Исабек Абдуллаев

Вторым сыном офицера Дагестанского полка Ивана •* Семеновича Квинитадзе, как мы уже знаем, был Исабек. После расторжения брака с геллинкой Киста-ман отец увез мальчика с собой в Тифлис. Квинитадзе женился на грузинке и заодно дал сыну новое имя. Молодая жена не любила мальчика. Это, а скорее тос­ка по матери и родине, не давало покоя Исабеку. Мальчик убежал из -Грузии к своей матери в Гелли. Узнав обо всем, что произошло с сыном в Тифлисе,

Исабек Абдуллаев. Рисунок М. Дугричилова.

мать решила полностью порвать все связи с прошлым. Мальчику дали новую фамилию — Абдуллаев (по имени деда — Абдуллы). Кистаман определила сына на учебу в медресе.

До 15 лет Исабек занимался у многих арабистов и хотя ни фанатиком, ни верующим не стал, многие суры корана знал наизусть.

По аттестации военных — друзей отца, Исабека в 1879 году приняли в Темирханшуринскую прогимна-

I74

зию, преобразованную вскоре в реальное училище. Учился мальчик блестяще.

Пять лет занимался Исабек в реальном училище. Материальные условия не позволили ему 'продолжить образование, поэтому 12 января 1585 года Исабек по­кинул училище. Ему шел 20-й год. Тогда же он посту­пил в 81-й пехотный Апшеронский полк, который дислоцировался в Темир-Хан-Шуре.

В эти годы он сдружился с группой молодых людей, которые 'были оппозиционно настроены к существую­щему строю, а некоторые из них даже имели опыт революционной работы. Так, например, Александр По­пов в свое время учился в Разумовской сельскохозяй­ственной академии, а Александр Михайловский являл­ся студентом Рижского политехнического техникума.

Оба студента вступили в партию социал-революцио­неров, за что и были исключены из учебных заведений, а затем посажены в Петропавловскую крепость. По истечении определенного срока они оказались на сво­боде и в 24 часа были высланы в Темир-Хан-Шурупод надзор полицейских властей.

Некоторое время студенты вели себя мирно, а когда надзор стал -менее бдительным, стали искать привер­женцев среди учащихся и городской ремесленной мо­лодежи. «Прогуливаясь», молодежь собиралась в трех верстах за городом около так называемых «Шамилев-ских ворот». В холодное же время года встречи про­исходили у кого-нибудь на квартире, чаще всего в до­ме Попова.

Бывали студенты и их друзья на мельнице Нухбека Тарковского, что на речке Атлан-озень. Здесь (без осо­бой опасности можно было беседовать с рабочими мельницы и горцами, приходившими молоть зерно из Халимбек-аула, Кафыр-Кумуха, Муслим-аула и других селений Темир-Хан-Шуринского округа.

В годы революции 1905—1907 годов подпольщики вели революционную работу, за что Александр Ивано­вич Попов был сослан на каторгу. Отличился в 1905 году и другой член кружка — столяр Федор Андрианович Барабанщиков.

Был известен как революционер Василий Апрятин— служащий почтово-телеграфной конторы в Темир-Хан-Шуре.

А один из подпольщиков — типографский служа­щий Болдырев после поражения революции был вы­нужден эмигрировать в Америку. До 1920 года он пе­реписывался со своими товарищами. Дальнейшая же судьба Болдырева неизвестна.

С такими интересными людьми и подружился Иса-бек Абдуллаев. Состоял он в кружке в течение полу­тора лет, но в связи с новым _жназначением покинул Темир-Хан-Шуру.

Первого января 1888 года Исабека Абдуллаева на­значили учителем открывавшейся школы в селении Кази-Кумух Лакского округа. К этому времени по всей территории Дагестана функционировали всего 4 сель­ские школы: в Ахтах, Дешлагаре, Чир-Юрте и Кара-будахкенте. Во всех этих школах не было ни одного преподавателя дагестанца.

Исабек Абдуллаев до революции немало кочевал. Он учительствовал во многих селениях страны гор: в Хаджал-Махи — 3 года, в Ботлихе — 3 года. Кая-кенте — 10 лет, Н. Дженгутае — 5 лет, Н. Казанище— 2 года. Перебираться с места на место ему приходи­лось не по своей вине. Горцы знали учителя как очень отзывчивого человека и часто обращались к нему за помощью. И Абдуллаев не отказывал никому. Он да­вал горцам советы, писал им письма, «прошения, а иногда и сам был ходатаем.

Поэтому-то и невзлюбило его начальство. При пер­вой возможности от беспокойного учителя старались избавиться. Вот и приходилось ему переезжать из одного аула в другой.

Раз начальство сумело так удачно возбудить дело против А.бдуллаева, что его вовсе удалили с террито­рии Дагестана. Учитель целый год работал на чуж­бине в Реокчаевском уезде Азербайджана.

Советскую власть Исабек Абдуллаев встретил с большой радостью.

Перед началом нового учебного года, в августе 1918 тода, созывается Первый Дагестанский съезд учителей. В списке, где значилось 102 делегата съезда, первым было записано имя Исабека Абдуллаева.

В 1923 году общественность тепло отметила 35-лет­ний юбилей 'педагогической деятельности Абдуллаева.

Многим учащимся этот человек и в прямом, и в Пере­носном смысле слова заменил родных отцов.

У него жили и воспитывались сироты Нурмагомед из Верхнего Казанища, Гаджи и Джамалутдин из Нижнего 'Казанища и другие.

В память о брате Александре Ивановиче Алхазове-Иванове, умершем в Ленкорани, Исабек Абдуллаев дал Гаджи и Джамалутдину фамилию композитора. Вос^: питанники учителя с чувством огромной благодарности не раз вспоминали о человеке, который вырастил их, его добром отзывчивом сердце.

Вот, например, один из эпизодов жизни детей в до­ме Абдуллаева.

Перед самым сном из комнаты, смежной со спаль­ней детей, доносился голос:

— Скажи-ка, Нурмагомед, сколько будет семью де­
вять? Наступала тишина, затем небольшая возня,

ШО'ПОТ.

— Зря вы, — снова слышался голос учителя. Это
он обращался к Гаджи и Джамалутдину, — дайте
Нурмагомеду самому подумать. Если он будет только
слушать ваши подсказки, то у него будут расти не зна­
ния, а уши...

Абдуллаев заботился и о дальнейшем образовании своих питомцев. Именно с его помощью Гаджи сумел попасть в Тифлис и в 1910 году с наградой окончить фельдшерские курсы.

Таким образом, Исабек Абдуллаев из Гелли, на­чавший преподавание в Кумухе, оказался первым учи­телем светской школы из числа дагестанцев. У него обучалось от 40 до 90 детей. Тяга юных лакцев к науке была велика, и Абдуллаеву, работавшему с такою массою детей, было очень трудно.

Если же к этому присовокупить условия жизни тех
лет, станет ясно, что жизнь не баловала учителя.
В месяц казна отпускала для школы 33 рубля иЗЗ ко-'
пейки из штрафных сумм, взимаемых у горцев. Жало-'
ванне выплачивалось нерегулярно. Бывало так, что
месяц-два сельскому учителю приходилось в букваль-;
ном смысле слова голодать. ' '

В Кази-Кумухе Исабек Абдуллаев проработал-5 лет. Школа эта, получившая впоследствии имя¹ С. М. Кирова, дала первые знания тем, кто стал

12 Зак. 2062 177;

славой народа. Она воспитала более 30 докторов и кан­дидатов наук, 300 ее учащихся получили высшее обра­зование и тысячи людей — среднее.

Во всем этом есть и доля усилий Исабека Абдуллае-ва. Его питомцем, например, являлся известный даге­станский революционер Сайд Габиев. Революционер не раз с гордостью и благодарностью вспоминал своего пер­вого учителя.

Гаджи Алхазов начал службу в Карадахской сель­ской больнице. После заведовал Араканской сельской больницей. Работал он в Буйнакской психиатрической больнице, более 6 лет руководил и Андийской окруж­ной больницей.

Честность, любовь к своему делу, к больным снис­кали приемному сыну Иса'бека Абдуллаева большую любовь и популярность жителей.

Другой -приемный сын Исабека Абдуллаева — Джамалутдин Алхазов, окончивший Московский госу­дарственный университет, вот уже 31 год работает пре­подавателем. Сейчас он директор Талгинской 8-летней школы. Джамалутдин Исабекович Алхазов пользуется популярностью не только среди своих учащихся, но и у взрослых.

... В Кумухе, Ботлихе, Хаджал-Махи, Дженгутае, Нижнем Казанище, Темир-Хан-Шуре уроки Исабек Аб-дуллаев вел на русском языке. Непонятные слова, оборо­ты речи, термины он очень точно переводил на местные языки,

*— Увидите, — говорил Исабек Абдуллаев своим питомцам, — придет день, когда без знания русского языка мы, дагестанцы, вперед двигаться не сумеем. Я в этом твердо уверен!

Абдуллаев отличался от многих своих коллег и творческой работой. Его перу принадлежит арифме­тический задачник в трех частях, букварь, хрестоматия для школ первой, ступени, география Кавказа, родино-ведение, самоучитель русского языка для кумыков и тюрков. Много сил отняло у него составление первого русско-кумыкского словаря на десять тысяч слов.

Даже* простой перечень литературных трудов Иса­бека Абдуллаева говорит о широте его знаний и та­лантливости.

178 i

Среднего роста, полный, рыжеволосый, в формен­ном учительском пальто и фуражке с козырьком — таким он запомнился людям.

Скончался Исабек Абдуллаев на руках у своего приемного сына Джамалутдина 10 июня 1929 года в возрасте 64 лет. Геллинцы в тот же день, чтобы уве­ковечить память земляка, отдавшего жизнь народному просвещению, присвоили имя Исабека Абдуллаева своей сельской школе.

ПУТЕШЕСТВИЕ НА РОДИНУ МАХМУДА

Пет десять назад группе школьников-туристов при-" шлось заночевать у Ашильтин-ского моста, это в часе ходьбы от аварского селения Гимры, родины Шамиля. Остановились они у дорожного мастера Ма­гомеда. Мир, в который попали дети, был необыкно­венен: все привычное, с чем они ежедневно сталкива­лись, отодвинулось в сторону, потерялась, осталось где-то в родном Буйнакрсег

Белый домик и огсфоженный камнями двор нашего хозяина находились на дне гигантского каньона. В пу­тевом справочнике ребята прочли, что по глубине это ущелье превосходит известный Колорадский каньон в Америке. Пять отвесно уходящих в небо скал Арак-меэра, Салтавского и Гимрин-ского хребтов зажали здесь в тиски Сулак, Аварское и Андийское Койсу.

День и ночь грохотали эти реки в двадцати шагах от домика, силясь вырваться из каменного плена. Чтобы увидеть небо, приходилось запрокидывать го­лову.

В этом своеобразном музее природы экскурсоводом ребята попросили статьi

дорожного мастера.^!

О.солнце он сказал: «Зимой только на два ч&а заглядывает оно в мои окна».

— Тропу видите? — спрашивал Маго­
мед у детей. И хотя не совсем было ясно,
тропа это или просто трещина в скале,
школьники согласно кивали головами.

— По ней ходил Шамиль!..

— А здесь он перепрыгнул через ан-,
днйское Койсу. ]

12* 179

Дети забрасывают мастера вопросами:

— Мост раньше существовал?

— Нет, всего несколько бревен, перекинутых через
Койсу.

— И по ним ходили?!

— А как же!

— Ой, как страшно!

— Вам, наверное, немного скучно? — осторожно
спрашивают дети у мастера,

— Почему же, — искренне удивляется старик, —
сюда каждый день заходят -путники из Унцукуля, Гимр,
Ботлиха, Тлоха. Мой домик так и прозвали: «гостиница
Магомеда».

— А работы сколько! Пойдут дожди, начнется кам­
непад, смотришь, целый кусок дороги сбросило в Су-
лак или завалило камнями размером с лом. Народу
у нас много бывает. Иногда даже сесть некуда, ску­
чать не -приходится.

Как бы в подтверждение этих слов во дворе засту­чали копыта^~~^тш<4^-^в--д1О111дди^ Старик вышел и через несколько мккутГ вернулся с рослым горцем в бурке.

— Из Кахаб-Росо, председатель колхоза Абдул-
Муталиб Исмаилов, — -представил нам хозяин дома
своего гостя.

После взаимных 'приветствий 'Председатель поинте­ресовался:

— Рассказы о Шамиле, говорят, собираете?
Получив утвердительный ответ, Исмаилов спросил:

— А помидоры, капуста, картофель вас не интере­
суют?

Ребятам «показалось, что новый знакомый готовит какой-то подвох, и они смолчали.

— Наш аул, — не дождавшись ответа, заговорил
председатель, — расположен на высоте почти двух
тысяч метров над уровнем моря. Кахаб-росинцы пер­
выми в Дагестане в таких условиях сумели выра­
стить огородные культуры.

Школьники заинтересованно сгрудились вокруг Исмаилова. Завязался оживленный разговор. Разумеет­ся, туристы постарались выведать у председателя все возможное о настоящем и историческом прошлом Ка­хаб-Росо.

Как только беседа коснулась дней минувших, один

из юных слушателей Исмаилова воскликнул: «Ребята, Кахаб-Росо! Как мы забыли?! Да ведь это же родина Махмуда!»

Председатель улыбнулся: «А я уж подумал, что вы поэзией не интересуетесь».

Упрашивать Исмаилова не пришлось. Долго и под­робно вспоминал он обо всем, что связано с именем знаменитого своего земляка.

«По-моему, — сказал председатель, — слагать сти­хи Махмуд начал уже в то время, когда учился в шко­ле при мечети в ауле Бетль. И страстью к поэзии мальчика несомненно заразил его учитель Тажутдин Чанка, стихи и песни которого знали все аварцы. Люди помнят, что Махмуд очень любил стихи Чанка и не­редко читал их на годекане.

В Бетле юноша познакомился с Муи, красавицей, чей образ навечно пленил сердце поэта. Родители Муи, люди довольно состоятельные, и слышать не хотели о каком-то там Махмуде, сыне бедняка-угольщика. Девушку насильно выдали замуж за офицера Даге­станского конного полка.

В этом же 'полку вскоре оказался и Махмуд. В годы первой мировой войны поэт сражался на Австрийском фронте. Домой он вернулся лишь после Февральской революции.

Махмуд никогда не был в ладах с богачами. За­долго до революции его острые куплеты не раз застав­ляли беситься ханов, беков, мулл — сельских толсто­сумов.

Известно, что некоронованный царек Аварских гор, барановод Нажмутдин Гоцинский, взбешенный стиха­ми горца, однажды приказал избить певца и выпрово­дить его за пределы Страны гор.

Надо ли удивляться, что, когда в Дагестане нача­лась гражданская война, Махмуд пришел в отряд Ма-хача Дахадаева.

Поэт был слишком опасным противником для тех, кому не по душе пришлись новые порядки. В 1919 году вероломная рука убийцы оборвала его жизнь».

...Рассказав школьникам все, что знал о Махмуде, Исмаилов. стал собираться в дорогу. Он торопился к чабанам на берег Каспия.

— Поднимайтесь в Кахаб-Росо, — пригласил еще
раз на прощание председатель. — Запишите стихи
Махмуда, расспросите стариков.

...Прошли годы. Юные краеведы ходили по многим маршрутам и, хотя они не забывали приглашения Исмаилова, но как-то получалось, что дорога все время.проходила стороной от Кахаб-Росо.

Года через три в селении Зубутль Казбековского района от 78-летнего каменных дел мастера Магомед-Алиева ребята снова услышали имя Махмуда.

Оказывается, в 'первую мировую войну старик был однополчанином поэта и служил с ним в одном взво­де. По рассказу старика школьники могли 'приблизи­тельно представить портрет певца.

— Махмуд был среднего роста, — вспоминает Ма­
гомед-Алиев. — Смуглое лицо в рябинках. Усы носил
длинные. Так было принято тогда. Людей уважал, по­
нимал душу человека. Перед атакой он обычно пел
боевые -песни, сравнивал Карпаты с нашими горами,
часто вспоминал Шамиля.

Стихов тогда, конечно, никто не записывал, помню только одно — они обжигали, подобно урагану, не да­вали ни остановиться, ни оглянуться назад.

Возвращаясь с тюля боя, Махмуд нередко пел о оечали. Смерть и разрушение сильно действовали и на него...

...И окончательно разбередил души краеведов док-гор филологических наук Шихабутдин Ильясович Ми-каилов, с которым ребята встретились будучи в Ма­хачкале.

«Как-то в 1924 году, собирая материалы по авар­скому языку, я посетил селение Карата, — рассказывал ученый юным краеведам. — Уже был вечер, а 35лет назад вечер в ауле это все равно, что ночь, — ведь электрического освещения тогда не было. Закончив свои дела, я уже собирался лечь, как вдруг услышал сильный шум. Я вышел из сакли. По узкой улочке ку­да-то торопился народ.

— Что случилось? — спросил я.

— Скорее, друг, — бросили мне, — приехал Омар
Арашев.

— Ну и что же, — удивился я, — так как не знал,
кто такой Омар Арашев.

— Ты, видно, с луны свалился, — засмеялись кара-тинцы, — да ведь он сейчас -станет петь самого Мах­муда!

Услышав это, я присоединился к сельчанам. И не пожалел.

Было это, как я говорил, в 1924 году, но отомнютак, будто произошло все сегодня.

Из переполненного народом дома через раскрытые, несмотря на зимнюю 'пору, окна лилась на улицу му­зыка.-Омар Арашев, ныне покойный аварский певец, исполнял песню Махмуда.

Не верю, что выросла ты в колыбели, Что пески тебе колыбельные пели, Что грудью кормили тебя, как других, Ласкали, растили тебя, как других! Смотрю на тебя, перед чудом немея: Весь мир, словно в зеркале, вижу в тебе я!⁶⁷

Каратинды стояли, как зачарованные. Перевалило за полночь, и только тогда Омару удалось отдохнуть. Благодарные слушатели кто верхом, кто итешком прово­жали певца до следующего аула.

Спать я лег после полуночи, но сон до утра так и не пришел ко мне...»

Поход на родину Махмуда больше не откладывали.

...Из районного центра Унцукуля до Каха'б-Росо туристов сопровождал проливной дождь. Было холод­но, хотя на дворе стоял июль. Сказывалась большая высота.

Часа два пути и ребята у разрушенного и забро­шенного аула Бетль.

Стены домов без крыш, некоторые сакли развали­лись совсем и на их месте лежат лишь кучи камней да земли.

Здесь в Бетле много лет назад жила и здесь же умерла любовь Махмуда — красавица Муи.

В ауле не осталось ничего, что напоминало 'бы о пламенной и трагической любви двух сердец. Время превращает в пыль камни, по которым ходили эти лю­ди, но оно 'бессильно перед памятью людей. Имена Махмуда и девушки из Бетля не забыты. Люди помнят

⁶⁷ Махмуд из Кахаб-Росо. Песни любви. М, 1959, стр. 29—30.

о них и из поколения в поколение передают «-повесть о верной и чистой любви.

Кахаб-Росо в переводе означает «Белый аул». Но «белых аулов» в Дагестане много и, чтобы отличить от них родину поэта, ее иногда называют «Бетль Ка­хаб-Росо» (Белый аул у Бетля).

Горец, встретившийся ребятам недалеко от Бетля, объяснил, что до Кахаб-Росо «рукой подать». И дей­ствительно, километров через пять бесконечных подъе­мов и спусков за поворотом аробной дороги, немного ниже себя краеведы увидели маленький белый аул.

В десятках шагов от села небольшое кладбище. Уже издали можно угадать место погребения Махму­да — на кладбище выделяется высокая могила, одетая камнем.

Тридцать девять лет назад сельчане провожали здесь в последний 'путь своего любимого певца. Чуть в стороне громко плакали девушки, а женщины рвали на себе волосы. Ради Махмуда они нарушили древний обычай гор — пришли на кладбище, где полагалось быть только мужчинам, и открыто выразили свое горе.

Глядя на кладбище, кто-то из ребят вполголоса дек­ламирует:

От горькой печали спасусь я едва ли, Я справлюсь едва ли с войсками беды. Хорошие фабрики есть у печали, Не надо ни топлива им, ни воды.

У горькой печали есть множество лавок, Там тканями бойко торгует купец. У горькой печали, скажу я вдобавок, Всегда есть начало, не виден конец. ^

Школьники говорят о Махмуде. С кем можно срав­нить этого поэта? Тихо спорят, горячатся п, наконец, дружно приходят к выводу: Лермонтов — вот поэт и человек, в творчестве и в жизни которого есть очень много такого, что схоже с поэзией и судьбой Махмуда.

Ребята спустились к кладбищу, разглядывают мо­гильные плиты. Но, что это?! Имя -поэта и годы его жизни высечены на камне на русском языке, а не обычной арабской вязью. В плиту вмонтирована еде-

⁶⁸ Махмуд из Кахаб-Росо. Песни любви. М., 1959, стр. 48. 184

ланная из осколков красного кирпича пятиконечная звезда. У подножия могилы во множестве растут неж­ные, чуть поблекшие фиалки.

Чувствовалось, что чьи-то любящие и чуткие руки постоянно ухаживают за могилой. Ребята знали, что близких родственников у Махмуда в ауле не осталось. Кто же тогда возвел памятник, посадил цветы? Все объяснилось очень скоро. Первый же горец, подошед­ший к нам, рассказал_/? что обелиск и цветы —дело рук русских учительниц Марии Труниной, Аллы Харламо­вой, Ольги Мазкиной и их воспитанников — ребят из Кахаб-Росинской школы.

Все, что краеведы услышали и увидели в тот день, было необыкновенным и в то же время очень понятным. Ровно сто лет назад здесь же в горах шла кровопролит­ная и долгая война; развязанная царским самодержа­вием. Русские крестьяне, одетые в солдатскую форму, вынуждены были сражаться с крестьянами-горцами, чтобы подчинить гордый народ воле царя и его пособ­ников местных феодалов.

Могила Махмуда в ауле Кахаб-Росо.

А сегодня 'потомки этих солдат, три девушки с про­стыми русскими именами, учат маленьких горцев вели­кому русскому языку, русской культуре, учат любви и уважению к памяти аварского крестьянина, слагав­шего стихи.

Немного позже учительницы наизусть читали ребя­там переводы стихов Махмуда, а одна из них даже говорила с ними на родном языке поэта.

...Мы сидим у могилы. Неслышно подходят люди* приветствуют поклоном головы и располагаются рядом.

Облака, как будто испугавшись чего-то, быстро бе­гут по небу. Выглянуло солнце. Далеко на западе за­сверкали алмазами снежные.вершины Богосского ле­дяного массива. Еще зеленее стали умытые (прошедшим дождем молодые сосны на склонах 'ближайших холмов.

Недалеко от нас журчит родник.

— Я не знаю стихов о любви лучше, чем те, кото­
рые создал человек, лежащий здесь, — нарушает мол­
чание 76-летний Раджаб Гасанханов.

Он известен в селе, как самый близкий друг и това­рищ.поэта.

— Я был о-чень беден, а «поэт ненавидел богатых,—
рассказывает старик. — Махмуд любил слагать стихи,
а я любил слушать. Слушать вообще трудней, чем го­
ворить, но -песни у Махмуда были особые, его приходи­
ли слушать даже из далеких аулов.

— Наш командир Махач Дахадаев понимал толк
не только в людях и в войне, но и в стихах. Он берег
Махмуда, и это очень расстраивало моего друга.

— Меня сочтут за труса, — сокрушался Махмуд
и добился, чтобы ему дали несколько опасных заданий.
Рассказ я начну лучше с отца Махмуда, — говорит
наконец друг поэта, но заметив, что слушатели зано­
сят его -слова в дневник, останавливается. Ему объяс­
нили, в чем дело. Старик успокаивается.

— Если бы -при жизни Махмуда люди вот так со­
бирали его мысли, сколько жемчужин можно, было* бы
сохранить.

Горец снова умолкает.

— Начну с отца, — "говорит он, собравшись с мысля­
ми. — Звали его Анасил-Магома Тайгибов. Ростом был
невысок, полный, имел рыжие волосы, и это делало его
не 'похожим на наших горцев.

'[86

Он считался самым последним 'бедняком в селе. Когда гасли первые звезды, Анасил-Магома уходил со.своим ослом в соседний лес и там тайком жег уголь, затем на ишаке отвозил за семьдесят верст на хун-захский базар.

Ишак, как и хозяин, был маленький, весь белый, словно снег, лишь бока животного, о которые терлись мешки с грузом, пропитались угольной пылью.

Никто не -помнил, чтобы Анасил-Магома его когда-нибудь обидел.

«Я каждому брат» — вот была его любимая пого­ворка. Конечно, только бедняки могли отвечать ему тем же.

Он, правда, носил кинжал, как и все, но если и вы­таскивал его из ножен, то только в лесу, где собирал дрова для угля. Иногда за его плечами можно было увидеть кремневку, но, насколько мне помнится, он ни разу из нее не стрелял да и стрелять, кажется, не умел.

Помнится такой случай. В районе горы Арак-меэр паслись овцы нашего селения. Как-то прибежали -чаба­ны и сообщили, что вооруженные люди уводят скот. Аульчане «бросились в погоню за разбойниками. Мах­муд тоже собрался ехать вместе со всеми, но незадолго до этого он обменял свою русскую трехлинейку на кобылу и теперь упрашивал отца дать ему кремневку.

— Почему я должен дать свою? — спросил Ана­
сил-Магома.

— Ты знаешь, я обменял винтовку на кобылу!

— Ну вот пойди и стреляй из своей кобылы, —
засмеялся отец.

Старик вообще был большим шутником. На подъе­мах он подгонял своего ишачка и заводил долгий раз­говор, представлял, что кто-то ему отвечает:

— Ну, ну торопись, так мы не поопеем на базар,—
начинал обычно разговор Анасил-Магома.

— Переложи один из мешков на себя, тогда и при­
дешь вовремя, — сам же отвечал он себе за ишака.

— Это так-то ты разговариваешь со своим хозяи­
ном? — притворно сердился старик.

— А как же мне еще говорить?

— Ты ишак и твое дело молчать. — И посмотрев
по сторонам, не заметил ли кто его чудачества, добав­
лял, — как скучно мне с тобой!

!87

Некоторое время шли молча, но это надоедало и Анасил-Магома снова заводил длинный, как сама трона, разговор.

Сколько раз он ходил в Хунзах и обратно, никто не знает. Вся жизнь прошла в дороге. На годекане по­этому он 'почти не бывал, сердитым, раздраженным его тоже никто не видел. Отец Махмуда не пил и не ку­рил. Всю жизнь он трудился. А прожил Анасил-Маго­ма не мало, 'почти 130 лет.

Жена его Ашура Гаджиева тоже жила очень дол­го. У нее от Анасил-Магомы было двое сыновей — Махмуд и Умар. Последний был взят в армию, да так и не вернулся.

Жена Умара — Аша и дочери Аминат и Хади и сей­час 5£ивы. Есть внуки и правнуки. Племянник Махму­да, носящий его имя, служит в Советской Армии и тоже увлекается стихами.

— Что же вам сказать о Махмуде?

Красивый стан, привлекательное лицо, черные воло­сы отличали Махмуда от многих.

О таланте Махмуда народ уже сказал свое слово. Раз после- смерти не за-были, значит живет. Разговор пойдет просто о нашем сельчанине, которого мы виде­ли каждый день.

"—' Никто, конечно, не думал, что нужно запоминать. действия, слова, мысли его. Мы привыкли к нему. При­выкли, скажем, вот, как к нашему роднику, из которо­го утоляем жажду. Никто не задумывается же над тем, что источник -берет влагу из земли и ей же отдает очи­щенную. Когда нужно, подходишь и пьешь.

Так же было и с Махмудом. Он возвращал народу взятое у него, но только то, что он возвращал, было еще более чистым, освежающим и придающим силы.

И, конечно, ни один сельчанин не считал, что за это мы должны особо 'благодарить Махмуда, хотя все восторгались его умением слагать стихи.

Только 'после его гибели все «поняли, кого потеряли.

Махмуд был старше меня. Учился он в Бетле_х от­куда, как известно/ была и Муи. Как только научился читать, и -писать, бросил медресе. Объяснил это тем, что ему азбука нужна только для того, чтобы пере­кладывать стихи на бумагу. Почерк у него был ужас­ный. После его гибели нашли папку с записями, но

никто ничего разобрать не мог. К несчастью, и рукопись затерялась.

То, что он слагал, жило и без бумаги, песни бго распевались на годекане, на свадьбе, в поле.

Махмуд имел такую привычку — если мало было людей, пел сидя, а где много, скажем, на свадьбе — ходил среди присутствующих и в такт /песне похлопы­вал по бубну.

Был он очень прост. Понравится тесня, еще раз исполнит. Для самого последнего бедняка бывало по­вторит. А ведь в горах встречались певцы, требовавшие иногда и быка за свою работу.

А вообще Махмуд мало пел старых песен. Если услышит где-нибудь свою песню, то больше к ней не возвращается, считЯяГчто она 'принята народом и что нужно создавать новую.

— Вот ряд0М сидит мой товарищ Кура-Магомед
Магомедов. У него, как и у Махмуда, хорошая 'память.
Он мог тут же вслед за певцом повторить его -песню
слово в слово. Но иногда искажал слова, а Махмуд
просил не делать этого. Стихи, говорил он, теряют
стройность и силу, если с ними плохо обращаются. Что
это так, понимали и сельчане.

—- Иногда -меня за мои проделки даже со свадьбы выгоняли, — -признается тут же Кура-Магомед. — Тог­да бывало обидно, а теперь и смешно и горько.

— А зачем ты переделывал! — вмешиваются сидя­
щие вокруг рассказчика сельчане. С трудом удается
вернуть старого Раджаба Гасанханова к воспомина­
ниям.

— Не знаю, что увлекало женщин, — говорит ста­
рик, — стихи или горячая молодость, но очень многие
тайно любили Махмуда.

Тогда - среди горцев было принято обращаться к возлюбленной обязательно со стихами. И хотя гово­рят, что всякий влюбленный — уже -поэт, но за помо­щью многие приходили к Махмуду. Обычно он устраи­вался вон там, у нашего родника, чтобы увидеть де­вушку, о которой его просили сложить песню, и только после этого исполнял просьбу.

Помню, пришел к нему ашильтинец Ира-Султ<ан Айдиев. Мы знали, что он любил замужнюю женщину. Он попросил Махмуда сложить о ней песню. Когда

13 Зак. 2062 189

Махмуд исписал пол-листа, я 'Спросил: «Один любит девушку, другой — замужнюю женщину, третий — вдову. Откуда же ты, Махмуд, берешь для всех пес­ни — ведь у тебя только одно сердце?»

И он мне ответил: «Когда кто-нибудь влюбится в девушку, «передо мной стоит моя Муи в юности. Если же речь идет о замужней, я вспоминаю Муи, которая вышла за другого. Полросят о вдове написать — и я снова вижу перед Собой Муи, потерявшую мужа».

О чем только он не писал!? Не только о любви. Он мог 'писать и смешное — и об ишаке, и о стрекозе. - Писал и печальное, а если очень настаивали, посвящал песни и умершим.

Очень горько сложилась личная жизнь Махмуда. Нам было известно, что Муи л^биля его, но состоя­тельные бетлинцы укоряли девушку, говорили, что это позор, если дочь богача сделается женой сына уголь­щика. По воле родителей Муи вынуждена была выйти замуж за офицера Кебет-Магому, но всю жизнь она думала о другом:

...Один человек полюбил меня страстно,

В могилу сырую сойти я готова.

Он сохнет от горя и слепнет от слез,

Но только расстаться бы с ним не пришлось...

Когда Кебет-Магома умер, друзья Махмуда похити­ли Муи и отвезли в Ашильту, но поднялся большой скандал, и женщине пришлось вернуться к родителям.

Вскоре она умерла. От нее остался мальчик Гасан. Говорят, ребенку полюбилась одна из песен Махмуда. Сосед-старик бетлинец растолковал Гасану, что песня в свое время адресовалась его матери. Это очень опе­чалило его и он сказал: «Эх, если бы не умерла мама, а Махмуд не погиб, то я отвел бы ее за руку к нему и попросил: будьте вместе!»

...По-разному рассказывают, как погиб Махмуд, но одно достоверно — убийство произошло не в откры­том бою.

Случилось это в селении Игали. Магомед Махтиев из Тантари выстрелил из пистолета в затылок Махму­ду. Когда известие домчалось до Кахаб-Росо, народ повалил в Игали, не разбирая ни дороги, ни троп. Но шли не драться, а взять тело. Игалинцы к этому вре-

мени перенесли Махмуда в Цанатля-хутор, лежащий на границе с нашими землями. Народу там было тьма.

Когда игалинцы увидели нас, отошли в сторону, оставив у лежащего только одного старика.

Махмуд, оказывается, был жив, но лежал без па­мяти. Кура-Магомед поскакал за доктором в Унцукуль Тот приехал, осмотрел раненого и сказал, что пуля пробила череп, если две недели выдержит — выживет.

Вытащить пулю не удалось. Оставив лекарства и дав советы, лекарь уехал. Но тут же прибыл другой вра-ч— Давуд из Бетля. Он, как и все остальные 'бетлинцы, не питал любви к нашему человеку, но мы (подумали: врач есть врач и ему не стоит мешать.

Давуд намочил бинт каким-то раствором и обвязал им голову раненого. Махмуд вскрикивал в бреду и срывал 'повязку.

Умер он, не приходя в сознание, хотя в народе при­писывают ему слова, будто бы сказанные в ^последние минуты жизни:

Золотой мозг, серебряный череп— Не думал, что так даром пропадут.

А как сложилась судьба убийцы? Отсидев в тюрьме десять лет за убийство и вернувшись в горы, он решил почему-то 'посетить Кахаб-Росо. Прошло много време­ни, лотому что судили Махтиева много лет спустя после убийства, но земля и люди не 'простили злодея.

...Гасанханов снова умолкает. На этот раз он мол­чит очень долго, видимо, рассказ закончен. А мы с тру­дом, возвращаемся к действительности из того мира, куда увела нас повесть о Махмуде.

Тепло. Ласково греет горное солнще. По-прежнему говорливо шумит родник, негромко 'перебрасываются словами люди. Взволнованные,.притихшие ребята ду­мают о чем-то своем. И вдруг я замечаю: в рукая у одного из моих воспитанников тонкая книжечка. На ее обложке ясно читается заголовок «Песни любви» и такая же четкая надпись: Махмуд из Кахаб-Росо, Москва, 1969 год.

Парнишка бережно прижал стихи к своей груди, взгляд его устремлен вдаль, туда, где синеют могучие, громады исполинских хребтов, где кружат в поднебе­сье гордые птицы.

Дата добавления: 2015-08-03