Серпентарий

СЕРЕБРО БОГОВ

Посвящается моей бабушке

Пролог

Африканская легенда

Давным-давно, когда саванна была восхитительно дикой, белые люди привозили бусы в обмен на серебро предкам древних египтян – масаям.

Масайские боги обитали на великой белой горе – Килиманджаро, укрывая себя облаками. Белые люди – жадные, жестокие и чужие – не должны были знать, где живут масайские боги. Даже знаменитый путешественник Ливингстон однажды прошел в непосредственной близости от вулкана Килиманджаро и не заметил самой высокой вершины Африки. Так масайские боги охраняли свой дом. И потому великая гора проявилась на карте мира самой последней – в 80-х годах XIX столетия.

Шло время, и белые люди становились все более и более жадными, желая все больше и больше серебра за ткани и бисер. Тогда несколько самых смелых масаев решили идти к богам и просить у них серебра, чтобы купить у белых людей ткань для своих красных клетчатых накидок и бисер для украшений. Долго и трудно поднимались они по едва ли хоженым тропам великой белой горы. Становилось все холоднее, и сил было все меньше, и шли они все медленней… Каждый следующий шаг был сложней предыдущего. Но надо было идти: остановка означала сон и смерть. Лишь непрерывное терпеливое движение несло жизнь и будущее. Почти у самой вершины масаи так устали, что их затея казалась им невыносимой и неисполнимой, некоторые терялись в пути, падая без сил, многие вернулись назад. Но избранные – сильные и терпеливые – наконец достигли вершины, где, о чудо! на солнце сияли груды серебра, золота и драгоценных камней. Samaki! Jambo! Habari gani? – воскликнул старый масай, почувствовав присутствие богов, и спросил, можно ли взять серебра, золота и самоцветов, чтобы купить у белых людей ткани и бисер. Несколько минут масаи ждали ответа, но вокруг под стать драгоценностям звучала божественная тишина. И тогда масаи посчитали, что молчание – знак согласия. Каждый из них взял по большому слитку холодного серебра, немного золота и разноцветных камней. Все это отчего-то, как лед, жгло им руки. На обратном пути случилось то, что до сих пор непонятно масайским моранам. Никто не смог донести серебро великой горы до дома: приближаясь к саванне, масаи с ужасом видели, как их драгоценная ноша, добытая невероятными усилиями, превращается в воду, вытекает сквозь пальцы и уходит в землю. Масайские мораны так объяснили гнев богов огорченным соплеменникам: нужно было непременно дождаться ответа: Mzuri sana… Hakuna matata … Sawa sawa… NDIYO.

/вид закрытого романа-триптиха/

СЕРПЕНТАРИЙ

И сказал Господь Бог змею:

за то, что ты сделал это,

проклят ты пред всеми скотами

и пред всеми зверями полевыми…

Ветхий Завет, глава 3

И всё, что может жертва, –

это бросить последний взгляд на мир,

перед тем как быть переваренной.

Планета Энималс

Дорога-серпантин цвета серпентинита – серого змеевика Спаса-на-Крови – вела вниз к Серпентарию. Так назывался весь западный мир – от вериг и дерюги адской Москвы; бязи скучной Германии (когда-то гитлеровской); легкого облака (ангелы и сердцА – «Сердце Ангела») голубого ситца «райского», или квазирайского, провинциально-мещанского Таганрога, хоть и чеховско-раневско-петровского; лучшего нежного сатина Средиземноморья (не Сатина!), от которого сами отпадают засохшие, как сухие листики, месячные дни, но сатана в лице арабской адской скуки живет и доползает до королевского шелка Парижа цвета вина бордо, который хорош только в июльскую южную жару, но тело в процессе секса фиксирует плохо, оно скользит как по багровому льду, будто днем на нем собирали жертвы Кровавого воскресенья, и у Чапая от него чесотка и раздражение. Двуспальная кровать на таком белье выглядит как катафалк.

Они увидели друг друга на балу в прокуренном клубе в спорткомплексе Олимпийский, что возвышается застекленным громадным куполом на Проспекте Мира. Это было сердце русского Серпентария. И только в этом сердце можно было полюбить друг друга с первого взгляда до последнего. Он, кудрявый, чернявый Пушкин и ниже ее на восемь сантиметров, когда магнит ее взгляда притянул его магнит, – не знал, что Гончарова выше его на восемь сантиметров, потому что она сидела на второй из трех беломраморных ступеней перед закрытой дверью и курила сигарету, широко расставив ноги в синих джинсах, с лицом, полным отвращения к адскому Серпентарию, клубящемуся на ее глазах. И он подумал, что никогда еще не видел женщину, которая сидит, как мужчина, которому мешают яйца. Замшевая темно-синяя курточка Гончаровой скрывала белоснежную легкую водолазку, а она, в свою очередь, очень отчетливо рисовала красивую форму маленькой груди. Блондинка с волнами волос до плеч и очень худенькая как балерина, новая Гончарова лицом походила на легендарное изображение Эхнатона – самого прекрасного из египетских фараонов.

Имя Пушкина было Ален, а Гончаровой – Элин.

Уже наступил час Быка (он был Бык), женский стриптиз начался, и Ален, не найдя ничего умнее, да и не ища, потому что, отекиленный до встречи с ней, теперь был пьян ее красотой, подошел к ступеням и сказал первую в их жизни дурацкую фразу, ибо когда случается любовь с первого взгляда, слова не имеют совершенно никакого значения:

– Почему вы не смотрите стриптиз?

Она глянула в его глаза и ответила:

– Не хочу.

– Тогда можно я посижу с вами?

Она кивнула и затянулась. Теперь они сидели плечом к плечу, расставив ноги и погружаясь в свою первую и единственную взаимную любовь.

Элин почти сразу начала рассказывать о своей матери, и Ален сначала удивился ее странному редкому имени – Зитта Фурманофф – а затем почувствовал уважение к ее нелегкому труду на Скорой и спасению тысячи жизней, для того чтобы эти жизни продолжали ползать по Серпентарию, кусать в бедра и шею буревестников и глотать их овальные белые яйца. Мать ее лечила ад, авторитарная Зитта Фурманофф – личный врач(г) Ленина-Сталина – Гиппократ от Бога, что не придумал еще своей клятвы.

– Отчего она Фурманофф?

– Оттого что я – Чапай…

Он пригласил ее к своему столику, и когда она встала, Ален понял, что он безнадежно ниже, где-то на восемь сантиметров. Про себя он отметил, что модельный рост – это великолепно: женщина должна быть авантажной, видной в буквальном смысле этого слова – ее должно быть видно в толпе, например когда она плывет на каблуках по Невскому… Мужчине приятно и гордо видеть ее издалека, идущую ему навстречу со смутной улыбкой, или долго провожать ее взглядом, уплывающую от него по человеческим змеиным волнам.

…Пушкин был ниже Гончаровой на одиннадцать сантиметров (1,66 м – 1,77 м) и очень этого стеснялся – на балах он старался не танцевать с ней, тем самым как будто приглашая на танец с ней Жоржа Дантеса, и более того, даже не стоять рядом. Он прятался по углам и смотрел на нее со стороны – на ее грацию в танце с другими – и снова и снова опьянялся ее воистину неземной красотой ангела-жёнки, смутно печалясь о своей некрасоте и предчувствуя нелепую смерть от своих комплексов…

Посидев еще немного под громкую музыку в течение часа Тигра (Элин была Тигр), они говорили уже не о ее матери, а о том, что приехали на бал в Олимпийский 30 сентября – в большой православный праздник Веры Надежды Любви и матери Софьи – матери Мудрости – а встретились уже 1 октября – во Всемирный день музыки… И не сомневаясь в том, что будут вместе навсегда, и ничуть не боясь этого слова, стали деловито и счастливо обсуждать, в какой именно день отмечать свои годовщины. Ален и Элин решили делать это два дня – 30-го и 1-го.

Потом они пошли в холодный, уже октябрьский Екатерининский парк у Олимпийского и перемахнув через сложный и острый железный забор, оказались в аллее, и пошли вдоль длинного пруда, и сели на изящную деревянную лавочку, и снова о чем-то говорили, в основном о музее Маяковского на Лубянке, который когда-то потряс Алена своим декадансно-революционным интерьером – декаданс исходил от Лили, а революция – само собой от Вовы. На том и сошлись, чтобы потом разойтись из-за его недостаточной мужской силы. Ален завел этот разговор не для того, чтобы намекнуть Элин о том, что у Алена ее тоже нет, а напротив, чтобы сказать ей о своей врожденной и самодостаточной андрогинности и заподозрить в ней Элин.

– Ты зачем сидела, расставив ноги как мужчина? Я впервые такое вижу от женщины…

– Потому что я – балерина. Нам, еще маленьким нежным девочкам, хореографши-преподавалки делали жесткую растяжку с адской болью: подходили к лежащим на дереве пола и «рвали» ноги. После этого, когда ты садишься, они раздвигаются сами собой. Но это совсем не значит, что я раздвигаю их перед мужчинами. У меня еще никого не было: ни мужчины, ни женщины…

– А почему ты Чапай?

– Я веду тихую энергетическую, на всех чакрах, андрогинную красную революцию с Серпентарием… Видишь, какая я худая. Я – балерина-андрогин – полумальчик-полудевочка. Эльф.

– Красную от крови?

– Не так от крови, потому что у змей ее мало, как от любви. Красный – это цвет любви.

На мгновение они замерли в тишине, глядя на пруд. Ален устал и положил голову ей на плечо, а потом, одновременно повернувшись друг к другу, они соединили губы в долгом и нежном, очень тихом поцелуе, тогда как сердца их были уже соединены. Воедино осталось слить только лишь их свадхистаны.

Через несколько дней Ален ждал Элин у Храма Христа Спасителя – главного храма русского Серпентария. В прошлой жизни Ален был Адам, потом Пушкин, потом Ленин, потом Сталин и в итоге в паспорте была фамилия Сталенгоз. Еще он, возможно, был Модильяни, Моррисоном и Че Геварой. Ожидая Элин у храма с тремя розовыми розами сорта «Дольче вита», он чувствовал смутную вину своих прошлых жизней: перед Евой, которая из-за него потеряла рай и стала рожать в адских муках; перед Наташей, которая после его смерти долго страдала ужасными судорогами и в моменты приступов сгибалась пополам, а потом затворила себя на семь лет траура, и если бы не царь – не видать его мальчикам хорошего образования, а Наташе – лестницу из долговой ямы; перед Жанной и Памэлой, погибшими из-за его гения, который совсем не мог справиться со своей жизнью; перед женой и детьми, оставшимися без него, Tatu, в Буэнос-Айресе после смертельного плена ущелья Эль-Юро у апельсиновой рощи на пути к речке Санта-Элена; перед царскими невинными детьми, расстрелянными в подвале, и за петроградский голод 18-го; перед всем русским народом, лучшие умы которого сгнили в лагерях, за победу над Гитлером, которая чрезмерно затянулась из-за легкомысленной и наивной неподготовленности к войне, за варварско-дьявольское разрушение церквей и храмов. Теперь Ален, глядя на золотые купола Спасителя, знал, что в этом своем воплощении он будет, не повторяя ошибок прошлых жизней, бороться с Серпентарием до конца, пока последняя змея не превратится в птицу или умрет под его ножом с ореховой рукояткой, и в этой войне он будет помогать своей Элин-Чапаю как Петька – любимый ученик Христа.

Она опоздала всего на пять минут, предупредив об этом по телефону, на что он ответил: что пять минут по сравнению с вечностью! Элин плыла к нему через толпу у храма в кожаном черном плаще, сияя смутной улыбкой и золотыми волосами. Розы ей очень понравились. Элин таскала их за собой несколько часов, пока они в «Художественном» смотрели истинное порождение Серпентария – «Дьявол носит Прада» и долго ехали на Речной вокзал, чтобы поужинать мясом по-французски, выпить сливового розового вина с красными грейпфрутами и заняться любовью, слив свадхистаны.

Восхитительной формы маленькая грудь Элин, нежная как у младенца кожа, голубые глаза, в которых сияло небо, детские ушки, длинные пальцы, тонкие руки как крылья и сердце, полное любви и добра, готовое вечно бороться со злом Серпентария, – всё это вернуло Алену рай. Физиологической девственности у Элин не было, а была невинность духа, которую она никогда не теряла.

– Я вошел в тебя без всяких препятствий, хотя был уверен, что тебе будет очень больно, даже медленно.

Они лежали обнаженные и при свете томного ночника говорили, обнявшись.

– Наверное, это растяжка. В детстве в балетной школе меня укладывала на пол суровая преподавалка и, склонившись надо мной, с нечеловеческой силой жала мои согнутые в коленях ноги бедрами к полу. Так – медленно, но уверенно – они по-садистски растягивают связки. Старшие девочки-балерины говорили мне, что у них после этой растяжки не было девственности ни у кого. Вот такая жесткая балетная эротика…

Ален был в шоке.

– Ничего себе! Значит, тебя лишил девственности балет? Балет был твой первый мужчина, а я, стало быть, второй…

– Да, мой муж – балет. Правда, бывший…

– Почему бывший?

– Я больше не танцую: змеи в Имперском, которые подползали и зажимали меня по углам и у стен и просили зашить пуговицы на пиджаке его величества Т, змеи в Варьете, где ты будешь танцевать в массовке годами, даже десятилетиями и никогда не станешь примой, если не переспишь с хореографом, змеи в «Таис»… а какие змеи в Большом!!! Там воистину БОЛЬШИЕ змеи…

– Что такое «Таис»?

– Полублядский шоу-балет русского Серпентария.

– И чем ты занимаешься теперь?

– Медитирую на свою Пустоту и пытаюсь бороться со змеями. А ты чем?

– Работаю камер-юнкером и живу на содержании царя.

–?

Элин рассмеялась.

– Шучу. Работаю в издательстве. Пишу стихи.

– Стихи? Как Пушкин?

– Нет. Как я.

Ален налил Элин чуть-чуть сливового вина и спросил ее:

– Еще придешь?

Она сделала вид, что задумалась, и ответила:

– Зачем?

– Затем что я хочу стать твоим настоящим мужем и бороться вместе с тобой с Серпентарием.

– Теперь будет бороться еще тяжелее: наша встреча и наш союз сулят нам рай. А рай в Серпентарии – это красная тряпка для обезумевшего Быка.

– Я сам корридный Бык, только спокойный. Справимся.

– Не знаю. Посмотрим. В одиночку легче.

– Ты одиночка?

–?

– Люди бывают трех видов. Буду рассуждать от противного: коллективные, то есть как Лимонов создающие дурацкие партии или пребывающие в них и от этого счастливые; одиночки, которые живут сами по себе и в принципе самодостаточны, и, наконец, парные: они счастливы только в паре как лебеди.

– Я очень люблю лебедей и моя лучшая роль – партия черного лебедя в «Озере», но я – Тигр. Ты знаешь, какие они? Пока маленькие, тигрята ласковые и мирные как котята, они даже могут тихо жить в буддистских монастырях и пить молоко из бутылочки из рук монахов, но когда вырастают – всякому необходимо свое личное пространство. Спроси у дрессировщиков: у каждого тигра своя клетка.

– Значит, тебе не нужна пара…

– Нет, нужна. Только так, чтобы не дай Бог не покорежить мое личное пространство и мою свободу.

– Ты говоришь очевидные вещи: осознанная и необходимая свобода сделала меня умиротворенным. Я пришел к ней через многие тернии и больше не желаю никого кольцевать и быть окольцованным… Как Пушкин с Гончаровой… Будучи старше ее на тринадцать лет и понимавший, что только в постели все одного роста, он буквально не слазил с нее за шесть лет брака, породившего четырех детей не считая выкидыш и всего одно гениальное стихотворение «Мадона».

Элин нахмурилась и задумалась. А потом, через минуту, спросила:

– Ален, тебе, кажется, 33?

– Да, а что? Возраст Христа?

– Но я не об этом. Ты старше меня на столько же – на тринадцать лет, потому что мне 20.

Теперь задумался Ален. И вдруг изрек:

– Да, но ты у меня, слава Богу, не сто тринадцатая, как Гончарова у Пушкина, а всего лишь тринадцатая.

– Какие странные параллели… Мир, как говорила одна моя подруга, действительно полон странных соответствий… Я твой тринадцатый апостол.

А дальше их личный рай бился радужными алмазными брызгами в железобетонные молы Серпентария, и молва разносила их плохо скрываемое счастье по всем чернеющим грязным базарам, и Ален ходил на работу в свое финансовое издательство, где тёмные бухгалтерские змеи писали ему свои неясные статьи по практической бухгалтерии, в которых он исправлял орфографические, грамматические, пунктуационные и стилистические ошибки и получал за это сущие копейки, тогда как Элин учила французский, мечтая уехать с ним в Париж – в европейский Серпентарий – и быть принятой на работу в «Мулен Руж», потому что там была русская женщина-хореограф, которая очень ценила русскую балетную школу и платила девочкам куда больше, чем платят в России; и тщетно, как будто билась головой о железобетонную стену, пыталась устроиться куда-нибудь танцевать в Москве, но кроме убогой труппочки с громким и неоправданным названием «Голливуд», репетирующей в гостинице «Космос» на ВДНХ свои жалкие танцы, где хозяйка отстегивала за концерт столько, сколько стоила месячная карточка для поездок в метро, так и не смогла ничего найти, продолжая жить у мамы Зитты Фурманофф и через день приезжать к Алену на Речной.

Их рай спасали взаимная и чистая любовь, стихи, которые он писал ей изредка и хранил в маленьком черном блокноте, зная, что черный – цвет не только смерти от дьявольского ада, но и райской тайны; редкие и замечательные выставки, которые они посещали в Пушкинском музее или в маленьких галереях в змеином сердце русского Серпентария; Троице-Сергиева Лавра; море, куда они выезжали дважды в году: летом – на Дальнюю Бердянскую косу или на родину Алена – Горнагат, а зимой рождественских каникул – в юго-восточный Крым, мечтая слетать в Египет, чтобы она посмотрелась в красивые, как свое, лица древних богов Каирского музея, Гизы, Луксора, потрогала пирамиды, а он, подобно Атланту, поддержал их рай, заглядываясь на подводный мир Красного моря.

Так, весенней весной, будучи вместе уже полгода, несколько раз Ален и Элин гуляли у Пушкинского. В тот год приехала выставка любимого Аленом Модильяни – творца из плеяды трагических гениев, признанных лишь после смерти. Когда они подходили к ограде, то, проплывая мимо, видели, что очередь змеится за пределы Музея частных коллекций. Подобное выглядело как фарс: покойному Модильяни очевидно уже ничего не было нужно, и это змеиное посмертное почитание, как правило без всякого понимания, – просто дань злополучной моде, – настолько сердило Алена, что, прогулявшись под руку до Остоженки, он покупал фляжечку коньяка и, вернувшись к храму, они сидели в его сквере до позднего вечера, почти молча медитируя на реку.

Выставка длилась долго, дольше весенней весны, и однажды в пасмурный тихий и теплый день они снова шли мимо змеиной очереди, обходя ее у стен галереи Глазунова, как будто выкрашенной раствором зеленки, словно она болела ветрянкой, но им было лучше схватить ветрянку, чем пресмыкающееся о множестве головах кусало бы их своим смертоносным жалом. И вдруг – о чудо! – с неба хлынул ливень, и змея во мгновение ока вползла в метрополитен. Ален и Элин, которая любила держать его под руку, спокойной, обычной для них королевской поступью вплыли в музей по широким ступеням, сложив свой черный зонтик, и посмотрели выставку. Красивая и стройная брюнетка – жена Модильяни Жанна – глядела на Элин сурово со своей черно-белой фотографии. Элин знала, что после его смерти она выпрыгнула беременной из окна и разбилась насмерть. Это удивляло, ужасало и восхищало ее.

Ален давно любил обнаженные натуры Модильяни 17–18 годов, светящиеся золотом пышных тел с репродукций, но, подойдя вплотную к полотнам, он с удивлением и восторгом заметил, показав это Элин, что ню сверкают как драгоценные камни в розово-желтом металле. «Обнаженная в ожерелье». «Обнаженная на белой подушке». «Большая обнаженная»…

– Что он добавил в масло? Почему они так блестят? У меня есть такая косметика с блестками для концертов, я крашу ей вокруг глаз.

– Наверное, это радужные осколки его выпитых и разбитых винных бутылок, раздавленных в крошки его нищенскими башмаками, которые пьяно и гордо затаптывали парижский Серпентарий.

После подобных реплик Элин всегда смотрела на Алена как на Бога.

Иногда они любили сидеть на Патриарших и наблюдать, как два белых лебедя – неизменные обитатели квадратного пруда – гордо подплывают и берут клювами хлеб. Однажды лебединая пара птиц по-королевски насмешила лебединую пару людей: Элин и Ален улыбнулись, когда лебеди окунули в воду свои головы-шеи и что-то долго искали на дне неглубокого пруда, а их лебединые попы с хвостиками белоснежно возвышались над водой и придавали вечеру нежное и уютное, очень семейное настроение.

В один из тихих летних вечеров на Патриарших, невероятно уставший от Серпентария, Ален достал свой маленький черный блокнотик, куда записывал стихи, посвященные Элин, и, обняв ее, сказал:

– На первую букву твоего имени начинаются самые лучшие слова русского языка.

– Какие? И разве страшных слов нет?

– Не знаю. Я вспомнил только прекрасные: эталон эльдорадо эль эманация эра энергия эмансипация эллины эльф экватор элеватор этика эстетика эротика эрекция эхо эпос эбеновый эпиграф эрудиция эврика эвальвация элемент эфес эффект этюд эвкалипт эволюция эвфемизм эгида эгалитарный эквивалент эквилибрист экстаз экзамен эквифинальность эмерджентность экзарх экзотика экземпляр экипаж эклектика экономика экран экскурс экскурсия экспансия экспедиция экспонат экспорт экспресс эксперт эксплерент экспромитация экспрессия экспромт экстерн экстерьер экстравагантный экстраполяция эксперимент экстракт экстраординарный элегантный эластичный элегия электричество электрод электрон эликсир элита эмаль эмбрион эмир эмиссия эмбоссинг эмоция эмпирей эмфаза эмеритура энтузиазм энциклопедия эстафета эпиграмма эпистолярный эпитет эполеты эпопея эпоха эрудит эргономика эспланада эскадра эскалатор эскарп эскиз эскимо эскорт эсминец эспаньолка эсперанто эстакада эстрада этаж этимология этиловый эмблема эфир эскимос эспадрон эшелон эскалационная (клаузула) эре эрланг эскудо экуэле экю и самое главное слово, которое ты мне подарила своим существованием, – Эдем.

Элин очень внимательно выслушала этот длинный список и вдруг сказала:

– Алечка, ты такой наивный мальчик… Такой у меня наивный мальчик… Есть масса слов русского языка на Э, которые далеко не такие приятные.

–? – Ален поднял бровь.

– Эго эмиграция эндшпиль (потому что это – конец игры) (кстати, давно мы с тобой не играли в шахматы!) эсер (как ты помнишь, эсерка Каплан выстрелила в твоего дедушку, из-за чего он не один год вынужден был пускать слюни как младенец и читать газету с оптимистическими статьями о русской новой жизни, выпущенную специально для него Сталиным в одном экземпляре) эвентуальный экзема экоцид экстремизм экспроприация этап (никому не хочется, чтобы их любовь была всего лишь этапом долгой жизни, все желают любовь длиною в жизнь) эшафот эфемерный экстенсивный эскулап эпицентр эпитафия эпилог (хотя эпилоги бывают радужные и не означают конец) эпилептик эпизод эпидемия эпизоотия энцефалит эмбарго электричка (хотя я лично ничего не имею против электричек, но знаю, что ты не любишь их, особенно в зимнем русском Серпентарии) эксцесс эрзац экскаватор (у него ужасный вид как у чудовища и вокруг вырытых им могильный ям в том же русском Серпентарии вечно дичайшая непролазная грязь, в которой вязнут даже созданные для таких дел резиновые сапоги и в лучшем случае на них остается по килограмму грязи, и ты идешь дальше как в жерновах, а в худшем – они завязают в этой змеиной жиже и остаются навеки в земляных влажных черных насыпях у могильных ям) экскременты эвакуация элиминация…

Ален рассмеялся:

– Эличка, ну и ну, душа моя! Я даже и предположить не мог, что ты знаешь такие слова, как, например, эндшпиль или эмбарго.

И тут же, получив легкий подзатыльник, поцеловал Элин в ушко и продолжил:

– Но, согласись, их намного, намного меньше, этих неприятных слов – выродков Серпентария. Значит, у нас есть большие надежды, что наш личный с тобой рай в змеиной блокаде прорвется и вырастет в рай на Земле.

– Мне кажется, что для этого придется чем-то пожертвовать, может своей жизнью или своим раем.

– Не говори глупостей! Прорвемся, и ничего с нами не случится!

– Дай Бог…

Они примолкли и долго медитировали на лебединую пару.

– Я никогда не рассказывала тебе… – начала Элин. – Мне в детстве и юности часто снился один и тот же сон: черные-черные гадюки клубком вьются у меня между бедер, и я просыпаюсь от ужаса, что они укусят меня. Это был такой отвратительный сон, что, помню, когда в один из периодов моей жизни он участился, я даже боялась ложиться спать, потому что не хотела просыпаться в холодном поту. Так я поняла, что змеи – мои кармические убийцы, более того, они убийцы всего человечества. Как ты помнишь, это пошло еще от змея-искусителя в Ветхом завете. Тот сон больше не снился мне никогда после встречи с тобой. Ты меня спас.

Ален призадумался, а потом сказал:

– Душа моя, русский Серпентарий, как мне сейчас стало ясно, полон страшных этапов, которые повторяются с упрямым постоянством: ты случайно не высчитывала, какие в России, и не только, были годы Змеи ХХ–ХХI веков?

Элин вздохнула, положила руки под голову и откинулась на траву, предчувствуя очередную змеиную череду ужасающих фактов, которые едва не погубили богатую и громадную Россию и повредили не менее богатую страну на другом полушарии. Ален дотронулся до ее руки и продолжил:

– 1905-й – год Кровавого воскресенья, когда несчастные невинные нарядные маленькие рабочие люди с детьми и иконами перед грудью просили у царя удовлетворения народных нужд и были жестоко расстреляны – год первой русской революции не от хорошей жизни.

1917-й – год Октябрьской революции, когда Ленин достиг. Достиг своей мечты в освобождении пролетариата, а этот пролетариат гадил в роскошные вазы Зимнего и рубил на дрова царские рояли, чтобы отопить ими свой новый штаб.

1929-й – год кровавой насильственной коллективизации уже при Сталине. Не тебе пересказывать, что делали с так называемыми кулаками и сколько людей в тот год унесла голодная смерть.

1941-й – год вероломного нападения гитлЕра на самоуверенного и неподготовленного грузина, из-за которого война длилась в два раза дольше и погибло 30 миллионов людей.

1953-й – год смерти Сталина, когда твоя великая коллега Плисецкая – богиня Иллюзий – свергла тирана: он инкогнито пришел в Большой на ее «Лебединое озеро» в конце февраля и на следующий день после спектакля ему стало плохо; год страшной амнистии, когда тысячи матерых уголовников наряду с политзаключенными выплеснулись из тюрем и стали грабить, насиловать и убивать мирное население.

1965-й – год рождения нового Петра – любимого апостола нового Христа, но он так же, как и прежде, отречется от Него с соловьиным рассветом.

1977-й – год рождения нового змея-искусителя, который традиционно лишит новых Адама и Еву рая, и они будут долго мытарствовать в поисках Бога, освобождения и нового рая.

1989-й – год, когда новый Иисус посетил Северную Осетию: Цейское и Куртатинское ущелья, замок царицы Тамары, гробницу разорванного по частям Грибоедова на горЕ в Тбилиси и последний видел его красоту, потому что через год этот город был варварски разрушен.

2001-й – год 11 сентября, когда в самоуверенной Америке – западном Серпентарии – рухнули два Близнеца и унесли вместе с невинными жертвами эту, казалось бы, непоколебимую самоуверенность.

И, наконец, 2013-й – год, который еще не наступил, но, как показывает предыдущая история и чертова дюжина цифр на конце этой даты, год, предостерегающий нас, всех людей Планеты, и кричащий о крайней осторожности в мыслях, действиях и желаниях. Потому что этот год может быть годом конца света, который предрекал Экклезиаст, – конца света от этих проклятых коллайдеров, старых озоновых дыр и атомной бомбы, которую, не дай Бог, взорвет какой-нибудь змей вроде Трумэна. Тем более что 12-м годом заканчиваются календари майя.

Элин привстала и, смешав в глазах ужас и дикий восторг, торжественно изрекла:

– Ну ты даешь!!!

Ален усмехнулся:

– Это не я. Это дает история.

– И что же делать?

– Ждать второго пришествия. Оно не за горами.

– Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь все эти точные даты рождения новых искусителей и апостолов? И почему ты сделал акцент на букву Е в слове гитлЕра?

Ален снова усмехнулся, чуть более зло, и ответил:

– Эличка, душа моя балерина, у меня, кажется, начал открываться 3 глаз – Аджна – синяя чакра, что находится меж бровей. Я и сам не знаю, почему сейчас назвал эти даты. Они самовольно вырвались, словно их произнес не я.

– Тебя это сердит?

– 3 глаз – это практически ясновидение, седьмое человеческое чувство. Шестое, как ты помнишь, интуиция. А представь, какогО жить, видя сквозь страны, стены, города и даже года и столетия? ТЯ ЖЕ ЛО.

– А гитЛера?

– гитЛера – это фамилия моей бывшей жены-художницы. Такова же будет фамилия нового змея-искусителя. Понадеемся, что они просто однофамильцы, а не одно лицо. Но на всякий случай – будь осторожна!

– Это ты, Алечка, будь осторожен: это же ТВОЯ бывшая жена, а не моя! – и Элин рассмеялась, а потом продолжила:

– Но, однако, какие непростые совпадения! Твоя же фамилия Сталенгоз. Ты точно был Сталиным в прошлой жизни!

– Душа моя! Кем я только ни был! А ты? Кем была ты?

– Я? А разве ты не знаешь? Я была Евой – жертвой змея и так любимого ею Адама. Я была Иваном Грозным, потому что его гороскоп совпадает с моим вдвойне – он был Дева-Тигр. Я была Гончаровой (она тоже дЕва) – это ты уже знаешь бесспорно. И бесспорно любила своего мужа, а флиртовала с Дантесом в основном потому, что Саша изменял мне с моей сестрой Александриной, когда на сносях я лежала в соседней комнате, – найденный нательный крестик сестры в его постели – тому подтверждение. Я была Инессой Арманд, возлюбленной Ленина и вдохновившей его, духовно и материально, на свершение великой революции. Я была комдивом (комдЕвой) Чапаем, который бил белых и ползучих и со своим любимым апостолом Петькой способствовал укреплению свершенной революции и вовсе не утонул в Урале от шальной пули-дуры и не лежал потом в тине, изъеденный раками, – он глубоко нырнул и долго плыл под водой, а потом вынырнул так далеко, что никакие цвета людей – ни красные, ни белые – не видели, как он мокрый, но освобожденный шел вдоль реки и в деталях обдумывал план своего ухода в народ – как Александр I Освободитель сделал это в Таганроге. Я была женой Моррисона Памэлой, которая пережила его всего на три года. Возможно, я была Жанной Эбютерн – женой Модильяни, которая пережила его на несколько часов. Я была женой Че Гевары, оставшейся с четырьмя, как у Пушкина, детьми после его гибели. Но самое главное – я была древнеиндийской буддистской Богиней богатства Махалакшми – не зря у меня фамилия Элин Махаля. Гимн этой богине я переписала тебе от руки своим детским почерком, чтобы ты читал его дважды на ночь, – и у нас появятся деньги. Чтобы революция свершилась и Серпентарий умер, нужны немалые деньги. Сам знаешь.

Элин порылась в сумочке и протянула Алену сложенный вчетверо белый листик.

Ален удивленно и восхищенно раскрыл его, пробежал глазами и бережно положил в карман своей джинсовой куртки.

– Ну ты даешь! У тебя, по-моему, тоже аджна пробивается!

– Да, как-то чешется меж бровей, как будто там комариный укус.

И они рассмеялись.

Спустилась ночь. Ален, проводив Элин домой, уехал к себе на Речной, где он жил у брата, чтобы перед сном прочесть гимн богине Махалакшми и утром, в час Змеи, пойти на работу в змеиный, но по-ужиному добрый, женский коллектив его маленького глянцевого журнальчика, посвященного незатейливой и нелегкой жизни бухгалтеров.

Дата добавления: 2015-07-26