всегда нравится то, как оно себя ведет. О том как властно вели себя в мире Соединенные Штаты. И о Роберте Хайнлайне и ограниченности его теперешних позиций [установок]. Я не знал, что именно мне хотелось сказать, но просто лопался от желания высказаться и выяснить.

Мне хотелось написать повесть.

Мне хотелось написать научно-фантастическую повесть в которой будет использовано все, чему я научился у Хайнлайна по части написания НФ, с целью преподнести читателю ситуацию относительного могущества при которой Хайнлайн, как мне представлялось, поддерживал бы злоупотребление силой считая это своим правом и привилегией, но мой персонаж, из-за событий изложенных в повести, относился бы к такому применению силы по иному.

* * *

То, что у меня сложилось было, конечно, не совсем повестью. Оно было скорее интуитивной уверенностью — углом зрения, балансом сил, носящимся в воздухе запахом. Но именно это мне и требовалось для дальнейшей работы. И в последующие несколько месяцев я начал постепенно узнавать и накапливать специфические элементы той повести, которую задумал рассказать.

Первый найденный мной элемент содержался в статье Дж. Гарри Стайна[9] под названием «Научная фантастика слишком консервативна», напечатанной в майском выпуске «Аналога» за 1961г. В ней Стайн мимоходом обронил идею о гигантских звездолетах, перевозящих к звездам человеческие колонии.

Я ухватился за это предложение обеими руками. Мне было нетрудно представить себе подобные гигантские корабли обладающие и свободой передвижения, и продвинутой степенью технологии которой не обладали сравнительно недавно вставшие на ноги планеты-колонии. И это предлагало возможность небрежного применения своего могущества для собственного блага.

Я также помнил — и Стайн конечно же тоже это знал — что Хайнлайн использовал в «Детях Мафусаила» идею астероида превращенного в звездолет. Наличие в моей повести подобного корабля будет способом вызвать аллюзию на Хайнлайна без основной опоры на Хайнлайна.

Потом, примерно через месяц, мы с младшим техником-сержантом-4 из моей роты ехали с одной изолированной военной базы к другой, когда в Корее произошел государственный переворот. Было объявлено военное положение. Мчась по грунтовым дорогам, и укокошив в одной деревне куренка, мы не останавливаясь понеслись к месту назначения и успели туда до наступления в шесть ноль-ноль комендантского часа, остановившись только на армейской базе в Тэгу. Именно в библиотеке той базы я нашел новую книгу которую мне порекомендовала в письме мать — «Убить пересмешника» Харпер Ли. Я ее тут же прочел, и она настолько мне понравилась, что я прочел ее вторично, прежде чем мы снова отправились в путь.

Однако, как ни сильно я восхищался этим романом, рассказанном с точки зрения девочки живущей в Алабаме в годы Депрессии и учащейся вести спор с белым расизмом, и как ни сильно мне нравилась текстура его прозы, которая была такой вкусной — хоть ложкой ешь, я все же не был убежден, что взрослая женщина будет в состоянии столь точно вспомнить свое восприятие происходящего в шестилетнем возрасте, или что шестилетняя девочка может быть настолько все понимающей, какой была Глазастик.

В каждом произведении которое мне доводилось писать, я старался делать то, чего раньше не делал, а истории рассказанной с точки зрения девочки я никогда не писал. Таких историй в научной фантастике было вообще не много. Ни в одном из романов Хайнлайна для юношества не было главного действующего лица женского пола, и меня не вполне убедила Крошка, умненькая прижимающая к себе куклу девочка в «Будет скафандр — будут и путешествия». Я хотел попытаться изложить события от первого лица в рассказе девочки немного постарше, на грани отрочества, и выяснить, смогу ли я провернуть это к своему удовлетворению.

В июле меня отозвали из южного портового города Пусана в штаб моей роты около Сеула. И пока я дожидался там нового назначения, меня похлопал по плечу последний главный элемент зарождающейся во мне повести.

Однажды вечером я взял с полки библиотеки базы новый роман под названием «Инициация» австралийского писателя Артура В. Апфилда, и прочел аннотацию на обложке. В ней говорилось, что прежде чем мальчики австралийских аборигенов становились взрослыми, их по традиции отправляли на месяц выживать в одиночку в буше.

Это было именно то, что мне требовалось увидеть, и я, не читая дальше, поставил книгу обратно на полку. Складывающаяся у меня в голове история со щелчком стала на место в таком виде:

Девочка из гигантского звездолета будет высажена на планету-колонию, где ей потребуется выжить месяц в качестве обряда перехода во взрослые. И то, с чем она столкнется, будет достаточно тревожным для ее сотоварищей по кораблю, чтобы подтолкнуть их к питаемой самодовольной уверенностью в своей правоте чрезмерно острой реакции — с которой девочка будет не согласна.

У Хайнлайна в романе «Туннель в небе» занимающиеся на курсах по выживанию старшеклассники и студенты колледжа застревают на дикой планете, и то, что начинается как ограниченный экзамен, превращается в серьезный вызов их умению. Моя история об обряде перехода с ненадлежащими последствиями будет не такой — но опять-таки будет присутствовать как раз достаточный резонанс с Хайнлайном, чтобы послужить напоминанием о том, с кем ведет спор моя повесть.

* * *

То, что у меня теперь образовалось, еще не было повестью. Имелся скорее общий набросок героини, обстановки, ситуации, и изменения позиции [установки]. Но мое первоначальное ощущение, что у меня таки есть история, которую я хочу рассказать, приобрела теперь достаточную определенность — то, что я мысленно называл «критической массой» — для того чтобы я начал писать свою повесть, находя детали по ходу работы над ней.

И, по счастливой случайности, когда я получил новое назначение на базу Кэмп-Рэд-Клауд близ демилитаризованной зоны, оказалось, что я единственный во всем подразделении, кто умел печатать на машинке. Командующий подразделением лейтенант поручил мне печатать его донесения. Это предоставило мне единственную за время службы в армии возможность писать повесть именно в то время, когда у меня была история, которую я хотел рассказать.

Таким вот образом, в тот самый момент когда Роберт Хайнлайн советовал слушателям на всемирном коне в Сиэтле строить противоатомные убежища и покупать оружие, я писал в Корее свою повесть используя пример Хайнлайна в поисках своего способа дистанцироваться от Хайнлайна.

Начал я свою повесть с того как группу ребят грузят на борт разведкорабля, собираясь отвезти на планету-колонию пройти свой период Испытания. Пописывая когда и как мог, я закончил повесть в октябре на уничтожении планеты.

Эта была вторая по длительности повесть какую я когда-либо пытался написать, но как мне думалось, ее вполне можно считать самой лучшей вещью, какую я написал на тот момент. Я отправил ее по почте в Соединенные Штаты — в то, что солдаты в Корее называли «Реальным Миром» — Джону Кэмпбеллу, редактору «Аналога».

Кэмпбелл повесть отверг. Но за то время, пока она путешествовала в Америку, рассматривалась, а потом проделывала путь обратно ко мне в Корею, у меня было время поразмыслить о том, что именно я написал.

Когда я перечел написанное, то мне показалось, что повесть страдает перекосом. Гнетущий финал не достаточно хорошо обосновывался событиями повести. Для того чтобы прописать конец и заставить его казаться возможным мне требовалось начать с более ранней точки отсчета. Повесть должна будет стать романом.

К тому времени меня снова перевели, на этот раз обратно в штаб роты, и я больше не мог воспользоваться пишущей машинкой. Поэтому я просто размышлял о работе которую мне нужно проделать, и делал заметки.

В следующий раз я отправил повесть Фреду Полу, редактору журналов «Гэлакси» и «Иф» [«Если»]. И в феврале 1962г. я получил от Пола письмо. Он отнюдь не считал присланную мной повесть слишком короткой, скорей наоборот — слишком длинной. Но Пол пообещал, что если я вдвое сокращу ее, то он будет заинтересован в приобретении рукописи.

И опять-таки, все само собой сложилось так, что у меня появилась возможность поработать над повестью. Однажды ночью меня назначили дежурным по роте. Это означало, что я должен был сидеть всю ночь в офисе роты, проверять каждые несколько часов казарму и смотреть исправно ли работают обогреватели, и отвечать на телефонные звонки, если те будут. Работенка не пыльная [не бей лежачего].

Большинство солдат которым выпадало такое дежурство кемарили себе на топчане в офисе. Я же просидел всю ночь переписывая повесть на стоявшей в офисе пишущей машинке.

По случайному совпадению, мое дежурство совпало с первым успехом в космической программе США — отправившим астронавта Джона Гленна на орбиту накрутить три витка вокруг Земли. Я слушал как об этом сообщалось по радио, не переставая ни на миг бешенно стучать по клавишам пишущей машинки, сокращая 70-ти страничную рукопись до 35-ти страничной.

Уничтожение планеты-колонии я вообще выбросил, низводя тем самым повесть из приправленного горечью рассказа о чрезмерно острой реакции до более простой истории об успешном завершении обряда перехода. Моя первоначальная идея сделалась приглушенной, если вообще не пропала. Но так как я уже мысленно работал над романной версией «Обряда перехода», где концовка будет восстановлена и усилена, то не возражал против такой жертвы.

Я закончил работу за ту единственную ночь и отправил Полу сокращенную версию повести. И он, верный своему слову, приобрел ее. И заплатил мне 95$ за 10500 слов. Второй мой гонорар за написанное произведение.

Дата добавления: 2015-08-18