Читайте также:
|
Ольга готовила инструменты, гремела шприцем, ножницами. Разрезала бинт, обтерла руку Коробова тампоном, обложила ее ватой выше локтя и, обернув марлевой салфеткой, перевязала. Сегодня, кроме привычного «как наши дела?», она произнесла шепотом слова, которых «комбат» ждал с нетерпением:
– В час ночи.
Перед вечером ему уже звонили по телефону, сказали только,, чтобы был готовым и что Доброва уточнит время операции. Итак, в час ночи...
Марфа Степановна вошла со двора с двумя кувшинами молока. Один поставила на стол для капитана и Ольги, а с другим ушла в соседнюю комнату. Ольга налила молока в бутылку с широким горлышком и начала поить из нее «комбата».
Вернулась Марфа.
– Можно забрать кувшинчики?
– Да, возьмите. Спасибо, Марфа Степановна, прекрасное молоко.
– Горьковатое. Полыни много у нас...
Перебрасываясь ничего не значащими словами, они думали совсем о другом: как-то все обернется этой ночью...
– Поели,– кивнула головой в сторону квартирантов.– Вылакали бутылку спирта. Окно занавесили плащ-палаткой. Запора нет,– и вышла.
Коробов облегченно вздохнул. Мысленно он уже тысячу раз отрепетировал предстоящее, и пока что все этому благоприятствовало. Уходя из дома, «заготовители» иногда вешали на свою дверь какой-то замысловатый замок, а вот, находясь в комнате, не запирались – не было там, даже маломальской задвижки. «Комбат» это знал. А вдруг в последнее время они что-нибудь придумали? Но Марфа Степановна успокоила – нет запора.
За стеной возня, «заготовители» укладывались на покой.
Со двора вернулась Марфа.
– Так что же, спать будем, Оля?
– Да, пора, тетя Марфа. Видели, какое роскошное ложе соорудили мне пушкари под хатой? Только я подушку возьму, ладно? А ночью да перед утром я вас побеспокою своим приходом.
...Станица погрузилась в сон. Лишь изредка слышались шаги часовых да негромкие окрики: «Стой, кто идет?»– видимо, сменялись посты.
Марфа Степановна спала. А Коробов, низко прикрутив фитиль лампы, лежал без сна.
Не спалось и Ольге. Лежала, чувствуя через подушку выпирающий магазин автомата, ворочалась с боку на бок.
Конечно, все подробно обговорено, все прорепетировано до деталей и здесь, с «раненым», и в доме напротив, но все-таки...
Как медленно тянется время! Трофейные со светящимся циферблатом часы, подарок капитана Чаянова, показывали полночь. Ольга забылась недолгим сном. Открыв глаза, она скорее почувствовала, чем увидела около себя знакомую фигуру старшины Базарбаева, которого называли Сергеем Сергеевичем. Имя у него было трудно запоминающееся – Серикпай.
Базарбаев тронул Ольгу за плечо, и она поднялась со своей лежанки. Набросила на себя плащ-палатку, извлекла из-под подушки автомат, спрятала его под полой. До «грозы» еще десять минут. Войдя в комнату, она приблизилась к койке «раненого» и почувствовала его одобряющее рукопожатие. Коробов положил руку Ольги рядом: через одеяло она нащупала автомат. Все в порядке: этот автомат вечером лежал под кроватью в медицинском ящике вместе с ватой и бинтами.
Марфа Степановна без слов наблюдала за всем происходящим. Когда ходики на стене показали без пяти минут час, она поднялась и вышла во двор.
Постояльцы спали. Кто-то из них выводил такие рулады, что было непонятно, как с этим храпуном мирились другие. Все они, как об этом стало известно позже, в ходе следствия, намеревались подняться перед рассветом – их должен был разбудить «старшина» Ситько. Уходя, они собирались оставить о себе память – на рассвете прикончить медсестру, раненого, Марфу Кононову. Но «гроза» началась раньше. Как только стрелка часов показала час, Ольга подала сигнал всем, кто стоял наготове за пределами дома, в том числе и группе, на которую возлагалась задача осветить все вокруг дома и комнату, где спали диверсанты.
Мигнув дважды прикрученным фитилем лампы, стоявшей на столе против окна, она взяла автомат и следом за Коробовым вошла в комнату спящих. Сразу шагнула к окну и сорвала с него плащ-палатку. В стекло ударил яркий свет автомобильных фар и осветил всю комнату. Коробов ребром ладони ударил не успевшего вскочить Посла по шее ниже уха. Тот притих. Но Ситько успел, сообразив в чем дело, и, не поднимаясь, выстрелить в направлении окна, где стояла Ольга. Ослепленный светом фар, он бил наугад, зато Ольга ответила ему точной короткой очередью.
Диверсанты, лежавшие на полу, подняться не успели. Старшина Базарбаев был у их ног, а два красноармейца, вбежавшие в комнату вместе с младшим лейтенантом Бодыковым, парашютными стропами уже скручивали их. И вдруг один из них прекратил сопротивление, обмяк, вытянулся.
– Ампула!– крикнула Ольга.
Бодыков рванул ему воротник гимнастерки, но было уже поздно.
Итак, операция, тщательно готовившаяся в течение нескольких недель, завершилась в несколько мгновений. Только пистолетный выстрел да короткая очередь из автомата и могли нарушить покой станичников, спавших в ближайших домах.
Приведя в чувство Валькова, его повели к машине вместе с напарником. На другую погрузили два трупа, имущество и оружие диверсантов.
Коробов поблагодарил Марфу Степановну за помощь и поднялся на подножку полуторки. К другой машине шла Ольга. От усталости и напряжения ее мутило. Перед глазами все маячила растрепанная, поднявшаяся с подушки голова «старшины» Ситько, и гремела в ушах короткая очередь, которую послал в эту голову ее автомат.
„Вы узнаете итого человека?“
Рано утром в штабе Васина все были на ногах.
– Ну, товарищ Коробов, здоров уже? Несмотря на «серьезнейшие» раны?– улыбался он.
– Так точно, товарищ майор, здоров! Жаль только гимнастерку испортили – рукав оторвали.
– Рукав – не рука. Ради такого дела, сябры, не жаль и всю гимнастерку израсходовать. Думаю, интенданты спишут.
Михайлов с Коробовым переглянулись. Давно уже майор не величал их сябрами, своим любимым белорусским словцом. Все эти дни, особенно последние, он был предельно собран и официален в обращении с подчиненными.
– Ну, «комбат», давай своего гуся, начнем с него; ему ведь, кажется, больше всех досталось?
– Пришлось, товарищ майор, немножко к шее «приложиться», другого выхода не было. Да я вполсилы...
Коробов вышел и вскоре вернулся с двумя красноармейцами-конвоирами, сопровождающими Посла.
– Садитесь,– приказал Васин.
Арестованный как вошел, глядя себе под ноги, так и сел, не поднимая головы.
– Товарищ Коробов, снимите-ка с него этот маскарад. Почему петлицы не спороли? Какой он командир Краской Армии? Он изменник Родины, предатель, форму нашу напялил и поганит.
С Валькова сорвали петлицы с эмблемами.
– Ну я слушаю. Рассказывайте, кто вы, с чем к нам пожаловали?
– Что рассказывать. Ваша взяла,– вяло отозвался Вальков.
– А вы что думали? Ваша возьмет? Против кого же вы пошли? Против своей Родины, против Своего народа?
– У меня нет здесь родины.
– Да, верно. У вас родины здесь нет, вы ее давно продали.
Вальков сделал было какое-то движение, но тут же взял себя в руки.
– Да, да, променяли, еще в тридцатых годах. Еще тогда, когда нанялись к Скворцову на Урале. Еще тогда, когда исподтишка вредили на стройках, травили людей. Да и не один раз вы продавали интересы государства!– закончил Васин.
– Мы с вами разные люди, това... гражданин майор, поэтому по-разному и оцениваем сложившуюся ситуацию.
– Да, верно. Мы разные люди и совершенно по-разному оцениваем случившееся. Но независимо от оценки я требую от вас ответить мне...
– Я все расскажу, теперь терять мне нечего. Я знал на что шел. Я убивал и стрелял ваших еще в гражданскую,– вызывающе начал Валькову– да не ушел со своими, остался. Остался, но оружия, как видите, не сложил, надеялся, что оно еще пригодится.
– Вижу, хорошо вооружены, да только не учли одно небольшое обстоятельство – цель недооценили, по которой стрелять собирались.
– Ничего, вот придут наши...
– Ваши – это немцы? Ценю, господин подъесаул, вашу откровенность. Вы облегчаете мне работу. Действительно, фашисты ваши, а вы их слуга. Своим ответом вы освободили меня от труда убеждать вас в том, что между вами и фашистами, которые сейчас грабят нашу землю, убивают наших людей,– разницы нет. Но вы забываете, господин Тальнов, что из России ни один враг подобру-поздорову не уходил.
– Почему Тальнов? Какой Тальнов? Я – Вальков. Вальков Павел Борисович. Вы меня с кем-то путаете!
– Да, вы Тальнов Афанасий Савельевич, вы же Вальков Павел Борисович. Вон сколько имен! А уж если быть откровенным до конца, то вы ни тот и ни другой, а шпион немецко-фашистской военной разведки по кличке Посол, бывший подъесаул Донского корпуса генерала Богаевского Степанишин Сидор Панкратович. Так, наверное, точнее будет, да?
«Интендант» никак не ожидал, что о нем с такой достоверностью знают всю его подноготную. Он чувствовал, как наливается краской его лицо, шея, как выступает пот на лбу. Что же это – конец? Стало быть, им известны и арест за подготовку и участие в восстании, и побег, и дела на Урале, и работа на немцев? Откуда?
В это время в комнату вошли майор Юдин и «Иван Иванович» в форме командира Красной Армии, мастерски сыгравший роль 3юйда-113. Увидев вошедших, Степанишин чуть приподнялся, видимо, хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой, сел и отвернулся к стене. По лицу его продолжал обильно струиться пот. Он попросил воды.
«Отгулялся атаман,– думал он,– вот так 3юйд-113, помощник от Вильке! Старею, видно».
Он заговорил:
– Все понятно. Что от меня требуется, гражданин следователь?
– От вас, гражданин Степанишин, требуется уточнить связи и явки, о которых вы говорили вот этому человеку,– он указал на «Ивана Ивановича»,– содержание задания, что вы успели уже выполнить на нашей территории?! Назовите сообщников, план действий, средства связи с абвером. Вот пока все, но только откровенно. Вы сами видите, что другого пути у вас нет. Прошу в ответах быть конкретным.
– Пишите...
До поздней ночи он рассказывал, подтверждал сказанное фактами, а также раскрывал и то, что, по его мнению, могло смягчить его вину. Конечно, говорил он далеко не все.
– Почему вы, гражданин Степанишин, не рассказываете о том, как осенью прошлого года бежали из Красной Армии через линию фронта, убив при этом своего командира взвода лейтенанта Галина? Или этого не было?
Степанишин кивнул:– Было и это...
– Назовите того, с кем вы работали на немецкую разведку еще до войны, на Урале.
– Я уж не помню, это было давно...
– Не может быть. Вы не помните того, кто вас привлек к сотрудничеству с вражеской разведкой? Как же так? Я напомню: вы работали у него в складе.
Степанишин заерзал на стуле.
– Что, нервишки сдают?
– Да, годы, шестой десяток идет...
– Тем более вы должны понять ситуацию, в которой оказались. Так как его фамилия, кто он?– повторил свой вопрос Васин.
– Кажется, Скворцов.
– Не кажется, а точно – Скворцов, Скворцов Андрей Иннокентьевич,– подтвердил Васин,– бывший тогда заведующим складом оборудования одной большой стройки на Урале. Так?
– Да, так, гражданин следователь.
– Он вам и документы на имя Тальнова вручил?
– Да.
– А Вальковым Павлом Борисовичем вы стали по велению господина Вильке?
Тальнов отрицательно покачал головой:
– Какого Вильке? Я никакого Вильке не знаю.
И так по каждому новому факту приходилось буквально вытягивать из него ответы. Он не признавался до тех пор, пока не оказывался прижатым фактами.
– Как же не знаете? Гауптмана Генриха Вильке, который давал вам задание и послал к нам? А здесь вы наведывались в станицу Кущевскую, где известный вам мастер Витвицкий передавал гауптману ваши сообщения. Может быть, показать копии этих сообщений?
Васин никак не мог смириться с мыслью, что нет в живых самого «Витвицкого»– нескладного, долговязого Саши Румянцева – одного из самых верных его помощников. Погиб Румянцев от пули, выпущенной из немецкого автомата одним из таких вот подонков...
– Ну что, вспомнили своего немца?– спросил Васин, с трудом сдерживая в себе ярость к этому фашистскому холую.
– А, немца? Вспомнил. Действительно, он давал мне задание и посылал меня на вашу сторону. Это Генрих Вильке.
– А кто же те двое, что вас готовили и забросили к нам?
– Не знаю я их, они мне не представлялись, один из них русский, кажется...
– Бросьте дурака валять, Степанишин. «Кажется...» Говорите точно. У вас прекрасная память.
– Одного немцы называли Остером. А его фамилия Шубин, Шубин Федор Поликарпович. Он русский. Второй – татарин, фамилия Ятаров.
– А скажите, гражданин Степанишин, чем бы вы могли подтвердить, что именно Скворцов привлек вас к сотрудничеству с немецкой разведкой в те годы, а не кто-либо другой?
– Скворцов. Если бы он был здесь, я бы ему это в глаза сказал, чего уж тут...
– Товарищ Коробов, распорядитесь.
Степанишин насторожился, уставился на дверь.
В комнату ввели Селина. Переступив порог, он сел у дверей на табуретку и отдал конвоиру костыли. Поудобнее пристроил запеленатую в гипс ногу. Встретившись глазами со Степанишиным, не подал вида, что узнал его.
– Вы поняли вопрос, гражданин Тальнов? Так вас, кажется, окрестили до войны. Назовите, кто этот гражданин?
– Скворцов Андрей Иннокентьевич. Мы с ним встречались на Урале. Он меня снабдил документами на имя Тальнова и предложил работать на немецкую разведку. Я ему написал об этом клятву. Он мне дал для работы пароль...
– Что-то о фарфоре? – подсказал Васин.
– Да, о фарфоре.
– Врешь, сука! Сам продался и других топишь!– Селин-Скворцов тяжело задышал, казалось, готовый броситься на Тальнова.
– Спокойно! Вы забываетесь, гражданин Селин!– властно остановил его Вагин.– Отвечать только на мои вопросы и с моего разрешения! А вопрос к вам такой: кто же вы, Скворцов или Селин?
– Я Селин...
– Врешь!– выкрикнул Степанишин.
– Прекратите, Степанишин!
– Вам известно, гражданин майор, откуда я прилетел. Сами встречали. Я – Селин, а не Скворцов, и все, что говорит этот арестант, не подтверждаю. Я никогда на Урале не был и его, этого балаболину, не знаю и никогда не видел.
– Вы говорите неправду, Селин-Скворцов. Кстати, вы еще и Падалкиным звались... Подведите его к окну. А Степанишина можно увести.
Тальнов с опаской обошел своего бывшего шефа и в сопровождении красноармейца вышел за дверь. Второй конвоир подал Селину костыли, подвел его к зарешеченному окну, выходящему на внутренний двор. Игнат был готов ко всяким неожиданностям, но этого предположить никак не мог: во дворе не то на верстаке, не то на скамейке сидел его старый знакомый Ян Штемпелевский. Тот самый поляк, что переправлял его в тридцатых годах через границу в «Уральский вояж».
– Узнаете?
– Разрешите сесть?
Селин проковылял к своей табуретке, сел и задумался. Кто же он – Ян? Служит у них или тоже вроде него, Игната?.. А майор выкладывал ему самое сокровенное, что, как казалось Игнату, лежит далеко и никому неведомо.
– Вы эмиссар фашистской разведки по кличке Дупель. В тридцатых годах обитали в шайке белого генерала Шатилова на Балканах, не раз переходили через границу со шпионскими заданиями. До войны подвизались на Урале, вербовали там агентуру, вели подрывную работу против Советской власти в нашей стране, совершали диверсии, убийства. Вы подтверждаете свой «послужной» список?
Селин молчал.
– Ну хорошо! Товарищ Коробов, прикажите пригласить сюда Анисима Григорьевича Мещерякова.
Этот удар был неотвратимым. Арестованный вскочил, сморщился от боли, опершись неосторожно на больную ногу, тут же снова упал на стул.
– Нет! Не надо! Не пускайте его сюда! Я сам по себе, а он сам по себе. Мы с ним никогда не жили дружно, и я не хочу его видеть. Он, шкура, еще тогда был готов утопить меня, когда мы вместе служили.
– Позвольте нам решать, кого сюда приглашать, а кого не приглашать. Потрудитесь, гражданин, как вас и назвать теперь, не знаю, вести себя спокойно. Вы не на белоказачьем круге.
В комнату, опираясь на палочку, вошел Мещеряков.
– Здравствуйте, Анисим Григорьевич! Садитесь, пожалуйста, вот сюда, по эту сторону стола.
– Спасибо, товарищ майор, спасибо!
– Скажите, пожалуйста, Анисим Григорьевич, кто перед вами сидит? Узнаете ли вы этого человека?
Гость, близоруко щурясь, посмотрел и воскликнул:
– Ба! Узнаю, узнаю! Это же братец мой, Игнат!
– Игнатий Григорьевич Мещеряков?– уточнил Васин.
– Да, он.
– Вот уж повезло вам,– продолжал иронически Васин.– Давно ведь не виделись, а?
– С ним? Давненько. Он еще до тридцатого года куда-то скрылся – свое хозяйство распродал, постройки пожег. С тех пор мне о нем ничего не было известно.
– А где его семья?
– Семьи у него в тридцатых годах фактически уже не было: жена умерла еще раньше, а две старшие дочери замуж повыходили и разъехались. Подробностей я не знаю, потому что в те годы мы с ним не очень-то родычались. Да и жили далеко друг от друга, в разных местах, но то, что сказал,– хорошо знаю.
– Что так не по-родственному?
– Да, не очень-то он братался со мной тогда, на широкую ногу жил. Мы в ту войну вместе в казаках у генерала Богаевского служили, за царя-батюшку вместе воевали. Да только я рядовым был, а он есаулом в нашем же эскадроне. Зверем кидался: и зуботычины давал, и плетюганом хлестал за малейшее неповиновение или нерасторопность. Не уважали Игната наши эскадронцы. Затем я по ранению выбыл, а он продолжал воевать. А после гражданской мы поселились в разных местах и особенно не знались – я на отцовский баз не возвращался и не претендовал на него.
– Гражданин Селин, вы подтверждаете показания гражданина Мещерякова?
– Да, подтверждаю. Что уж тут... Я действительно ни Селин и ни Скворцов. Я Мещеряков Игнатий Григорьевич... Братан правду сказал.
– А Падалкин?
– Да, был еще и Падалкиным некоторое время...
– А где сейчас находится ваша младшая дочь Софья?
– Софья? Не знаю. Давно не встречал ее.
– Неужели? А в штабе Вильке? Там, на той стороне?
– В штабе Вильке? Нет, не видел.
– Как же это могло случиться, что вы ее там не видели? А Зана Хасанова? Жена полицая и, как бы это легче выразиться, приживалка господина Вильке? Разве в ней вы не распознали свою дочь?
– А-а-а...– поморщился Игнат,– противно говорить об этом.
– А где старшие дочери?
– Не знаю. С тех пор как я стал на эту дорожку, всех растерял...– и умолк.
Дупель сидел, опершись локтями о колени и опустив голову, наверное, впервые в жизни ощутил всю тяжесть содеянного им за все свои прожитые годы.
– Уведите его!
Васин поднялся из-за стола:
– Ну что же, спасибо вам, Анисим Григорьевич. Извините, что побеспокоили. Мы вас больше задерживать не будем, сейчас отвезем домой,– пожав младшему Мещерякову руку, он проводил его до дверей.
* * *
Медленно и трудно перемещалась на восток линия фронта. Озверевший враг поливал русские поля своей нечистой кровью, и все-таки лез, завоевывал себе «жизненное пространство». В ближних тылах, как под угрожающей прорваться плотиной, бойцы невидимого фронта – чекисты не давали противнику возможности ударить в спину обороняющейся Красной Армии. Кроме описанных операций, были у них многие грозовые ночи и дни, были и другие разоренные гнезда, свитые изменниками и предателями кашей Родины.
...Окрашенная буро-зелеными пятнами камуфляжа полуторка-фургон ходко бежала по тряскому большаку. В кабине, рядом с шофером, сидел Коробов. А в кузове разместилась вся группа, участвовавшая в захвате банды «интенданта»: Бодыков, Базарбаев, Доброва. И еще сидели с новенькими ППШ на коленях семеро красноармейцев. Впереди, у самой кабины, холодно поблескивал вороными боками станковый пулемет.
Ольга подремывала в уголке, просыпаясь на дорожных колдобинах, удивляясь сама себе: как это она приучила себя засыпать в самых неподходящих условиях. Но ведь если надо... Если известно, почти наверняка, что предстоит бессонная ночь. И может быть, не одна...
[1] СОЧ — секретно-оперативная часть погранвойск в тридцатых годах.
[2] НСНП — контрреволюционная зарубежная организация «Национальный союз нового поколения».
[3] ЧОН — части особого назначения.
[4] Cябры — братья, друзья (белорусок.)
[5] Сбатовать — связать попарно (выражение конников).
[6] Граната образца 1014 года.
[7] Пластуны — неконные казаки, пехота, обычно из иногородних.
[8] Канарис — руководитель абвера.
[9] Шелленберг - руководитель эсесовской разведки.
[10] Старшина Сухоручкин Иван Иванович дожил до радостного Дня Победы, За мужество и отвагу, проявленные в последующих боях с немецко-фашистскими оккупантами, ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
Дата добавления: 2015-08-18; просмотров: 56 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Встреча | | | Психология не для всех |