Глава 17. Иногда просто из лени я не говорю все, что думаю

Иногда просто из лени я не говорю все, что думаю. Я молчу на французском, на русском, на хинди и иврите, а английский и без того самый молчаливый язык. Англичане вообще скупы на слова, что я считаю прекрасной традицией и стилем мышления. Зачем говорить, если и без слов все понятно.

Я бы поговорил с Тиной на её родном языке, но где мне теперь её искать?

— Сегодня четверг? — спрашивает Юлия.

Такие вопросы для меня вообще не имеют смысла. Моя Пирамида не знает времени.

— Ну, идем? — спрашивает Юлия.

— Зонт прихватить? — спрашиваю я.

— Очаровательно! — восклицает Юля!

Я тоже не могу оторвать от неё глаза: стоя у зеркала, она восхищается моими клипсами.

Очаровательно!

Чаще всего люди говорят о том, что не является сутью их жизни. Я считаю, что важнее всего — пустота, зияющая между словами. Там суть жизни людей.

— Я все еще не могу забыть твоего принца Альберта, — говорит Юлия.

— Он давно уже князь. И от тебя без ума...

Князь Альберт никого не оставляет равнодушным. И совершенно не важно, соберется он строить Пирамиду в своем княжестве или нет. Достаточно и тех скупых сведений о нем (скажем, о покорении Северного полюса!), которые делают его известным среди людей.

— Ты ведь тоже ко мне не равнодушен?

Юля, лукаво щурясь, делает большие глаза. На этот счёт — вызывать моё восхищение ею — у неё миллион вариантов! И я не могу удержаться:

— Ты очаровательна!

Да, уметь читать пустоту, считаю я, — это немало. Но я с удовольствием заглянул бы и в творения Сенеки. А Тинкины стихи для меня как…

… на ребро,

из оного однажды,

сотворив меня (кому в угоду?),

бог сказал: ‟Не ошибаюсь дважды”—

и побил возможные рекорды.

На ребро.

Бери …

— Посмотри, посмотри туда!..

Юля отдает мне бинокль.

— Правда, красиво!..

Я вижу только прямую чистую линию горизонта, где море сливается с небом. Наконец-то!..

— Ага, — говорю я, — прекрасно!..

«…на ребро.

Бери…».

Как взять? На ребро…

— А справа: посмотри-посмотри!

Теперь я вижу вызолоченные солнцем вершины гор. Глаз не оторвать!

Точно раненый зверь, продираясь сквозь чащобу терновника, шел я к своей цели шаг за шагом, оставляя на колючках кустарника клочья собственной кожи, ощущая голыми нервами беззащитную невинность нищеты духа…

И что же?

— Выключить телевизор? — спрашивает Юля.

Телевизор — мне не помеха. Завороженный милостью мира, я надеялся победить невежество, зло злости, жалкую трусость людей…

И что же?

— Вот, смотри, — говорит Юля, — даже все эти знаменитости, отмеченные Forbes в этом году, и Том Круз, и Опра, и Тайгер Вудс, и Дэн Браун со своим «Кодом да Винчи», и Говард Стерн, и даже любимый твой Спилберг…

— Что «Спилберг»?

— «Звездный» список составлялся на основе оценки доходов.

— И что же все-таки «Спилберг»?

— Ни твой Спилберг, ни Опра, никто из них даже не помышляет о Твоей Пирамиде.

— А Билл Гейтс?

— Что «Билл Гейтс»?

— Он тоже не…

Юля недоумевает:

— Ты и их собираешься клонировать?

— Не всех…

Чтобы не обидеть Юлю своим равнодушием к списку знаменитостей, я делаю вид, что пишу.

— Телевизор тебе не мешает?

Как только ты решишься участвовать, думаю я, в этой гигантской божественной работе (строительство Пирамиды!), отдаешь ей свой ум и все свои силы, знания и умения, ты тотчас нарушаешь известный порядок вещей, изменяешь их, заставляешь людей смотреть на мир другими глазами… Ты даешь привычным вещам новые имена! Это значит, что ты на пороге нового времени, нового мира. Ты снова в Начале всего…

— Если уж кого-то из них и клонировать, — говорю я, чтобы поддержать разговор, — то я бы предложил ту, кто отдала последний свой грош…

— Как ее звали? — спрашивает Юлия.

— Та, — говорю я. — У таких не бывает имен.

Юля, соглашаясь, кивает: не бывает…

— Как твои колени? Хочешь — блесну массажем! — предлагаю я, чтобы выпрыгнуть из темы. Юлька хитро улыбается.

— Блесни…

— Я, — говорю я, — бережно… Как тебе нравится.

— Ага… тебя только подпусти. Ладно… блесни уж, если бережно.

Ну, теперь — держись у меня! О, Боже! Да у тебя просто сказочные позвонки! Шёлковые!.. И эти ангельские крылышки лопаток!.. И какая белая-белая поясница! И… Ах, ты, Господи, Боже мой… Мои руки, мои пальцы, пальцы слепого…

— Не забудь про колени, — просит Юля.

Хм! Я только о них и думаю! Такое — не забывается.

После массажа я накрываю Юлю васильковой простынею, затем шерстяным пледом, что-то шепчу на ушко, даже напеваю… Она засыпает.

— А Тину, — спрашивает Лена, — ты её тоже будешь клонировать?

— Когда?

Лена не понимает меня.

— А как, — говорю я, — ты представляешь себе этот мир без Тины?

— Как есть, так и есть! Она, что ли, способна его исправить? Клонированная!

Клонированная вряд ли, думаю я, но живая!.. Настоящая! Она-таки должна клюнуть на клон. А то! Она, я уверен, просто не сможет устоять перед этим: ну-ка, ну-ка, что вы из меня, братцы-кролики, сотворили?! Тоже мне — творцы! Вельзевулы!..

Вот тогда и посмотрим, способна она или не способна.

— Вряд ли, — вру я, — просто интересно посмотреть на неё, потрогать… Спросить: ты что ли та, кто свела нас тут всех с ума?

Чем красавица будет крыть?..

Я уже не могу вспомнить, как и когда мы с ней познакомились!

С настоящей, не клонированной… Помню, что… Нет… Это была, кажется, не Тина… Или мы с ней до сих пор не знакомы?

Придавила-таки меня ваша Тина!

Неделя, проведенная с нею в Хургаде (с настоящей!) во многом определила стиль наших дальнейших отношений. Я принимал, казалось, самые непререкаемые и выверенные для себя решения, которые одним её словом, если я, как ей казалось, был неправ, разбивались на мелкие осколки, просто рассыпались в пух и прах, в пыль…

Мои твёрдые непререкаемые решения.

— Я знаю ваш язык лучше вас!

Как ты это можешь знать? На каком арифмометре ты это вычислила?

— Вам должно быть стыдно!

Хо! С чего бы?!

— И так знаю, что пишу даже на нём стихи!

Да мало ли!

— И неплохие!

… вместо свечек у икон — лёд.

Как в кино застыл немой кадр.

Местный нищий обещал код.

По которому дают ад.

И у меня вываливаются из головы все слова, припасённые для противления Тине: как так изысканно-филигранно можно подметить, что только нищие держат при себе этот код для ада! Хочется просто ором орать! Все другие давно раскодированы — на них жалко смотреть! Они никогда не попадут в этот ад, где священной милостью Неба собираются эти нищие…

Духом!..

Хотя ей ори, не ори — всё по хрени собачьей! (Тина, кстати сказать, не выносит ора!).

Вот этот-то ад и служит этим нищим раем. Без всяких там змей, без яблок раздора, без… Рай нищеты духа!.. Радость этого рая — как молитва! Нет ничего слаще!.. Это и есть Евангелие Неба, не искажённое никакими фарисеями-книжниками, никакими писцами и переписчиками…

Тина уже тыкала меня носом в мой ор:

— Орёт, милый мой, тот, кого никто не слышит.

Да, — Евангелие! Ты — растворяешься в теле Вселенной, рассыпаешься золотым песком звёзд, которых там больше, чем песчинок на всей земле — факт неоспоримый: больше! Вот и рассыпаешься… Сеешь себя и сеешься… Теряясь… И роняя…

«…и находятся такие, кто поднимает копеечку и бежит следом: ‟Вы обронили”...
— ‟Я не обронила... Я посеяла”».

И нет в твоей жизни ничего слаще!

Ясно же — что посеешь…

Как только я это понимаю, я тотчас признаю: ты, Ти, — знаешь лучше! И никакие арифмометры меня не спасают. Карта бита!

Я хотел бы поспорить с Тиной на её родном языке…

Нам удаётся выехать из Хургады только часам к одиннадцати…

— Давай я поведу, — настаиваю я, — пусти…

— Пусти, — Тина не отдает мне ключи. — Лучше поставь провода на место.

Будто проводки зажигания можно поставить. А что там ставить — раз-два и готово. Желтый с синим… Красный к зелёному… Это же конструктор для детей школьного возраста.

Нам удаётся выехать до рассвета.

Куда теперь?!

— Тебе понравится, — уверяет Тина.

Наверное! Но пока мне от её уверений ни холодно ни жарко. И вообще я чувствую в себе какое-то внутреннее недовольство собой. В чём дело? Тина, конечно же, здесь ни при чём. Хотя я легко мог свалить на неё свой утренний пессимизм. Вот она — руку протяни… Мне не нравится и то, как она рвёт машину с ходу, как тормозит, когда вдруг на пути встречается камень, или как катится с крутой горы на второй или третьей, когда можно было бы с успехом ехать и на нейтралке. Да мало ли что ещё мне в ней не нравится!

Солнце еще не взошло.

А что нравится?

Ведь достаточно какой-нибудь неполадки в двигателе и — привет! В этой гиблой пустыне! Хотя вроде бы и светает…

— Да, — говорит Тина, — вчера вечером, когда ты купался, звонил Жора.

А фары уже давно можно выключить! Они, правда, высвечивают разбросанные богом на нашем пути камни… Будто мы не на земле, а на Марсе…

— Он меня не узнал.

Не буду же я звонить Жоре ночью! Если тут у нас солнце ещё не взошло, то там и подавно! И как бы, думаю я, он мог тебя узнать, если слышал всего два-три раза? Или вы совсем не знакомы?

— Что там? — спрашиваю я, чтобы что-то спросить.

Тина и не думает отвечать!

— Он назвал меня Юлькой! Хм!..

Просто диву даёшься, как устроен мир этих людей! Вот они строили— строили свою Вавилонскую башню… Чтобы ухватить бога за бороду. Затем: бац — развалили! Зиккураты им тоже не приглянулись, перешли к пирамидам… Таскали-таскали эти каменные каменья, складывали одна на другую эти глыбы, выскребая до блеска бока, точнёхонько подгоняя одну к другой…

Настроили…

До сих пор мозолят глаза… Стоят развалины… Никому не нужны!

Ротозеи, правда, пялят зенки, учёные спорят, строят гипотезы… Кормятся за их счёт…

Во народ-то!

Как, как, спрашиваю я себя, они умудрялись поднимать на такую высоту-высотище эти каменные каменья? Как?!

Так и Тинка ещё молчит!

— Смотри, какое небо! — восторгается она.

Да, красиво: черный излом горизонта… малиновое небо… Красиво…

— Да.

Её совершенно не волнует это моё горластое «Как?!».

Строили-строили…

Чтобы умилостивить и усластить своего Бога?

— Он, мне кажется, был в стельку пьян, — говорит Тина, приоткрывая окно.

Я вижу только её обнажённые бедра, выпростанные из-под какого-то балахона, в который она кутает себя с утра до ночи, только голые ноги… Больше ничего не вижу. Я тянусь левой рукой к её шёлковому балахону, чтобы прикрыть эти ноги… Чтобы их тоже не видеть…

— Рест, ты куда?.. Не мешай же… Видишь — камней насыпано…

Трясёт… Лучше совсем закрыть глаза и не видеть этих ног, этих камней… Этого белого света…

О, Господи!..

Вера в Бога вершит чудеса, это — ясно! Что, если бы этой веры не было на земле. Мир без Бога!

Не представляю себе всей этой прелести!

Тем временем, солнце уже показалось над линией горизонта — первый слепящий луч — как указатель стороны света: восток здесь! Мы же — едем на север. Тина замечательна ещё и тем, что дорогу не выбирает. Странные они, эти фараоновы дети.

Мелкие камни лупят по днищу, как пушечная шрапнель. А большие — чугунными ядрами!

Говорить просто лень. Нет, не лень — этот грохот… Будто ты попал под бомбёжку врага. Единственное желание — ничего не слышать. Видеть! Её профиль, её шею, волосы-волосы… Я уже жить не могу без её запахов!..

Лучше не видеть, не слышать, не вдыхать, не ощущать кожей собственных пальцев шёлка её кожи, кожи её колен, побелевших косточек её пальцев, цепко ухватившихся и уверенно облепивших кожу руля… нашей истории…

Я снова прикрываю веки и заставляю себя думать о Боге!

Если бы человек верил в землю, в труд, в хлеб, в продолжение рода…

Ведь когда-то совсем не было Бога…

То, что человек сотворил с ликом земли — всё во имя Бога…

Пирамиды — тоже для Бога! И для мертвецов.

Я заставляю себя…

Антропогенная ноосфера — звучит как музыка! Цветы в камне, даже музыка в камне… Есть, конечно, и музыка — Тадж-Махал или Ника Самофракийская, или, скажем, Стоунхендж…

Но сколько уродливых Лениных, Сталиных…

Я не сплю, — думаю…

Что если бы, думаю я, Тина родилась на сто лет раньше меня! Или позже? Что, не построили бы мы без неё нашу Пирамиду?

— Тот камушек, — говорит Тина, что я вчера нашла в прибрежной воде, знаешь как называется?

— Как?

— Тот самый чёрный базальт… Он у тебя?

— Конечно!

Теперь этот камушек для нас как улика: он помнит гибель империй! Вопрос лишь в том, как он мог перекочевать из Вавилонии аж сюда. На каких каменных ногах? Или вплавь? По морям-океанам?..

— Ты уверена, что это тот самый? — спрашиваю я.

Тина только улыбается.

А у меня ведь где-то припрятаны и другие её подарки — шарики, керамические осколки, что-то ещё…

Я не понимаю, зачем мне бог!

Я попросил его избавить меня от мыслей о Тине. В этой пустопорожней пустыне, куда она меня затащила, всё вокруг, каждая песчинка, попадавшаяся мне на зубы, каждый камень, о который я то и дело спотыкался, каждый кактус и чертополох напоминали мне о том народе, который здесь много веков тому назад… Когда стоишь среди моря песка, смотришь по сторонам и даже оглядываешься в поисках лепестка тени или чего бы то ни было, за что можно было бы зацепиться и отдохнуть глазу, то понимаешь величие этих людей, не знавших ни пороха, ни пара, ни колеса, ни крыла, людей, решивших вдруг ни с того, ни с сего таскать по пескам громады каменных глыб, наваливая их друг на дружку в известном порядке, чтобы с филигранной точностью притирки выстроились эти каменные…

Гробы?

Но, может, они сами умели летать? Зачем им крылья?!

Думаешь и думаешь о величии…

Но, возможно, они эти глыбы забрасывали наверх, как косточки от персика? Я знаю… Кто-то рассказывал, что собирались шаманы, дудели в какие-то трубы… И — камни эти шевелились… Танцевали себе… Взлетали…

Думаешь и думаешь о них…

Значит — о Тине! Она просто придавила меня весом своих пирамид и могуществом своего фараоньего рода, и я, придавленный, не могу шевельнуться. На этой земле.

Я и решил — под воду! Маска, трубка, ласты… Этот совершенно глухонемой бирюзово-лазурный рыбно-рифовый мир… Здесь… Когда ищешь спасения, ждёшь уединения, жаждешь всей душой остаться один, здесь оно просто наваливается на тебя, искрясь и радуясь тебе, нежит и ласкает тебя здесь… твоё одиночество…

Бульк — и мир этот покоряет тебя, овладевает тобой, порабощает…

Я просил бога…

Он расслышал меня.

Я просил его избавить меня от Тинки…

Он оглох!

Когда я увидел её совсем рядом без маски и акваланга, без ласт и даже без лоскутка каких-либо одежд, я просто обмер… Голая, голая, совсем голая… Голая настолько, насколько блеск и красота обнажённости способны тебя ослепить, обездвижить и остановить биение сердца… Воздуха, воздуха, дайте воздуха… Дайте дышать… Судорога не отпускала… Тинка… с распахнутым в неистовстве рыбьим хватким ртом, с огненно-рыжей льющейся из лобастой, безупречной круглости головы копной волос… этакая рыбина без хвоста, но с такими длиннющими ногами… И такой лозой рук, таких рук…

Вот она, вот…

Ундина!

Фараонка! Мавка! Вила!..

Мне бы удочку! Поувесистей да покрепче!

Да-да, — удочку, удочку! Может, тебе ещё и китобойное судно! Зацепил бы гарпуном за эти рёбра!

Немая сирена, кричащая всем своим божественным телом громче самого громкого грома!

Дайте же дышать!..

Эти рёбрышки…

«…на ребро.

Бери…».

Эти рёбрышки… Перебираешь их мысленно своими кричащими непомерно чувственными музыкальными пальцами сверху до низу, сверху до низу… Эти струны… Виолончель!.. Гусли, арфа… Да-да: арфа-арфа… арфа Орфея… Так вот, где он брал свою музыку своими божественными, как у Тинки, пальцами!

Дотянись же!.. Играй!..

Ага… Как же, как же!.. Разбежался… Скатывай губу, дружочек, сматывай удочки!.. Орфей-рыболов!

Я попросил его через два дня сделать так, чтобы Тина…

Он не ударил палец о палец.

И вот только сейчас я подумал всерьёз: что же ты, боже?! От меня отвернулся!..

Помню, как Папа меня заверял: вера — это символ бессмертия! Я было ухватился…

И дёрнул же меня бог так безбожно довериться Тине!

Жоре я так и не позвонил. Обойдётся! У меня и своих хлопот под завязку…

С вашей Тиной…

— Рест, я спросила. О чём ты думаешь?

Ха!.. Ну, ты и спрашиваешь!

Дата добавления: 2015-08-03