Жизнь жалости не знает

Романтизма во мне всегда было больше положенно-го по годам. Добавьте к

этому весь строй моей жизни, то есть ее начало -- забытая Богом деревня,

потом Петер-бург со всем, что ему сопутствовало прекрасного (иного я тогда

не воспринимала).

Именно романтической любви мне до самозабве-ния хотелось годов с

четырнадцати. Стоило увидеть лицо молодого человека, пусть некрасивое, но

исполненное, как мне казалось, мукой, тут же влюблялась. Сама со-бой в

минуту придумывалась его история со слезными подробностями -- про тяжелое

проклятие, про мой под-виг во имя любви и про счастливое избавление уже нас

обоих.

Был в моей жизни жалкий случай.

Как-то среди посетителей отца я заметила совсем еще молодого человека,

по виду как раз изведенного в ко-нец какой-то душевной мукой.

В тот день у нас в доме было, как и вообще в начале 16-го года по

известным причинам, не очень много просителей, но все такие, с кем следовало

говорить подолгу.

Тот, "с мукой", заметно томился. Мне даже показа-лось, что ему вот-вот

станет дурно. Я подошла, предло-жила воды. Он отказался, сказал только:

"Скорей бы уж...".

Я, уже замороченная собой, в порыве спросила:

-- Вы сильно страдаете?

Молодой человек выдохнул:

-- Очень!

Мне только этого и надо было.

Что же оказалось?

Я забилась за дверь и (о, разумеется, из одной только любви) стала

слушать.

"Несчастный" был уроженец Гороховца, из поповских детей, сам

заканчивавший семинарию, и не последним.

С детства в доме он слышал духовные наставления известного рода и

содомский грех считал едва ли не са-мым страшным. Но только смог понимать

изнанку жиз-ни, с ужасом прозрел, что сам содомит, пока мысленно.

Подошло время, снарядили в семинарию. Стал учить-ся. Домой показывался

редко, все ждал, что будет в нем перемена. А дело все хуже. Душа болит,

мечется, покоя ищет, а покоя нет. Собрался с силами, пошел в цер-ковь, где

его не знали, пожелал исповедаться, а рта раскрыть не смог. Постоял да и

пошел. Тогда решил, что Господь ему уста запечатал.

Через кого-то узнал о моем отце, приехал, как ска-зал, "за

разрешением".

Отец, разумеется, понял его так, что он просит раз-решить от греха.

Спросил:

-- От чего же разрешать, от греха мысленного или

сущего?

Семинарист ответил:

-- Я не про то. Разрешите мне совершить грех.

Чтоб на это благословения спрашивали, такого еще

отец не слышал. Спросил:

-- Ну, скажу я тебе, что можешь, дальше-то что будет?

Молодой человек с отчаянием почти закричал:

-- Дальше я только жить и начну.

-- С таким грехом-то, при духовном-то звании? Не

бывает такого разрешения. Тебя ад ждет, если не обра-

зумишься.

Семинариста эти слова не испугали.

-- Мне слово нужно.

-- Терпежу, что ли нет?

-- Совсем нет. Руки на себя наложу. Мне жениться

надо, без этого до прихода не допустят. А при жене мне

обратно дороги не будет. Так надо пораньше. Вдруг так

потянет, что придется из семинарии уходить.

На этом стенания несчастного были прерваны отцом:

-- Тебе одному в грех входить стыдно, а грех тянет,

не отпускает. Вот ты и решил других туда затянуть. Дес-

кать, не я виноват, не подтолкнули бы меня, чистым

бы ходил. Да я в таких делах не помощник.

Отец с такой силой распахнул дверь, к которой я прижималась, что

совершенно, казалось, расплющил меня. Я закричала, кое-как выбралась из щели

и тут же столкнулась с молодым человеком, подталкиваемым отцом. Я снова

закричала, теперь уже ошпаренная при-косновением того, кого еще час назад

готова была лю-бить. Как я обманулась, как коварно обманули меня чу-жая мука

и темные окружья глаз!

Сейчас мне уже за пятьдесят, а ничего не изменилось.

Я не так много в жизни читала. Все другое занимало. Да, кстати, и не

стыжусь в этом признаться. Понимаю, что главное было вложено в меня уже при

рождении. (Так и отец говорил.) Из Лескова помню только один рассказ про

женщину -- Домну, как она до смерти влюб-лялась. До смерти -- тут значит и

силу, и года. Разумеет-ся, то, что я сохранила в памяти только этот рассказ,

умысел судьбы. Ведь узнала я его, когда еще не могла понимать суть. Не сама

любовь, а придумка про свою любовь дорога, про свои мучения во имя любви,

своей же. Пустота на месте любви страшна, вот и пытаешься зацепиться за

кого-нибудь в надежде переложить хоть часть своего страха. Отец говорил:

"Жизнь жалости к человеку не знает. Ей и не положено, на то Бог есть".

Дата добавления: 2015-08-05