Конечно, из этого правила есть множество исключений, но мы не можем анализировать здесь роль матери в воспитании мальчика. 3 страница

И вот наступают перемены. Девочка не понимает их значения, но она замечает, что в ее отношениях с миром и даже в ее теле происходят едва уловимые изменения. Она становится чувствительной к прикосновениям, вкусовым ощущениям и запахам, на которые раньше не обращала внимания. У нее бывают странные видения, она не узнает себя в зеркале, И окружающий мир, и она сама кажутся ей «чудными». Именно такова маленькая Эмили, описанная Ричардом Хьюзом в «Циклоне на Ямайке»: Чтобы освежиться, Эмили погрузилась в воду до живота, и целая стайка рыбок принялась щекотать ее, тыкаясь носами в ее тело. Это было похоже на легкие, безобидные поцелуи. В последнее время ей было неприятно, когда ее трогали, но эти прикосновения были просто невыносимы. Она выскочила из воды и оделась.

«Все переворачивалось во мне от отвращения, я молила Бога позволить мне уйти в монастырь и таким образом избежать материнства. И после долгих размышлений об омерзительных тайнах, которые жили во мне против моей воли, укрепившись в мысли, что такая сильная гадливость не может быть ничем иным, кроме знака свыше, я пришла к следующему выводу: мое призвание — это обет целомудрия», — пишет Йосю Гоклер в «Голубом апельсине». Кроме всего прочего, ей внушает страх первое совокупление. «Вот от чего первая брачная ночь так ужасна! Это открытие потрясло меня, добавив к отвращению, которое я уже испытывала, страх перед физической болью. Мне казалось, что эта операция должна быть крайне мучительной. Я бы испугалась еще больше, если бы могла предположить, что при рождении Ребенок проходит тем же путем. Но мне давно было известно, что дети появляются из живота матери, и я полагала, что они отделяются путем сегментации».

Даже у уравновешенной Тессы, героини романа Маргарет Кеннеди, бывают моменты неприятного смятения: Вдруг она почувствовала себя глубоко несчастной. Она пристально глядела в темный холл, который, казалось, был разделен на две половины лунным светом, проникавшим через открытую дверь. Она больше не могла этого терпеть. Она вскочила, и у нее вырвалось негромкое восклицание: «О, как я все ненавижу!» Она убежала в горы, охваченная страхом, яростью и каким-то грустным предчувствием, от которого, как ей казалось, негде было укрыться в тишине дома. Очутившись на неровной тропинке, она снова зашептала: «Я хочу умереть, как я хочу

умереть».

Она понимала, что это неправда. Ей вовсе не хотелось умирать, но подобная необузданность в словах, казалось, успокаивала ее...

В уже цитированной книге Карсон Маккалерс дано подробное описание такого тревожного состояния: В то лето Фрэнки устала от самой себя, она была себе противна. От ненависти к себе она стала бродяжкой, никчемной девчонкой. Неопрятная, неудовлетворенная, несчастная и грустная, она слонялась по кухне. Кроме того, она чувствовала себя преступницей... Это была странная и бесконечная весна. Окружающий ее мир начал меняться, и Фрэнки ничего не понимала в этих изменениях... Отчего-то зеленеющие деревья и апрельские цветы наводили на нее грусть. Она не знала, откуда взялась эта тоска, но из-за этого необъяснимого чувства ей казалось, что хорошо бы было уехать из города... Да, уехать куда-нибудь далеко-далеко. В тот год весна была поздняя, в ней было что-то томительное и слащавое. Дни были нестерпимо длинными, от светлой весенней зелени ее тошнило... То и дело ей хотелось плакать. Иногда на рассвете она выходила во двор и долго смотрела, как встает солнце. Душа ее как будто хотела о чем-то спросить, но не получала от неба никакого ответа. Ее начали трогать вещи, которых она раньше не замечала: освещенные дома, которые она видела, гуляя по вечерам, или голос, раздающийся в каком-нибудь уголке. Она смотрела на огоньки домов, слушала голос, и в душе у нее что-то замирало от ожидания. Но огоньки гасли, голос смолкал, и ничего не происходило. Все это пугало ее и в то же время вдруг заставляло задуматься о том, что она собой представляет, каково ее место в мире и почему она стоит здесь, смотрит, слушает, вглядывается в небо, и все это — одна. Ей становилось страшно, грудь ее тревожно сжималась.

...Она гуляла по городу, и все, что она видела и слышала, казалось ей незавершенным, ее тяготила все та же тревога. Тогда она спешно бралась за какое-нибудь дело, но всегда не за то, за которое следовало бы... После долгих весенних сумерек, проведенных в блужданиях по городу, ее нервы трепетали, как грустная джазовая мелодия, сердце замирало, и казалось, что оно сейчас остановится.

В это беспокойное время детское тело девочки становится телом женщины, превращается в плоть. Если девочка не страдает железистой недостаточностью, которая вызывает задержку развития, то к двенадцати-тринадцати годам она вступает в пору полевого созревания¹. У девочек она начинается значительно раньше, чем у мальчиков, и приводит к гораздо более важным изменениям. В этот период их тяготят тревога и раздражительность. Развитие груди и волосяного покрова вызывает у них сначала стыд, который, правда, иногда со временем перерастает в гордость. Девочка становится вдруг застенчивой, не хочет показываться голой даже сестрам и матери, с удивлением и отвращением изучает свое тело. Она со страхом следит за тем, как под соском, еще недавно таким же незаметным, как пупок, растет плотная и немного болезненная округлость. Ее беспокоит, что у нее появилось уязвимое место. Конечно, болезненное ощущение незначительно, его не сравнишь с ожогом или зубной болью. Однако девочка всегда воспринимала боль, происходила ли она от несчастных случаев или от болезни, как отклонение от нормы, и в связи с этим развитие груди часто вызывает в ней какую-то глухую обиду. Что-то с ней происходит, и хотя это не болезнь, а нечто обусловленное законами жизни, это в то же время мучительная борьба. Девочка росла все эти годы, но она этого не замечала, воспринимая свое тело как нечто конкретное и законченное. И вдруг она начинает «формироваться». Само слово внушает ей отвращение. Проявления жизни внушают доверие лишь тогда, когда обретают равновесие и устойчивую форму, как, например, у расцветшего цветка или полного сил животного, и девочка, переживающая развитие груди, осознает двусмысленность слова «живой». Она — ни рыба ни мясо, а какая-то странная материя, движущаяся, неопределенная, в ней происходят нечистые процессы. Девочка всегда видела у себя на голове отливающие шелком волосы, но новая растительность, появляющаяся под мышками и внизу живота, придает ей, по ее мнению, сходство с животным или растением. Независимо от того, понимает ли она что-нибудь в этих изменениях или нет, она чувствует, что из-за них утратит какую-то часть своей личности. Она становится частью жизненного цикла, значительно более обширного, чем ее собственное существование, угадывает свою вечную обреченность на зависимость от мужчины и детей. Грудь кажется бесполезным и вызывающим наростом. До сих пор у всех частей туловища: у рук, ног, кожи, мускулов, даже у округлых ягодиц, на которых так удобно сидеть, — было ясное назначение. Немного подозрительными были только половые органы, но, во-первых, они воспринимались как мочеиспускательные, а во-вторых, они спрятаны и их никто не видит. Теперь же грудь проступает под свитером или кофточкой, и тело девочки, которое она привыкла не отделять от собственного «я», становится плотью, его начинают замечать, на него начинают смотреть посторонние люди. Одна женщина говорила: «Мне было так стыдно, что в течение двух лет я носила пелерины, чтобы спрятать грудь». Вот слова другой: «Никогда не забуду, какое смятение охватило меня, когда одна из моих сверстниц, сформировавшаяся раньше меня, нагнулась однажды за мячом и я увидела ее пышную грудь. Когда я увидела эту грудь вблизи, я подумала, что и моя грудь станет такой же, и меня охватил нестерпимый стыд». Еще одна женщина рассказывала мне: «В тринадцать лет я ходила в коротких платьях без чулок. Какой-то мужчина отпустил насмешливое замечание по поводу моих толстых ног. На следующий день мама заставила меня надеть чулки и удлинить юбку, но я никогда не забуду свое потрясение от сознания того, что на меня смотрят». Девочка чувствует, что тело выходит из-под ее власти, перестает быть простым отражением ее индивидуальности, становится чужим ей. В то же время другие начинают воспринимать ее как вещь, на нее смотрят на улице, обсуждают ее телосложение, ей хотелось бы, чтобы ее не видели, ей страшно и превращаться в плоть, и выставлять эту плоть на

всеобщее обозрение.

От отвращения к себе у многих девушек появляется желание похудеть, они отказываются есть, а если их заставляют, их тошнит, они постоянно следят за своим весом. Другие становятся болезненно робкими, для них настоящая пытка войти в гостиную или даже выйти на улицу. Иногда это становится причиной психозов, Жане в своей работе «Навязчивые состояния и психастения» описывает на примере больной по имени Надя типичный случай психоза.

Надя была девушкой из богатой и глубоко интеллигентной семьи. Она была элегантна, артистична, с ярко выраженными музыкальными способностями. Но она с детства была упряма и раздражительна. «Ей очень хотелось, чтобы ее любили, от родителей, сестер, прислуги, словом, от всех она требовала необычайной любви. Видя даже небольшую привязанность, она становилась настолько требовательной и властной, что отталкивала от себя людей. Она была болезненно чувствительна, и из-за насмешек ее двоюродных братьев и сестер, желавших смягчить ее характер, в ней зародилось чувство стыда, сфокусировавшееся на ее теле». Кроме того, потребность быть любимой внушила ей желание оставаться ребенком, маленькой девочкой, которую все ласкают и которой ни в чем не отказывают. При мысли о том, что она когда-нибудь вырастет, ее охватывал ужас. Ее состояние значительно ухудшилось из-за раннего полового созревания: к опасениям, связанным с ростом, добавилась стыдливость. Поскольку мужчины предпочитают полных женщин, ей всегда хотелось быть очень худой. К детским страхам прибавилось чувство отвращения, которое мучило ее в связи с ростом волос на лобке и развитием груди. В одиннадцать лет она еще носила короткие юбки, и ей стало казаться, что на нее все смотрят. Ей стали шить длинные юбки, но, несмотря на это, она стыдилась своих ног, бедер и так далее. При появлении менструации она чуть не обезумела; когда начали расти волосы на лобке, «она была убеждена, что подобная мерзость есть только у нее, и до двадцати лет тщательно их выщипывала, чтобы отделаться от этого животного украшения». Развитие груди обострило навязчивое состояние, поскольку ей всегда внушала отвращение полнота. Она не осуждала за нее других женщин, но считала, что ее бы это испортило. «Я не стремлюсь быть красивой, но если я располнею, мне будет очень стыдно, это будет просто ужасно. Если бы я растолстела, я не решилась бы никому показаться на глаза». Она была готова на все, лишь бы не вырасти: она прибегала к различным предосторожностям, давала клятвы, совершала заклинания. Она клялась прочесть молитву пять или шесть раз, подпрыгнуть пять раз на одной ноге. «Если я в музыкальной пьесе четыре раза возьму одну и ту же ноту, я согласна стать большой и потерять любовь окружающих». В конце концов она решила прекратить есть. «Я не хотела ни толстеть, ни расти, ни становиться похожей на женщину, мне хотелось навсегда остаться маленькой девочкой». Она дает торжественную клятву не принимать никакую пищу, затем, уступая мольбам матери, отказывается от нее, но проводит целые часы стоя на коленях, дает письменные обеты, рвет их. Когда ей было восемнадцать лет, умерла ее мать, и она установила для себя следующую диету: две тарелки овощного супа на воде, один яичный желток, столовая ложка уксуса, чашка чая с соком одного лимона. Это все, что она ела в течение дня. Ее мучил голод. «Иногда я часами думала о пище, так мне хотелось есть, я глотала слюну, жевала носовой платок, каталась по полу от голода». Но на искушения она не поддавалась. Она была красива, но утверждала, что у нее опухшее, покрытое прыщами лицо. Если врач говорил, что он не видит никаких прыщей, она отвечала, что он ничего в этом не понимает и не умеет «разглядеть прыщи, которые находятся под кожей». Кончилось тем, что она стала замкнуто жить отдельно от семьи в небольшой квартире. Она не выходила их дома и виделась только с сиделкой и врачом. Ее приходилось долго уговаривать, чтобы она согласилась повидаться с отцом. Однажды у нее значительно ухудшилось состояние после того, как отец сказал, что она хорошо выглядит. Она ужасно боялась иметь круглое, румяное лицо и крепкие мускулы. В квартире почти всегда было темно, поскольку ей была невыносима мысль, что кто-то ее увидит или даже сможет увидеть.

Очень часто родители своим поведением внушают девочке стыд за ее внешность, В работе Штекеля «Фригидная женщина» описан подобный случай; Я страдала от ощущения своей непривлекательной внешности, которое возникло у меня оттого, что меня постоянно критиковали дома. Моей чересчур честолюбивой матери хотелось, чтобы я всегда выглядела наилучшим образом, и она постоянно указывала портнихе на недостатки моего телосложения, для того чтобы та их скрыла: покатые плечи, слишком широкие бедра, плоский зад, тяжеловатая грудь и так далее. Поскольку долгое время у меня была опухшая шея, мне не разрешалось носить открытую на шее одежду... Больше всего горя мне причиняли ноги, в период полового созревания они стали 'чень некрасивыми, ко мне придирались из-за походки... Конечно, во всем этом была Доля правды, но я из-за этого так страдала и так стеснялась, что совсем потеряла способность владеть собой. Когда я кого-нибудь встречала, я Думала лишь об одном: как бы он не увидел мои ноги.

От подобного стыда девочка становится неуклюжей, поминутно краснеет и из-за этого еще больше робеет и постоянно боится покраснеть. В этой же работе Штекель рассказывает об одной женщине, «которая в молодости так сильно и болезненно краснела, что в течение года ходила с повязкой на лице, объясняя это

зубной болью», Иногда в период, который можно назвать непосредственно предшествующим периоду полового созревания, девочка еще не испытывает отвращения к собственному телу, Она гордится тем, что превращается в женщину, с удовлетворением следит за развитием груди, подкладывает в лифчик носовые платки и хвастается перед старшими девочками. Она еще не понимает значения тех явлений, которые в ней происходят. Они становятся ей ясны после первой менструации, и в это же время в ней пробуждается чувство стыда, А если это чувство уже было ей знакомо, то оно в этот момент подтверждается и обостряется. Все свидетельства женщин сходятся; независимо от того, знает ли девочка о том, что ее ждет, или нет, менструация всегда кажется ей чем-то отвратительным и унизительным. Очень часто матерям не приходит в голову предупредить девочку о том, что ее ждет. Исследователи отмечают!, что матери охотнее говорят с дочерьми о тайнах беременности, о родах и даже о половых отношениях, чем о менструации. Дело в том-, что они сами относятся к менструации как к неизбежному злу и питают к ней отвращение, сходное с тем древним мистическим ужасом, который она вызывала у мужчин. И это отвращение они передают своему потомству. Когда девочка находит на белье подозрительные пятна, она /умает, что у нее понос, или смертельное кровотечение, или какая-нибудь постыдная болезнь. Как свидетельствует опрос, проведенный Хэвлоком Эллисом в 1896 году в одной американской школе, из 1 25 девочек 36 в момент своей первой менструации ничего не знали об этом явлении, а у 3 9 знания были весьма смутные. Следовательно, более половины опрошенных девочек были не в курсе дела. По словам Хелен Дейч, в 1946 году ситуация почти не изменилась. Х.Эллис рассказывает об одной девочке из Сен-Уэна, которая бросилась в Сену, потому что думала, что у нее какая-то «неизвестная болезнь». Штекель в «Письмах к матери» также рассказывает о девочке, которая пыталась покончить с собой, так как приняла менструальное кровотечение за знак свыше и наказание за порочность своей души. Нет ничего удивительного в том, что девочка пугается, ведь ей кажется, что менструация угрожает ее жизни. По мнению Кляйн и английской психоаналитической школы, девочки считают, что причина кровотечения заключается в повреждении внутренних органов. Даже если девочку осторожно предупредили и ее не мучают страхи, ей стыдно, ей кажется, что она грязная, она бежит в ванную комнату, старается отстирать или спрятать запачканное белье. В книге Колетт Одри «В глазах воспоминания» мы находим типичный рассказ о таких переживаниях.

Это возбуждение таит в себе жестокую драму. Однажды вечером, раздеваясь, я увидела, что со мной не все в порядке, но это меня не испугало, и я никому ничего не сказала в надежде, что завтра все пройдет... Через четыре недели все повторилось, но в более сильной форме. Стараясь не привлечь ничьего внимания, я отправилась в ванную комнату и положила свои штанишки в корзину с грязным бельем, стоявшую за дверью. Было жарко, и я ступала голыми ногами по разогретой ромбовидной плитке. Когда я вернулась и ложилась в постель, в комнату вошла мама, она хотела все мне объяснить. Я не помню, какое именно впечатление произвели на меня в то время ее слова, но пока она их шептала, в комнату неожиданно заглянула Каки. При виде ее круглой и любопытной физиономии я вышла из себя. Я закричала на нее, и она в испуге закрыла дверь. Я умоляла маму, чтобы она немедленно наказала ее за то, что она не постучала в дверь... Глядя на спокойную, многоопытную маму, на лице которой была написана тихая радость, я совсем потеряла голову. Когда она ушла, меня охватило глухое отчаяние.

Вдруг перед моими глазами возникли две сцены: несколькими месяцами раньше мы с мамой и Каки, возвращаясь однажды с прогулки, встретили старого доктора Приве, кряжистого, как дровосек, и с большой белой бородой. «Ваша дочка растет, мадам», — сказал он, взглянув на меня. От этих слов я вдруг возненавидела его, сама не понимая за что. Немного позже мама, вернувшись из Парижа, спрятала в комод стопку маленьких новых салфеток. «Что это?» — спросила Каки. Мама, стараясь выглядеть естественной, как это делают взрослые, когда открывают вам часть правды, для того чтобы скрыть главное, ответила: «Скоро это понадобится Колетт». Я промолчала, не в силах о чем-либо спрашивать, и вдруг почувствовала к ней неприязнь.

В ту ночь я долго ворочалась в кровати без сна. Этого не может быть. Я сейчас проснусь. Мама ошиблась, это пройдет и больше никогда не возобновится... На следующий день после тайно совершившейся во мне и запятнавшей меня перемены нужно было еще пережить встречу с окружающими людьми. Я с ненавистью смотрела на сестру, потому что она еще ничего не знала и неожиданно, сама того не понимая, получила надо мной огромное превосходство. Затем я возненавидела мужчин, которым никогда не придется пережить этого, но которым все известно. Наконец, у меня возникла неприязнь и к женщинам за то, что они так легко мирятся со своей участью. Я была уверена, что, если бы они узнали, что со мной происходит, их бы это обрадовало. «Вот и твоя очередь наступила», — подумали бы они. Эта тоже, думала я при виде женщины. И эта. Мир сыграл со мной злую шутку. Мне было страшно ходить, бегать я и вовсе не решалась. Мне казалось, что от земли, от теплых зеленоватых солнечных лучей, от пищи исходит какой-то подозрительный запах... Менструация прошла, и вопреки здравому смыслу я опять начала надеяться, что больше это не повторится. Через месяц я поняла, что надеяться не на что, и окончательно смирилась с этим несчастьем; но на этот раз меня охватило какое-то тяжелое оцепенение. С тех пор в моем сознании появилось понятие «до». Вся моя остальная жизнь будет лишь тем, что наступило «после».

Большинство девочек именно так переживает этот период, Многие из них с ужасом отвергают мысль о том, чтобы поделиться этим секретом с близкими. Одна из моих подруг рассказывала, что, поскольку она росла с отцом и воспитательницей, но без матери, ей пришлось прожить три месяца, испытывая страх и стыд, пряча свое запачканное белье, прежде чем стало известно, что у нее начались менструации. Даже, казалось бы, закаленные крестьянки, знакомые с самыми грубыми сторонами жизни животных, испытывают отвращение к этому наказанию судьбы, потому что в деревне все, что связано с менструацией, считается непристойным. Я знала одну молодую фермершу, которая в течение целой зимы потихоньку стирала свое белье в ледяном ручье и тут же надевала на себя мокрую рубаху, чтобы скрыть от всех свой постыдный секрет, Я могла бы привести сотни подобных примеров, Даже рассказав кому-нибудь о своем ужасном горе, девочка не может облегчить душу. Конечно, случай, когда мать дала дочери звонкую пощечину и сказала: «Дура! Ты еще слишком мала», — это исключение. Однако многие матери не проявляют желания помочь девочке: они не дают достаточно ясных объяснений, и девочка входит в новый жизненный этап, который начинается с первой менструации, полная тревоги. Она гадает, не ждут ли ее в будущем другие болезненные испытания, или думает, что теперь она может забеременеть от простого общения с мужчиной или его прикосновения. В результате мужчины вызывают в ней панический страх. Но даже если ей все понятно объяснили и подобные страхи ее не мучают, не так-то просто вернуть ей душевное равновесие. Раньше девочка могла, хотя и немного кривя душой, думать о себе как о бесполом существе или совсем не думать о своем поле; случалось даже, что она мечтала проснуться однажды утром мальчиком. Теперь же матери и тетушки с довольным видом шепчут: «Она уже большая девочка». В их полку прибыло, отныне она — одна из них, она бесповоротно вошла в ряды женщин. Иногда девочки гордятся этим, думают, что стали взрослыми и что в их жизни вскоре все переменится. Так, Тид Монье в романе «Я» рассказывает: Многие из нас стали «большими девочками» во время каникул, с другими это происходило уже в лицее, и мы по очереди ходили в стоявшую во дворе уборную, где те, кто достиг этого рубежа, восседали, как королевы, дающие аудиенцию своим подданным. Мы приходили, чтобы «посмотреть на кровь».

Но вскоре девочку постигает разочарование: она видит, что не получила никаких преимуществ, жизнь идет своим чередом. Единственная новость — это повторяющееся каждый месяц неприятное событие. Некоторые девочки, узнав, что им суждено терпеть это всю жизнь, часами плачут. Но больше всего их возмущает, что их непристойный изъян известен мужчинам. А как бы хотелось, чтобы хотя бы они ничего не знали об унизительной участи женщин. Не тут-то было! Отец, братья, двоюродные братья, словом, все мужчины знают об этом и даже иногда позволяют себе шутить по этому поводу, Именно в такой момент у девочки возникает или обостряется отвращение к своему слишком чувственному телу. Первоначальное удивление проходит, но неприятные ощущения остаются. Девочке противен пресный запах с гнильцой, похожий на запах болота или увядших фиалок, исходящий от нее в дни менструации, неприятен вид крови, цвет которой отличается от цвета крови из царапины. Ей постоянно приходится помнить о том, что нужно переодеваться, следить за своим бельем, простынями, решать множество мелких, неприятных практических задач. В экономных семьях гигиенические салфетки каждый месяц стирают и прячут в бельевой шкаф. Может быть, придется отдавать белье, испачканное собственными выделениями, в чужие руки — прачке, прислуге, матери, старшей сестре. Ватные тампоны, которые продаются в аптеках, упакованные в коробки с красивыми названиями «Камелия», «Эдельвейс», после употребления выбрасывают. Но в путешествии, на отдыхе, на экскурсии от них не так-то просто отделаться, ведь бросать в унитаз категорически запрещено, Юная героиня «Психоаналитического дневника», переведенного на французский Кларой Мальро, описывает, какой ужас ей внушали гигиенические салфетки. В дни менструации ее смущает даже присутствие сестры и она соглашается раздеваться только в темноте. Этот стесняющий, неудобный предмет может упасть, если сделать резкое движение, и это еще унизительнее, чем если бы у вас посреди улицы упали штанишки. От жгучего страха потерять гигиеническую салфетку у девочек иногда возникают психастенические мании. Коварная природа распорядилась так, что недомогания и боли нередко начинаются после кровотечения, которого девочка может и не заметить. Часто сроки у девочек нечетки, кровотечение может начаться неожиданно, застав девочку на прогулке, на улице, у друзей. Может случиться, что она — как когда-то г-жа де Шеврез¹ — запачкает одежду или сиденье... Из-за этой опасности некоторые девочки постоянно испытывают страх. Чем сильнее отвращение девушки к этой напасти, тем тщательнее она должна следить за собой, чтобы случайно не попасть в унизительную ситуацию или избежать обидного конфиденциального замечания, Вот несколько ответов, полученных по этому поводу доктором Липманном^ во время опроса, посвященного юношеской сексуальности: ¹ Во времена фронды г-жа де Шеврез, одетая мужчиной, была разоблачена из-за пятен крови, которые остались на седле. В. Л υ η м а и н. Молодость и сексуальность.

В шестнадцать лет, когда однажды утром у меня началась менструация, я очень испугалась. Вообще-то я знала, что это должно случиться, но мне было так стыдно, что я полдня пролежала в постели. На все вопросы я только твердила: «Я не могу встать».

Я онемела от удивления, когда в неполные двенадцать лет у меня началась менструация. Меня охватил ужас, а мать только сухо сообщила мне, что это будет повторяться каждый месяц. Я решила, что это страшная гадость, и никак не могла смириться с тем, что у мужчин ничего подобного не бывает.

После этого случая мать решила заняться моим половым воспитанием и заодно объяснила мне, что такое менструация. И тогда меня постигло второе разочарование: в день первой менструации я, сияя от радости, бросилась к матери, которая еще спала, и закричала: «Мама, у меня началось!» «И из-за этого ты меня разбудила?» — услышала я в ответ. Все же мне казалось, что после этого вся моя жизнь переменится.

Поэтому я страшно испугалась во время своей первой менструации, увидев, что кровотечение не останавливается. Однако я никому ни слова не сказала, даже матери. Мне только-только исполнилось пятнадцать лет. К тому же неприятных ощущений у меня почти не было. Только один раз у меня были такие сильные боли, что я упала в обморок и три часа пролежала на полу в своей комнате. Но и об этом я тоже ничего никому не сказала.

Менструации у меня начались, когда мне было около тринадцати лет. Мы со школьными подругами уже говорили об этом, и я была очень горда, что теперь я тоже стала большой. Я очень важно заявила преподавателю физкультуры, что не могу заниматься, потому что плохо себя чувствую.

Моим половым воспитанием занималась не мать. У нее самой менструальный цикл начался только в девятнадцать лет, и она так боялась, что ее будут ругать за испачканное белье, что закопала его в поле.

Первая менструация у меня была, когда мне было восемнадцать лет¹. Мне никто ничего об этом не говорил. Ночью у меня начались сильное кровотечение и боли, я ни на минуту не сомкнула глаз. Как только рассвело, я в испуге побежала к матери и со слезами спросила у нее, что делать. Но она только выбранила меня: «Ты могла бы спохватиться пораньше и не пачкать простыни и постель». Вот и все объяснения. Естественно, я ломала себе голову, не понимая, какое преступление я совершила, и была очень встревожена.

Я уже знала, что это такое. Я даже с нетерпением ждала этого, потому что надеялась, что мать расскажет мне, как появляются на свет дети. Наконец этот великий день настал, но мать ничего мне не сказала. И все же я была очень рада. «Теперь, — думала я, — у меня тоже могут быть дети, я стала женщиной».

Этот переАом в жизни девочки наступает довольно рано, Мальчик становится юношей лет в пятнадцать-шестнадцать, а девочка превращается в женщину в тринадцать-четырнадцать. Но основное различие их опыта заключается не в возрасте или в физиологических проявлениях, подчас доводящих девочек до очень тяжелого состояния. Для мальчиков и девочек половое созревание имеет совершенно различное значение главным образом потому, что возвещает им о различном будущем, Конечно, мальчики тоже тяготятся своим телом в этот период, но поскольку они с детства привыкли гордиться принадлежностью к сильному полу, то по мере их полового созревания растет и их самоуважение. Они с гордостью показывают друг другу такие мужские признаки, как растущие на ногах волосы, более чем когда-либо хвастают своим половым членом, сравнивают его с другими. Им боязно становиться взрослыми, многие подростки опасаются свободы и связанной с ней ответственности, но вступление в сан мужчины наполняет их радостью. У девочки же по мере ее взросления ограничивается жизненное пространство просто в силу ее принадлежности к женскому полу. Мальчик с восхищением смотрит на растущие на его теле волосы, потому что они сулят ему безграничные возможности, а девочка в смятении останавливается перед «грубой и замкнутой драмой», которая врывается в ее жизнь. Пенису его особую ценность придает социальное окружение, оно же представляет менструацию как печать позора. Первый символизирует мужское начало, вторая — женское, и оттого, что женское начало предполагает нечто переменчивое и низшее, принадлежность к нему воспринимается с возмущением. Девочке всегда казалось, что в ее жизни есть какой-то неосязаемый смысл, хотя из-за отсутствия пениса он и не имеет предметного выражения. Именно этот смысл и обнаруживается в потоке извергающейся из нее крови. Если она уже смирилась со своей участью, она принимает это событие с радостью. «Теперь ты стала женщиной». Если же она всегда против нее восставала, то этот кровавый приговор поражает ее как молния. Но чаще всего она еще не сделала никакого выбора и неприятные ощущения, связанные с менструацией, склоняют ее к отвращению и страху. «Так вот что значат слова; быть женщиной!» Злая судьба, которая угрожала ей смутно и как бы извне, оказывается, находится в ней самой, ее невозможно избежать. Девочке кажется, что она попала в ловушку. Если бы женщина не стояла в обществе ниже мужчины, она не видела бы в менструации ничего, кроме присущего ей способа приобщиться к жизни взрослых людей. И у мужчины и у женщины есть немало других не менее отталкивающих физиологических проявлений, но с ними легко мирятся потому, что они есть у всех и, следовательно, не могут рассматриваться как изъян. Менструация вызывает у девочкиподростка отвращение из-за того, что свидетельствует о ее при"адлежности к низшей и обездоленной касте. Она глубоко страдает от ощущения собственной ущербности. Если бы не это, она по-прежнему гордилась бы своим телом, несмотря на менструации. Когда девочке удается сохранить свое человеческое достоинство, она значительно меньше мучается из-за этого унизительного физиологического проявления. Если занятия спортом, умственная работа, общественные обязанности или религия дают ей возможность самоутверждения, она не примет своего своеобразия за ущерб. Тот факт, что в период полового созревания у многих девушек развиваются психозы, объясняется тем, что они чувствуют себя беззащитными перед непонятным и неотвратимым будущим, обрекающим их на невообразимые испытания. Участь женщины —это болезни, страдания, смерть; вот мысли, которые

Дата добавления: 2015-08-03