Роковой диагноз

Академик Бехтерев собирался в Москву на съезд психиатров и невропатологов. Неожиданно пришла правительственная телеграмма с просьбой сразу же по приезде позвонить в Кремль. Впрочем, не так уж и неожиданно. Слава великого клинициста разнеслась далеко за границы России ещё до октябрьского переворота. Едва завидев его пролётку, сам царь Николай II срочно звонил министрам:

— Дайте ему всё, что только попросит. Из меня он вытянет намного больше...

Возможно, это всего лишь анекдот, но сильные мира сего всегда считались с Владимиром Михайловичем. Слыл он человеком независимым и абсолютно бесстрашным, совестью не поступался ни при каких обстоятельствах. Начальник Императорской военно-медицинской академии, тайный советник, он частенько выручал опальных профессоров и студентов. Когда считал нужным — выезжал на заводы к бастующим. А на одном из судебных процессов произнёс пламенную речь, заклеймив черносотенцев.

Революцию свободомыслящий академик встретил восторженно, но ни поведения своего, ни привычек не изменил. Пожалуй, даже стал бескомпромисснее, резче в суждениях, ибо новая власть оказалась куда хуже прежней. «На всякий случай» в ЧК на него завели дело. Однако не он в этой власти нуждался, она — в нём, включая обитателей Смольного, Кремля и самих высокопоставленных чекистов.

Бехтерева дважды приглашали в Горки к разбитому параличом Ленину, батюшку которого он пользовал ещё в бытность свою профессором в Казани. Калинин вообще души не чаял в чудотворце. Тот только намекнул о желательности закупки заграничной аппаратуры — ВЦИК тут же выделил наркомздраву валюту.

Неудивительно, что кремлёвский Лечсанупр частенько прибегал к услугам Владимира Михайловича. Однако на сей раз консультация была окутана необычайной таинственностью. До самого последнего мгновения Бехтерев не знал, куда его привезут.

Привезли к Сталину.

По слухам, диагноз уместился в одно — убийственное, как пуля, — слово:

— Паранойя!

Именно — по слухам, поскольку осмотр проходил без свидетелей, в кабинете вождя, а слово-выстрел прозвучало уже в приёмной, при выходе. Из тех, кто мог слышать его, вскорости не осталось в живых никого. Но прежде всех ушёл из жизни сам Владимир Михайлович Бехтерев. И суток не прошло...

Знал ли его всесильный пациент, успевший скрутить всю страну, включая медицину, с кем предстоит ему встретиться? Наверняка знал, ибо в списках, которые доставляли ему из ОГПУ, постоянно мелькало имя знаменитого академика. Каждый шаг, как и вся его жизнь, «отцу народов» были досконально известны. Всемирная слава и непререкаемый авторитет — безусловно тоже.

...Родился Бехтерев в 1857 году в Вятской губернии. В двадцать один год закончил Военно-медицинскую академию, к двадцати четырём удостоился диплома доктора медицины и приват-доцентского звания. Побывал на стажировке в Сальпетриере у Нобелевского лауреата Шарко, но целиком посвятил себя исследованиям мозга, пройдя специализацию у таких корифеев медицины, как Дюбуа-Реймон, Флексиг и Вунд. В 1884 году он — профессор Казанского университета на кафедре душевных болезней.

Широта его неуёмной деятельности была поистине безгранична. Владимир Михайлович организовал клиническое отделение в областной больнице, создал психофизическую лабораторию, учредил Общество неврологии и психиатрии, журнал «Неврологический вестник». Став начальником Петербургской императорской военно-медицинской академии, генералом, построил на частные средства ещё и целый исследовательский институт.

Количество научных работ Бехтерева приближается к трём сотням. Его «Основы учения о функциях мозга» были переведены на все европейские языки. Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона посвятил ему целую колонку с портретом. А он, как какой-нибудь сельский доктор, готов был по первому зову протянуть руку помощи любому страждущему. Вдобавок и денег давал на еду и лекарства. Истинный русский интеллигент...

Правда, при большевиках стало это слово бранным. Ещё Ленин втолковывал, что интеллигенция — говно, а уж сменивший его хозяин Кремля и вовсе собрался ликвидировать её «как класс». Раньше высылали за границу, при нём — в тюрьмы да лагеря... Или сразу на тот свет.

Словом, на обоюдное взаимопонимание рассчитывать не приходилось. Но для настоящего врача больной есть больной, даже если он относится к медикам с враждебностью и подозрительностью. Кстати, для психиатра это один из симптомов неблагополучия.

Но мыслимо ли, чтобы к Сталину пригласили психиатра? Тем более трудно представить, чтобы кто-то решился подвергнуть вождя психиатрическому обследованию. И уж совсем невозможно вообразить, чтобы «верный ученик и продолжатель» согласился бы отвечать на специфические вопросы по поводу бреда, страхов и тому подобные.

Нет, не психиатр был зван в Кремль — невропатолог. Сталина сильно беспокоила усыхающая рука, да к тому же именно в тот период начала развиваться у него стойкая ночная бессонница. Основания показаться специалисту, таким образом, были, но вот поставленный Бехтеревым диагноз...

Мог ли академик во всеуслышание назвать вещи своими именами? А если не мог, то почему вдруг погиб? Что ж, за неимением прямых доказательств, кроме устойчивой молвы, познакомимся с косвенными свидетельствами.

Итак, Бехтерев отправился в Москву на съезд психиатров и невропатологов. Факт его прибытия, равно как и факт скоропостижной кончины академика, отразили газеты. В частности, «Известия» писали, что Бехтерев почувствовал себя плохо 23 декабря 1927 года, сразу же по возвращении из театра. Запомним эту дату, ибо за ней скрывается многое. В конец того дня академик вместе с делегатами съезда поехал в Большой театр. Газеты, правда, слегка переврали, написав, что делегаты поехали в Малый театр, но это пустяк и к делу не относится. Зато версия, появившаяся потом в журналах, заслуживает самого пристального внимания. Во-первых, она более полная, а во-вторых, что особенно важно, подправленная. Одно прибавили, другое вырезали, как всегда, весьма неуклюже, так что есть о чём поразмыслить. Итак, в «Вестнике знания», в частности, говорилось: «В.М. Бехтерев приехал в Москву из Ленинграда для участия в работе съезда психиатров и невропатологов, на котором он был избран почётным председателем. В.М. Бехтерев почувствовал недомогание утром, 24 декабря, к Владимиру Михайловичу был вызвал проф. Бурмин, который констатировал желудочное заболевание».

Получается, что вечер после театра испарился, словно его и не было. Выходит, «недомогание», от которого профессор сразу умер, случилось не 23-го, а 24-го. Вроде бы какая разница? Но, видно, слухи об отравлении поползли не зря!

Посвящённые ведали: ещё со времён ЧК в ОГПУ работала лаборатория по изготовлению ядов, с каждым годом совершенствуя выпускаемую продукцию. Вот и позаботились о том, чтобы появился хоть какой-то интервал времени: дескать, не в одночасье помер, а сначала слегка занемог.

Да и сам диагноз звучит несколько странно — «желудочное заболевание». Что это: язва, колит, гастрит, простое расстройство?

Опять же — профессор Бурмин, поставивший столь загадочный диагноз. Имя это к тому времени уже было на слуху. Упоминался профессор вместе с доктором ЦК ВКП(б) Погосьянцем. Тем самым, который сыграл роковую роль в принудительной (по решению Политбюро) операции язвы М.В. Фрунзе, закончившейся смертью полководца. Не пройдёт и года, как Бурмин оставит без помощи умирающего наркома Цюрупу, доверенного его «попечениям», а много лет спустя, уже в 1938 году, выступит свидетелем обвинения на процессе «правотроцкистского блока», оклеветав своих коллег — профессора Плетнева и доктора Левина. Якобы это они отравили Горького и Куйбышева и вообще — шпионы. Так что фигурой одиозной Бурмин считался ещё в те времена и роль пособника палачей мог сыграть отнюдь не случайно, хотя и достаточно топорно. Или диагноз «желудочное заболевание» был ему указан заранее? На Лубянке? В Кремле?

Естественно, слухи об отравлении академика Бехтерева не только не утихали, но и ширились. Пришлось дать в прессу новое сообщение, где уже фигурировал консилиум: «проф. Шервинский, д-р Константиновский и др.». Однако «диагноз» всё так же странен: «острое желудочно-кишечное заболевание».

Очевидцев, встречавшихся с Бехтеревым в его последний день, это никак не могло убедить. Так, профессор В.Н. Мясищев, возглавлявший созданный Бехтеревым институт, незадолго до своей смерти подтвердил свидетельство жены академика насчёт телеграммы. «Он получил телеграмму из Лечсанупра Кремля с просьбой по прибытии в Москву срочно туда позвонить. Бехтерев позвонил, а затем отправился в Кремль».

Делегаты съезда рассказывали, что на пленарное заседание Бехтерев приехал только под самый конец. На вопрос, почему припозднился, ответил якобы так:

— Смотрел одного сухорукого параноика...

До отъезда в Большой театр оставалось каких-нибудь два часа. В фойе, опять же по свидетельству очевидцев, Бехтерева встретили какие-то «прекрасно одетые молодые люди». Кто именно? Остаётся догадываться. Во всяком случае, к съезду никакого отношения не имеющие. Они и увели академика в буфет. Многие видели его сидящим за столом, уставленным вазами с пирожными и бутербродами. Заметили также, что после антракта место Бехтерева в ложе бенуара осталось незанятым.

В том же «Вестнике знания» (№ 24, 1927) читаем о «совещании видных представителей медицины с участием профессоров Россолимо, Минора, Крамера, Гиляровского, Ширвинского, Бурмина, Абрикосова, представителей Наркомздрава и др. Опять это и др. Вроде вовсе оно и ни к селу ни к городу после столь исчерпывающего перечисления — врачи названы, Наркомздрав упомянут... И вообще: зачем такая помпезность? Может, «диагноз» решили подправить? Ничуть не бывало. Вердикт консилиума больше подходит для трибунала святой инквизиции: «предать сожжению в крематории». Поскорее сжечь, чтобы никаких вскрытий, никаких патологоанатомов. Что ж, с незапамятных времён не знали более верного средства, чем огонь, чтобы скрыть следы яда. Тело — в огонь, мозг — в Институт мозга. А чтоб больше не возникало вопросов, специально для «Известий» спустили окончательный «диагноз»: «паралич сердца».

Семья требовала выдать тело и протестовала против кремации. Но кто считался с такими пустяками? Жена Бехтерева вскоре исчезла в ГУЛАГе, сыну дали «десять лет без права переписки», то есть пулю в затылок...

И наконец, о главном: «паранойя»! Специалисты избегают говорить о психическом заболевании Сталина в собственном смысле слова. Указывают, скорее, на психопатические черты характера, склоняясь то к шизоидной, то к параноидной психопатии. Однако за спорами упускается из виду важная подробность. Дело в том, что Бехтерев глубоко интересовался такими по сей день загадочными явлениями, как гипноз и телепатия. Он был наделён могучим даром. Проникнуть в сознание больного и поставить диагноз без «наводящих вопросов» для него не составляло труда. Умел исцелять и словом и взглядом, в том числе от паралича и нарушений сна.

«В прежние времена подобные случаи, — говорится в его работе «Внушение и чудесные исцеления», — исцелялись силой внушения. Точно так же... производилось исцеление «сухоруких», «расслабленных», «мнимоумерших»... и поражённых истерическим параличом рук».

Видно, за этим его и пригласили в Кремль. Не исключено, что тот первый и последний сеанс принёс Сталину облегчение. Целый год генсек не жаловался на омертвение руки: готовился свернуть шею крестьянству и как следует припугнуть интеллигенцию на первом «открытом» процессе.

Чтобы погибнуть, академику Бехтереву вовсе не обязательно было упоминать паранойю. Вполне достаточно «истерического паралича». Когда много лет спустя кремлёвский врач академик Виноградов лишь заикнётся, что по состоянию здоровья Сталину требуется бессрочный отдых, вождь придёт в неистовство: «В железа его, в кандалы!»

Но это уже другая история, из эпохи «Дела врачей»...

Дата добавления: 2015-08-03