Январь 1349 года — январь 1351 года 3 страница

На второй день ехали по густым лесам и за все утро не встретили ни души. Мостник рассказывал о Флоренции, о жене, как с ней познакомился. Монахиня хотела спросить, как они жили, отличалась ли Сильвия от нее, но удержалась от подобных расспросов, чувствуя, что это принадлежит другой женщине, хоть и умершей. Многое стало понятно по интонации спутника. Ему было хорошо с Сильвией, хотя и не так хорошо, как с ней.

С непривычки от долгой езды верхом у Керис все разболелось, и она с радостью остановилась на обед. Путники сели на землю у широкого дерева отдохнуть, прежде чем снова пуститься в путь.

Монахиня думала о Годвине, о том, что они обнаружат в обители, и вдруг ощутила, что Мерфин очень близко. Сама не знала, почему он даже не дотронулся до нее, но повернулась, посмотрела на него и все поняла. Фитцджеральд грустно улыбнулся, и в его глазах она увидела десять лет надежд и сожалений, боли и слез. Мастер взял ее руку, закрыв глаза, поцеловал запястье и тихо сказал:

— Я чувствую твой пульс.

— Лучше бы доктор осмотрел меня целиком, — вздохнула она.

Зодчий поцеловал ее в лоб, веки, нос.

— Но тогда я увижу больную голой.

— Не волнуйся, я не собираюсь раздеваться на таком холоде.

Оба рассмеялись.

— Может быть, ты поможешь мне начать осмотр?

Монахиня потянулась к подолу платья. Показались гетры. Мерфин приподнял платье — обнажились щиколотки, голени, колени, белая кожа бедер. Ей хотелось продолжить игру, но она боялась, что возлюбленный заметит изменения, произошедшие с ее телом за десять лет. Керис похудела, кожа была уже не такой нежной и гладкой, пополневшая грудь не такой упругой. Что он подумает? Но аббатиса отогнала печаль.

— Этого достаточно для врачебного осмотра?

— Не вполне.

— Увы, у меня нет панталон — такая роскошь не подобает монахиням.

— Но врачи должны очень тщательно осматривать пациента, хоть это и неприятно.

— О, дорогой, — улыбнулась она, — какой позор. Ну да ладно.

Глядя ему в лицо, медленно задрала подол.

— Ну и ну, — выговорил Мерфин. — Очень тяжелый случай… — Фитцджеральд сглотнул. — Я больше не могу шутить.

Целительница обняла его и прижала к себе как можно крепче, будто спасая утопающего:

— Скорее.

В предвечернем свете обитель Святого Иоанна-в-Лесу имела весьма мирный вид. Верный признак, что случилась беда, подумала Керис. Небольшой монастырь кормился сам, его окружали намокшие от дождя поля, которые нужно пахать и боронить. Но никто не работал. Подъехав ближе, путники увидели на маленьком кладбище у церкви ряд свежих могил.

— Кажется, чума добралась и сюда, — заметил Мерфин.

Монахиня кивнула:

— Трусливое бегство Годвина не достигло цели.

Она невольно испытала мстительное удовлетворение.

— Интересно, заболел ли он сам.

Настоятельница поймала себя на том, что надеется на его смерть, но говорить об этом слишком стыдно. Всадники обогнули тихий монастырь и оказались у конюшни. Дверь была нараспашку, лошади паслись на лугу у пруда. Никого, кто бы мог помочь путникам. Через пустую конюшню Керис и Мостник прошли в обитель. Стояла жуткая тишина, и аббатиса решила, что все монахи умерли. На кухне царил беспорядок, печь в пекарне остыла. Шаги эхом отдавались в серых стылых арках. У входа в церковь посланцы из Кингсбриджа столкнулись с братом Томасом.

— Вы нашли нас! — воскликнул он. — Слава Богу.

Керис обняла брата, зная, что женское тело оставляет его равнодушным.

— Я так рада, что ты жив.

— Я болел, но выздоровел.

— Не многие выживают.

— Знаю.

— Расскажи нам все.

— Годвин и Филемон разработали хороший план. Почти никого не предупредили. На заседании капитула аббат напомнил историю Авраама и Исаака, пытаясь доказать с ее помощью, что Бог иногда велит нам совершать поступки, кажущиеся дурными, а затем сообщил, что ночью мы уходим. Большинство монахов обрадовались возможности бежать от чумы, а тем, кто смутился, напомнили об обете послушания.

Керис кивнула:

— Могу себе представить. Трудно не подчиниться приказу, когда он совпадает с собственными интересами.

— Я не горжусь собой.

Настоятельница дотронулась до его искалеченной левой руки:

— Я вовсе не хотела попрекнуть тебя. Томас.

Мерфин покачал головой:

— И все-таки странно, что о своем долге забыли все до единого.

— Понимаешь, Годвин не сказал, куда мы направляемся. Большинство не знали даже, где мы оказались. Пришлось спрашивать местных монахов.

— Однако чуму вы привезли с собой.

— Ну вы же видели кладбище. Там покоится вся братия обители, кроме аббата Савла. Он похоронен в церкви. Умерли и почти все кингсбриджские монахи. Некоторые, правда, бежали и отсюда. Одному Богу известно, что с ними.

Керис припомнила, что Томас был особенно дружен с задумчивым монахом на пару лет моложе его. После некоторого колебания спросила:

— А брат Матфей?

— Умер, — резко ответил помощник ризничего. На глазах его показались слезы, и он смущенно отвернулся.

— Мне очень жаль.

— Многие потеряли близких.

Целительница решила, что милосерднее не топтаться на этом вопросе.

— А что Годвин и Филемон?

— Филемон бежал. Годвин жив-здоров, не заразился.

— У меня для него известия от епископа.

— Могу себе представить.

— Отведи-ка меня к нему.

— Он в церкви. Не встает с постели в боковой капелле и уверен, что поэтому и не заболел. Пойдемте.

Через аркаду прошли в маленькую церковь, где пахло скорее как в дормитории. Фреска на западной стене, изображающая Страшный суд, показалась мрачно уместной. Неф был усыпан соломой и одеялами, словно здесь спал целый отряд, но единственным живым человеком оказался Годвин. Он с распростертыми руками лежал ниц на грязном полу перед алтарем. На секунду Керис испугалась, что он умер, но потом поняла, что это поза кающегося. Томас буркнул:

— К вам гости, отец-настоятель.

Аббат не пошевелился. Монахиня сначала решила, что он работает напоказ, но что-то в его неподвижности подсказало — двоюродный брат искренне ищет прощения. Затем он медленно встал и повернулся. Похудел, побледнел, был устал и встревожен.

— Это вы, — без выражения произнес беглец.

— Мы нашли тебя, Годвин.

Аббатиса не собиралась называть его отцом-настоятелем. Заурядный негодяй, и она его нашла. Настоятельница испытывала глубокое удовлетворение. Годвин спросил:

— Меня выдал Тэм Невидимка?

Умен, как всегда, подумала Керис.

— Ты пытался избежать справедливости, но тебе это не удалось.

— Мне нечего ее бояться. Я прибыл сюда в надежде спасти своих братьев. Ошибка лишь в том, что мы ушли слишком поздно.

— Невинный человек не уходит под покровом ночи.

— Место назначения необходимо было сохранить в тайне. Если бы все отправились за нами, я не достиг бы цели.

— Тебе не следовало красть соборную утварь.

— Я не крал, а взял из соображений безопасности. Она вернется домой при первой же возможности.

— Почему же ты никому не сказал, что собираешься ее взять?

— Я говорил. Писал епископу Анри. Он разве не получал моего письма?

Монахине стало нехорошо. Неужели ему удастся выпутаться?

— Разумеется, нет. Никто не получал никакого письма, и я не думаю, что таковое было отправлено.

— Возможно, посланец умер от чумы раньше, чем успел доставить его.

— И как звали этого исчезнувшего посланца?

— Я не знаю. Поручение давал Филемон.

— А того нет; как удобно. Ну ладно, можешь говорить что угодно, но епископ Анри обвиняет тебя в краже утвари и послал меня сюда потребовать ее назад. У меня есть письмо, повелевающее тебе немедленно передать мне все.

— Это не обязательно. Я сам верну.

— Приказ епископа означает нечто иное.

— Мне судить, что лучше.

— Твой отказ подтверждает кражу.

— Несомненно, я смогу убедить епископа Анри посмотреть на дело иначе.

Беда в том, что действительно сможет, с тревогой подумала Керис. Годвин умеет быть убедительным, а Мон, как и большинство епископов, стремится по возможности избегать конфликтов. У нее возникло такое чувство, что трофей ускользает из рук.

Годвин понял, что переломил ситуацию, и позволил себе слабо улыбнуться. Целительница пришла в ярость, но сказать ей больше было нечего. Она могла лишь вернуться домой и передать все епископу. Тот вряд ли поверит. Неужели беглец в самом деле вернется в Кингсбридж и останется аббатом? Как же он покажется в соборе после всех тех гадостей, что сделал аббатству, городу. Церкви? Даже если епископ примирится с ним, то уж город наверняка возмутится. Хотелось так думать, но в жизни происходят и более странные вещи. Неужели справедливости не существует?

Монахиня впилась в Годвина взглядом. Вероятно, торжество на его лице сравнимо с безнадежностью на ее собственном, подумала она и тут увидела нечто, в корне менявшее положение дел: на верхней губе церковника, под левой ноздрей, показалась тонкая струйка крови.

На следующее утро аббат не встал с постели. Керис надела льняную маску и стала за ним ухаживать. Протирала лицо больного розовой водой и давала разбавленное вино, когда он просил пить. Дотрагиваясь до него, всякий раз после этого мыла руки в уксусе. Кроме Годвина и Томаса, в обители осталось еще два кингсбриджских послушника. Они тоже умирали от чумы, поэтому врачевательница перевела их из дормитория в церковь и ходила за ними, как тень порхая по тускло освещенному нефу от одного к другому.

Она спросила Годвина, где утварь, но тот ничего не ответил. Мерфин и Томас обыскали обитель, первым делом посмотрев под алтарем, так как определили по неплотно утоптанной земле, что там совсем недавно копали. Даже выкопали яму — Лэнгли удивительно ловко управлялся одной рукой, — однако ничего не обнаружили. Если клад и находился там какое-то время, то его потом перепрятали. Осмотрели все помещения гулкого обезлюдевшего монастыря, даже холодную пекарню и пустые пивные бочки, но ни утвари, ни хартий не нашли.

На вторую ночь Томас, не говоря ни слова, даже не подмигнув, ушел из дормитория, о чем его никто не просил, оставив Мерфина и Керис вдвоем. Благодарные за его деликатное потворство, они прижались друг к другу под кучей одеял. Но аббатиса не могла уснуть. Откуда-то с крыши слышала уханье совы и писк маленьких зверьков, попавшихся ей в когти. Думала о беременности. Она не хотела отказываться от своего призвания, но не могла противиться искушению снова упасть в объятия Мерфина. Поэтому просто решила не думать о будущем. На третий день за обедом в трапезной Томас предложил:

— Когда Годвин попросит пить, не давай ему, пока не скажет, где спрятал утварь и хартии.

Монахиня подумала. Справедливо, только это настоящая пытка.

— Не могу. Я знаю, он это заслужил, но не могу. Если больной просит у меня воды, я должна дать. Это важнее, чем украшения с драгоценными камнями.

— Ты его жалеешь. Он тебя не пожалел ни разу.

— Я преобразовала церковь в госпиталь, а не в пыточную камеру.

Однорукий хотел возразить, но Мерфин молча кивнул ему.

— Подумай, Томас, когда ты в последний раз их видел?

— В ночь прибытия. Несколько лошадей везли кожаные баулы и ящики. Их разгрузили вместе с остальным скарбом и, по-моему, занесли в церковь.

— А потом?

— Больше я их не видел. Но после вечерни, когда все пошли на ужин, Годвин с Филемоном остались в церкви. С ними были еще два монаха, Жюль и Джон.

Настоятельница спросила:

— Погодите-ка. Жюль и Джон — это такие молодые и сильные?

— Да.

Мерфин предложил:

— Вероятно, закопали утварь под алтарем. Но когда ее выкопали?

— Это можно было сделать лишь тогда, когда церковь пустовала, а пустовала она только во время трапез.

— А они отсутствовали на какой-нибудь трапезе?

— И не на одной. Годвин и Филемон постоянно вели себя так, как будто правила не для них. Их часто не было на службах и трапезах, все случаи я не смогу вспомнить.

Монахиня задумалась:

— А ты не помнишь, Жюль и Джон когда-нибудь отсутствовали? Ведь их помощь могла понадобиться вторично.

— Не обязательно, — заметил Мерфин. — Намного проще поднимать недавно вскопанную землю. Годвину сорок три, а Филемону всего тридцать четыре. Они могли сделать это и сами, если очень нужно.

Ночью чумной стал бредить: то цитировал Библию, то проповедовал, то просил прощения. Керис немного его послушала, надеясь, что он чем-нибудь себя выдаст.

— Пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы… Престол Его — как пламя огня, колеса Его — пылающий огонь… И купцы земные восплачут и возрыдают… Покайтесь, о, покайтесь все, соблудившие с матерью блудниц! Все соделано во благо, все во славу Божью, ибо цель оправдывает средства. Дайте мне пить, ради любви Божьей.

Его апокалиптический бред, возможно, навеяла настенная фреска, изображавшая адские мучения. Целительница поднесла кружку к его губам.

— Годвин, где утварь?

— Я увидел семь золотых светильников… И облечена в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом… В ковчеге из кедра и сандала и серебра… И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.

Его слова отдавались эхом.

На следующий день умерли послушники. Вечером Томас и Мостник похоронили их на кладбище к северу от обители. Стоял холодный сырой день, но могильщики взмокли от усилий. Лэнгли провел поминальную службу. Керис с Мерфином стояли у могилы. Когда все рушилось, обряд помогал сохранить подобие нормальной жизни. Вокруг темнели свежие могилы остальных монахов. Только Савл удостоился чести, оказываемой лишь самым почтенным настоятелям, упокоиться под небольшой кафедрой в церкви.

Монахиня вернулась в церковь и стала смотреть на могилу Белой Головы. Часть пола была выложена каменными плитами. Очевидно, чтобы вырыть могилу, их поднимали. Перед тем как вернуть на место, одну из плит отшлифовали и выгравировали надпись. Бормотание Годвина о зверях с семью головами мешал ей сосредоточиться. Мастер заметил задумчивый взгляд Керис и, проследив за ним, сразу же понял, о чем она думает. С ужасом спросил:

— Но ведь не мог же Годвин спрятать их в фобу Савла Белой Головы?

— Трудно себе представить монаха, оскверняющего могилу. С другой стороны, похоже на то, что утварь не выносили из церкви.

Томас вспомнил:

— Савл умер за неделю до вашего приезда. Филемон пропал через два дня после его смерти.

— Значит, негодяй успел помочь Годвину раскопать могилу.

— Да.

Все трое смотрели друг на друга, стараясь не обращать внимания на бормотание чумного.

— Существует лишь один способ это выяснить, — заметил Мерфин.

Мужчины взялись за деревянные лопаты, приподняли надгробную и соседние с ней плиты и начали копать. Томас, воткнув лопату, перехватывал черенок ближе к совку и поднимал. Его правая рука была очень сильной. И все-таки работа отняла немало времени. В эти дни могилы часто рыли очень неглубоко, но последнее пристанище аббата Савла уходило на положенные шесть футов в землю. Опускалась ночь, Керис принесла свечи, и стало казаться, что демоны на фреске ожили. Работники опускались все глубже, и когда послышался голос Мерфина, виднелись только их головы.

— Подожди. Здесь что-то есть.

Монахиня увидела грязную белую тряпку вроде промасленного льна, который иногда использовали для саванов.

— Тело.

Лэнгли спросил:

— А где гроб?

— Его хоронили в гробу?

— Да, я сам видел. Здесь же лес. Всех монахов хоронили в гробах, пока не свалился брат Сайлас, плотник.

— Подождите. — Мерфин постучал возле свертка, и Керис услышала глухой стук. — Вот гроб, внизу.

— Как же тело оказалось снаружи? — удивился Томас.

Аббатиса вздрогнула от страха.

— …И будет мучим в огне и сере пред святыми ангелами… И дым мучения их будет восходить во веки веков, — бормотал Годвин.

Монах попросил Керис:

— Ты не можешь сделать так, чтобы он замолчал?

— У меня нет с собой лекарств.

Фитцджеральд пожал плечами.

— Да нет здесь ничего сверхъестественного. Я предполагаю, Годвин с Филемоном вынули тело, а в гроб положили украденную утварь.

Томас взял себя в руки.

— Тогда придется открыть гроб.

Но сначала нужно было сдвинуть тело, обернутое в саван. Мужчины ухватили его за плечи и колени и приподняли. Дальше им оставалось только положить его на пол. Тело упало с глухим стуком. Все испугались; даже Керис, не особо верившая в мир духов, поймала себя на том, что нервно вглядывается в темные углы церкви. Мерфин счистил землю с крышки гроба, а Томас принес железный лом. Аббатиса держала над могилой два подсвечника. В гробу лежало еще одно завернутое тело. Заметно дрожащим голосом Лэнгли произнес:

— Как странно!

— Давайте подумаем, — спокойно, выдержанно предложил Фитцджеральд, но Керис, так хорошо его знавшая, поняла, что эта выдержка стоит ему больших усилий. — Кто может находиться в гробу? Посмотрим.

Зодчий нагнулся к савану и разорвал его по шву над головой. Тело покоилось уже неделю, от него исходил тяжелый дух, но в холодной земле под нетопленой церковью оно не успело разложиться. Даже в неверном свете у настоятельницы не возникло сомнений по поводу личности умершего: светло-пепельные волосы.

— Савл Белая Голова, — прошептал Томас.

— В своем гробу, — заметил Мерфин.

— Тогда кто второй? — спросила Керис.

Мастер накрыл саваном светлую голову Савла и вернул на место крышку гроба. Монахиня встала на колени возле другого тела. Она нередко имела дело с трупами, но ей еще не приходилось вытаскивать их из могил и руки ее дрожали. Все-таки настоятельница разорвала саван и открыла лицо. К ее ужасу, на нее уставились открытые глаза. Целительница заставила себя закрыть покойнику веки. Это был крупный молодой незнакомый монах. Томас приподнялся на цыпочки, выглянул из могилы и кивнул:

— Брат Джонкил. Он умер на следующий день после аббата Савла.

Керис поинтересовалась:

— А его похоронили?..

— На кладбище… как мы все считали.

— В гробу?

— Да.

— А он здесь.

— Гроб мне показался тогда тяжелым, — вспомнил Томас. — Я помогал его нести…

Мерфин высказал догадку:

— Все понятно. Джонкила положили здесь в церкви, в гробу, до похорон. Пока монахи обедали, Годвин с Филемоном открыли гроб, вынули тело, раскопали могилу Савла, сбросили Джонкила на гроб настоятеля, снова закопали могилу, положили соборные драгоценности в гроб Джонкила и закрыли его.

Лэнгли схватился за голову:

— Значит, нужно раскопать могилу Джонкнла.

Керис посмотрела на темное окно:

— Придется ждать до утра.

Мужчины долго молчали, потом Томас предложил:

— Давайте уж закончим.

Монахиня сходила на кухню, подхватила два полена, подожгла их в огне и вернулась в церковь. Раздался крик Годвина:

— И обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божия. И истоптаны ягоды в точиле за городом, и потекла кровь из точила даже до узд конских.

Целительница содрогнулась от этих слов из Откровения Иоанна Богослова, но попыталась отвлечься. При красноватом свете огня от поленьев они быстро двинулись к кладбищу. Когда аббатиса перестала видеть фреску и слышать чумного, ей стало легче. Мужчины быстро нашли надгробный камень Джонкила и принялись копать. Томас с Мерфином уже выкопали две могилы для послушников и раскопали могилу Савла. С обеда это была их четвертая. Зодчий устал, монах весь взмок, но оба упорно трудились. Медленно яма становилась глубже, а холмики земли по обеим сторонам росли. Наконец раздался стук лопаты о дерево.

Керис передала Мерфину лом и с поленьями встала на колени возле могилы. Фитцджеральд вскрыл крышку гроба и выложил ее на землю. Вместо тела в гробу оказались плотно упакованные тюки и ящички. Мастер открыл кожаный мешок, вытащил распятие, украшенное драгоценными камнями, и устало сказал:

— Аллилуйя.

Томас вскрыл один из ящичков: плотные ряды пергаментных свитков, как рыбы в коробе, — хартии. У настоятельницы словно гора с плеч свалилась. Монах запустил руку в другой мешок, вытащил череп и, испуганно вскрикнув, выронил его.

— Святой Адольф, — догадался Мерфин. — Паломники проходят сотни миль, чтобы дотронуться до ковчега с этими останками. — Зодчий поднял череп и положил в мешок.

— Послушайте, нам придется везти все обратно в Кингсбридж в повозке. Почему бы не оставить ценности в гробу? Все уже сложено, а гроб может отпугнуть воров, — предложила Керис.

— Хорошая мысль, — откликнулся Мерфин. — Нужно только достать его из могилы.

Монах сходил в обитель за веревками, и мужчины, вытащив гроб, заколотили крышку и обвязали его, чтобы дотащить до церкви. Едва тронулись, раздался крик. Настоятельница тоже закричала от страха. От церкви к ним мчался человек с выпученными глазами, изо рта у него текла кровь. Керис пришла в ужас и вдруг поверила во все дурацкие суеверия продухов, но довольно быстро поняла, что это Годвин. Он как-то нашел силы встать со смертного одра, с трудом вышел из церкви, увидел огонь и в безумии добежал до него, остановившись у гроба. В беспокойном огне факелов аббатиса увидела по искривленному лицу: чумной что-то понял. Затем настоятель потерял силы, рухнул на землю возле лжемогилы Джонкила и скатился вниз. Керис, Мерфин и Томас подошли к краю. Аббат лежал на спине, глядя на них широко открытыми невидящими глазами.

Едва Керис вернулась в Кингсбридж, как опять решила уезжать. Она неотвязно думала об обители Святого Иоанна-в-Лесу; правда, не о кладбище и не о телах, которые выкапывали Мерфин с Томасом, а об аккуратных, но запущенных полях. По пути домой — рядом с ней ехал Фитцджеральд, а Лэнгли правил повозкой — настоятельница заметила брошенные земли и предвидела трудности.

Основные доходы монахам приносил оброк. Вилланы растили урожай и пасли скот на принадлежащих аббатству землях, платя за это право не рыцарю или графу, а настоятелю и настоятельнице. Раньше они, как правило, отдавали часть урожая — десяток мешков пшеницы, трех овец, теленка, телегу лука, — но теперь почти все платили деньгами. Если никто не будет обрабатывать землю — очевидно, не будет оброка. И что тогда сестры будут есть?

Соборная утварь, деньги, хартии, привезенные из обители Святого Иоанна, надежно упрятали в новой тайной сокровищнице, которую мать Сесилия заказала Иеремии в месте, где ее сложно найти. Пропал только золотой подсвечник с изображением свечников Кингсбриджа, пожертвованный в свое время обители городской гильдией.

Керис организовала торжественную воскресную службу в честь обретения мощей святого, поручила Томасу мальчиков сиротского приюта, многие из которых по возрасту уже требовали строгой мужской руки, и перебралась во дворец аббата, с удовольствием представляя, в какой ужас пришел бы Годвин, узнай он, что там живет женщина. Управившись со всем этим, настоятельница отправилась в Аутенби.

Плодородная долина Аутен с тяжелой глинистой землей располагалась в одном дне пути из Кингсбриджа. Ее сто лет назад отписал женскому монастырю некий чудаковатый старый рыцарь, предприняв тем самым последнюю попытку получить прощение за все свои грехи. Вдоль реки Аутен в долине были разбросаны пять деревень. Оба берега и низкие холмы занимали пахотные земли.

Поля, разделенные на полосы, обрабатывало множество семей. Чума все изменила, но ни у кого не хватало соображения — а может быть, решительности — приспособить сельский труд к новым обстоятельствам. Керис придется сделать это самой. Она приблизительно знала, что требуется, а подробности решила обдумать по дороге. С ней поехала молодая сестра Джоана, лишь недавно принявшая постриг. Эта живая девушка напоминала Керис ее самое лет десять назад, но не внешне — у Джоаны были черные волосы и синие глаза, — а пытливым умом и постоянными сомнениями.

Сестры прибыли в самую большую деревню — Аутенби. Староста всей долины Уилл, большой медлительный мужчина, жил в просторном деревянном доме возле церкви, однако монахини разыскали его на самом дальнем поле, где он сеял овес. На соседней полосе, где пробивались дикая трава и сорняки, паслись овцы. Уилл Рив несколько раз в год приезжал в аббатство с оброком из деревень и Керис знал, но, увидев ее у себя, растерялся.

— Сестра Керис! — воскликнул он. — Что вас к нам привело?

— Я теперь мать Керис, Уилл, и приехала удостовериться, что земли женского монастыря возделываются как следует.

— Ах, мы делаем все, что можем, как видите, но поумирало столько народу, что это очень, очень трудно.

Старосты всегда ссылаются на трудные времена, но сейчас это правда. Настоятельница сошла с лошади.

— Пойдем, расскажешь.

В нескольких сотнях ярдов на пологом склоне холма она увидела крестьянина, пахавшего на упряжке из восьми быков. Он остановил их, с любопытством посмотрел на монахиню, и Керис подошла к нему. Пришедший в себя от изумления Уилл не отставал и говорил без умолку:

— Конечно, монахиня, даже такая, как вы, не может разбираться в посевах, но я постараюсь объяснить вам самое главное.

— Очень любезно. — Целительница привыкла, что люди типа Уилла относятся к ней снисходительно, и пришла к выводу, что лучше всего не спорить, а убаюкивать ложной уверенностью, — так можно больше узнать. — Сколько крестьян вы потеряли во время чумы?

— О, очень много.

— Сколько?

— Так, сейчас, погодите… Уильям Джонс, оба его сына, потом Ричард Плотник, его жена…

— Мне не нужны имена. — Настоятельница сдерживала раздражение. — Примерно сколько?

— Нужно подумать.

Они дошли до бычьей упряжки. Управлять восемью быками было непросто, и пахарями часто становились самые ловкие мужчины. Керис обратилась к молодому человеку:

— Сколько народу умерло во время чумы в Аутенби?

— Я бы сказал, человек двести.

Керис рассматривала пахаря. Невысок, но жилист, с косматой светлой бородой и дерзким взглядом, часто встречающимся у молодых мужчин.

— Ты кто?

— Меня зовут Гарри, моего отца звали Ричард, сестра.

— Я мать Керис. Откуда ты взял это число?

— По моим подсчетам, здесь, в Аутенби, умерло сорок два человека. В деревнях Хэм и Шортейкр дела шли так же плохо — значит, уже примерно сто двадцать. В Лонгуотер вообще никто не заболел, зато Олдчёрч вымер весь, кроме старого Роджера Бретона, — это человек восемьдесят. Всего двести.

Аббатиса повернулась к Уиллу:

— Сколько народу живет во всей долине?

— Ну, надо посчитать…

Гарри Пахарь ответил:

— До чумы было около тысячи.

Староста заныл:

— Потому мне и приходится самому засевать свою полосу, хотя это должны делать батраки. Но у меня их нет. Все умерли.

Гарри хмыкнул:

— Они просто ушли на более высокое жалованье.

Керис насторожилась:

— Вот как? А где предлагают более высокое жалованье?

— Да богатые крестьяне из соседней долины, — возмущенно ответил Уилл. — Знать испокон веков платит батракам пенни в день, но нет, нашлись такие, кто думает, будто может делать что вздумается.

— Зато, я полагаю, там все засеяно.

— По-разному, мать Керис, — увильнул Уилл.

Монахиня указала на полосу, где паслись овцы:

— А это что за земля? Почему здесь никто не пашет?

— Она принадлежала Уильяму Джонсу, — объяснил староста. — Хозяин и сыновья его умерли, а жена переехала к сестре в Ширинг.

— Вы искали новых держателей?

— Не нашел, матушка.

— На прежних условиях и не найдешь, — опять хмыкнул Гарри.

Рив гневно посмотрел на соседа, а настоятельница спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Понимаете, цены упали, хоть и весна, когда зерно обычно дорогое.

Аббатиса кивнула. Все знали рыночный принцип: чем меньше покупателей, тем ниже цены.

— Но люди должны как-то жить.

— Никто не хочет сеять пшеницу, ячмень и овес, но всем приходится сеять то, что велят, по крайней мере у нас в долине, поэтому желающие работать на земле уходят в другие места.

— А что в других местах?

— Все хотят делать что вздумается, — сердито проворчал Уилл.

Гарри же ответил на вопрос Керис:

— Все хотят быть свободными крестьянами, иметь возможность самим решать, что сеять, и платить оброк, а не тянуть лямку вилланов, которые обязаны раз в неделю нести повинность на барской запашке.

— И что же они хотят выращивать?

— Коноплю, лен, а то и яблоки, груши — то, что можно продать. Потом чередовать. Но в Аутенби это запрещено. — Пахарь спохватился: — Со всем почтением к монастырю, мать-настоятельница, и к Уиллу Риву, он честный человек, это все знают.

Монахиня все поняла. Старосты всегда придерживаются существующих традиций, и в хорошие времена рутинного подхода хватало, но сейчас все встало с ног на голову. Она заговорила увереннее:

— Хорошо, слушай меня внимательно, Уилл, я скажу тебе, что делать. — Рив перепугался: он-то думал, что с ним советуются, а не приказывают. — Во-первых, прекратить распахивать холмы. Глупо не использовать должным образом хорошую землю.

— Но…

— Молчи и слушай. Предложи людям акр хорошей земли в долине за акр на холмах.

— А что тогда с холмами?

— Сделайте из них пастбища, коров пониже, овец повыше. Для этого нужна-то всего пара пастушат.

Дата добавления: 2015-08-03