Глава 21. Право ведущего безраздельно принадлежало Жоре

Право ведущего безраздельно принадлежало Жоре. Он восседал за управляющей панелью полиграфа, как на троне. Царь! Кесарь! Он был признанным богом экспериментального поиска, изучения природы путем ее тщательнейшей дезинтеграции с последующим собиранием всех частей в единую купу интереснейших, как нам казалось, результатов и выводов. Дезинтеграция всегда была его стихией, а неисчерпаемая потребность действовать — меня настораживала. Ведь нет в мире ничего страшнее деятельного невежества! Но эта формула нынешней жизни Жоры не касалась. Его отличали не прямота и напор фанатика, а знания скрупулезно собранных и выверенных научных фактов, которыми всегда был наполнен его круглый высоколобый череп. Этот живой компьютер ни разу нас не подвел! Он напрочь истреблял все наши сомнения и наполнял нас верой в него.

Мы с Жорой переглянулись, он кивнул: пора.

— Что ж, ab ovo! — сказал Юра.

Я вытер лоб платком. Это была пробная прогонка технологии клонирования в новых условиях. Ни Цезарем, ни Наполеоном или, скажем, Эйнштейном мы рисковать и не думали. Навуходоносор, Тутанхамон, Таис и Клеопатра, как впрочем, и Ленин сейчас еще не были востребованы.

— Могли бы взять на худой конец эту вашу… Тину…— говорит Лена.

— Ничего подобного! Ни у кого из нас даже мысли не мелькнуло, что нашу задумку можно начать с неё. Да и как? К её клонированию мы тогда не были готовы совершенно. Да и зачем? Чем она так уж славна, чтобы мы рисковали нашим первым блином? Стишки? Да мало ли… У нас был огромный выбор всех этих петрарок, шекспиров, ронсаров и байронов, пушкиных и фетов, и маяковских с есенинами, и даже цветаевых с белламиахмадуллиными. Преогромнейший! Евтушенко, Вознесенский, Рождественский… Кто ещё?.. Нынешние? Так они даже… Нечего вспомнить! Некого! Как-то нам даже в голову не приходило, что какой-то поэт может ускорить наш путь к совершенству. А Тина — и подавно! И даже её «Я понимаю отчасти, Что происходит с нами: Я — причина отлива. Вы — причина цунами» никого из нас не только не насторожило, но и не вдохновило. «Вы — причина цунами»! Если бы мы тогда прислушались к этим пророческим словам, если бы мы только могли предположить… Куда там! Мы как угорелые спешили к своей величественной и божественной цели! Нам ведь нужен был явный успех — полноценный и, так сказать, полнокровный клон. Не такой, как нам подарила когда-то Аза. Мы уже были научены горьким опытом, и не могли позволить себе новых Гуинпленов.

Для тестирования нашей машины времени, мы довольствовались чьим-то завалящим ошкурком[2]. Чтобы испытать наш новый конвейер по производству клонов достаточно было небольшого фрагмента высохшей кожи какого-нибудь фараона или его слуги, или даже мамонта, пролежавшего в зоне вечной мерзлоты в Сибири. Не говоря уж о членах Наполеона и Ленина! Да кого угодно, при условии, что эти клеточки можно было бы оживить.

— Вам удалось раздобыть отрезанное ухо Ван-Гога? — спросил Жора.

— Да-да, удалось, — сказала Ната, — правда от этого уха осталось всего ничего…

— Ничего, — сказал Жора, — это как раз то, чего нам так недоставало. Клеточки проросли?

Ната кивнула, мол, проросли.

Жора тоже кивнул, мол, прекрасно! и подошел к Бриджит Буаселье:

— Вот видишь, — сказал он ей, — у нас все готово! Надеюсь, Бри, ты подаришь нам ген бессмертия? Хватит прятаться от людей! Да и мир заждался!

— Дело в том, — говорю я, — что эта самая секта раэлитов…

— Секта? — спрашивает Лена.

— Да, их окрестили сектой за свою скрытность. Тем не менее, им удалось добиться успеха по укорочению стареющей ДНК, и теперь…

— Значит, старость побеждена? — спрашивает Лена.

— Бриджит основала новую компанию «Stemaid», которую… А ранее созданная компания «Clonaid», как известно, уже проводит клонирование человека

— Ты скажи мне — старость побеждена? — снова спрашивает Лена.

— Похоже, — говорю я, — поскольку Бриджит дала нам согласие предоставить результаты своих исследований для дальнейшего участия в наших работах.

— Я же знал, что ты умница и прекрасница, — сказал Жора, обняв Бри за плечи, — да и как же ты без нас, верно?

Бриджид улыбнулась и произнесла:

— Ты кого угодно очаруешь и заставишь на себя работать.

— Это правда, — сказал Жора, целуя Бри в щеку, — только не на себя — на нас всех. А тебя я хвалю, хвалю…

— Вау! — воскликнула Бри, — твои похвалы — сироп в уши!..

Раздались даже аплодисменты.

— Puis-je vous demander…? (Можно попросить у вас…? — англ.) — вдруг услышал я за своей спиной детский голосок. Мне стало любопытно, кто же это мог быть, я повернулся… Ах, ты мой бог! Я всегда знал, что она… Та самая!.. Из-под той самой лавины! Я узнал её по бантам… И по глазам! Если бы она прознала об этом, она бы, надеюсь, согласилась со мной, с моим нежно-ласковым и как лилия снежно-белым, и, если хотите, даже блаженно-рассветным… Ли. Я не знаю, откуда знал её имя — Ли!..

Это как лилии на зеркальной глади воды в предрассветной дымке…

Я не верил своим глазам. Нет-нет, это невероятно! Этого не может быть! Я видел перед собой это чудо, это прелестное дитя, стоящее в метре от меня в небесно-голубой рубашонке с закатанными рукавами…

Но как она здесь оказалась?

Белые колготки подчёркивали стройность детских ножек, а белые с застежкой сандалии, едва касающиеся пола, создавали впечатление неизбежности скорого взлёта… Казалось, ещё мгновение и они оторвутся от пола…

Но что она в этот самый, пожалуй, ответственный для нас момент здесь делала?

Ошарашенный я тёр и тёр глаза кулаками: неужели не сон. Я слышал голос Жоры за спиной и понимал, что не сплю, что со мной всё в порядке, что я не сошёл с ума… Но эти растопыренные веером детские пальчики, словно отталкивающиеся от воздуха ангельские крылышки, будили в моей душе абсолютное смятение…

Невероятно! Мы были уже в шаге от победы в битве за совершенство, и вот в этот самый что ни на есть трепетный час, как снег на голову, как гром среди ясного неба, как… явилась вдруг Ли! Как расценивать это явление?

И, конечно, глаза… И глаза… Она смотрела на меня неотрывным взглядом своих серо-голубых ясных до боли глаз, завораживая, цепеня и обездвиживая меня, останавливая биение моего сердца и сводя судорогой горло… Я вдруг осознал и почувствовал, как в жилах моих стынет кровь, да, стынет и густеет, превращая мое тело в холодный студень, в ледяной столб… Я даже изморосью покрылся… Остолбенелый! Весь. С головы до ног…

— Podria pedirle…? (Можно попросить у вас… — исп.), — повторила она.

Ошеломлённый я не мог взять в толк, что от меня хотят. И словно пытаясь привести меня в чувство, Элис сказала это по-английски:

— Could I have…, please? (Можно попросить у вас… — англ.).

Я тупо смотрел на этого ангела, даже не предпринимая попыток спросить, что ей от меня требуется — «…попросить у вас…?».

Да, пожалуйста!

Видимо, она тоже была поражена моей такой заскорузлой тупостью, иначе бы не стала повторять свой вопрос ещё и на польском, на чеченском, на арабском, на хинди и иврите, на….

Наконец, на русском:

— Можно попросить у вас…?

Я кивнул: я понял! Я улыбнулся: проси!

И когда я открыл глаза, её и след простыл.

— Жор, — повернулся я к Жоре, — ты видел?

— Да, — сказал Жора, — Бриджид прекрасно справилась! А ты упорствовал.

— Да нет, — сказал я, — ты…

Жора улыбнулся:

— Иди-иди… Отоспись. Завтра начинаем.

Я не мог сделать и шага. Жора хлопнул меня по плечу, мол, держись, брат.

Я держался как мог.

И зачем ей вдруг понадобилось солнце? Разве она солнцеед? Или энергия солнца ей необходима, чтобы подзарядить свои аккумуляторы, напрочь выхолощенные нашими угловатыми телодвижениями в погоне за совершенством?

Я не находил ответа…

— А что у тебя, Крейг, — обратился затем Жора к Крейгу Вентеру, — как поживает твоя искусственная жизнь? Ты готов предложить свои разработки для рождения новой Эры?

Крейг улыбнулся и кивнул, мол, всегда пожалуйста! А иначе и быть не могло! Мы столько лет шли вместе к созданию, я бы сказал, сотворению этой самой искусственной клетки! Получилось! Наконец-то нам удалось! И теперь эта кухня творения предлагает нам такие возможности, о которых никто и думать не мог!

— Какие же? — спрашивает Лена.

— Ой, — говорю я, — это трудно даже перечислить. А какие перспективы! Это и есть ноосфера в действии. Скоро лик Земли так преобразится, что прилетевшие к нам в гости инопланетяне Ее не узнают! Если бы я был писателем-фантастом… М-да!.. Уже сегодня разработаны умопомрачительные проекты и заключены баснословные контракты… Да! Эре Греха, кажется, пришел капут! И Жора уже неоднократно провозглашал: «Мы на пороге рождения новой эры!». Какой? Пока он не придумал ей названия…

— Эры Преображения, — говорит Лена, — какой же еще? И что твоя Элис?

— Похоже… Человечество глухо и тупо ко всему новому, неожиданному… Сегодня никто, кроме, конечно, фантастов, не в состоянии предусмотреть перспективы развития и воплощения этого поистине величайшего открытия. Это — как соорудить колесо, открыть порох, выстрогать из дерева крыло или расщепить атом…

— Открыть Америку…

— Именно!

Но уже ясно, что то, что удалось сделать Крейгу, переоценить невозможно.

— Да, — соглашается Лена, — это ясно: переоценить невозможно… И что твоя Элис, она…?

— Итак, мы выбрали для пробы какого-то никому не известного жалкого завалящего фараонишку. Первым. Здесь нужно упомянуть вот о чем. Это — важно! Задолго до того, как пустить в ход, вернее дать жизнь этому пробному фараончику, мы тщательнейшим образом, как Авгий свои конюшни, вычистили от скверны геномы тех, кому доверяли строительство нового мира. Да! Все мы, все, и Юра, и Аня, и мы с Жорой, и Тамара, и Стас, и Шут, и, особенно, Ушков, да-да, особенно Ушков, сидели сутками, выжигая словно каленым железом из ДНК наших будущих апостолов все те участки, которые столько тысяч лет, целые миллионнолетия, держали человека в шкуре животного. Даже наш тишайший Валерочка…

— Ергинец что ли? — спрашивает Лена.

— Ага, он самый. Ты уже выучила его фамилию… ВИЧ! Он тоже…

— Вы и его с собой всюду таскали? Зачем? Ведь всякому ясно, что такие тихони как раз подставят ножку в самый трудный момент. Как известно, в тихом болоте…

— Ясно-то ясно… Такие как наш Валерочка, как Переметчик, Ушков… да многие… Оказалось без них… Ушков так и сказал однажды — «на таких как мы землеройках Земля держится». Так и есть: на таких, как Валерочка жучках-вонючках держится любое большое дело. Эти винтики-скрепки-булавки нам нужны, как соломинки в тесте самана, надо сказать — спасительные соломинки… Как цемент, крепеж. Многие, конечно же, как Валерочка, оказываются гнилыми, поэтому ухо нужно держать востро. Ну и — чтоб карась не дремал.

— Почему «ВИЧ»? — спрашивает Лена.

— Потому что они как вирусы СПИДА, как инфекция… Я ж рассказывал! Эта зараза жрет нас как… Моль!..

— А что это за история с «денежным деревом»? — спрашивает Лена.

— Это такой прекрасный цветок. Помню, Женя принесла его к нам еле живым. Он умирал… Цветы ведь как ничто другое, как никто помнят зло! Женя взялась его оживить… Вообще Женя — это целая страна в нашей Пирамиде, если хочешь, — еще один наш целебный родник. Если бы не Женя…

— Ты о ней еще ни слова не сказал.

— Знаешь, по правде сказать, в жизни так мало слов… Тех слов, что есть у меня никогда не хватит, чтобы рассказать о ней. Женя, Женька… Они с Настюхой… Так вот. История… Хлебное дерево… Принято считать, что этот цветок… Ну, ты понимаешь: хлеб — это хлеб. Женя его выпестовала. Она не жаждала от цветка денег, у нее и в мыслях не было, качать с него доллары или рубли, или… Нет. Врач, она по сути своей дарила себя всему живому. Она приводила в чувство не только людей, не только… Она прикасалась своими пальчиками к лепесткам выброшенной жухлой розы и те оживали. Она оживила и хлебный цветок. Он ожил, ожил!.. Все были потрясены! Да нет — все были как-то возбуждены и рады, и очень рады… Мы не верили, что цветок вернется к жизни, куда там! Он был так плох, сухой весь и коричнево-мертвый… И вот наша Женька!..

— У тебя даже сейчас ком в горле, — говорит Лена.

— Ага, судорога перехватывает… Об этом невозможно рассказывать, не содрогаясь. И Женя привела цветок в чувство. Одним дыханием своим, одним прикосновением своей славной ладошки.

— Что же было потом? — спрашивает Лена. — Что Эллис? Она…?

— Я был где-то далеко… Я не оправдываюсь. Я виноват только в том, что не почувствовал… Ну, не проникся… Будучи в отъезде, я… Валерочка уволил ее. Просто выгнал… Она до сих пор не может простить мне…

— Ты-то тут при чем?

— Он уволил ее, просто выбросил на улицу. Эта жаба… Вечно мнущаяся и заискивающая перед… И забрал цветок. Говорили, что в его кабинете только что оживший Жениными усилиями и неожиданно благодарно расцветший цветок, тотчас увял. Валерочка тут же унес его домой, где цветок и усох. Юра, зашедший по случаю к нему домой, был поражен: цветок был мертв. Скукоженный и скрюченный, он уже не дышал. Вот такая история с денежным деревом. Цветок — как тестер на доброту. Впрочем, это известный феномен: с ними нужно разговаривать и быть щедрым на ласку, и они отвечают тем же — цветут! Эти же упыри-вампиры вроде Валерочки…

— И что же их нельзя заменить? — спрашивает Лена.

— Можно. Хлопотно… Ведь на них потрачены годы…

— Значит — зри в оба…

— Хотя Ушкову можно, можно доверять. Хотя знаешь… Прав, прав был твой любимый Эфэм, — признался как-то мне Жора, — что некоторая тупость ума…

— Я же Достоевского терпеть не могу, — отпарировал я.

— Неправда, — сказал Жора, — я же видел, как ты с карандашом в руке и кончиком языка в уголке рта прорабатывал «Идиота».

— Я искал там «положительно прекрасного человека».

— Так вот, — продолжал тогда Жора, — «некоторая тупость ума, кажется, есть почти необходимое качество если не всякого деятеля, то, по крайней мере, всякого серьезного наживателя денег».

Он слово в слово процитировал Эфэм.

— Не считаешь же ты тупым Славика? — спросил я.

— Считаю серьезно жадным наживателем. И Славика, и твоего Валерочку, и твоего упыря Авлова… Да, собственно, все они… Бедные и больные люди. Ведь жадный — всегда больной.

Жора на стал продолжать, равнодушно махнув рукой.

Это был кропотливый, изнуряющий труд, работа до седьмого пота, без которой мы не могли, не имели просто права свежеиспеченному человечеству делать свой новый первый шаг. И Юля…

— Юля?! — спрашивает Лена.

— Да, и Юля каждый нами обновленный геном превратила в документ.

— Какой еще документ?

— Точка отсчета новой жизни и начало ее координат. Если хочешь — точка опоры!.. Для всей планеты! Рычаг! Который так неохотно и вяло искал Архимед. Мы и в самом деле…

— Да-да, я понимаю…

— С Юлей, надо признать, не всегда было так легко и просто, как хотелось бы. Человек одной цели и бесконечного множества путей ее достижения, она могла часами выслушивать нас с Жорой, соглашаясь или не соглашаясь и предлагая свои варианты, но в конце концов выбирала свое, подчас совершенно нелогичное и даже противоречивое решение, оказывающееся на поверку единственно верным. Однажды она, наперекор нашему желанию (мы не совсем принимали тайскую медицину), пригласила какого-то хилера и доверила ему чистку генома Конфуция своими тайскими пальчиками. Как так пальцами? Каким таким восточным биополем? Это был вызов! Геном Конфуция хранился у нас в одном-единственном посеве. Что если этот таец своим непоправимым вторжением нарушит его структуру? Это был вызов! Но вскоре ДНК-анализ твердо выявил: Конфуций чист, как стеклышко. Его геном свободен от всяких привнесенных временем примесей и отражает чистую китайскую линию. Этот таец с ученым именем Ли Фэйгань оказался не только родственником Ба Цзиня, но и представителем какой-то старейшей китайской династии, истоки которой восходят к временам допотопной эры. Он сам нам рассказывал, как, медитируя и погружаясь в прошлое, он колено за коленом, изучал свою генеалогию. Юля была так дружна с ним, что однажды, будучи в Индии, чуть было не...

— Что же ей помешало? — спрашивает Лена.

— Да-да, я отвлекся. Как только компьютер высветил номер ячейки, в которой хранился генный материал фараона, все тотчас облегченно вздохнули и согласились: пусть! Пусть будет хоть фараон. Фараона не жалко. Только бы он не наломал дров. Все шло хорошо, начали тринадцатого в семь утра, выждали несколько минут, чтобы сумма всех чисел, включая и всех присутствующих, составила единицу. Мистика мистикой, но числа, как известно, играют немаловажную роль в нашей жизни. Архимед ведь не зря чертил на песке свои теоремы. К примеру, если бы Иисус родился не седьмого января, а пятого или восьмого, мир был бы другим. И не только Иисус — каждый. Скажем, тот, кто воткнул наконечник копья под ребро Иисуса. Или те, что сожгли Жанну д’Арк и Джордано Бруно и заставили Галилея произнести свое «А все-таки она вертится». Или те, кто направили самолеты в небоскребы Нью-Йорка. Даже Вит и Лесик, не давшие миру ничего, чтобы брать. Известная формула «Do ut des (Даю, чтобы ты дал, лат.)» здесь себя не оправдала. Кто бы ни пришел в этот мир, тотчас спешит изменить его жизнь. Лицо мира в долгу перед каждым из нас, как и мы его должники. Если лик Вселенной неизменно вечен, то только лишь потому, что, преображая планету по своему усмотрению, человек не в состоянии обезобразить ее настолько, чтобы пошатнулась земная ось. Слава Богу до этого пока еще не дошло…

— До оси не дошло, — говорит Лена, — а вот… Разве так и оказалось: «Вы — причина цунами»?

— Если бы Тина тогда сказала нам, так сказать, это вживую, ну, прямо, тет-а-тет… Да мы бы ее засмеяли!

— Но она стала «Причиной отлива»?

— Признаюсь: мне тут же пришли на ум эти строчки, как только это случилось.

И ещё эта кроха-солнцеед…

Как она здесь оказалась?

Дата добавления: 2015-08-03