Гимн Богине Богатства Махалакшми

Индра говорит:

Приветствую Гуру, Приветствую Ганеша, благоприятствующего;

Приветствую Тебя, о Махамайя, Обитель Удачи, которой поклоняются боги. Несущая раковину и булаву, Махалакшми, повинуюсь Тебе.

Приветствую Тебя, о Седлающая Гаруду, устрашая демона Колу, устрашающая грехи, возлюбленная Богиня, Махалакшми, повинуюсь Тебе.

Знающая все блага, ужасная для злых, устраняющая все горести, возлюбленная Богиня, Махалакшми, повинуюсь Тебе.

Наделяющая разумом и успехом, о Богиня, дарующая мирские радости и освобождение, с мантрой всегда такой же, как Твоя форма, Богиня Махалакшми, повинуюсь Тебе.

Без начала и без конца, о Богиня, изначальная энергия, великая Владычица, рожденная Иогой, Махалакшми, повинуюсь Тебе.

Сидящая на Лотосе, о Богиня, истинная Суть Верховного Брахмана, о Верховная Владычица, Вселенская Мать, Махалакшми, повинуюсь Тебе.

Одетая в белое, о Богиня, украшенная многими драгоценностями, поддерживающая Вселенную, Вселенская Мать, Махалакшми, повинуюсь Тебе.

Этот гимн великой Богине Богатства, если его читать с преданностью, принесет все успехи, все мирские почести.

Если всегда читать его раз в день, великие грехи будут разрушены.

Если всегда читать его дважды в день, получишь богатство и процветание.

Если всегда трижды – великий враг (эго) будет уничтожен.

Махалакшми будет всегда довольна этим добродетельным человеком.

Когда на Евровидении победил Дима Дебилан, Элин и Ален гуляли по парку ВДНХ и даже хотели взять на прокат велосипеды, но потом передумали. Попив своего любимого пива (Ален любил «Золотую Бочку», а Элин – «Сибирскую Корону Лайм», напоминающую ей детский лимонад «Колокольчик»), они вошли в метро, кинув прощальный взгляд на светящуюся как елка или казино в Неваде гостиницу «Космос», в которой Элин репетировала с труппой «Голливуд». Элин в ту ночь решила остаться у Алена. На Речном они вышли из метро к парку Дружбы и, нырнув в его зелень и тьму, поплыли по тихой аллее – мимо пустынных лавочек, нежно держа друг друга за руки. Из глубины деревьев выползли двое, двигаясь им навстречу. Пьяный старик и молодая белая девочка-змея в черной кожаной куртке. Девочка, приблизившись к Элин, внезапно достала из внутреннего кармана большой кухонный нож и, медленно водя им перед горлом остолбеневшей Элин, сказала: снимай свое золото и бриллианты и дай бабок на пиво! На Элин была золотая цепочка с золотым крестиком, который купил ей в Сергиевой Лавре Ален, и маленькие сережки с изумрудами и бриллиантами, подаренные мамой. Ален, быстро сообразив, оттолкнул Элин от ножа и отпрянул с ней в темноту деревьев. Девочка спрятала нож и, что-то говоря деду, чинно поползла дальше. Глаза у нее были абсолютно стеклянные и белесые. Глаза змеи. Это был признак того, что она абсолютно обкурена. Ален сразу заметил это. Он набрал номер милиции по своему мобильному, и через три минуты милицейская машина с решетками увезла и преступников, и потерпевших. Была уже глубокая ночь. В отделении Алин и Элин, написав заявление, долго ждали следователя, чтобы составить протокол, и общались с любезными мальчиками-милиционерами, которые предлагали кофе из автомата и рассказывали о своей нелегкой, но терпимой жизни: маленькой зарплате, хороших льготах на отпуск, когда им оплачивали путевки, например в Турцию, включая перелет. Следователь приехал через два часа и пригласил Алена с Элин в свой бедный кабинет, где медленно и долго печатал на компьютере протокол допроса потерпевших. Их отвезли домой на милицейской машине уже под утро. Элин была выжата как лимон и на грани истерики. А перед тем как лечь спать, закрыв глаз солнца глухими шторами, Элин сказала Алену вот что:

– Если б у тебя с собой был допустимых размеров нож, – и Элин приложила пальцы правой руки к левой ладони – так, что их кончики не выступили за ее пределы, – ты мог бы достойно обороняться. Я понимаю, что это не тот случай: ты бы не стал бить женщину. Но припугнуть, в свою очередь показав ей наш нож, было бы вполне уместно.

На следующий день Элин звонком на мобильный вызвали на очную ставку с молодой преступницей. Ален работал в редакции, когда Элин позвонила ему и расстроенным голосом рассказала, как белая девочка-наркоманка-змея, которой оказалось всего восемнадцать лет, ползала на коленях и обнимала ее ноги, чтобы она забрала заявление. И когда Элин решила забрать, даже не советуясь с Аленом, следователь вызвал ее в коридор и строго, почти угрожающе объяснил, что если она это сделает, у них с Аленом будут большие проблемы, как-то: их самих сделают преступниками – привлекут по статье за сокрытие преступления. Ален был в шоке. Он тут же отпросился с работы и поехал в сердце русского Серпентария – на Манежную площадь, где уже ждала раздерганная Элин. Куря сигарету за сигаретой, она еще раз нервно отчитала Алена на тему «Как связываться с милицией» и что маяковское «наша милиция нас бережет» – это такая же утопия, как великая русская революция, совершённая великим Лениным.

– Ты умница, что хотела забрать заявление. Помнишь, что сказал по этому поводу Махатма Ганди – смешной дедушка в круглых очках: «Принцип «око за око» сделает весь мир слепым». Эта несчастная наркоманка в тюрьме вряд ли осмыслит что-то на уровне Раскольникова. Скорей всего, станет еще более матерой сукой и выйдет оттуда совсем обозленной на весь мир… Да, душа моя, они делают себе звездочки на погоны, а мы просто глупо попались на их милицейскую удочку. Однако первый опыт всегда грустен… Мне нужно было тебя физически защитить.

Он взял Элин за руки, поднял с лавочки и повел в их любимое FAQ-кафе на Газетном. Они заказали водку «Маруся» с томатным соком и, выпив по сто грамм, слегка расслабились.

Но это был не конец: в милицию они поехали еще раз и написали еще одно заявление, что их не будет в городе по причине командировок на период суда, чтобы их не таскали туда как свидетелей. Элин сказала Алену, что если мать найдет в ящике повестку из суда, ее схватит инфаркт прямо не отходя от ящика. Следователь, взяв их заявления, скользко пожал им руки и поблагодарил за содействие в поимке опасной преступницы, которая разгуливает по городу с кухонным ножом и машет им перед горлом мирных жителей с целью ограбления.

– Возможно, вы предотвратили еще несколько преступлений.

Ален кивнул и, перед тем как уйти из отделения навсегда, взяв за руку Элин, подумал, что это большой философский вопрос, КАКОЙ выйдет та девочка из тюрьмы после трех лет агрессивной несвободы, и ответить на этот вопрос сможет только время.

Через несколько дней после этого Ален, возвращаясь с работы, зашел в маленький оружейный магазинчик, купил себе небольшой, допустимых размеров нож «Пират» с удобной рукояткой и в кожаном чехле и никогда больше с ним не расставался.

Месяц спустя Элин и Ален в его отпуск уехали в Горнагат, когда по всем его провинциальным улицам цвели роскошные красные и розовые кусты чайных роз. Была пора проведать маму, папу и бабушку и чуть-чуть отдохнуть от центрального Серпентария. Ален, нюхая кусты, говорил Элин:

– Ну чем тебе не вилла роз баронессы Ротшильд на Кап-Ферра!

Каждое утро они ходили в рыбацкий район города, на Богудонию, спускаясь к морю по крутой старой лестнице, выложенной покатыми и скользкими камнями, которая рыжей змеей ползла мимо рыбацких хижин. Жены рыбаков мыли рыбу и выливали ведра с водой, полной рыбьей слизи, в сток рядом с лестницей, но часто – мимо, и от этого она становилась скользкой. Взяв Элин за руку, Ален в первые дни шел впереди и помогал ей спускаться. Потом она привыкла и шла сама.

На побережье они снимали одежду и в купальных костюмах медленно и плавно, как будто не в воде, а по воде, шли к рыбацким лодкам, высоко подняв над головой рюкзаки с одеждой и обувью. Иногда Ален брал свою старую удочку с маленьким светлым пластмассовым поплавком и двумя крючками: нижним – на бычка, верхним, поменьше, – на плоскую тарань и серебристых карасей. Ален и Элин залазили в дальнюю деревянную лодку, стоящую на якоре, и пока Элин загорала, глядя на громадные стаи чаек, сидящих белым полотном на зеленоватой воде залива, слушая их хохочущие крики, как издевательский смех самого Серпентария, и забавляясь ими, Ален насаживал змеящегося червя на крючки и закидывал удочку.

Однажды клев был особенно хорош – настолько, что Ален предложил попробовать половить Элин. Она нехотя взяла удочку и тут же стала вытягивать в лодку крупных большеротых песчаников – желтых или серых бычков, мимикрирующих под цвет песка (тогда как на каменистом дне, например на набережной, они в основном были черные, как арапы). Ален по ее слезной просьбе снимал их с крючка, а Элин отворачивалась. Потом она резко бросила удочку в лодку и, присев на корточки, как-то трагично произнесла:

– Я больше не могу. Извини.

–?

– Мне их жалко. Посмотри, как они мучаются на воздухе, а потом ты еще и ковыряешь им крючком рот или внутренности, вытаскивая этот чертов крючок! Это же сущий ужас!!! Ален!! ОНИ ЖЕ ЖИВЫЕ!!!

Ален смутился и поник. Призадумался. Он ловил рыбу с пяти лет и никогда не вникал в тонкости этого процесса. Похоже, Элин была права.

Она, почувствовав его трогательное смущение, но не показав виду, добавила еще более жесткую фразу, как будто припечатывая Алена к днищу лодки и решив его окончательно добить:

– Тебе что, есть нечего?!?

А потом, когда он совсем потух, весело и любя потрогала его по чуть круглому животику, окончательно поняв, что победила:

– Ты уже и так Колобок!

Это оживило его:

– Я Колобок?!?

– Да, пока еще маленький, но если продолжишь ловить эту несчастную маленькую рыбу, потрошить и жарить ее на масляной сковородке, станешь большим!

Они рассмеялись, и Ален сказал:

– А ты Лиса! Настоящая Лиса!! Которая, надеюсь, не питается колобками.

– Я Лиса?!?

– Да, настоящая! Очень похожа. Но ты не агрессивная Лиса, а та, которая сидит в своей клетке в московском зоопарке и затравленно кашляет на змей-посетителей.

– Ну у тебя и сравнения!!! Это ты мстишь мне за свою рыбу!!! Во-первых, с твоего позволения, я ее сейчас выпущу, а во-вторых, если я, как ты говоришь, такая затравленная змеями Лиса, помоги мне обрести волю!

– Это само собой разумеется! Только всему свое время, душа моя! Мы еще даже не поженились.

– Но мы поженимся только тогда, когда мне удастся убежать из клетки. Я хочу выйти за тебя, будучи свободной, – ответила Элин и начала выпускать рыбу из садка.

Однажды, когда они в дикую жару лежали на дне лодки и загорали, не видя берега, к ним незаметно подплыл местный гопник с лицом дебила и змеиными глазами, весь в наколках, и как дежавю стал говорить Элин, прямо и нагло глядя на ее сияющую желтым золотом цепочку, что сейчас сюда придут его друзья-рыбаки и снимут с нее все драгоценности. Ален вытащил нож из сумки и, обнажив его черное, похожее на ромбовидный лист, тело, крепко зажал основание правыми пальцами Юпитера и Сатурна, направив серебряное заточенное острие в змеиные глаза гопника.

– Убирайся отсюда прочь! Немедленно!

Гопник, не ожидая такой «наглости» от пришлых в чужую лодку бледных приезжих, отпрянул и, бормоча «тихо, тихо, тихо!!!», повернулся и поплыл в сторону берега, не оглядываясь и не торопясь.

Вечером они сидели в сквере у памятника царю Петру. Порт нежно шумел своими жирафьими кранами и шуршал антрацитом. Они сидели и смотрели на сдвоенный высокий клен, меж стволами которого висела полная желтковая луна, рисуя застывший и вечный в своей красоте кадр в стиле Курасавы, Кетано и Ким Ки Дука.

Ален вдруг вспомнил, как он, маленький, на Банковской площади в центре Горнагата, где теперь стоит памятник Александру Освободителю, одной ногой упал в люк, крышка которого была плохо закрыта, и получил ужасный ушиб. Синяк не сходил несколько месяцев, и с тех пор Ален всегда обходил все люки и неизменно объезжал их на своем велосипеде. И еще с тех времен он понял, что там, внутри, – отнюдь не Люкбессоновская Голубая бездна с дельфинами и их добродушной любовью, – там находятся подземные, страшные и зловонные, змеящиеся экскрементами норы крыс – жителей Серпентария.

– Ты видишь, Лиса! – сказал Ален. – Даже на малой родине нет никакого спасения, забвения и отдыха от вселенского питомника. Приходится махать ножом даже здесь. Есть ли место на этой Земле, по крайней мере в русском питомнике, где змеям, к примеру, не подходит климат, или они чего-то боятся, или их туда не пускают?

– Есть. Ты забыл. Лавра.

И они вспомнили, как, спасаясь от Серпентария и молясь о его смерти, зимой, в день рождения Алена, ездили в Троице-Сергиеву Лавру в Сергиев Посад. Они сняли номер в гостинице «Аристократ» с высокими арочными окнами и широкой царской кроватью. Гостиница была в двух шагах от святыни, и с балкончика открывался вид на Водяную башню – издательство Лавры. После шести вечера Элин заторопила Алена пойти на службу в ее любимый Троицкий собор. Когда они вошли в крепостные стены Лавры, уже стемнело и декабрьская ранняя ночь хрустела под их ногами девственным снегом. В Троицком пел маленький хор девушек, похожих на монахинь, – пел чудесными голосами и делал душу умиротворенной и чистой. Элин и Ален долго медитировали на рублевский иконостас с темными росписями Иисуса, апостолов и Троицы. Тень от громадного канделябра в виде спирали падала на лицо Христа с иконы, находящейся слева от алтарных дверей, и его глаз смотрел из центра тени этой спирали и, казалось, не предвещал ничего ужасного в их одинокой в своем райском счастье жизни в бессердечном сердце Серпентария. Ален до того успокоился, что снял со своего мизинца тонкое золотое кольцо – подарок бабушки – и, подойдя к большой иконе Богородицы, висящей на левой стене перед алтарем за позолоченной оградой, кинул его в маленькую щель между стеной и иконой. Оно громко зазвенело и упало на дно иконы, тихо устроившись внутри на нижней ее раме. Эта икона была как будто частью стены, и Ален подумал, что его кольцо найдут еще не скоро, может быть тогда, когда будут реставрировать храм, и попросил Богородицу всегда помогать в их пока неравной, сложной и нервной борьбе со злосчастным Серпентарием.

Аккуратная рака Сергия Радонежского сияла золотом в огне разноцветных лампадок, прихожане змеились округлой очередью и подходили к ней с поклоном, записочками и стеклянными поцелуями, пока священник в черной рясе стоял возле раки и певуче читал священные тексты, иногда наклоняясь к зацелованному стеклу с маленькой тряпочкой и протирая его до блеска.

Это был воистину великий храм – с темными иконами, почти не освещенный огнем свечей и лампадок, но такой полный своим намоленным веками духовным заревом, что Ален и Элин после получасового стояния у алтаря и раки, под куполом и возле хора, вышли из Троицкого собора чистые, как дети, и умиротворенные, как оптинские старцы.

Элин и Ален медленно, словно спокойные озерные рыбы, поплыли к выходу – в церковную лавку у храма Иоанна Предтечи с гранеными золотыми куполами, немного посидев напротив воздушной колокольни, которая вдруг запела райским перезвоном и заставила прихожан замереть, подняв вверх головы, пока этот ровный перезвон, закончившись, плавно не перешел в ночное эхо колоколов и крики чернявых галок, похожих на чертей, живущих стаями в громадных елях у Успенского собора с веселыми цветными куполами в блестящих звездах. Стало быть, ночью в Лавре на елях кричали черти, выходившие в течение дня из змеящихся на ее аллеях прихожан, а днем тихие голуби – святые духи – ходили возле лавочек у колокольни при свете бледного солнца и собирали хлебные крошки от сердобольных старушек-богомолок, толстых и тонких женщин и маленьких детей.

Войдя в лавку, Элин спросила Алена, что он хочет выбрать себе в день рождения. Ален подошел к книжной полке и, не задумываясь, протянул руку к инкрустированной золотом маленькой Библии – Новому завету – в твердом переплете и с красной шелковой лентой-закладкой между страниц.

Вернувшись в гостиницу и отпив церковный «Кагор», так любимый Элин, она, закусывая его черным бородинским хлебом, так любимым Аленом, и причащаясь в его день рождения Его телом и кровью, взяла со стола подаренную ему маленькую позолоченную Библию и, обнажив белый пустой ее лист, написала вечный текст памятной дарственной:

Дата добавления: 2015-07-26