Базар при метро

Базар, по Лангеру, позитивная метафора городского многоцветья и разнообразия. С его точки зрения, “социологи базара” - это те, кто городское разнообразие мыслит прежде всего как совокупность многочисленных вариантов столкновений множества индивидов, совокупность широчайшего спектра обмениваемых благ и дифференциации потребностей. Мне кажется, что этот образ, избранный им для наименования одного из вариантов метафорического осмысления города, - наименее удачен. Как я уже сказала, Лангер усматривает истоки “базарной социологии” у Зиммеля, хотя тот нигде, кажется, о базаре в этом смысле не говорит. Более того, непонятно, чем эта метафора (не говоря уж о реальном опыте посещения городского базара) может соответствовать главной характеристике столкновений индивидов в городе - показному равнодушию друг к другу, о котором Зиммель говорит в работе “Большие города и духовная жизнь”. С другой стороны, если перечесть эту классическую работу в недоуменных поисках “базара”, то и выразительно описанная “тесная сутолока больших городов”[3], и зафиксированное “одновременное скопление людей и их борьбы за покупателя”[4] как-то объясняют ход мысли Лангера. Ему было важно показать значимость продуцируемых культурой образов городов и их важность, сопоставимую с экономической составляющей городской жизни. Поэтому, вероятно, он и проигнорировал отчеканенное Зиммелем суждение: “Большой город настоящего времени живет почти исключительно производством для рынка, то есть для совершенно неизвестных, самим производителем никогда не виденных покупателей”[5].

С “базаром” в России дело обстоит достаточно сложно, если оценивать его метафорический потенциал. Это слово исторически нагружено негативными коннотациями, что в частности выражается в “сексистской” поговорке “Где баба - там рынок, где две - там базар”. Возможно, как раз этой исторической традицией словоупотребления объясняются неудачи прежних попыток власти использовать его в позитивном смысле. К примеру, известна попытка Хрущева популяризовать различение между теми, “кто едет на базар”, то есть полноценными работниками, и теми, “кто едет с базара”, то есть теми, кому пора на покой[6].

Тем не менее, о базаре как метафоре городского разнообразия речь у нас иногда идет, но чаще всего в качестве реакции на западные тенденции. Так один Всемирный конгресс Международного союза архитекторов носил название “Базар архитектур”, в своем отчете об участии в нем российский архитектор сетует, что отечественный опыт на конгрессе был представлен слабо, хотя некоторые замыслы и проекты российских архитекторов по своему разнообразию и охвату вполне “тянут” на то, чтобы тоже называться “базаром архитектур”[7].

У нас базар скорее ассоциируется с восточной дикостью, приезжими торговцами и “неорганизованной торговлей”. Проблематичное единодушие, с каким и простые жители, и интеллектуалы, и власть прибегают к так понимаемой метафоре базара, выражается во множестве сетований и суждений. Так, жители одного из пригородов Санкт-Петербурга жалуются журналистам на разгул уличной торговли дешевым ширпотребом, которую ведут “выходцы из южных республик, наверняка, находясь на территории Российской Федерации на незаконных основаниях”. Авторы жалобы ничтоже сумняшеся “сваливают” на приезжих участившиеся в пригороде кражи и даже именно их считают причиной “бытового экстремизма” местных жителей. Они прибегают к такому цветистому противопоставлению:

“Неоднократные просьбы к администрации Пушкинского района и милиции пресечь незаконную уличную торговлю, которая превращает “город муз” в город-базар и городскую помойку, остались неуслышанными”[8].

Связь базара и дикости, причем не только “привозной”, как в первом примере, но и “родной”, связанной с периодом первоначального накопления капитала, а теперь, предполагается, победно превзойденной, эксплуатируют и официальные лица в целях обоснования политики “регулирования” уличной торговли:

“Разномастные ларьки и палатки не украшают наши улицы и дворы. И зачем нам превращать город в базар? Мы прошли эти дикие 1990-е годы. Сегодня Москва - одна из самых динамично развивающихся и красивых столиц мира, и все мы, ее жители, должны делать все возможное для ее дальнейшего процветания”[9].

“Базар” в высказывании столичного чиновника отсылает к периоду ельцинского президенства, от которого сегодня принято отмежевываться. Период относительной свободы малого бизнеса, часть которого только и возможна в форме “ларьков и палаток”, уступает сегодня место его нарастающему вытеснению, а степень государственного и муниципального регулирования торговли нарастает настолько, что нуждается для своего оправдания в сильных риторических ходах. “Базарная дикость” подается как проблематичная и эстетически (“неукрашающая”), и социально (препятствующая “динамике” и “процветанию”). Однако если в представлении одних она (по крайней мере, в столице) успешно преодолевается с помощью эффективного менеджмента городского пространства, то, по мнению других, она как раз повсеместно торжествует в результате неправильных реформ:

“Вестернизация России приводит к обратным результатам - если считать, что ожидаемым результатом должно было стать превращение homo sovieticus в homo capitalisticus. Вместо цивилизованного западного “рынка” в России образовался “восточный базар” […] Таким образом, в расплату за антипатриотическую вестернизацию мы получили истернизацию и архаизацию жизненных реалий”[10].

В последнем фрагменте игнорируется неизбежность разрыва между замыслами реформаторов и полученными результатами. Нежелательные тенденции морализаторски поданы как “расплата” за корыстно (“антипатриотически”) задуманные и воплощенные реформы. Негативность итогов репрезентируется темпорально - возврат к вроде бы уже преодоленному далекому прошлому (“архаизация”) - и пространственно - воцарение якобы неорганичных нам социальных реалий (“истернизация”). “Базар” как метафора изобилия возможностей и влекущего многоцветья трансформируется в эмблему чужого и чуждого, которое подстерегает всех, кто “патриотически” не заботится о границах своей общности.

Дата добавления: 2015-07-26