Дни, потрясшие мир

"...25 октября я жила на Выборгской стороне у своей подруги В.С. Срезневской... - вспоминает этот день Ахматова. - Я шла оттуда на Литейный, и в тот момент, когда я очутилась на мосту, случилось нечто беспримерное: среди бела дня развели мост. Остановились трамваи, ломовики, извозчики и пешеходы. Все недоумевали"⁶⁹.

На разведенном мосту
В день, ставший праздником ныне,
Кончилась юность моя...⁷⁰

Нет оснований предполагать, что Ахматова что-то перепутала, но долгое время утверждалось, что разведен был только Николаевский мост. А с Выборгской стороны на Литейный проспект ведет только Литейный мост...
Тогда же "резко обострилась криминальная обстановка. Милиция не справлялась со своими обязанностями. Ей на помощь командировались части рабочей Красной гвардии. Но преступники под видом красногвардейцев совершали налеты на богатые квартиры и грабили их. Солдаты, давно развращенные отсутствием дисциплины, рыскали по городу в поисках винных складов. Нападения на них начались в первых числах ноября. Апогеем винных погромов, как стали их называть, было нападение на царские винные подвалы под зданием Нового Эрмитажа. Пьяные солдаты стреляли в огромные бочки с вином и подставляли рты под струи. Пьяных погромщиков разгоняли пулеметами, а вино уничтожали"⁷¹. "Революционные потрясения 1917 года - пишет один из исследователей истории Петербурга, А.П. Крюковских, - ввергли страну в братоубийственную гражданскую войну и имели особо катастрофические последствия для нашего города. Общество погрузилось в пучину беззакония"⁷².
За полтора месяца революции произошло 10 тысяч самосудов, о чем писал в газете "Новая жизнь" 7 (20) декабря 1917 года М. Горький.
Отвратительные сцены самосуда, жертв которого топили в Мойке и Фонтанке, описывает Мандельштам в "Египетской марке": "Пожил ты, человечек, и довольно... Несметная толпа, невесть откуда налетевшая человечья саранча вычернила берег Фонтанки... Тысячи глаз глядели в нефтяную радужную воду, блестевшую всеми оттенками керосина, перламутровых помоев и павлиньего хвоста. Петербург объявил себя Нероном и был так мерзок, словно ел похлебку из раздавленных мух"⁷³.
Город захлестнула волна всевозможных национализаций, принудительных мобилизаций, реквизиций; захватила стихия погромов, грабежей, гонений, арестов и убийств.
На 28 ноября 1917 года было назначено открытие Всероссийского учредительного собрания. Оно должно было стать вехой в развитии дальнейших политических событий. Учредительное собрание ждали с первых дней после февральских событий, с ним были связаны надежды русского общества на осуществление демократических реформ.
На митинге в защиту свободы слова 27 ноября, организованном накануне несостоявшегося открытия Учредительного собрания, Ахматова читала "Молитву", написанную еще в 14 году, ныне звучавшую как молитва за Россию в ее новых испытаниях. Слова о "туче над темной Россией" приобрели новое значение. Ощущение "томительных дней" и длящейся напряженной тревоги в стихах Ахматовой позволило Мандельштаму назвать ее Кассандрой.

И в декабре семнадцатого года
Все потеряли мы, любя;
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя…
Когда-нибудь в столице шалой,
На скифском празднике, на берегу Невы,
При звуках омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы.

Это стихотворение Мандельштама опубликовано 31 декабря 1917 года в газете "Воля народу"⁷⁴.
Учредительное собрание открыло 5 января 1918 года в Таврическом дворце. Перед его фасадом стояли пушки, пулеметы, походные кухни. Беспорядочно свалены в кучу пулеметные ленты. Все ворота были заперты. Только крайняя калитка слева была приотворена, и в нее пропускали по специальным билетам. Союз защиты Учредительного собрания организовал в этот день демонстрацию. Безоружные демонстранты были разогнаны и расстреляны. Погибшие были похоронены рядом с жертвами 9 января 1905 года на Преображенском кладбище. В газете "Новая жизнь" Максим Горький писал: "Итак, 5 января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали без предупреждения о том, что будут стрелять, расстреливали из засад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы...^18*
...Я спрашиваю "народных" комиссаров, среди которых должны же быть порядочные и разумные люди: понимают ли они... что неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания революции"⁷⁵.
Как известно, Учредительное собрание было разогнано большевиками.
21 января 1918 года в зале Тенишевского училища был устроен утренник "О России", сборы с которого пошли на нужны политического Красного Креста. Читали свои стихи поэты: Д.С, Мережковский, Ф.К. Сологуб, З.Н. Гиппиус и А.А. Ахматова⁷⁶. Стихи З.Н. Гиппиус были горестны и мрачны. Она прочла стихотворение "14 декабря 1825 года", в котором она обращалась к памяти декабристов:

Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли все святое:
И стыд души, и честь земли.
Мы были с ними, были вместе,
Когда надвинулась гроза.
Пришла Невеста. И Невесте
Солдатский штык проткнул глаза.

Ахматова же прочитала "Молитву" и "Высокомерьем дух твой помрачен...", где особое звучание приобрели строки:

Ты говоришь - моя страна грешна,
А я скажу - твоя страна безбожна.
Пускай на нас еще лежит вина, -
Все искупить и все исправить можно.

Трагическая тональность этих стихов была смягчена мольбой и надеждой на очищение покаянием.
Подвоз продовольствия прекратился совсем. Если в декабре 1917 года каждый житель Петрограда получал по карточке 200 граммов хлеба, то уже в апреле 1918 года норма снизилась до 50 граммов. На город надвинулся голод⁷⁷.
Жертвами голода и эпидемии стали дети известного историка, литературоведа и краеведа Н.П. Анциферова. В своей книге "Из дум о былом" Анциферов пишет о гибели двоих своих детей: "Весной 1919 года после голодной и холодной зимы особенно свирепствовала дизентерия. Гибли дети, гибли взрослые. 1 июля умер наш первенец - Павлинька. Потрясенные его смертью, не веря в возможность такого несчастья, мы шли за гробом, который я вез в мальпосте его сестренки. Похоронили рядом с могилой моей бабушки на Смоленском кладбище. То, что встретило нас, когда возвратились домой, потрясло до глубины души: на кровати сидела Таточка, лицо ее горело, глаза делались все шире, на простыне были видны кровавые пятна. Значит, смерть пришла и за ней"⁷⁸.
Скверно отапливаемые дома производили впечатление запущенных. Парадные лестницы в подавляющем большинстве были закрыты. Пользовались черными ходами со двора. чтобы как-то согреться, жгли мебель, музыкальные инструменты, картон и даже паркет. Сгорели таким образом целые библиотеки. В комнатах сооружали печки-буржуйки, с трубой, отводящей дым либо прямо в форточку, либо в нетопящуюся печь. Буржуйки были кирпичные, чугунные, иногда обитые жестью. Они давали тепло, столь необходимое полуголодным петроградцам.
В первые послереволюционные месяцы в газете "Петроградский голос" в статье "Солоно" Ф. Сологуб писал: "Уже так нам всем в России тяжело и солоно, что тяжелее и солонее быть не может. Россия, конечно, не погибнет, в это верю, и без этой веры как же можно было бы жить! Больше всего приходится солоно не буржуям, а трудовой интеллигенции. Посмотрите, кто теперь материально нуждается в Петрограде? Да только представители трудовой интеллигенции - безработные юристы, например. Нуждаются сенаторы, старые и почтенные люди..."⁷⁹. Сологуб пишет, что они голодают и вынуждены продавать книги из собственных библиотек, чем пользуются пронырливые скупщики.
В первые послереволюционные месяцы сводятся на нет те демократические завоевания, что дал Февраль. В марте-апреле 1918 года были закрыты газеты в Петрограде и Москве: "Русские ведомости", "Вперед", "Власть народа", "Наш век", "Современное слово", "Луч" и все вечерние газеты Петрограда.
Во исполнение лозунга "старый мир разроем до основания" в Москве был выпущен декрет об уничтожении памятников "ненужным царям, генералам и другим слугам старого режима". На страницах газеты обсуждалась судьба памятника Александру III^19*.
Воплощением этого лозунга было оскорбительное отношение к церкви и духовенству, к религии. В парке Александро-Невской лавры Красная Армия намеревалась разместить лошадей, а духовенству Новодевичьего женского монастыря городским штабом Красной Армии было предписано освободить в ближайшие две недели все помещения⁸⁰.
Курс на искоренение религиозных чувств, на ликвидацию церковного сословия был долговременным. В 1919-1920 годах начался по распоряжению советской власти грабеж церквей.
Руководствуясь ленинским указанием о том, что "изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью", Власти Петрограда осуществили беспрецедентную акцию по ограблению городских храмов. Тысячи предметов церковной утвари, работы искуснейших мастеров, были варварски загублены, пущены в переплавку, превращены в лом. Вместе с великолепными ризами и окладами пошли под топор редчайшие иконы старинного письма. Осквернению подверглись Александро-Невская лавра, Петропавловский, Казанский и Исаакиевский соборы. В начале 20-х годов в Петрограде было закрыто 286 культовых учреждений всех конфессий⁸¹.
Многие священнослужители были арестованы и высланы из Петрограда. Их отправляли тогда преимущественно на Соловки, в Кемь, в Карелию. Большинство из них, отбыв срок, составляли категорию "лишенцев", то есть лишенных избирательного права формально, всех прав на все поколения реально. (В 1936 году с принятием новой "сталинской" конституции категория "лишенцев" была de jure ликвидирована).
Как человек глубоко религиозный, Ахматова тяжело переживала гонения на церковь.
"Лишенцами" стали и насильственно высланные из города более 100 тысяч бывших владельцев недвижимости. Частная собственность на недвижимость была ликвидирована, весь жилой фонд в городе был национализирован. Так менялся состав городского населения. Не стало квартирохозяев, почти не стало священнослужителей⁸². Массовым арестам подвергается интеллигенция. Откликом на эту реальность стало ахматовское стихотворение "Петроград, 1919":

И мы забыли навсегда,
Заключены в столице дикой,
Озера, степи, города
И зори родины великой.
В кругу кровавом день и ночь
Долит жестокая истома…
Никто нам не хотел помочь
За то, что мы остались дома,
За то, что, город свой любя
А не крылатую свободу
Мы сохранили для себя
Его дворцы, огонь и воду.

Иная близится пора,
Уж ветер смерти сердце студит,
Но нам священный град Петра
Невольным памятником будет.

"Помогать" оставшимся было решительно некому, благодарить их за то, что они "остались дома", - тоже, а город, конечно, стал памятником той бесконечно любящей Россию, ее народ, беспредельно жертвенной интеллигенции, которой уготована была историей поистине трагическая участь. К этой интеллигенции, разумеется, принадлежала А. Ахматова.
Среди наиболее характерных перемен первых послереволюционных лет было изменение социального статуса отечественной интеллигенции. Но именно благодаря ей, оскорбительной интеллигенции. Но именно благодаря ей, оскорбительно названной за либеральный дух "гнилой", культурная жизнь города не замерла: петроградская газета первой послереволюционной поры сообщала об открытии в Академии художеств выставки работы скульптора И. Гинцбурга, о "неделе книги", организованной недавно созданным обществом "Культура и свобода", о регулярно идущих театральных спектаклях.
Культурная жизнь не захирела и тогда, когда в марте 1918 года столица переехала в Москву. Вопреки всем тяжелым обстоятельствам, город сохранил себя как культурную столицу.
Неизменно, вопреки всем потрясениям и катастрофам, работала в Петербурге, Петрограде, позже в Ленинграде Публичная библиотека. Это уникальное книжное хранилище, охватывающее литературу на всех языках мира, от древних наскальных надписей до современных книг и газет, играло большую роль в жизни Ахматовой. Одно время в ней работала гимназическая подруга Ахматовой - Валерия Срезневская. С 1915 года более 20-ти лет сотрудником библиотеки был М.Л. Лозинский. Ахматова часто заходила к нему, в библиотечную тишину.
Для них эти стены и залы были полны особого обаяния, вызвавшие удивительные слова Лозинского: "Чудеснейшее из чудес земли, человеческая мысль пытает легким и мимолетным пламенем в своей неуловимой и невещественной красоте. И нет в мире высшей драгоценности, чем ее хрупкие следы... Книгохранилище - храм, где обитает Гений Земли. Чем оно древнее и обширнее, тем более мощно веет в нем дыхание этого Гения"⁸³. Не ответом ли на эти слова стали известные строки Ахматовой:

Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор - к смерти все готово.
Всегда прочнее на земле печаль
И долговечней царственное Слово.

По просьбе Ахматовой Лозинский рекомендовал на работу в Публичную библиотеку ее близкую подругу Н. Рыкову-Гуковскую. А через пару лет Ахматова послала ей открытку с видом библиотеки и на обратной стороне написала: "Нет дома, подобного этому дому. 3 августа 1927 года"⁸⁴. Ахматова была знакома и дружна со многими сотрудниками библиотеки и в более поздние годы.
Вернувшись весной 1918 года из Европы, Гумилев через некоторое время организует новый "Цех поэтов". Это не было собрание равных, это были, в полном смысле слова, ученики, и называли их "гумилятами". Этот "Цех" начал регулярно собираться в самом конце 1920 года. Среди посещавших "Цех" были Николай Оцуп, Ирина Одоевцева, Георгий Иванов, Ида и Фредерика Наппельбаум, Всеволод Рождественский и другие. Кроме того, в фотостудии у известного художника М. Наппельбаума на Невском проспекте, дом 72, проходили собрания "Звучащей раковины" - еще одного объединения поэтов, возглавляемого Н. Гумилевым. Сохранилась фотография одного такого вечера. Гумилев не только был увлечен преподавательской деятельностью, но читал в Институте искусств и в Институте живого слова (Исаакиевская площадь, дом 5), много писал и публиковал свои стихи. Преподавал он и в Литературной студии, разместившейся в одной из опустевших квартир дома Мурузи (Литейный пр., дом 24).
Она была создана осенью 1918 года. Лекции по истории русской и иностранной литературы читали в ней сотрудники нового издательства "Всемирная литература". Основал его М. Горький и привлек к работе в нем известных литераторов - писателей, переводчиков, литературоведов: А. Блока, Н. Гумилева, М. Лозинского, И. Крачковского, С. Ольденбурга, К. Чуковского, В. Шилейко, В. Алексеева и др. Их лекции стали собирать обширную аудиторию Позже многие слушатели стали писателями: М. Зощенко, В. Каверин, М. Слонимский, В. Познер, Л. Лунц. Они составили группу "Серапионовы братья". Со всеми ними Ахматова была хорошо знакома. А через пару лет вошла в правление "Всемирной литературы".
В 1919 году в Петрограде стали регулярно проводиться собрания Вольфилы - Вольной философской ассоциации. Первое собрание было на Литейном, дом 21. Но постоянного места собраний не было. Они бывали в университете, в Географическомобществе, иногда в помещении, выделенном городскими властями на Фонтанке, дом 50. В Вольфилу входили известные ученые и деятели искусства.
Читали лекции профессора университета И. Гревс, С. Платонов, Е. Тарле, Уже заслуживший славу театральный деятель Вс. Мейерхольд, художник К. Петров-Водкин. Чаще всего литературные собрания вели Р.В. Иванов-Разумник или специально приезжавший из Москвы А. Белый. Он сравнивал культурную жизнь обоих городов, и это сравнение было не в пользу Москвы.
Будучи в Петрограде, А. Белый писал: "...здесь все время очень кипучая деятельность по организации бесед, лекций, митингов (публичных) "Вольно-Философской ассоциации", а также закрытых курсов Ассоциации... Здесь читают лекции: "Философия культуры", "Лев Толстой и йога", "Ветхий и Новый Завет"⁸⁵. Это были собрания, где царил дух высокой свободной мысли.
Одним из активных организаторов и участников Вольной философской ассоциации был А.З. Штейнберг. В своих мемуарах, написанных в эмиграции, он так характеризует Вольфилу: "...Академия (так первоначально называли Ассоциацию. - И.В.), видящая в свободе общения и преподавания ту естественную атмосферу всякого творчества, в которой только и могут зарождаться и развиваться существенные культурные начинания"⁸⁶.
Другим активным и ярким участником литературных собраний Вольфилы был великолепный знаток поэзии библиограф Д.М. Пинес. Его называли сердцем этих собраний. На занятии, посвященном творчеству Е. Данько, которая не только была художницей, но и писала стихи, Иванов-Разумник попросил Пинеса сделать анализ ее творчества.
Ахматова была коротко знакома с обеими сестрами Данько, с которыми познакомилась в Вольфиле. Одна из них, Наталья, - автор знаменитой фарфоровой статуэтки, изображающей Ахматову. Анна Андреевна бывала в Вольфиле, а на одном из вечером читала свои стихи. Вольфила очень плодотворно работала первые годы своего существования. Каждое собрание, какой бы теме они ни было посвящено, давало повод поразмышлять о судьбах России на перепутье. Но постепенно собрания делались реже. В 1924 году Вольфила перестала существовать. Но она сохранилась в истории свободной философской мысли.
О жизни петроградской интеллигенции писала современница Ахматовой Е.Н. Трусова: "В Петрограде все еще колотили утюгом по ржавой вобле, пекли оладьи из гнилой картофельной шелухи и пробирались по скользким тропинкам среди метровых сугробов. Город был погружен во мрак и нищету, но афиши на круглых тумбах... Бог мой! Какие имена мелькали на афишах!
В Доме литераторов - Анатолий Федорович Кони.
В Доме искусств - Александр Блок.
В Вольной философской ассоциации - Луначарский.
В Университете - лекция Тарле.
В зале бывшего Дворянского собрания - Кусевицкий.
В Мариинском театре - "Лоэнгрин" с Собиновым...
Больной старик - Анатолий Федорович Кони - на двух костылях ковылял в самые дальние концы Петрограда читать лекции красногвардейцам. А Владимир Михайлович Бехтерев в ледяной пустыне великокняжеского особняка развешивал таблицы, излагая свои бесценные труды о гипнозе десятку оборванцев..."⁸⁷

В это же время по всей стране, особенно в больших городах, возникло новое культурное явление - краеведение. В противоположность глобальным лозунгам и революционной риторике оно занималось изучением истории и природы "малой родины". Многие видные ученые и деятели культуры увлеченно работали на этой новой ниве. В Петрограде было создано Центральное бюро краеведения, которое возглавил Н.П. Анциферов.
В 1922 году вышла его книга "Душа Петербурга". Этой книгой он поставил памятник городу, точнее, тому этапу его истории, под которым революция подвела свою черту. Касаясь образа Петербурга в зеркале русской поэзии, он пишет о городе Саши Черного и З. Гиппиус, Вяч. Иванова и И. Анненского, Д. Мережковского и А. Белого, А. Блока и А. Ахматовой. Вот что он пишет об Ахматовой: "Ахматова глубоко срослась с своим гордом, ввела его в свой мир, наполнила его образами и так четко ощутила индивидуальность Петербурга, что нашла для него слова, лучше которых трудно найти во всей о нем богатой литературе"⁸⁸.
Алексей Ремизов пишет в дневнике летом 1920 года: "...Я больше не вижу неба. Я вижу улицу, толкучку, торговлю и облаву..."⁸⁹
В это же время об облике города у Ахматовой: "Все старые петербургские вывески были еще на своих местах, но за ними кроме пыли, мрака и зияющей пустоты ничего не было. Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до неузнаваемости люди. В Гостином дворе можно было собрать большой букет полевых цветов. Догнивали знаменитые петербургские торцы. Из подвальных окон "Крафта" (магазин на углу Садовой и Итальянской улиц) еще пахло шоколадом. Все кладбища были разгромлены. Город не просто изменился, а решительно превратился в свою противоположность..."⁹⁰
В 1920 году во время эпидемии умер С.А. Венгеров, чей пушкинский семинарий в студенческие годы посещали Гумилев и Мандельштам. Он был организатором и директором Книжной палаты, историком литературы, библиографом, автором многотомного словаря русских писателей.
Ахматова переживала в 1918-1922 годах свой первый "клинический голод". Всего в ее жизни их было четыре. В ту пору навестила ее приехавшая из Кабула Лариса Рейснер. Она ужаснулась виду изголодавшейся, одетой в изношенное тряпье Ахматовой. Через несколько дней она пришла к ней, еле волоча в обеих руках куль с продуктами и мешок с одеждой. Она получила это по талонам, достать которые было невозможно для тех, кто не принадлежал, как Лариса Рейснер, к партийной элите.
С первых же недель после октября 1917 года начинаются необоснованные аресты. Так называемая "революционная законность" означала полную беззаконность. В январе 1918 года в одной из петроградских тюрем провел две недели М.М. Пришвин. Аресты входят в повседневную жизнь. Тюрьмы переполнены. Менее чем через год после октябрьских событий, 30 августа 1918 года, совершается покушение на Ленина. Оно было вызвано нараставшим недовольством населения города политикой, проводимой захватившими власть большевиками. Одновременно был убит председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий. Убийцей был поэт Леонид Канегиссер. Среди его стихов есть такие строчки:

О кровь семнадцатого года,
Еще, еще бежит она:
Ведь и веселая свобода
Должна же быть защищена.
Умрем - исполним назначенье,
На в сладость превратим сперва
Себялюбивое мученье,
Тоску и жалкие слова...⁹¹

Насчет "сладости" сказать нечего. А вот "умрем - исполним назначенье" - эти слова обретают зловещий смысл.
Власти объявили "красный террор". 512 человек было расстреляно, 476 человек взято в заложники⁹². Большинство из них не вернулось. Л. Канегиссер был расстрелян без суда и следствия. Не зря Ахматова, упоминая Канегиссера, добавляет в своей записной книжке - "с ужасом вспоминаю".
Предполагается, что жертв "красного террора" хоронили на Ржевском артиллерийском полигоне и на Преображенском кладбище, примерно там же, где похоронены жертвы 9 января 1905 года и где с 1925 года стоит памятник работы скульптора М. Манизера.
Обрушившийся на город террор был страшным дополнением к тем лишениям, которые и без того переносили жители Петрограда.
В связи с началом преследований эсеровской прессы в феврале 1919 года были арестованы: А. Блок, К. Петров-Водкин, Е. Замятин, А. Ремизов, А Штейнберг и др. Благодаря заступничеству М. Горького и А. Луначарского вскоре они были выпущены.
Об аресте Блока писал В. Каверин: "...Блок провел в приемной следователя бессонную ночь, дожидаясь допроса. Его подозревали в связи с левыми эсерами... Разговоры в камере касались опасности шигалевщины... Социализм стремится к полному равенству, - сказал он (Блок), - а всякий признак превосходства - все равно духовного или материального - неизбежно будет отсекаться, потому что по своей природе враждебен подавляющему большинству... Шигалевщина бродит в умах..."⁹³
Гонения, голод, разруха, безработица вывали массовый исход населения. Если в начале 1918 года в городе насчитывалось 2 миллиона 400 тысяч человек, то в 1920 году было всего 722 тысячи⁹⁴.
В запустении и безлюдье город был красив и трогал душу, как больной человек, которого любишь. Эту особенность отмечали многие мемуаристы.
В тихом городе с пустынными гениальными дворцами особенно ярко и чисто звучала душа города⁹⁵. Так пишет художник В. Милашевский.
Особенно эта трагическая красота пронзала художников. Добужинский, в искусстве которого она так явственно зазвучала, вспоминает свои прогулки:

Я ходил по Петербургу ночью,
Белой ночью, вдоль пустых каналов,
И холодные сжимал перила,
Наклоняясь над волю темной.
В тихом зеркале канала спали
Опрокинутые стены улиц,
И в зеленом небе над домами
Золотился шпиль Адмиралтейства.

Но и в опустевшем городе художественная жизнь не замерла.
Осенью 1920 года в Мариинском театре было поставлена опера А. Серова "Вражья сила" с Шаляпиным - Еремкой. Милашевский в своей книге прозы "Вчера, позавчера" пишет о тех, кого он встретил на премьере: "Проходят две женщины, одна с челкой, другая с волосами цвета вина цинандали: "Анна Ахматова и Ольга Глебова-Судейкина, они неразлучны..." В конце рассказа об этом спектакле Милашевский заметил в скобках: "Здесь в этом зале, вообще много людей, у которых все в будущем, и таки, у которых нет будущего"⁹⁶.
Ахматова старалась не пропускать выступлений Шаляпина. Она сделала его одним из персонажей своей "Поэмы без героя":

И опять тот голос знакомый,
Словно эхо горного грома, -
Наша слава и торжество!
Он сердца наполняет дрожью
И несется по бездорожью
Над страной, взрастившей его.

Ахматова отдала должное великому артисту, каждое выступление которого было событием в художественной жизни города. Но и каждое публичное чтение Ахматовой, а в ту пору она часто появлялась на эстрадных подмостках, было явлением незаурядным.
Ее образ, как и прежде, привлекал внимание художников. В разгар революционных лет ее писали художники К. Петров-Водкин, Ю. Анненков. Один из портретов Ахматовой кисти К. Петрова-Водкина хранится в Русском музее. там же ее портрет работы Н. Альтмана. Но впоследствии, особенно после 1946 года ее портреты десятилетиями держались в музейных запасниках, недоступные для обозрения. Ее образ был столь привлекателен, что писали ее и много позже. Со многими художниками она дружила. Всю жизнь в ее окружении были люди искусства, науки, литературы, - те петербуржцы-ленинградцы, усилиями которых город снискал себе славу культурной столицы.

Дата добавления: 2015-08-05