Глава 3. 2 страница

Ни звука больше не издав, Уилл стрелой вылетел из кабинета. Риверте шагнул следом, будто собирался проводить его пинком, и с грохотом захлопнул за ним дверь.

На следующее утро Риверте не прислал за ним. Уилл позавтракал у себя, немного поболтал со слугой, принесшим завтрак (он с удивлением и некоторой досадой обнаружил, что совсем отвык есть в одиночестве и нуждался в общении), потом засел за одну из книг, которые привёз с собой из Тэйнхайла - позже он так и не смог вспомнить, какую именно. Его мысли то и дело возвращались к вчерашнему вечеру, к разговору, за полчаса успевшему тысячу раз поменять направление, и к его более чем странному завершению. Что же могло разозлить Риверте настолько сильно, что он сорвался в присутствии Уилла? Может, не заладились дела его гарнизонов в Хиллэсе? Хорошо бы... А может, что-то стряслось у короля Рикардо? Эта мысль вызвала у Уилла меньшее удовольствие, хотя, по сути, значила бы для его страны даже больше, чем первое. Но он, как ни старался убедить себя в обратном, был тронут тем, как Риверте вчера говорил о своём короле - единственном, кому он приходился другом... Что это значит - иметь в друзьях Фернана Риверте? Уилл сомневался, что хочет знать - и в то же время хотел. Ему было интересно. Он всё ещё презирал, боялся и ненавидел Риверте, но не мог отрицать, что за всю свою недолгую и, что уж там, и впрямь более богатую книгами, чем встречами жизнь он никогда не знал более странного и непонятного человека. Отец, мать, Роберт, брат Эсмонт, множество дальних родственников Норанов, пажи и челядь Тэйнхайла - все они казались рядом с Риверте скучными, серыми и предсказуемыми. Впрочем, они были и намного лучше его как люди, но дела это не меняло.
К вечеру ничего не изменилось. От слуг Уилл узнал, что Риверте никуда не поехал сегодня - заперся в кабинете, под страхом порки велев его не беспокоить ни под каким видом. "Хоть бы сам король явился и затарабанил в дверь", - передали Уиллу его точные слова. Уилл представил, как Риверте с непроницаемым видом снимает ремень и начинает пороть своего короля - и вздрогнул. Было в этой картине, наряду с её абсурдностью, ещё что-то, что заставило его немедленно выбросить эту мысль из головы.
Он втайне ждал, что к вечеру граф остынет и пришлёт за ним, но этого не произошло. Уилл слышал, как он прошёл в свою спальню и, кажется, запер дверь. Было довольно рано, и Уилл недоумевал, чем Риверте собирается заниматься у себя - ведь, судя по звукам, он пришёл один, что тоже было большой редкостью... В конце концов он отодвинул книгу, чувствуя, что устал от чтения, а ещё больше - от снедавшего его любопытства. Он бы немало дал, чтобы узнать, что же было в том злосчастном письме. Увы, вызнать это не было ни малейшей возможности.
Притомившись от безвылазного сидения в своей комнате, Уилл решил прогуляться во дворе. Было ещё не поздно, только что стемнело, дождь, ливший вчера всю ночь, к утру перестал, и погода стояла хотя и прохладная, но приятная - именно то. что было нужно Уиллу, чтобы освежить его разгорячённую голову. Он накинул на плечи плащ и спустился вниз.
Во дворе было почти безлюдно, не считая солдат из караула и неизменных слуг, сновавших по своим делам - но сейчас их было куда меньше, чем днём. Не зная толком, чем себя занять, и в то же время чувствуя настоятельную необходимость размяться, Уилл побрёл вокруг жилой башни замка, рассеянно скользя пальцами по наружной поверхности стены. Камень, из которого сложили эту часть Даккара, был крупным и грубо отёсанным, однако блоки прилегали друг к другу очень плотно - такая стена могла выдержать не один штурм и не одну сотню выстрелов из катапульты. Интересно, а штурмовал ли кто-либо когда-либо замки Вальены? Нет, конечно, в былые времена, до становления монархии на этой части суши, здесь, как и по всему материку, прошли дикие племена азритов, осевших в конце концов там, где ныне находился Асмай, и подаривших вальенцам их тёмные волосы и глаза. А теперь Асмай завоёван Вальеной, превращён в её провинцию и исправно платит огромную дань. И гордым народом, некогда грозой всего материка, правит король, прапрапрабабку которого азритский воин уволок в свой шатёр... Уилл отмахнулся от этой мысли. Ему не было решительно никакого дела до азритских шатров - не иначе как дурное влияние Риверте направило его в общем-то возвышенные мысли в столь неприличное русло. На самом деле Уилл мало интересовался политикой и плохо разбирался в ней, но история ему нравилась - прежде всего история становления на материке веры в триединого бога, пришедшая на смену дикому многобожью нецивилизованных азритов. За этими размышлениями он не заметил, как обогнул замок, имевший в этой части цилиндрическую форму, и остановился почти там же, откуда начал путь. Вечерний ветер трепал его волосы и плащ, на лицо закапал мелкий моросистый дождик. Воздух был свеж и чист в преддверии нового дождя, и Уилл вздохнул полной грудью, слизывая с губ дождевые капли. Ему не хотелось отсюда уходить.
Тогда-то он и услышал эти звуки.
Кто-то играл на гитаре. Или, правильнее сказать, пытался играть, потому что у него это не особенно получалось. Музыкант явно знал всего несколько простейших аккордов, которыми мучил несчастные струны, дёргая их гораздо сильнее, чем требовалось. Уиллу на миг почудилось, что мелодия знакомая. Звуки доносились откуда-то сверху, из открытого окна на втором этаже. Уилл шагнул вперёд, отодвигая от лица ветку бузины, обильно росшей под стеной в этой части замка - растительность с равнины лезла за стены, и её никто особенно не обрезал. Притаившись в кустах, Уилл посмотрел на светившееся окно.
Человек, сражавшийся с гитарой наверху, запел.
Это было чудовищно. Пел он ещё хуже, чем играл, хотя это и казалось маловероятным - бедняга был напрочь лишён слуха. Но главным было то, что Уилл узнал этот голос. Он зажал себе рот ладонью, давя подступающий хохот. Обладатель голоса взял особенно неудачный аккорд, сбился и, выругавшись, начал сначала, теперь немного громче. Уилл разобрал слова - и замер, широко распахнув глаза.
Фернан Риверте, запершись в своей спальне и, видимо, отобрав гитару у Освальдо, пытался наигрывать хиллэсскую колыбельную, которую пел в его присутствии Уилл несколько недель назад.
Уилл убрал руку от лица и потрясённо слушал, как он бормочет чужеземные слова, немилосердно их путая и беря неверный ритм, слушал так, словно это была самая дивная песнь из всех, которые ему доводилось слышать - да, в общем, с определённой стороны так оно и было. Всё ещё пытаясь не рассмеяться, он подступил к окну поближе и задрал голову, надеясь рассмотреть певуна. Тот играл и пел совсем тихо, видимо, не желая привлечь внимание Уилла, находившегося, как он полагал, за стеной. Внезапно струны взвизгнули, словно по ним ударили железным подсвечником. Риверте оставил попытки петь и выругался в полный голос. Гулко стукнуло дерево, раздались шаги. Уилл застыл, прижавшись к стене и молясь, чтобы Риверте не выглянул вниз. Увы, шансов на это было немало - Риверте подошёл к окну и...
Уилл не сразу понял, что произошло. Он услышал особенно громкое и раздражённое богохульство, после чего раздался ужасный грохот, и что-то здоровенное полетело из окна вниз. Уилл вскрикнул от неожиданности и отскочил, чудом спася собственную голову от гитары, отправленной в продолжительный полёт рукою господина графа, пребывавшего, похоже, в крайне дурном расположении духа.
Инструмент рухнул наземь у ног Уилла и с треском раскололся, жалобно звякнув на прощанье порванными струнами. Уилл посмотрел на изуродованную гитару, потом наверх. Риверте стоял в окне, взявшись за подоконник обеими руками, и смотрел на него. Его волосы были растрёпаны, ворот сорочки распахнут. У него был такой вид, словно он только что увидел привидение.
- Небеса всемогущие, - сказал он, что звучало довольно странно после только что изрыгнутого им богохульства. - Мне мерещится... или... мне не мерещится? Какого хрена? Уильям?! Вы там?
Отрицать было глупо, ибо хотя их и разделяло несколько футов и уже сгустилась тьма, они видели друг друга совершенно ясно.
Риверте снова выругался.
- Какого хрена... - повторил он уже тише и бросил: - Поднимайтесь.
- А как же... - Уилл виновато посмотрел на обломки гитары, так, словно сам был виной подобного вандализма.
- Чёрт с ней! Поднимайтесь и зайдите ко мне. Чего вы там бродите? Сейчас польёт, - и он отошёл от окна, продолжая бормотать про себя ругательства.
Уилл вернулся в замок. Отчего-то ему было ужасно смешно - одно лишь воспоминание о неравной битве доблестного рыцаря Риверте с непокорным инструментом, о позорном поражении рыцаря и изъявлённом по этому поводу гневе вызывало на лице Уилла широкую улыбку. Он попытался стереть её. В конце концов, не вина графа, что в этой сфере господь не дал ему таланта. Воистину, это компенсировалось множеством других достоинств...
Уилл представлял, как скажет это - весело, непринуждённо, - переступив порог, воспользовавшись неведомой ему доселе возможностью не быть объектом насмешек Риверте, но самому немного поддеть его. Думая об этом, он поднялся по лестнице, прошёл знакомым коридором и постучал в знакомую дверь.
Ещё до того, как стих этот стук, Уилл внезапно осознал, что прежде Риверте никогда не звал его в свою спальню.
Улыбка замерла у него на губах. В ту же секунду дверь распахнулась.
- А, - сказал Риверте так, будто был крайне удивлён его появлением. - Это вы... ну, входите.
Уилл шагнул за порог. Ощущение, что он совершил - и продолжает совершать - наибольшую глупость в своей жизни, нарастало и крепло в нём. Он обвёл взглядом помещение, в котором оказался впервые. Спальня как спальня: большая кровать со смятой постелью, стол, стулья, камин. Кресло у стола было задвинул - похоже, Риверте играл на гитаре, сидя прямо на постели.
- Выпьете? - спросил Риверте странно отсутствующим тоном. Он уже наливал вино в единственный бокал. Уилл вдруг заметил, что он почти раздет - на нём не было ни камзола, ни жилета, только узкие брюки для верховой езды и заправленная в них свободная сорочка с расшнурованным воротом, обнажавшая резко очерченные ключицы. Обычно безупречная причёска была в полном беспорядке, словно он только что встал с постели. Уилл сглотнул.
- Пейте, - сказал Риверте, поворачиваясь и вкладывая ему в руку бокал, полный почти до краёв. Он был немного бледнее обычного, но при этом на его скулах светился едва заметный, соврешенно нетипичный для него румянец. Когда Риверте шагнул ближе, Уилл ощутил невероятно сильный запах спиртного. Да он же пьян, понял Уилл запоздало. По-настоящему пьян, то есть - абсолютно! Это потрясло его - прежде он никогда не видел Риверте пьяным, и был уверен, что, сколько бы ни пил этот человек, хмель его не берёт. Похоже, он ошибался...
"А что, ты всерьёз решил, что Риверте мог играть на гитаре и петь хиллэсские песенки, будучи в хоть немного вменяемом состоянии?" - язвительно осведомился у него внутренний голос, и Уилл с роковым запозданием понял, что, действительно, было крайне глупо предположить такое.
Он всё же взял бокал и отпил, стараясь не смотреть Риверте в лицо.
- До конца пейте, - приказал тот, чего прежде никогда не делал. - До дна.
Поколебавшись, Уилл выпил. Вино было, как всегда, великолепным и разлилось по его телу приятным теплом. Он вдруг понял, что продрог, хотя в спальне ярко полыхал камин.
- Вам холодно? Вы дрожите.
- Нет...
- Какого чёрта вы бродили под окнами в такую погоду? Схватите простуду и помрёте, и что тогда будет?.. - Риверте внезапно запнулся, потом добавил своим обычным, резким и непримиримым тоном: - Слышали, как я тут музицировал?
- Боюсь, что да...
- Ужасно, правда? Нет, не сочувствуйте мне, это ещё более унизительно. Я вам что говорил? А вы не верили.
- Ну почему же, верил, - возразил Уилл, и Риверте посмотрел на него с подозрением.
- Вот как? Впрочем, я и не ждал, что вы станете мне льстить.
- Освальдо огорчится из-за гитары, - попытался пошутить Уилл, надеясь, что это немного снимет странное напряжение, которое, он чувствовал, сгущалось тем сильнее, чем быстрее бежала по его жилам согретая вином кровь.

- К дьяволу Освальдо, - мрачно сказал Риверте. - Я решил отослать его.
- В самом деле?
- В самом деле, - передразнил Риверте и забрал у него бокал. - Он уже слишком взрослый для пажа, а больше ему со мной всё равно ничего не светит... Уильям, какого дьявола вы поднялись?
Уилл моргнул.
- Что, простите? Вы ведь сами просили...
- Да, просил. Чёрт подери. Просил. - Он бросил бокал на пол, фактически уронил его, и тот покатился по толстому ковру. - Но вы могли... чёрт возьми... могли плюнуть на меня и уйти к себе. Зачем вы пришли?..
Последнее не прозвучало вопросом. Скорее, это был упрёк, полное тоски сожаление о том, что уже сделано и чего нельзя изменить. Уиллу стало страшно. Страшно от царящего вокруг полумрака, от мрачной белизны простыней на кровати, от усиливающегося гула непогоды за окном, от болезненно яркого блеска огня в камине... и ещё более яркого блеска глаз, не отпускавших его взгляд.
- Ну да чёрт со всем этим, - сказал Фернан Риверте, привлекая его к себе. - Пришли и пришли, что уж теперь...
Уилл попытался вырваться. Он ничего не сказал - он не мог говорить, страх встал комом в горле. Риверте даже не шевельнулся. Его кошачьи глаза, находившееся невероятно близко, с холодным интересом изучали пойманную мышь, испуганно бившуюся в его когтях. Руки, обвивавшие плечи Уилла и сомкнутые у него на спине, даже не дрогнули.
- Ты не вырвешься, - сказал он очень спокойно после нескольких минут молчаливой отчаянной борьбы. - И не пытайся. Теперь я тебя не отпущу.
Уилл ощутил, как земля в буквальном смысле уходит у него из-под ног: Риверте легко подхватил его на руки, словно ребёнка. Плащ Уилла расстегнулся и скользнул на пол. Риверте переступил через него, шагнул к кровати и бросил Уилла на смятые простыни.
Задыхаясь, Уилл попытался вскочить, но Риверте толкнул его обратно. Уилл знал, что этот человек силён, но никогда не ощущал эту силу на себе, и даже не думал, что она в самом деле так велика. Бороться с ним было бесполезно. Закусив губу и изо всех сил борясь с подступающей паникой, Уилл торопливо отполз на другую сторону кровати.
- Прелестно, - задумчиво сказал Риверте, обращаясь, по-видимому, к камину. - Теперь мне предстоит гоняться за этим дивным созданием по всей спальне. Интересно, кому из нас это первому надоест?
- Отпустите меня, - выдохнул Уилл, когда стальная рука сграбастала его за плечо и требовательно потянула к себе.
- Обязательно, - последовал ответ. - Непременно. Но чуть позже.
Он оказался лежащим навзничь, и стальные пальцы сжались на его запястьях, прижимая их к кровати по обе стороны от его головы. Губы, горячие и нетерпеливые, требовательно смяли его рот. Это было уже знакомое чувство, но то ли виноват был сильный запах вина, чувствовавшийся в дыхании Риверте, то ли всё дело было в обуявшей Уилла панике - но теперь он не принял поцелуй так безропотно, как в первый раз. Он отчаянно замотал головой, пытаясь увернуться от этих губ, слишком жарких, слишком жёстких. Риверте отстранился, впрочем, ничуть не ослабляя хватки, и посмотрел на него, слегка нахмурившись.
- Ну, что теперь? - голос звучал резко и отрывисто. - Будем дальше строить недотрогу? Не надоело ещё?
- Позвольте мне уйти! - взмолился Уилл, зная, что это не поможет.
- Ты мог не приходить, - отрезал Риверте - и, выпустив его левое запястье, рванул рубашку у Уилла на груди.
Он содрогнулся от этого треска - и, через миг, от пронзившей всё его тело дрожи, когда всё те же требовательные губы припали к его обнажившейся шее. Уилл обессиленно ударил освободившейся рукой по плечу Риверте - и тот немедленно сгрёб эту руку и прижал её к постели. Заведя обе руки Уилла ему за голову и без труда удерживая их одной своей, Риверте запустил ладонь ему под рубашку - Уилл даже не заметил, когда он успел выпростать её из штанов. Скользящее движение горячей ладони по его взмокшей от пота коже чуть не свело его с ума. Уилл выгнулся, пробормотал ещё один протест, который был тут же заглушён губами, завладевшими его ртом. Уилл закрыл глаза и всхлипнул, когда тёплый шершавый язык заставил его раздвинуть стиснутые зубы. Сильная ладонь всё так же шарила по его телу, едва касаясь, быстро и в то же время почти бережно. Когда она задела его сосок, неожиданно ставший твёрдым и острым, Уилл вздрогнул всем телом и застонал от отчаяния. Он не помнил, не хотел помнить, что было дальше - но через бесконечно много времени очнулся, обнаружив себя совершенно голым, лежащим под таким же обнажённым телом, сильным, золотящимся в отблесках огня в камине. Шелковистые пряди чёрных волос щекотали его подбородок и губы, пока их обладатель покрывал медленными задумчивыми поцелуями его сведённое судорогой горло.
- Скажи, чтобы я остановился, - услышал он, словно сквозь дымку, негромкий спокойный голос. - И я сейчас же остановлюсь.
И каким-то невероятным, непостижимым чувством, жившим в такой глубине, о которой Уилл и не подозревал, он понял, что это правда. Что стоит ему сейчас сказать: "Нет!" - и это огромное, страшное, резко пахнущее вином и потом, стройное и прекрасное тело отстранится от него. Сильная рука, только что его обнимавшая, поднимет с пола и бросит ему штаны, так, что ткань прикроет промежность. Он схватит их и, не натягивая, вылетит вон, забьётся в первый попавшийся угол и до утра будет рыдать от унижения и горя... и никогда, никогда больше не окажется в этой спальне, на этой постели, под этим телом, не ощутит этих губ на своей шее, этих пальцев на своих сосках, этой горячей пульсирующей плоти, прижимающейся к его собственному, предательски воспрявшему естеству...
Этого не будет. Риверте, отвергнутый однажды, больше ни за что не примет его - слишком горд этот человек. Уйдя сейчас, Уилл не сможет сделать то, что приказал ему его брат.
Поэтому - только поэтому - он ответил Риверте тихим, судорожным вздохом, в который вложил всю ту муку, которую не мог, не имел права излить слезами.
Он не увидел, а ощутил улыбку - ощутил собственной кожей, когда улыбнувшиеся губы нырнули в его волосы возле уха. Руки Уилла больше ничто не держало, и он упёрся ими в крепкие плечи возвышавшегося над ним человека, всё ещё инстинктивно пытаясь его оттолкнуть. Он сам не заметил, как попытка оттолкнуть перешла в попытку притянуть ближе, как его руки с плеч Риверте переместились на его шею и там сжались в замок, так крепко, словно оба они висели под пропастью, и разжать руки для Уилла - значило упасть и разбиться насмерть. Впрочем, так и было - это была пропасть, пропасть несмываемого позора и греха, в которую он падал... падал... падал... и, в точности в соответствии с Руадами, это падение было вечным.
Когда Риверте раздвинул его колени в стороны и просунул ему под поясницу что-то мягкое, подушку или свёрнутое одеяло, Уилл едва обратил на это внимание. Он вздрогнул лишь тогда, когда нечто - палец, как он понял через мгновение, это палец, смазанный в чём-то скользком - проникло в его задний проход. Уилл сжался, но мягкий, удивительно ласковый шепот, принадлежавший неизвестно кому (это не Риверте, Риверте не мог так шептать), попросил его не сжиматься слишком сильно. Он послушался, как всегда - он слушался, что бы ему ни приказывали, и брат Эсмонт говорил, что это хорошо для монаха, - и вскоре боль ушла. Когда за одним пальцем последовал второй, а потом третий, Уилл уже не вздрагивал, напротив - что-то заставляло его выгибаться навстречу этой руке, навеки отрезавшей от него право на невинность и чистую совесть. Но в тот миг Уиллу Норану было плевать и на то, и на другое. Когда умело терзавшие его пальцы внезапно исчезли, он застонал от разочарования - и услышал смех: тихий, мягкий и почти не обидный.
- Развратный мальчишка, - прошептал ему в самое ухо тот самый неведомый голос, и Уилл снова вспыхнул, теперь от возмущения, но на сей раз ему не хватило времени, чтобы обидеться. Нечто пронзило его - он знал, что это, и подсознательно был готов к боли, но всё равно закричал, и кричал, несмотря на успокаивающий шепот и лёгкие поцелуи, скользившие по его лицу.
Дальнейшее было слишком чудовищно, чтобы Уилл осмелился вспомнить о нём. За неожиданно мягким, почти нежным началом последовало неожиданно грубое и резкое продолжение. Риверте двигался в нём с жестокостью и нетерпением голодного зверя. дорвавшегося до добычи, которую долго гнал лесными тропами. Уилл вскрикивал и, кажется, просил его прекратить - но он упустил свой шанс. Его рвало на части, ему казалось, что он весь залит кровью, но он ничего не мог сделать - оставалось терпеть и ждать, когда этот ужас закончится. Когда Риверте наконец вышел из него, у Уилла осталось только одно желание: умереть. Он вздрогнул, когда его перевернули на живот - его мучитель вовсе не собирался отпускать жертву так быстро. Рывком поставив Уилла на четвереньки, он шлёпнул его ладонью по животу, веля подобраться - голос звучал холодным приказом, совершенно трезво, словно это хмель сделал Риверте нежным и осторожным. А теперь хмель выветрился под напором страсти, и он вернулся к своей обычно эгоистичной жестокости. Всхлипнув, Уилл опустил голову между подрагивающих рук - и охнул, когда сзади в него вошёл член, налитый новой нетерпеливой кровью. На сей раз всё было дольше и ещё грубее, хотя рука Риверте шарила по промежности Уилла и то и дело теребила его яйца или сжимала член, к огромному его стыду, по-прежнему стоявший колом. Когда и это закончилось, Риверте опять перевернул Уилла на спину, лёг с ним рядом, подперев голову рукой, и, глядя ему в лицо, быстрыми и уверенными движениями руки довёл его до излияния. Уилл плакал, когда из его члена изверглась белая струя, плакал от унижения, от обиды и непонимания, от того, как внезапно то, что было опасно похоже на наслаждение, сменилось позором и болью. Он совершенно ничего не понимал, ему хотелось лечь и перестать быть. Вытерев руку, забрызганную его семенем, о простыню, Риверте небрежно поцеловал Уилла в губы и уложил с собой рядом. Уилл заставил себе перестать всхлипывать и лежал, всё так же не отрывая глаз, чувствуя на своём лице дыхание человека, которого, он знал, он теперь будет ненавидеть до конца жизни.
С этой мыслью он уснул.

Он проснулся утром, когда солнце стояло уже высоко, сразу же снова закрыл глаза и какое-то время лежал в постели, пытаясь понять, откуда этот ком в горле и страшная тяжесть, навалившаяся на сердце. Он понял это, когда попытался пошевелиться - и всё его тело изнутри ожгло резкой, постыдной болью. Уилл попытался сесть и охнул, а потом шумно выдохнул от боли и отчаяния. Он огляделся, не понимая, где находится. Лишь через минуту до него дошло, что он больше не в спальне Риверте, а в собственной комнате, на собственной постели. Кто-то перенёс его сюда, пока он спал. Он был обнажён, на животе у него засохли капли собственного - и, он боялся, также чужого - семени. Уилл снова осмотрелся, будто в тумане, так, словно впервые видел эти стены, эту мебель, собственные сундуки, привезённые из Тэйнхайла. Мысль о Тэйнхайле заставила его наконец очнуться окончательно. Все ужасные подробности прошедшей ночь накатили на него разом, и ещё какое-то время он сидел, скорчившись на краешке кровати, опустив голову и пытаясь принять то, что с ним произошло... то, чему он позволил произойти - и это, да, именно это было хуже всего.
Уилл встал, морщась от непрекращающейся боли, и, заведя руку за спину, боязливым движением коснулся своего заднего прохода, как ему казалось, разорванного в клочья. Потом со страхом посмотрел на свои пальцы - но крови, вопреки ожиданиям, на них не оказалось. Уилл издал вздох, полный мучительного облегчения и стыда. В этот миг ему показалось, что он, может быть, и не умрёт. Правда, ещё через миг он уже не был уверен, что вправду этому рад.
Оглянувшись снова в поисках одежды, Уилл заметил таз с водой, стоящий на столике для умывания. Таз был полон, хотя вода успела остыть. Уилл вымылся так тщательно, как мог, и стал медленно одеваться. В голове у него не было ни единой связной мысли. "Ну вот, - только и мог подумать он. - Ну, вот..." Заправляя в брюки рубашку, Уилл кинул рассеянный взгляд на стол, привычно заваленный книгами - и вздрогнул, когда в глаза ему бросилось круглое красное пятно. "Кровь?" - подумал он - но это была не кровь, а печать, скреплявшая конверт.

Так и не надев сапог, Уилл кинулся к столу и схватил письмо. Почему-то он был уверен, что оно от Риверте, хотя это и было глупо - с чему это Риверте писать ему записки, ещё и скрепляя их печатью, особенно после того, что случилось накануне?.. Уилл даже не успел посмеяться над собой из-за нелепости этого предположения - он узнал печать Локшерской обители, и всё в нём оборвалось.
Это было долгожданное, столь нужное Уиллу письмо от брата Эсмонта.
На сей раз Уилл не стал рассматривать печать и сразу сломал её. Он машинально опустился на стул - и поморщился от новой вспышки боли, нона сей раз едва обратил на неё внимание. Брат Эсмонт просил простить его за долгое молчание - его путь из Ринтанской обители в родной Хиллэс оказался длиннее, чем он мог надеяться. Роберт не сразу ответил на его письмо и лишь через две недели прислал за ним своих людей, чтобы они проводили достойного брата в его родной монастырь - тот самый, который Уилл мечтал однажды назвать своим домом. Подобно лорду Бранду (и Риверте, подумал Уилл, вновь, как когда-то, внутренне вздрагивая от этого имени), Роберт не слишком жаловал священнослужителей, и лишь давняя и верная служба брата Эсмонта их роду несколько смягчала это пренебрежение. Также брат Эсмонт выражал надежду, что Уилл с надлежащим смирением и мужеством выносит испытания, выпавшие на его долю, а также добавлял, что тяжесть исполненного долга будет равна радости от награды, которую воздаст в своё время господь триединый.
Больше в письме ничего не было.
Уилл опустил руку, положил локоть на спинку кресла и долго сидел, глядя прямо перед собой. Он думал о том, что сказал бы досточтимому брату, человеку, которого считал единственным своим другом, если бы тот оказался рядом и согласился принять его исповедь. Думал о том, как попытался бы описать словами свой стыд, свой страх и свои постыдные слёзы слабости... и ещё то чувство, которое всему этому предшествовало, кошмарное чувство полной открытости, беззащитности и неспособности сопротивляться властным и нежным прикосновениями. Что сказал бы на это брат Эсмонт? Какое наказание назначил бы духу за это преступление плоти? Уилл мог лишь гадать, потому что не знал, не мог определить без посторонней помощи, насколько тяжким было его преступление. Он хотел надеяться, что услышал бы, кроме строгого порицания, также снисходительное утешение, готовность простить, веру в то, что цель, которую он преследовал, достойна любого средства... но он знал, что, если бы даже услышал всё это, ему не стало бы легче. Напротив. От этого было бы только хуже.
Стук в дверь вынудил его подскочить на месте и воровато сунуть письмо под лежащую рядом книгу - что было тоже очень глупо, ведь наверняка его положили сюда по приказу Риверте, а значит, оно ни для кого не было тайной. Уилл кашлянул, пытаясь понять, сможет ли выдавить хоть слово без предательского хрипа, и сказал: "Войдите".
Дверь открылась, и в проёме возник людоедский оскал сира Гальяны. Мерзкий человечек, как обычно, рассеянно потирал свои сухие длинные пальцы.
- Сир Норан! - пропел он, окидывая Уилла жадным взглядом. - Какая радость и редкостная удача, что вы уже проснулись! Я был бы крайне, просто крайне огорчён и смущён, если бы мне пришлось потревожить ваш покой...
- Что вам надо? - спросил Уилл с грубостью, в иное время ему не свойственной. Впрочем, улыбка Гальяны ничуть не померкла от его тона.
- Имею честь передать вам распоряжение сира Риверте. - Уилл снова вздрогнул, услышав это имя, и испытал странное желание засунуть письмо брата Эсмонта ещё глубже под книгу, но, конечно, не сделал этого. Гальяна тем временем продолжал: - Его милость настоятельно просил, чтобы вы составили ему компанию на утренней прогулке верхом. Он сказал, что будет ждать вас немедленно у Большого дуба. Если вам угодно будет последовать за мной, я провожу вас за ворота и покажу, где это.
- За ворота? - переспросил Уилл. - Это за стеной города?
- О, разумеется. Сир Риверте всегда совершает прогулки верхом за стеной, а не в её пределах, - насмешливо ответил Гальяна. На лице Уилла не дрогнул ни один мускул, хотя это стоило ему немалых усилий.
- Подождите меня за дверью, - сухо сказал он, не двигаясь с места.
- Как вам будет угодно. Однако смею напомнить: сир Риверте подчеркнул, что ждёт вас немедленно.
- Я не глухой, - резко сказал Уилл. - Я слышал, что вы сказали. Закройте дверь, будьте любезны.
Гальяна с поклоном подчинился.
Если бы не письмо брата Эсмонта, Уилл никуда бы не пошёл. Он всё ещё не мог толком думать о произошедшем между ним и Риверте, но совершенно точно знал, что один вид этого человека сейчас может довести его... он сам не знал, до чего. Будь он сильным и ловким, как Роберт, может быть, он попытался бы броситься на Риверте со шпагой и... и умереть, как последний дурак, конечно, но что ещё можно было сделать?
Кое-что, впрочем, было можно...
"Брат Эсмонт, - подумал Уилл с тоской, скрутившей его холодеющее сердце, - и вы тоже всё время напоминаете мне о долге. Я знаю, что вы имеете в виду. Я помню... помню, что обещал. Но, господи, это так... так..."
Он не мог об этом думать. Не мог и всё.
Однако если он теперь даст Риверте понять, что чувствует, то не сможет довести начатое до конца. Начатое... да. Начало положено. Самое трудное позади. Ведь верно?
"Роберт был бы доволен", - подумал Уилл и, горько усмехнувшись, встал.
Плащ, в котором он был вчера, лежал, аккуратно сложенный, на комоде, но Уилл не взял его. На дворе снова распогодилось, солнце светило так ярко, что слепило глаза, над карнизами весело чирикали воробьи. Уилл надел жилет, обулся и наконец вышел из своей комнаты в коридор.
Гальяна смиренно ждал у двери.
- Сюда, прошу вас, - указывая на парадную лестницу, пригласил он.
Они спустились во двор и направились к конюшням. Уилл, очнувшись от охватившей его апатии, внезапно вспомнил, что Гальяна говорил не о простой прогулке, а о конной. Стоило Уиллу лишь подумать о том, чтобы сесть в седло после вчерашнего, и его задний проход заболел ещё сильнее.
- А далеко до этого Большого дуба? - поколебавшись, спросил он. - Я мог бы и пешком дойти...
- Его милость настаивал, чтобы вы взяли коня. И даже сказал, какого. Он уже осёдлан.
Уилл запротестовал, что вполне обойдётся собственной лошадью, на которой прибыл в Даккар, но его возражения были отклонены совершенно твёрдым, хотя и безупречно любезным тоном. Уилл сдался. Он был слишком измучен, слишком подавлен, чтобы спорить о такой малости.
Однако при виде коня, предназначенного для него, он на секунду остановился в немом восхищении. Красивейший вороной жеребец с белой звездой во лбу стоял в деннике, фыркая и помахивая длинной, тщательно расчёсанной гривой. За ним явно хорошо ходили, и, судя по его нетерпению, он явно застоялся в седле. Уилл с некоторой опаской приблизился и потрепал его по холке. Конь фыркнул, скосил на него глаз, кажется, признавая. Стараясь не морщиться от боли, Уилл вскочил в седло и осторожно тронул бока коня пятками. Худшие его опасения оправдались: он едва держался в седле, боль разрывала его пополам. "Наверное, именно это чувствует человек, посаженный на кол", - подумал Уилл мрачно, выезжая из конюшни, а затем и со двора через ворота следом за семенящим Гальяной.
Ему было так плохо, что он не сразу сообразил, что его впервые за весь месяц заточения выпустили на свободу.
- Во-он там, - сказал Гальяна, указывая куда-то вперёд. - Видите?
Уилл посмотрел. Равнина, расстилавшаяся перед замком до Чёртова леса на востоке, а на западе - до самого горизонта, открывала широкий, ничем не закрываемый обзор. Большую часть его представляли собой где зеленеющие, а где - золотящиеся поля, сквозь которые бежала извилистая просёлочная дорога. Утро стояло на редкость ясное, без малейших следов тумана, и где-то далеко виднелись крошечные домики деревни - а в стороне от неё, на небольшой возвышении, силуэт огромного раскидистого дерева, до которого было, должно быть, чуть больше мили.
- Поторопитесь, - попросил Гальяна, лучезарно улыбаясь, и вернулся в замок.
По правде говоря, Уиллу совершенно не хотелось торопиться - во-первых, потому, что за все сокровища мира он сейчас не согласился бы галопировать, а во-вторых, он хотел хоть немножко насладиться свежим, влажным воздухом свободы. Он поехал шагом - вороной жеребец оказался, по счастью, не слишком резв и очень покладист, - глядя по сторонам. Месяц назад он ехал этой самой дорогой, но тогда долину заволакивал туман, небо клубилось тучами, а настроение у Уилла было не самым подходящим для обзорной прогулки. Не то чтобы оно было подходящим и сейчас, но, проезжая этой светлой, умиротворённой местностью, Уилл неожиданно ощутил странную лёгкость во всём теле - и в голове. Ему почудилось даже, что под действием солнечных лучей и свежего воздуха, запаха травы и росы скверна выходит из него, не выдерживая прикосновения с чем-то столь чистым и прекрасным. Он вдохнул полной грудью и задержал взгляд на собаке, возившейся в большой луже у обочины. Собака увидела лошадь и залаяла, но потом испугалась взбрыкнувшего копыта и, поджав хвост, шмыгнула в пшеницу, колосившуюся у самой дороги.
"Как здесь хорошо", - подумал Уилл. Даже тупая боль, отдававшаяся в его теле от каждого шага коня, казалось, отступила, и он почти перестал её замечать.
Он продлил бы эту дорогу до бесконечности, если бы мог - но, увы, Большой дуб на пригорке неумолимо приближался. Он рос в стороне от дороги, и Уилл приподнялся на стременах, вглядываясь вперёд. Ему показалось, что рядом с толстым стволом он заметил пасущуюся лошадь. Свернув с тракта, Уилл осторожно пустил коня через поле, стараясь не особенно топтать шевелящиеся на ветру колосья. Было прохладно, но не холодно по-настоящему; ветер забирался Уиллу под рубашку и освежал его болезненно разгорячённое тело.
Подъехав ещё ближе, он наконец увидел Риверте.
Хозяин замка Даккар лежал на земле под тенистой сенью немыслимо разросшегося дерева, рядом со стреноженным конём, мирно щипавшим траву у него в ногах. Он расстелил плащ на влажной земле и развалился на нём, закинув одну ногу на колено другой и заложив руки за голову. Кажется, он разглядывал небо - трудно было сказать с такого расстояния. Он был одет в очень простой костюм для верховой езды, лишённый всяких украшений. В зубах Риверте вертел травинку.
Последние несколько ярдов, разделявшие их, Уилл преодолел совсем медленно. Когда тень вороного жеребца и его всадника упала на лежащего мужчину, Уилл остановился.
Риверте приподнялся на локте и, вытащив травинку изо рта двумя пальцами, посмотрел на Уилла снизу вверх. Его лицо, поза и взгляд выражали крайнюю, почти что блаженную расслабленность.
- Ну, и что это такое? - лениво спросил он. - Глупость или непослушание?
Направляясь сюда, Уилл понятия не имел, о чём они будут говорить. Он вообще не мог думать об этом человеке, поэтому сейчас вряд ли смог бы выдавить внятный ответ, даже если бы Риверте заметил, что сегодня на диво хорошая погода. На этот же вопрос он вовсе не знал, что сказать, потому что не понимал, что опять сделал не так.
Поэтому он только и смог, что выдавить - чужим, непривычно глухим голосом:
- Простите?
- Вот возьму и не прощу. Я спрашиваю, Уильям, глупость или непослушание заставили вас ослушаться моего приказа?
- Вашего приказа?
- Именно что моего. Я ведь ясно велел вам не соваться за пределы замка иначе чем в сопровождении моих людей и с моего разрешения. Разве я давал вам такое разрешение? И где ваш эскорт?
- Но... вы ведь сами вызвали меня... Сир Гальяна сказал мне...
- И вы беспрекословно послушались сира Гальяну. А что, если бы он был подкуплен вражеским агентом? И, стоило бы вам сунуть нос за ворота, вам немедленно открутили бы вашу прелестную, но, увы, совершенно безмозглую голову?

Дата добавления: 2015-07-24