Глава 1. Замок Даккар стоял на холме - едва ли не единственном на всей Коральенской равнине - и

Замок Даккар стоял на холме - едва ли не единственном на всей Коральенской равнине - и, осещаемый солнечными лучами, казался его естественным продолжением. Массивные стены бросали огромную чёрную тень на западный склон холма, делая почти неразличимой границу между землёй и рукотворной каменной громадой. Путнику, обладавшему достаточно развитым воображением, могло почудиться, будто чья-то гигантская рука обтесала не менее гигантский камень, превратив его в людское жилище, величественное, как сама природа. Уилл, на свою беду, не мог пожаловаться на недоразвитость воображения, и как только вышеназванное сравнение пришло ему в голову, сердце его забилось чаще - хотя, казалось бы, куда уж чаще.
Впрочем, местность была не только внушительной, но и довольно нездоровой: Коральенская равнина славилась своими болотами в той же степени, что и непролазными чащами, впрочем, оставшимися позади. Даккар стоял на открытой местности, но ядовитый сизый туман сползался к нему со всего Коральена; слишком тяжёлый, чтобы подняться на уровень крепостных стен, он зловеще колыхался у подножия холма, словно обвивая его вуалью.
Брат Эсмонт чихнул - в третий раз за последние четверть часа - и пробормотал что-то, в чём чуткое ухо Уилла уловило тревогу о своих старых костях. Лишённый романтического настроя, свойственного юности, он никак не мог разделить со своим воспитанником трепетное волнение при виде мрачного пейзажа - у него хватало других забот. Разумеется, почтенный монах не жаловался - он терпел невзгоды путешествия со стойкостью, подобающей его сану, но Уилл не мог не корить себя за то, что не уговорил своего наставника остаться в Тэйнхайле. Теперь их путешествие почти подошло к концу, но Уилл чувствовал себя виноватым больше, чем когда-либо.
- Вам холодно? - осведомился он у брата Эсмонта, и монах с достоинством покачал головой.
- Холод, терзающий моё тело - ничто в сравнении со льдом, сковавшим душу, - ответил он со свойственной ему кроткостью - и так тихо, что услышал один Уилл. Тот постарался не вздрогнуть при этих словах своего старого учителя, но всё равно опасливо оглянулся на их сопровождающих. Ответом ему был прямой взгляд капитана Ортандо, как обычно, ничего не выражающий. Прежде Уилл в подобных случаях просил сделать остановку и развести костёр, чтобы позволить брату Эсмонту немного согреться, и обычно его просьбе уступали, хотя и с видимой неохотой. Но на это нечего было рассчитывать теперь, когда замок Даккар уже высился на горизонте и до него оставалось не более часа пути.
Они ехали вдевятером: Уилл, его наставник, полдюжины солдат Вальены во главе с неразговорчивым и скорым на расправу капитаном Ортандо. До условленного места встречи в Хиллэсе Уилла сопровождал его собственный эскорт, но пересечь границу с Вальеной им не позволили. Солдаты, присягнувшие его стране и его роду, развернули коней и отправились домой. А Уилл сменил эскорт на конвой и не оглядывался с тех самых пор, как копыто его коня ступило с родной хиллэсской земли на враждебные равнины Вальены. Сперва он держался очень хорошо - так ему, во всяком случае, казалось. Немало помогало присутствие брата Эсмонта. Капитан Ортандо хотя и скривился, услышав о его твёрдом намерении сопровождать своего воспитанника, но перечить, к счастью, не стал. Уиллу хотелось верить, что в нём говорило уважение к священнослужителю и богобоязненность, но в глубине души он подозревал, что дело всего лишь в отсутствии более чётких указаний. Риверте ничего не говорил на этот счёт, вот и всё.
Риверте... Уилл внутренне сжался, когда в его сознании скользнуло это имя - как и всегда. Пока они ехали от границы через луга, ничем не отличающиеся от знакомых пейзажей Хиллэса, Уиллу казалось, что он не особенно отдаляется от дома. Однако луга сменились равнинами, а там и пустошами; местность мрачнела и теряла насыщенные краски по мере их продвижения на восток, и чем темней становилось вокруг, тем тревожнее делалось у Уилла на душе, когда это имя - это трижды проклятое имя - невзначай мелькало у него в голове. Он старался думать об этом как можно меньше, уговаривая себя, что для раздумий не пришло время - но толку от этого было чуть. С тех пор, как они ступили на Коральенскую равнину, мысли о месте, в которое он едет, и человеке, владеющим этим местом, преследовали Уилла беспрестанно. Вечерние беседы с братом Эсмонтом помогали, но ненадолго, к тому же они были слишком коротки - ещё в самом начале пути почтенный монах простудился и то и дело прерывал речь чиханием и кашлем, да и капитан Ортандо явно не приветствовал чрезмерную болтовню.
Что ж, хорошо по крайней мере одно: ещё час-другой, и Уилл наконец избавится от назойливой опеки капитана Ортандо. Он попытался найти утешение в этой мысли. Лучшего у него всё равно не было.
Погода стояла преотвратная, и это тоже не поднимало настроения.
Час, оставшийся до крепостного рва замка Даккар, незаметно превратился в полтора, а потом и в два. Уилл обнаружил, что в тумане ориентироваться куда сложнее, чем при ясной погоде - замок располагался дальше, чем ему сперва показалось. Дождь, к счастью, так и не пошёл, хотя набухшее влагой небо низко опустилось на Даккар, едва не задевая верхушки башен тучными облаками. Тут всё было слишком большим и в то же время слишком тесным, казалось, сам воздух давит на Уилла. Он почувствовал, что ему трудно дышать, и оттянул воротник сорочки.
- Парит, - пояснил он свой жест капитану, бросившему на него подозрительный взгляд. За неделю пути Уилл привык объяснять своему конвоиру любое своё движение и любой чих брата Эсмонта - Ортандо, похоже, задался целью не пропустить ни одного и молчаливо требовал отчёта по каждому. Уилл удивлялся этому. Неужели капитан думает, что его подконвойный может пытаться бежать? Но ведь в этом не было ровным счётом никакого смысла, они оба это прекрасно знали...
И всё же капитан Ортандо был отнюдь не дурак, ибо именно бежать Уиллу хотелось больше всего на свете, несмотря на всё, что он знал и понимал.
- Быстрее, - внезапно (он всё говорил и делал очень внезапно, чем вечно пугал бедного брата Эсмонта) приказал капитан и вытянул коня Уилла плетью. Испуганное животное заржало и рвануло в галоп, очередной чих монаха у Уилла за спиной перешёл во вскрик, когда и его мула постигла та же участь. Капитан Ортандо явно видел, что собирается дождь, и был полон решимости доставить свой груз к месту назначения до того, как разверзнутся хляби небесные и вся равнина потонет в одном из тех ливней, которыми так славилась Вальена в это время года.
Что же, по крайней мере это его стремление Уилл не мог не разделять.
Им повезло, и дождь только начал накрапывать - крупными, тяжёлыми, будто градины, каплями - когда они пересекли подвесной мост, опустившийся перед ними задолго до того, как они достигли рва. Их ждали - конечно, их ждали... Отрешённо слушая цокот конских копыт вперемешку с ударами дождевых капель, Уилл тревожно всматривался вперёд. Дождь ещё не полил в полную силу, и вполне можно было ожидать, что сам хозяин замка выйдет во двор и устроит своему гостю торжественную встречу... Сердце Уилла колотилось гулко и тяжело - так же, как дождь, всё не начинаясь, капал на упругую вязкую землю вокруг Даккара.
- Па-аднять мост! - зычно гаркнули с крепостной стены, и мост, чудовищно скрежеща петлями, стал подниматься.
Уиллу казалось, что его бросили в чёрный колодец и теперь он слышит скрип крышки, навек погребающей его на дне каменного гроба.
- Крепитесь, сын мой, - услышал он шепот брата Эсмонта, сочувственный и всё ещё хриплый от простуды. Почтенный монах судорожно кутался в свой куцый плащ и смотрел на Уилла с состраданием и смирением, способным послужить самым достойным примером для подражания. Уилл собрался с духом и кивнул, выдавив улыбку - довольно жалкую, впрочем. Он снова огляделся, выискивая в цветастом месиве людей и лошадей, шатавшихся по двору, человека, чьё имя заставляло его сердце подпрыгивать к горлу. Двор был полон - челядь сновала, торопливо убирая в преддверии дождя всё, что подвергалось опасность намокнуть. Кто-то ухватил его коня за уздечку.
- Слезайте, сир, да поживей.
Уилл спрыгнул наземь, думая про себя, что грубый отрывистый голос капитана Ортандо ещё долго будет звучать у него в ушах. Риверте всё ещё не показывался, и Уилл в каком-то смутном отчаянии оглянулся на ворота, будто надеясь выскользнуть за них. В этот самый миг мимо него, преследуя кошку, с надрывным лаем пронеслась собака, отдавив ему ноги грязными лапами. Уилл переступил на месте и едва не полетел носом вперёд.
- Сир... - капитан Ортандо что-то отрывисто говорил своему человеку, и Уилл нерешительно тронул его за рукав. - Могу ли я узнать, когда... буду ли я иметь честь...
- Обождите, - было ему сказано так, словно он приставал с глупыми вопросами к человеку, чрезмерная занятость которого не была очевидна лишь полному остолопу. Уилл невольно покраснел и отвернулся. Он запоздало подумал, что надо бы помочь спешиться брату Эсмонту - и повернулся было к его лошади, как вдруг заметил фигуру, торопливо шагающую к ним через двор.
Обладатель фигуры улыбался настолько сияюще, насколько и омерзительно, и потирал длинные руки с острыми ногтями движением людоеда, готового приступить к трапезе.
- О, сир Норан, великая радость и не меньшая честь приветствовать вас в Даккаре! - воскликнул он неожиданно мелодичным голосом, и Уилл подумал, что если бы его лысина так не лоснилась на скудном дневном свету и глаза не поблескивали так масляно, он почти не был бы неприятен. Одет незнакомец был не вычурно, но очень добротно, и по тому, как держался, казался не последним лицом в том самом замке, в стенах которого приветствовал Уилла.
- Скорей, скорей идёмте внутрь. Сейчас польёт, - торопливо сказал человек и протянул Уиллу руку, будто ждал, что тот на неё обопрётся. Уилл невольно отступил на шаг - и вовремя ощутил на своём локте тёплую, всегда готовую поддержать руку брата Эсмонта. Уилл вцепился в неё с благодарностью утопающего, нащупавшего соломинку. Тонкие брови незнакомца, переместившиеся на лицо монаха, недоумевающе нахмурились.
- Это, полагаю, ваш слуга? Сир Риверте, насколько я знаю, милостиво позволил вам привезти с собой одного слугу и...
- Это брат Эсмонт, - перебил Уилл, стараясь за холодностью тона скрыть смятение, снова охватившее его при звуке этого имени. - Он мой друг и наставник и согласился сопровождать меня в... этой поездке. Я искренне надеюсь и верю, что... что сир Риверте отнесётся к нему с пониманием и почтением, которого заслуживают его возраст и сан.
- О, вполне возможно, - бесстрастно отозвался странный незнакомец, казалось, растерявший большую часть своей приветливости. - Но идёмте же, потому что сейчас...
Он не закончил и сделал неопределённый жест, указывая как бы одновременно на ворота и на небо. Уилл не стал предаваться дальнейшим разговорам и, собрав всю волю в кулак, без колебаний последовал за своим проводником к жилой части замка, которую отделяли от ворот добрые полсотни шагов. Как бы там ни было, он выполняет свой долг, и через несколько минут увидит человека, чьё имя боится произносить даже мысленно - а там будь что будет. К тому же Уилла очень приободрил тот факт, что капитан Ортандо и его солдаты, ни слова не сказав людям, которых конвоировали целую неделю, отправились в другую сторону - видимо, в казармы или на кухню. Уилл и сам был голоден - в последний раз он ел рано утром, причём довольно скудно.
Едва они оказались под крышей, хлынуло как из ведра. Во дворе поднялся крик и визг, торопливо загрохотали тачки, замешкавшиеся в пути, собаки радостно залаяли, приветствуя непогоду и сопутствующий ей кавардак.
- Ах, как славно успели, - вспомнив о любезности, сказал провожатый Уилла. – Сюда, прошу вас.
Уилл слишком устал и был слишком взволнован, чтобы разглядывать коридоры и галереи, по которым его вели - он думал, что у него в любом случае ещё будет для этого достаточно времени. Знал он одно: странный человек водил их переходами и лестницами ужасно долго, и на миг Уиллу показалось, что сейчас его заманят в какой-то тёмный угол и там прикончат... впрочем, это сто раз можно было сделать по пути в Даккар, к чему столько возни? Отогнав нелепую мысль, Уилл решительно шагал по коридору, поддерживая своего чихающего наставника. Наконец их провожатый сказал: "Ну вот", - и толкнул дверь, открыв взгляду Уилла просторный, полупустой и очень холодный зал. Камин в нём еле теплился, развешанные вдоль стен гобелены и стяги едва прикрывали камень и не защищали от промозглого холода. Хлещущий за окнами ливень отдавался гулким эхом под высокими арочными сводами.

Зал был совершенно пуст. Только на кресле, стоявшем на небольшом возвышении перед камином и оттого напоминавшем трон, дремала кошка.
- Проходите, - сказал провожатый таким тоном, будто перед Уиллом распростёрлись бог весть какие хоромы с тысячью кресел, каждое из которых манило к себе и призывало: "Сядь, сядь на меня, нет, на меня!" Уилл снова обвёл зал взглядом. Больше отсутствия кресел его встревожил тот факт, что в зале не было человека, к встрече с которым он так долго - и так безуспешно - себя готовил.
- Сударь... - забывшись, начал он - и мысленно укорил себя, когда брови незнакомца снова приподнялись в, похоже, характерном для него жесте. Уилл никак не мог привыкнуть к местной манере обращения – в его родной стране «сиром» называли только короля. - Сир, могу ли я узнать ваше имя?
- О, разумеется! Разве я не представился? Какая досада! Маттео Гальяна, к вашим всяческим услугам, мой дражайший сир Норан. Имею честь быть доверенным советником сира Риверте и на время его присутствия здесь первым управляющим замка Даккар.
Уилл вздрогнул, пропустив мимо ушей фамильярное обращение. Так это Гальяна? Тот самый Гальяна?! Тот, который...
Локоть брата Эсмонта в его руке чуть напрягся - старый учитель предупреждал Уилла о возможной несдержанности. Уилл перевёл дух и заставил себя улыбнуться - увы, должно быть, не слишком искренне.
- Рад нашему знакомству, - выдавил он. - Но теперь могу ли я узнать, сир Гальяна, что всё это значит и когда я буду... буду иметь честь видеть сира Риверте?
- О, полагаю, не раньше чем через три-четыре часа, - не моргнув глазом, отозвался тот. - А может, и больше, если монсиру будет угодно переждать непогоду где-нибудь в укромном месте. Впрочем, не думаю. Полагаю, в этот самый момент он несётся по лесу за своей сворой. Видите ли, он находит какую-то особую прелесть в охоте во время ливня.
При этих слова Гальяны Уилл ощутил странное облегчение. Так вот оно что! Риверте сейчас нет в замке. Что ж, всё объяснилось - и тягостный миг, которого Уилл боялся больше, чем ждал, снова отсрочен. Одновременно это огорчило его - но, с другой стороны, у него будет время немного отдохнуть и, он надеялся, окончательно взять себя в руки, чтобы не ударить в грязь лицом при встрече с этим человеком...
- Так он на охоте, - вырвалось у Уилла прежде, чем он понял, что вторит своим мыслям. Он поспешно кивнул, пытаясь придать более вежливый оттенок своим словам. - Что ж, понятно. В таком случае я бы просил вас проводить меня и моего наставника в отведённые нам комнаты, чтобы мы могли...
- Боюсь, это невозможно, - перебил Гальяна - и когда Уилл умолк, потрясённый такой невежливостью, улыбнулся своей крысиной ухмылочкой. - Сир Риверте приказал, если вы явитесь до его возвращения, немедленно проводить вас в Верхний зал и передать, чтобы вы дожидались его именно здесь.
- Сир Риверте, - заговорил Уилл, чувствуя, как волна гнева медленно поднимается в нём, давая выход затянувшемуся напряжению, - мог приказать вам что угодно, сударь, но мне он приказывать не может, поскольку...
- Поскольку, - снова перебив, подхватил Гальяна, - вы находитесь во владениях сира Риверте и на его попечении, боюсь, мой дорогой сир Норан, вам придётся подчиняться его приказам.
Уилл не ответил. Он был слишком вне себя, чтобы заговорить. До сих пор молчавший брат Эсмонт снова осторожно тронул его за локоть. О, сколько раз он говорил, что Уилл должен научиться держать себя в руках, если надеется стать достойным избранного им пути... но какое значение это имело теперь?
- Мой наставник устал и болен, - проговорил наконец Уилл. - Позвольте хотя бы ему подняться в более тёплое помещение.
- Никак не могу, мой дорогой сир - приказ был совершенно ясен.
- Но... - Уилл ощутил, как на него накатывает беспомощность. Он был один, совсем один во враждебной стране и в замке врага, который, кажется, задумал начать унижать и изводить его ещё до того, как они встретятся лично. А у Уилла на попечении был его наставник, которого он не смел подводить. - Но вы хотя бы накормите нас? И позволите пройти к огню?
- Сир Риверте обедает в шесть... - Гальяна как будто заколебался. – Но, я думаю, он не будет иметь ничего против, если вы немного перекусите в ожидании его возвращения.
- Сердечно вас благодарю, - сказал Уилл самым ледяным тоном, на какой был способен. Гальяна улыбнулся ему нежной улыбкой вурдалака.
- Ваши вещи будут доставлены в отведённые вам покои, не волнуйтесь. А пока, разумеется, вы можете пройти к огню... только я попросил бы вас не садиться на кресло его милости. Если он невзначай войдёт и увидит вас сидящим, получится нехорошо.
"Чтоб ты провалился, склизкий гад, - в отчаянном гневе подумал Уилл, вместе с братом Эсмонтом шагая по холодному гулкому залу к крохотному огоньку камина. - И твой Риверте с тобой разом, если он хоть немного похож на тебя!" Это было нехорошие, недостойные мысли, бранные мысли, и он тут же устыдился их. Когда брат Эсмонт с блаженным стоном привалился к нагретой каминной доске, Уилл ощутил, как его сердце сжала боль. "Я виноват, - подумал он. - Не надо было позволять ему ехать со мной".
- Сын мой, - проговорил монах, когда они остались одни. - Я вижу, вы смущены и растеряны. Крепитесь. Вы знали, на что идёте, когда жребий пал на вас. И я тоже знал об этом, пускаясь с вами в этот нелёгкий путь. Так что не ропщите, но возблагодарите Всевышнего за то, что мы в тепле и с крышей над головой, когда вокруг свирепствует буря. Ибо было сказано: в непогоду укрою тебя, и знай, что рука, тебя пригревшая - моя есть.
Уилл кивнул, сглатывая комок в горле. Сколько раз он слышал эти речи, произнесённые спокойным, всегда смиренным голосом в тёплых и дружеских стенах родного Тэйнхайла! Тоска по дому жестоко стиснула его сердце, и он закусил губу, стараясь взять себя в руки. Брат Эсмонт прав: он не имеет права роптать. Он не роптал и в худшие времена... в куда более худшие, как он убеждал себя теперь, стоя в огромном холодном тёмном зале в доме своего врага, пока за стенами бушевал ветер враждебной страны.
Раздались шаги; Уилл думал, что это Гальяна, и обернулся - но это всего лишь слуга принёс им поднос. На подносе лежали две полные краюхи хлеба и кувшин вина - плохого вина, как позже убедился Уилл. Их кормили, словно попрошаек или узников. Уилл холодно смотрел на слугу, скрестив руки на груди, пока тот ставил поднос на камин. Потом спросил, не может ли тот принести сюда два стула. Слуга, заколебавшись, ответил, что не велено. Тогда Уилл, снова закипая, потребовал хотя бы один стул для своего старого учителя, но брат Эсмонт прервал его гневную речь, сказав:
- Нет нужды, сын мой. Пустяки. Я на коленях прошёл путь от Зирдара до гробницы Святого Юзефа - мне ли не постоять немного у тёплого очага?
Слуга был, казалось, очень доволен, что всё разрешилось, и убрался, пока Уиллу не пришло в голову требовать чего-то ещё. Уилл чуть не плакал, глядя ему вслед. Всё это было так унизительно.
Он немного постоял у огня, вытянув руки, пока стынущие от холода пальцы не отогрелись. Потом снова скрестил руки на груди и, спросив брата Эсмонта, уверен ли тот, что ему ничего не надо, и получив утвердительный ответ, подошёл к ближайшему окну. Ставни были распахнуты, но стекло замутнено от струй дождя, так что двор был едва виден. Впрочем, ливень явно ослабевал и превратился в обычный дождь, типичный для Вальены в начале лета. Уилл прижался лбом к стеклу и приложил к нему ладонь ребром, закрывая блики от близкого пламени камина. С этого места он видел часть крепостной стены, сейчас пустую и голую - стражники попрятались в сторожках на верхушках башен, - и простиравшееся далеко впереди поле, за которым почти на самом горизонте чернел лес. Это был Чёртов лес, как его называли в этих местах - самая непролазная и мрачная чащоба в округе. Ответвление дороги, ведущей к воротам замка, убегало в эту чащобу и терялось в ней. Там находились богатейшие охотничьи угодья, хотя никогда не интересовавшийся охотой Уилл мог только гадать, что за зверя травит в этих лесах граф Риверте. Может, лешего, а может, водяного или русалок - ведь здесь же болота, думал Уиллл с отчаянием, нараставшим в нём с каждой минутой. Кого ещё травить этому чудовищу, как не других чудовищ?
Внезапно, неожиданно с этой мыслью, пришло воспоминание о том, как Уилл увидел Риверте в первый раз - в Тэйнхайле, чуть больше года назад. Это воспоминание, столь разительно отличавшееся от того, что он видел и чувствовал теперь, заставило его крепко зажмуриться.
А когда он открыл глаза и снова посмотрел в окно, дорога между Чёртовым лесом и замком Даккар больше не была пустынна. По ней скакали всадники - целая кавалькада, и Уиллу казалось, что даже с такого расстояния он видит брызги грязи, разлетающиеся из-под копыт их коней, и слышит заливистый лай гончих, несущихся с ними рядом.
Человек, скакавший первым, был ещё слишком далеко, чтобы Уилл смог разглядеть его. Но коня он видел - огромного, роскошного белого жеребца, прекрасного и свирепого, как сам грех.
Уилл помнил этого коня.
И в этот миг, в этот самый миг, глядя на чудесное белогривое видение, несущееся через тёмную, опутанную туманом равнину, Уилл с мучительной и неотвратимой ясностью понял, что находится не в фантазии и не в страшном сне.
Как бы ни хотелось ему до этой минуты тешить себя надеждой на обратное.

Два месяца назад он стоял перед камином, таким же, как этот - слишком маленьким для слишком большого парадного зала в Тэйнхайле, под суровым взглядом Роберта Норана, своего старшего и единственного брата, под растерянным и полным боли взглядом их общей матери - стоял и думал, что всё это фантазия или страшный сон. Это не могло быть правдой, он не хотел верить. Не теперь, когда он думал, что наконец-то свободен и волен сам выбрать свой путь... нет, только не теперь!
- Я надеюсь, Уилл, - сказал Роберт, не сводя с него глаз, - ты понимаешь, как мне не хочется этого делать.
Он услышал вздох матери, больше похожий на едва сдерживаемое рыдание. Леди Диана Норан вот уже второй месяц не снимая носила чёрное, делавшее её и без того болезненную, желтоватую кожу ещё тусклее, а неизменные синяки под глазами - темнее и глубже. Она не могла говорить - стоило ей открыть рот, и она разражалась слезами. Роберт тоже скорбел, но это была иная, суровая скорбь. Насколько знал Уилл, он не пролил ни слезинки по их отцу, которого любил и которым дорожил куда больше, чем братом - тем паче не станет он этого делать теперь.
Уилл понял, что от него ждут какого-то ответа - хотя какой может быть ответ, когда его просто вызвали сюда и поставили перед фактом? В этом Роберт был похож на отца, в этом и во многом другом. Не прошло и шести недель, как он стал лордом Нораном, главой третьего по знатности рода в Хиллэсе, - но этого срока ему вполне хватило, чтобы осознать всю тяжесть власти и ответственности, которой он отныне был облечён. Уилл, ввиду отсутствия у Роберта прямых наследников - ведь он ещё даже не был женат, - оказался вторым в роду после него и тоже невольно перенимал часть этой ответственности и этой власти.
И то, и другое приводило его в ужас. Даже больше, чем то, что Роберт только что сказал ему, вызвав его в зал, где их отец принимал свои самые важные решения и отдавал судьбоносные приказы. В это зале не обсуждались возможности. В этом зале выносились приговоры.
Уилл был приговорён, но ещё не до конца это осознавал. В тот день в Тэйнхайле тоже стояла непогода и шёл дождь.

- Я... понимаю, - сказал Уилл, облизнув пересохшие губы, чтобы хоть что-нибудь сказал. Роберт кивнул, по-прежнему глядя на него.
- Знаю. И не сомневался, что ты поймёшь. Ты знаешь, Уилл, мы любим тебя и ценим - и я, и мать. Но ты также знаешь, что в тех условиях, на которые нас обрекла Вальена, не мы принимаем решения.
- Я понимаю, - повторил Уилл, едва слыша, что он говорит. Он смотрел на свою маму, прижимавшую платок к лицу с самого начала этого чудовищного разговора. Ему хотелось перехватить хотя бы один её взгляд, поймать хоть одну ободряющую улыбку - этого ему было бы достаточно, чтобы принять что угодно! Во всяком случае, так ему тогда казалось... Но леди Диана лишь всхлипывала и сморкалась в кружевной платок. Мысль о кружеве заставила Уилла вздрогнуть всем телом. Роберт неверно расценил его дрожь - и положил свою сильную, тяжёлую ладонь брату на плечо.
- Конечно, ты можешь отказаться, - сказал он, и каждое его слово весило больше, чем весь замок Тэйнхайл. - Ты свободный человек и второй мужчина в роду Норанов. Ты можешь отказаться, сделать то, что... что считаешь более приемлемым... И обречь наш род на уничтожение, нашего короля - на позор, а нашу страну - на рабство. Ты можешь, Уилл. Твой бог, быть может, и не осудит тебя.
В последние словах он вложил, казалось, всю бездну презрения, которое чувствовал к Уиллу и его богу. Уилл сцепил зубы. Они тысячу раз спорили об этом при жизни отца, и теперь ничто не могло перемениться. Теперь даже ещё меньше, чем когда-либо.
- Я понимаю, - повторил он в третий раз. - И я... я готов поступить так, как ты считаешь нужным.
И тогда - только тогда - скупая, короткая улыбка тронула узкие губы Роберта Норана, двадцатитрёхлетнего лорда Норана, после гибели его великого отца - единственной надежды и опоры королевства Хиллэс с борьбе с алчным и жестоким королевством Вальена. Их мать плакала, присутствуя при этой сцене, где один её сын отдавал другого на заклание врагу во имя благополучия их страны, но не смела вмешаться. Она была женщиной и, подобно большинству женщин, не отличалась сильной волей.
И так в тот пасмурный, промозглый день полтора месяца назад было решено, что Уильям Норан из Тэйнхайла отправится в Вальену, в замок Даккар, в качестве заложника, отданного вальенскому королю Рикардо в знак мира, дружбы и послушания, которое оказывает победившему побеждённый.

Уилл так и не понял - то ли Гальяна нарочно вёл их чёрными лестницами, то ли в этот час в замке Даккар царствовала сиеста (он читал когда-то об этом странном местном обычае, предписывавшем жителям Вальены лень и безделье во второй половине дня), но у него сложилось впечатление о Даккаре как о пустом и безлюдном замке - не считая оживлённой нижней части. Когда свита графа Риверте пересекла порог, Уилл понял, как ошибался. Дождь как раз перестал, и теперь никакая стихия не могла заглушить волны криков и смеха, хлынувшие в Даккар. С Риверте сегодня охотилось не меньше двух десятков человек, причём треть из них были дамы - все они скакали верхом под дождём рядом с ним, являя образец дерзкого бесстрашия и неоправданного легкомыслия, свойственного уроженцам этой беспокойной, кичливой и тщеславной страны. Стоя у окна, Уилл смотрел, как они погоняют слуг и служанок, сбивающихся с ног, чтобы помочь спешиться дамам и увезти коней господ. Когда сам Уилл со своим конвоем въезжал в Даккар, не поднялось ничего и близко похожего на эту суету. Графа Риверте Уилл нашёл по его роскошному жеребцу, выделявшемуся среди остальных коней, как брильянт в куче гальки. Маттео Гальяна уже торопился к своему хозяину, только что спешившемуся и, похоже, вознамерившегося самолично отвести жеребца к конюшням. Гальяна что-то сказал ему. Риверте выслушал и поднял голову. Уилл поспешно отошёл от окна - ему вовсе не хотелось встретиться с этим человеком взглядом.
- Что там? - окликнул его брат Эсмонт, всё ещё ёжившийся у камина. Он сунул руки в рукава своей рясы и казался особенно маленьким и щуплым в этом огромном зале. Уилл снова ощутил вину - он слишком глубоко ушёл в свои неприятные воспоминания и совсем забыл о наставнике.
- Приехали, - ответил он, подходя ближе. - Так что совсем скоро вы сможете отправиться к себе и отдохнуть. Не думаю, что процедура представления займёт много времени. Похоже, сир Риверте сегодня очень занят.
В последних его словах прозвучала горечь, и чуткий брат Эсмонт, уловив её, с упрёком покачал головой.
- Будьте смиренны, сын мой. Помните о необходимости прощения всего, что вам сделали и могут сделать. Не забывайте ни на миг.
- Благословите меня, - поддавшись порыву, жарко прошептал Уилл. Лицо брата Эсмонта озарилось улыбкой, и за одну эту улыбку, полную одобрения и снисхождения, Уилл готов был отдать что угодно. Он опустился на колени, торопливо осеняя себя знаком триединства, ощутил на своей голове лёгкую тёплую ладонь монаха, услышал его тихое бормотание - и вдруг на него снизошёл такой покой и умиротворение, что на мгновенье он забыл все свои тревоги, унижение и страх. Это всегда было так легко перед лицом бога, не отказавшегося принять и утешить его в горе и смятении...
- Прошу прощения, я ошибся дверью? Гальяна! Скажи, будь любезен, давно ли Даккар обзавёлся часовней? Не помню, чтобы я отдавал такое распоряжение.
Может ли глас человеческий изгнать бога? Священные Руады учат: может, если устами человека говорит демон. Уилл знал, что граф Риверте - не совсем человек; он окончательно убедился в этом на бранном поле под Тэйнхайлом минувшей весной. Но лишь теперь простая и очевидная мысль о природе этого существа окончательно оформилась в его голове.
Конечно. Этот человек - демон. Разве кто-то другой позволил бы себе прервать священный обряд благословения?
Уилл встал с колен и повернулся, чтобы посмотреть на своего врага.
Его милость Фернан Вальенский, шестнадцатый граф Риверте, шёл к камину от дверей. Он не снял сапоги для верховой езды, и шпоры гремели от каждого его шага. На нём был чёрный охотничий костюм, кожаный с бархатными вставками, такой же чёрный плащ развевался за плечами от порывистой, решительной походки. Он был в перчатках, поверх которых на обеих руках тускло сверкали камни перстней. В правой руке он всё ещё сжимал хлыст, словно шёл в конюшни проучить норовистую лошадь, или в людскую - вытянуть нерадивого холопа.
- Это ещё что такое? - спросил он звучным, низким и резким голосом, остановившись в трёх шагах от камина и в двух от Уилла - так близко, что мог бы при желании вытянуть его той самой плетью, которую нетерпеливо стискивал его кулак.
На миг Уиллу почудилось, что он именно это и собирается сделать.
- Отвечайте! Или вы не понимаете вальендо?
- Монсир, - семенивший рядом Гальяна отвесил церемонный поклон, - разрешите переставить вам досточтимого сира Уильяма Норана, почтившего нас своим визитом в ваше отсутствие. Сир Уильям, разрешите в свою очередь представить вам сира Риверте, нашего господина и повелителя.
"И вашего", - добавили его лисьи глазки, и Уиллу захотелось заехать ему кулаком в лоб.
- О, - сказал Фернан Риверте немного тише и как будто миролюбиво. - Что, в самом деле? Вот это - Уильям Норан? В жизни бы не подумал. Вот смотрел на них, знаете ли, и гадал: кто бы из этих двоих мог быть юный брат Роберта Норана. Просто-таки терялся в догадках. Вы меня выручили... Гальяна, вы что, держите меня за идиота?! - рявкнул он прежним тоном - и обвиняюще ткнул рукоятью хлыста в брата Эсмонта. - Я спрашиваю, чёрт подери, кто это?
Уилл инстинктивно сделал шаг в сторону, закрывая брата Эсмонта собой. Если этот кошмарный человек и впрямь решит распустить руки - пусть уж лучше достанется Уиллу, чем священнослужителю.
Гальяна уже открыл рот, чтобы переставить брата Эсмонта по всем правилам, но Уилл опередил его:
- Прежде всего, - сказал он как можно холоднее, стараясь скрыть за ледяной вежливостью охвативший его гнев, - я спешу засвидетельствовать вам, сир Риверте, моё почтение и благодарность за радушный и гостеприимный приём, оказанный мне и моему наставнику, брату Эсмонту, в вашем доме. Воистину, не могу припомнить, когда в последний раз меня принимали подобным образом. Затем спешу осведомиться о вашем здравии и выразить самые искренние сожаления, что непогода испортила вам и вашим гостям сегодняшнюю охоту.

Он умолк. Никто не прервал молчания.
Тогда Уилл наконец поднял глаза и впервые посмотрел Фернану Риверте в лицо.
Он знал, что этого человека считают красивым. Он и был красив - так, как могут быть красивы демоны, чьей задачей является смутить, искусить и ввергнуть в бездну греха. У него были резкие, но правильные и гармоничные черты: высокий гладкий лоб, прямой нос, безупречно очерченные скулы и твёрдый, но не слишком крупный подбородок, гладко выбритый, что лишь подчеркивало его форму. Брови по-мужски густые, но изогнутые столь изящно, что им позавидовала бы любая женщина. И любая женщина умерла бы от зависти к глазам, горевшим под этими бровями - тёмно-синим, с крупным зрачком, оперённым густыми чёрными ресницами. Впрочем, насколько можно было верить слухам, женщины предпочитали не завидовать этим глазам, а сходить от них с ума. И не только женщины, если верить тем же слухам...
Это в самом деле было невероятное лицо, настолько же открытое и запоминающееся, насколько холодное и злое. Уилл не мог себе представить его ни искажённым от горя, ни смягчённым теплотой и любезностью, но невольно поразился тому чувству, которое сейчас совершенно ясно читалось в складках красиво очерченного рта, в изгибе губ, в слегка приподнятых бровях и блеске внимательных глаз.
Это чувство больше всего походило на любопытство.
- К чёрту погоду, - сказал Риверте, когда Уиллу уже казалось, что молчание затянется навечно. - Она нисколько мне не помешала. Даже наоборот - нет ничего очаровательнее дам в мокрых амазонках. Вам, сир Уильям, похоже, придётся простить грубость моего мажордома. Он слишком вольно трактует мои приказы. Я велел ему просить вас дождаться моего приезда, имея в виду, чтобы вы не ложились спать - я предполагал, что могу задержаться дотемна. А он решил вас тут проморозить, чтобы ещё сильнее укрепить ваше дружеское ко мне расположение.
- Но монсир!.. - запротестовал Гальяна, однако протест выглядел чересчур фальшиво. Уилл молча следил за этим спектаклем, не понимая его цели. Первый гнев прошёл, но отчего-то нынешний тон Риверте, вполне вежливый, оскорбил ещё сильнее, чем недавняя грубость.
- Заткнитесь, Гальяна. Ну, что ж, полагаю, церемоний пока что хватит - у меня тут сегодня небольшая пирушка, мне надо отдать ещё кое-какие распоряжения, так что, надеюсь, вы меня извините. Честно говоря, я ждал вас ещё третьего дня и не очень готов именно сегодня оказать вам должное внимание. - Он смолк, как будто задумавшись над чем-то. Потом выражение его лица резко изменилось, стало почти кротким, и он сказал со смирением, поразившим Уилла до глубины души: - Достаточно? Или мне встать на колени и облобызать ваши сапоги?
- А?.. - Уилл разинул рот от изумления.
- Что, не надо? Ну, слава богу. Гальяна, отведите юношу в место потеплее, тут же можно окоченеть до смерти. А вы знаете, что будет, если он здесь умрёт.
За всё время он ни разу не посмотрел на брата Эсмонта - с той самой минуты, когда оскорбил его, указав в его сторону кнутом. Уиллу было от этого очень не по себе, и он лихорадочно думал, что сказать, чтобы загладить так и не снятое оскорбление, когда Риверте, уже шагнув прочь, к двери, бросил стоявшему рядом Гальяне:
- А святому брату, я думаю, можно будет выделить в сопровождение одного-двух солдат - из уважения к нашим хиллэсским друзьям. И дай ему денег на дорогу. Чтобы не было потом разговоров, будто я вышвыриваю за ворота божьих людей в одних портках.
- Но... сир! - воскликнул Уилл, шагнув за ним. - Брат Эсмонт явился сюда в качестве моего сопровождающего. Я полагал, что он останется со мной и скрасит... - он понял, что болтнул лишнее, и закусил губу.
Риверте обернулся и уронил на него взгляд, полный удивлённой досады - как если бы кто-то наступил ему на край плаща.
- Монсир Норан, - сказал он с лёгкой, едва уловимой насмешкой, - до тех пор, пока господь наш позволяет мне топтать созданную им землю, под моей крышей не будет находиться поп.
- Вы кощунствуете! - вспыхнул Уилл.
- Конечно, - терпеливо ответил тот. - Собираетесь мне попенять?
- Мне разрешили взять с собой одного слугу, - сказал Уилл. Его голос предательски дрожал, он не смел обернуться и посмотреть на брата Эсмонта, неподвижно стоящего у камина. - Всего одного. Я думал, что...
- Могу себе представить, что вы думали. Не иначе как решили, что отправляетесь в обитель чертей и демонов, раз потащили с собой святошу для оберега. Вы молоды, а потому непрагматичны. Камердинер послужил бы вам гораздо лучше. Гальяна, даю вам полчаса на то, чтобы святой брат покинул замок. А потом бегом ко мне.
Пока он говорил, в зал вбежала собака - изящная рыжая гончая. Она подошла к Риверте и с радостным визгом потёрлась о его ноги; не умолкая, он наклонился и погладил её. Обращаясь к Гальяне, он уже шагал прочь, и пёс вился меж его ног, подпрыгивая и цепляя плащ хозяина когтистыми лапами.
Когда дверь закрылась за ними, Уилл долго не мог отвести от неё взгляд. Потом закрыл глаза.
- Брат Эсмонт, - не оборачиваясь, сказал он, - я не смогу.
Тихие шаги монаха за спиной были подобны поступи ангела, пришедшего к нему, чтобы дать последнее утешение. И тёплая рука - рука друга - легла ему на плечо... в последний раз!
- Вы должны, - сказал монах очень тихо. - Должны смочь, Уилл.
- Вас не будет рядом, чтобы... чтобы помочь мне. Я не смогу. Вы же видите, он... он...
- Ваш отец глядит на вас из обители божьей. Он ждёт, что вы будете сильным. Не обманите его ожиданий.
Отец... да, отец смотрел на него. Уилл каждый миг, с каждым своим вздохом и каждым прикосновением скупого тепла от очага ощущал на себе этот взгляд. Будь сильным, Уилл. Сделай то, что должен. Смирись.
Таков твой жребий.
Он медленно повернулся к брату Эсмонту - усталому, пожилому, простуженному человеку, который проделал нелёгкий путь и должен был немедленно отправляться обратно, прочь, через вражеские земли всего с одним охранником...
- Что с вами будет?
- О, за меня не бойтесь. В ста милях отсюда, в Ринтане, есть один монастырь, с настоятелем которого я много лет состою в переписке. Я думаю, он не откажется дать мне временный приют. А оттуда я напишу вашему брату... Будем молиться, Уилл. Мы можем только молиться.
"Разве мы мало молились? - подумал Уилл. - Разве мало? Разве я мало... просил?"
Но он не мог сказать этого вслух. Поэтому просто встал на колени, чтобы принять от своего учителя последний и единственный дар, который тот в силах был ему дать.

За три месяца до этого, в начале весны, Уилл Норан стоял на крепостной стене Тэйнхайла и смотрел, как Фернан Риверте убивает его отца. Смотрел и молился, едва шевеля губами. "О господь триединый, - взывал он, - пусть это закончится! Я прошу. Я выполню твою волю, в чём бы они ни была, но пусть это закончится. Пусть. Пусть закончится, просто закончится, боже, и всё..."
Это была странная молитва. Брат Эсмонт назвал бы её более чем странной, если бы слышал. Но он не слышал; он сам бормотал куда более понятные и канонические слова, стоя у Уилла за спиной. И каждый человек в Тэйнхайле сейчас молился - так, как умел.
Это были минуты, решавшие судьбу страны. Для Уилла это были также последние минуты жизни его отца.
Поле у подножия холма, на котором стоял замок Норанов, было готово для ратной битвы. Две армии - армия Хиллэса и втрое превосходящая её по численности армия Вальены - стояли по обе стороны от этого поля, на котором бились сейчас всего два человека. Одним из них был отец Уилла - лучший из воинов, которых знала земля Хиллэса за последние сто лет. Если сейчас он победит, если одолеет своего врага, армия Вальены развернётся и уйдёт, так и не ступив на поле под Тэйнхайлом, не обнажив ни одного меча и не пролив ни одной капли крови. Это казалось невероятным, почти безумным - ведь силы вальенцев значительно превосходили войско, которое мог противопоставить им хиллэсский король Эдмунд. И однако вальенцы согласились на это, более того - сами предложили такое условие, когда их командиры съехались в центре поля для ритуальных переговоров. Когда солдатам стал известен их уговор, по рядам обеих армий пронёсся ропот. Каждому решение командира казалось безумием, но особенно негодовали вальенцы.
Они знали о славе Бранда Норана, ибо слава эта гремела на всех землях вот уже без малого тридцать лет.
Отец Уилла был в полном доспехе; обычно во время боя он выступал в первых рядах, топча неприятеля копытами боевого коня, и враги разбегались в страхе от одного вида алого плюмажа, реявшего на его островерхом шлеме. Не одно сердце выпрыгивало из груди, когда этот грозный, могучий рыцарь нёсся с опущенным забралом, взметнув к небу острие клинка, сверкавшее на солнце. Сердце Уилла ничем не отличалось от сердец остальных смертных - оно точно так же клокотало и тарабанило о рёбра, когда лорд Бранд отъехал на дальний конец поля и развернул коня, готовясь съехаться со своим противником.
На его противника Уилл старался не смотреть. Сколь завораживающим был для него один только вид рыцаря, приходившегося ему отцом - столь же пугающей была сама лишь возможность посмотреть на того, кто решил противостоять ему один на один, хотя мог и не делать этого. Уилл слышал, как замковая челядь, до последнего человека высыпавшая на крепостную стену и наблюдавшая оттуда за схваткой, перешёптывается в суеверном ужасе. Многие из них слышали о Фернане Риверте, но даже те, кому ничего не говорило имя этого человека, полководца, дипломата и воина, прозванного Вальенским Котом, нутром чуяли, что у него есть какой-то козырь, о котором не подозревает лорд Бранд. Иначе с чего бы ему рисковать заведомой победой и ставить на кон собственную жизнь?..
Уилл Норан был их тех, кто слышал о Вальенском Коте. Он читал о нём в книгах, выписанных братом Эсмонтом из Сидэльи и Шимрана. Этот человек был ещё почти молод, много моложе лорда Бранда, но его имя уже успело попасть в хроники - в основном хроники тех стран, которые он завоёвывал для своего короля. Даже если десятая часть того, что там писалась, была истиной - Бранд Норан обречён, и Хиллэс вместе с ним.
Уилл понял это, должно быть, раньше других. Ещё до того, как они схватились - в тот самый миг, когда двое рыцарей по сигналу понеслись друг к другу, когда их кони, яростно хрипя, ринулись через поле. Отец Уилла был на вороном жеребце, Риверте - на белом. На том самом белом коне, прекрасном, как рассвет, на котором он выехал из Чёртова леса под взглядом Уилла несколько месяцев спустя.
Бранд Норан вылетел из седла с такой силой, что пролетел с десяток ярдов, прежде чем рухнул наземь. Тэйнхайл ахнул, как один человек, леди Диана вскрикнула, Роберт - он был с армией отца внизу, но Уилл видел его, - в ярости поднял коня на дыбы, а по рядам вальенцев пронёсся ликующий крик. Уилл не вскрикнул. Он больше не молился. Не двигаясь с места, он неотрывно следил, как отец с трудом встаёт на ноги и обнажает меч. Похоже, падение обошлось для него без особых повреждений. Риверте сделал вокруг него круг, потом спешился и, хлопнув своего коня по крупу закованной в железо ладонью, повернулся к врагу. То, что последовало потом, было почти невыносимо вспоминать. Бранд Норан был великолепным воином, никто не мог счесть турниры, на которых он побеждал, и войны, которые он выигрывал. Но теперь стало неопровержимо ясно, что свет его мастерства был подобен свету факела, сияющему лишь до тех пор, пока не взойдёт солнце. Затмить солнце было трудно. Невозможно. Уилл понял это задолго до того, как всё было кончено.

Это походило больше на танец, чем на бой. Уилл был глубоко равнодушен к военному искусству, даже питал к нему некоторое отвращение, и всё же он как заворожённый следил, вместе с тысячами других глаз, за стремительной, лёгкой и смертоносной пляской клинка Фернана Риверте. Он двигался так, словно на нём вовсе не было многих фунтов стали, каждое его движение было выверенным до йоты, он не позволил себе ни одного шага, ни одного движения, которое не выглядело бы тщательно продуманным. Бой длился не дольше нескольких минут. Всего мастерства лучшего воина Хиллэса хватило лишь на то, чтобы в течение этого времени отражать атаки Вальенского Кота, каждая из которых стала бы смертельным приговором для менее подготовленного человека. Обе армии видели, что Бранд Норан даже ни разу не попытался выйти из обороны и кинуться в атаку. Риверте просто не дал ему такой возможности.
Когда лорд Норан упал, несколько мгновений над полем стояла полная тишина. Риверте наклонился и вытер клинок. Уиллу почудилось, будто он что-то сказал его отцу - это значило, что в то мгновение лорд Бранд был ещё жив. Но позже, когда его тело унесли под восторженный рёв вальенцев, глаза его были закрыты, губы сомкнуты, а суровое лицо столь же неподвижно и бледно, каким оно всегда было при жизни.
Роберт плакал от злости. Только от злости, Уилл ясно видел это: не горе заставило его обычно такие же холодные, как у отца, глаза увлажниться. Он лучше других понимал, что значила эта схватка - и чем она обернётся теперь для Хиллэса. Риверте даже не стал лично встречаться с королём Эдмундом, чтобы принять капитуляцию. Его белый конь подбежал к нему, Риверте вскочил в седло и ускакал, оставив герольдов договариваться о деталях сдачи Тэйнхайла.
Одной из деталей было непременное предоставление Вальене высокородного заложника. Риверте понимал, что вырванная им победа, хотя и оказалась поразительно стремительной и бескровной, должна получить несколько более веские гарантии, чем устная присяга. Но всё это было позже, а в то сырое, холодное утро Уилл стоял на крепостной стене, глядя, как человек, только что убивший его отца, отирает клинок от его крови, и пытался представить себе выражение лица этого человека. Это было трудно, потому что Риверте так и не поднял забрала. Уилл хотел, чтобы он сделал это, и в то же время не хотел.
Ни позже в тот день, ни после, на похоронах, он больше не мог молиться. Казалось, даже те нелепые и неуклюжие слова, которыми он взывал к богу раньше, теперь напрочь вылетели у него из головы.

Небольшая пирушка, которую, по его собственным словам, затевал хозяин Даккара, грозилась вылиться в пугающе масштабное мероприятие. Из окна отведённой ему комнаты Уилл видел возобновившуюся суматоху во дворе. На самом деле он подошёл к окну, чтобы проводить взглядом брата Эсмонта, удалявшегося от ворот верхом на своём муле; его сопровождающий, грузный стражник без признаков разума на лице, ехал рядом с ним на кляче, немногим лучшей мула. Уилл кусал губы, глядя на две эти человеческие фигурки, удалявшиеся прочь и быстро таявшие в пелене тумана, ещё больше сгустившегося после дождя. Теперь он остался один. Совершенно один, и ему следовало подумать, что делать дальше - это в любом случае гораздо лучше, чем стоять, глядя, как исчезает в тумане силуэт его единственного друга, и проклинать свою злую судьбу.
Комната, отведённая в замке Даккар заложнику от королевства Хиллэс, была много лучше, чем Уилл мог ожидать после оказанного ему приёма. Он вообще бы не удивился. если бы его посадили в подземелье и приковали к стене, но Риверте, похоже, некоторым образом всё же заботился о здравии и комфорте вверенного его заботам хиллэсца. Комната была просторной, светлой и хорошо протопленной. Когда Уилл вошёл и увидел свои сундуки, которые успели поднять в его отсутствие, в камине уже весело полыхал огонь, а большая кровать с балдахином была застелена свежими простынями. Ещё в комнате были комод, секретер, стол со стулом и несколько кресел, а также толстый ковёр на полу и несколько безделушек над камином; в углу виднелась маленькая дверь в гардеробную. Во всех отношениях приятная жилая комната, уж всяко не хуже той, в которой он жил в Тэйнхайле. "Теперь я живу здесь", - сказал себе Уилл и крепко стиснул зубы, пытаясь взять себя в руки. Чёрная тоска крутила его душу безжалостной жилистой рукой.
Он наконец переоделся с дороги в чистую одежду, которую привёз из дома. Голод крутил желудок не менее жестоко, чем тоска - сердце, но Уилл твёрдо решил, что не унизится до просьб. В конце концов, если его поселили в таких покоях, то вряд ли станут морить голодом. И в самом деле - довольно скоро к нему заглянул слуга и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь и не голоден ли он. Уилл попросил воды для умывания и утвердительно ответил на второй вопрос. Довольно скоро ему принесли полный обед и хорошее вино. Уилл сел у окна и неторопливо поел, нарочно сдерживая желание жадно накинуться на еду. Он подозревал, что сдержанность и умение контролировать свои порывы немало пригодятся ему в самом ближайшем будущем.
Сперва он решил провести остаток вечера в своей комнате - он сильно устал, к тому же ему вовсе не хотелось столкнуться в коридоре с одним из многочисленных гостей Риверте или, чего доброго, с ним самим. Однако шум и гам, стоявший в коридоре, доносившиеся отовсюду окрики и брань совершенно отбили у него сон. Да и, правду говоря, он был слишком возбуждён, чтобы быстро уснуть - незаглаженное оскорбление, нанесённое и ему, и, главное, брату Эсмонту, горело в нём мрачным огнём, не давая отвлечься. К тому же, оставаясь на месте в одной комнате, Уилл особенно остро чувствовал себя пленником. Устав наконец от борьбы с собственными противоречивыми желаниями, он подошёл к двери и осторожно выглянул в коридор.
Было уже совсем поздно, никак не меньше девяти вечера, и шум в коридорах улёгся. Теперь сдержанный, но непрерывный гул голосов и музыки доносились снизу, видимо, из бальной залы, где Риверте затеял свою "небольшую пирушку". Гости уже спустились вниз, служанки и камергдинеры перестали носиться с поручениями, и в спальном крыле замка Даккар наконец установилась относительная тишина.
Уилл вышел, прикрыл дверь в свою комнату и побрёл по коридору.
Иногда он останавливался возле той или иной двери и прислушивался, а не услышав голосов и шума, пытался дёргать за ручку. Большинство дверей были заперты, некоторые вели в спальни, похожие на его собственную. Слуги, иногда пробегавшие мимо, не обращали на него никакого внимания. Уилл дошёл до конца коридора и, немного помедлив над лестницей и убедившись, что никто из здешних господ не находится к ней слишком близко, спустился на этаж ниже.
Едва он ступил с последней ступеньки, как его едва не сшиб с ног паж, выбежавший из открытой двери.
- Прошу прощения, монсир! - выпалил он на ломаном вальендо - по его смуглой румяной коже и курчавым волосам в нём можно было признать уроженца Асмая.
- Ничего, - успокоил его Уилл и добавил: - Лорд... то есть сир Риверте внизу, с гостями?
- Да, он послал меня, чтобы я принёс вот это, - паж вскинул руку и потряс увесистым томом, который держал в руке; в другой руке у него была свеча, и в её свете Уилл успел заметить на обложке книги весьма малопристойное изображение обнажённой девицы. Он поспешно отвёл взгляд и, чтобы скрыть смущение, спросил:
- Это библиотека?
- А? О, да, библиаттика, - смешно коверкая слова на асмайский лад, ответил паж. - Прошу прощения, монсир, сир Риверте велел немедля...
- Беги, - сказал Уилл. - Только оставь мне свечу, если можешь, - что паж охотно и сделал.
Уиллу нравились библиотеки. Очень сильно нравились - не меньше, чем Роберту нравились казармы и оружейные, и, может, в той же степени, в какой Риверте нравилась охота. Уилл не любил ни охоту, ни войну. Он любил читать, изучать неизвестные языки, знакомиться с мыслями людей, живших многие века назад и умудрявшихся говорить со своими потомками из глубоких могил. В нём вызывали благоговение их строгие голоса, доносившиеся до него с пергаментных страниц. Увы, никто не мог разделить с ним это чувство - только брат Эсмонт, но брат Эсмонт теперь уже был в нескольких милях от Даккара.
А жаль - он бы по достоинству оценил местную библиотеку. Уилл удивлённо подумал, что в графе Риверте никто не заподозрил бы библиофила - однако походило на то, учитывая, какое огромное количество книг он у себя хранил. Уилл прошёлся вдоль стены, плотно уставленной шкафами, битком набитыми драгоценными свитками, потом нерешительно протянул руку, вытащил один том наугад, взглянул на обложку - и глазам своим не поверил. Это было "О природе и сути вещей" мэтра Альбила, редчайший философский труд. Во всём мире насчитывалось не больше пяти копий этого шедевра. И одну из них Риверте держит у себя в библиотеке рядом с книжонками, на переплёте которых выгравированы фривольные картиночки! Вздрогнув от этой мысли, Уилл поставил книгу на место. Ему не хотелось сейчас читать - он не смог бы углубиться в чтение. На столе рядом с подсвечником он увидел чернильницу, перья и несколько листков пергамента. Может, написать домой?.. Он обещал матери и Роберту писать как можно чаще. В пути это было невозможно, но теперь ему, кажется, было о чём им порассказать...
- Твои письма, конечно, будут прочитывать перед отправкой, - сказал ему Роберт две недели назад в Тэйнхайле. - Поэтому хорошенько подумай, прежде чем писать то, что будет у тебя на душе или на уме... особенно на уме, Уилл. Ты должен быть очень осторожен.
У Уилла в самом деле было много всего на душе и на уме, слишком много, чтобы он мог толком подобрать слова для описания своих чувств. Прежде всего надо, конечно, сообщить о судьбе, постигшей брата Эсмонта. Ну и сообщить о том, что сам он здоров... только даже для таких простых вещей у Уилла не находилось слов. Вертя перо в руках, он смотрел на огонёк свечи, кусая губы и видя мысленным взглядом строгое лицо Роберта. Будь осторожен, Уилл...
- Кто здесь? Уильям, вы? Что, чёрт подери, вы тут делаете в темноте?
Тяжёлая капля чернил сорвалась с кончика пера и расплылась жирной кляксой по тем немногим словам приветствия, которые смог выдавить из себя Уилл. Он вздрогнул и прикрыл кляксу рукой, словно боялся, что его выругают.
Впрочем, он сомневался, что граф Риверте когда-нибудь выругает его за подобный проступок.
- Какая темень. Вы испортите себе глаза, - сказал Риверте, входя в библиотеку и снимая с полки большой подсвечник, которого Уилл прежде не заметил. Вспыхнули свечи, стало гораздо светлее, хотя сам Уилл предпочёл бы, чтобы в библиотеке воцарилась кромешная тьма, под сенью которой он смог бы незаметно прокрасться вдоль стенки и удрать. Он уже страшно корил себя за то, что не остался в своей комнате.
- Вообразите, какой конфуз: я отправил Арко, чтобы он принёс мне "Эротиазис" Кальченте, а этот маленький идиот притащил сборник порнографических гравюр Литтозо, который ни один здравомыслящий человек не откроет в приличном обществе... Чёрт, где же оно... странно, я был уверен, что оставил его в прошлый раз на столе. Вы не брали?
- Нет! - выпалил Уилл, радуясь, что полумрак скрадывает пунцовый румянец, заливший его щёки. Он слышал про "Эротиазис", выдающийся труд современной поэзии, воспевающий интимные подробности женского тела, и ему было страшно представить себе состав общества, в котором Риверте собрался читать эти стихи.
Впрочем, его порыв был, видимо, чересчур жарок. Риверте прекратил озираться и посмотрел на Уилла в упор - впервые с того мгновения, когда переступил порог.
- А, собственно, - сказал он, - какого дьявола вы тут делаете?
Похоже, его настроение ничуть не улучшилось с той минуты, когда Гальяна представил их с Уиллом друг другу в большом зале; впрочем, Уилл опасался, что подобное настроение для Риверте - нечто вроде нормы. Он переоделся из своего охотничьего костюма в роскошный парадный; лиловый атлас камзола и чёрный шёлк брюк, заправленных в высокие лоснящиеся сапоги, бросались в глаза даже в полутьме библиотеке, а белоснежный батист сорочки слепил глаза. В руке Риверте больше не было хлыста, но лицо его было таким же холодным и равнодушным, как и во время их первого разговора.
- Я... я, - сказал Уилл, прочистив горло, - собирался, с вашего позволения, написать несколько писем родным.
- С моего позволения? А на черта, разрешите спросить, вам понадобилось моё позволение? И если так, почему вы не испросили его прежде, чем браться за дело - вижу, работа у вас в самом разгаре?

Он говорил отрывисто, но Уилл всё равно не мог понять, всерьёз ли он, или это такое своеобразное чувство юмора. Риверте развеял его замешательство, улыбнувшись - это была скупая и не особенно приятная улыбка, хотя кому-то она, может, и показалась бы обворожительной.
- Бросьте ваши бумажки, - сказал он. - И спускайтесь вниз. Там сегодня такие дамы, что смертный грех избегать их общества.
- Боюсь, я не смогу принять ваше любезное приглашение... - начал Уилл, и Риверте ответил:
- Боюсь, я не смогу принять вашего вежливого отказа. Даю вам четверть часа, чтобы переодеться и спуститься вниз. Сейчас как раз будет третья смена горячего. Где же этот чёртов Кальченте... а! Вот он. Ну, я так и знал, вы завалили его своими писульками. Подайте-ка.
Уилл испуганно смахнул бумаги в сторону, едва не перевернув чернильницу, и действительно увидел под ними тонкую книжицу. Он взял её и протянул Риверте. Длинные сильные пальцы, на сей раз без перчатки, сомкнулись на тёмном бархате переплёта, кроваво-красный рубин кольца блеснул в свете свечи. Уилл разжал руку и отпрянул. Риверте помахал книгой в воздухе.
- Спускайтесь поживее, будет читать сира Элеонор. Поверьте, это стоит послушать. Четверть часа, Уильям, не то я сам поднимусь и приволоку вас, - он снова улыбнулся и вышел из библиотеки шагом, в котором странно сочетались быстрота и размашистость военного с изяществом придворного. Лишь когда дверь за ним закрылась, Уилл позволил себе судорожно вздохнуть. Ну почему, почему ему не сиделось на месте!

Дата добавления: 2015-07-24