Глава 2. Гости графа Риверте пробыли в Даккаре ещё четыре дня

Гости графа Риверте пробыли в Даккаре ещё четыре дня. Все эти дни Риверте держал слово и больше ни разу не посылал за Уиллом, предоставляя его самому себе. Большую часть дня Уилл проводил либо в библиотеке, где в самом деле обнаружилось немало потрясающих трудов, ознакомиться с которыми он всегда мечтал - либо у себя, после того, как он понял, что библиотека была одним из излюбленных мест хозяина Даккара в этом замке. Разумеется, у Риверте был кабинет, но, когда у него доходили руки до дел, он предпочитал работать в библиотеке, и не раз Уилл, слишком захваченный чтением, замечал его лишь тогда, когда насмешливый резкий голос просил освободить любимое хозяйское кресло. Впрочем, говоря по правде, было это всего дважды, но Уиллу хватило, и, не решаясь снова подвергнуться риску встречи, он целые дни просиживал в своей комнате, за столом у окна, перед раскрытым трудом Чиртозе, или отца Гаудиса, или Святого Альберта, то листая пергаментные страницы, то глядя в окно.
Вопреки своим жалобам, Риверте не выглядел слишком утомлённым гостями и явно не желал, чтобы они заскучали. Каждое утро, обычно ближе к полудню - ибо накануне господа вальенцы пьянствовали до зари - даккарское общество седлало лошадей и отправлялось на охоту или на прогулку, сопровождая сборы шумом, приличествующим небольшой войне. Женщины всегда ехали верхом, как и мужчины - по мнению Уилла, это было в высшей степени неприлично, но он уже понял, что в Вальене придавали благопристойности куда меньше значения, чем в Хиллэсе. Почти всегда гостей сопровождали грумы, пажи и егеря, и непременно - собаки, целая свора визгливых, вздорных и невоспитанных животных. Уиллу нравились собаки, но не те, которые с лаем кидались на каждого проходящего мимо и норовили повалить на пол и вытереть грязные лапы о сорочку. Риверте же, похоже, любил именно таких собак - судя по их количеству и по ласке, которой он одаривал каждого пса, тыкавшегося мордой ему в колено. Неудивительно, что псы его обожали.
Впрочем, не только псы.
За пять дней, проведённых в Даккаре, Уилл успел уяснить несколько неутешительных, но полезных для усвоения вещей. Во-первых - и это стало неприятным открытием - его комната находилась на одном этаже со спальней Риверте. Больше того - их покои располагались по одной стороне, дверь в дверь. Уилл не знал, была ли то случайность или просчитанный ход, свидетельствовавший о том, что Риверте решил не упускать своего узника из виду - но комфорту и спокойствию Уилла это никак не способствовало. Это было второе открытие: судя по всему, его милость граф Риверте вообще никогда не спал. Нагонявшись со своими гостями и собаками по полям и лесам, он закатывал очередную "небольшую пирушку", после чего отправлялся работать - не раз Уилл, идя из библиотеки с новой книгой, видел полосу света под дверью его кабинета. Проработав час или два, Риверте шёл к себе, но вовсе не для того, чтобы предаться отдохновению, умиротворяющему размышлению или молитве. Во всяком случае, Уилл сомневался, что молитва может сопровождаться подобными стонами, ахами и ритмичным скрипом кровати.
В Даккаре были тонкие стены и поразительная слышимость - это было третьим неприятным открытием, которое сделал Уилл.
Разумеется, он не прислушивался к этим звукам. Он даже начал немного привыкать к ним, хотя каждую ночь ему приходилось натягивать на голову подушку, чтобы уснуть, ибо непристойные звуки из-за стены - к несчастью, именно той, к которой примыкала его кровать - не смолкали до самого утра. Иногда они, правда, затихали ненадолго, но потом всё начиналось сызнова и смолкало только с рассветом, а ещё через полчаса Уилл слышал хлопок двери и бодрые шаги за стеной - Риверте вставал и направлялся к конюшням, чтобы объездить лошадь. Уилл подумал, что, быть может, именно в этом секрет его непобедимости и прочих талантов. Он продал душу дьяволу, чтобы получить способность обходиться без отдыха. У Святого Альберта в "Поучении искушаемым" был описан похожий случай.
Впрочем, жаловаться Уиллу было не на что. Ему не было скучно благодаря книгам - тем, что он взял с собой и которые нашёл в библиотеке Даккара. Он тосковал по брату Эсмонту и, немного, по матери и Тэйнхайлу - с самого рождения он никогда с ними не расставался. Но в общем-то он ждал худшего. Риверте больше не задирал его и вообще не обращал на него внимания, ограничиваясь небрежным кивком при случайной встрече в библиотеке, в коридоре или во дворе замка, куда Уилл спускался раз в день подышать свежим воздухом. Погода в эти дни пошла на лад и стояла превосходная: туман развеялся, яркое солнце светило над полями, и лучи его весело поблескивали в лужах, в которых плескались воробьи. Однажды Уилл замешкался и попал как раз на выезд гостей из замка; он слышал, как Риверте сказал кому-то из своих спутников, что, похоже, "их друг из Хиллэса" привёз в Даккар хорошую погоду. И в самом деле - слуги говорили, это были первые солнечные дни в Коральенской долине с начала лета.
Увы, даже это не могло привести Уилла в более приподнятое настроение. Он очень плохо спал и потерял аппетит. Он всё время думал о последнем разговоре с Робертом - и о сне, который приснился ему первой его ночью в Даккаре. И когда он об этом думал, ему хотелось лечь на кровать лицом вниз и натянуть подушку на голову... Что он и делал ночами.
Как-то раз, когда бессонница одолела его особенно безжалостно, Уилл лежал, глядя в балдахин кровати широко открытыми глазами, и слушал, как за стеной скрипит кровать Риверте. Звуки были особенно громкими и настойчивыми; Уилл, как обычно, не имел ни малейшего понятия, с кем Риверте коротает ночи, и совершенно не хотел этого знать. Наконец возня утихла, потом смолкла совсем. Уилл тихонько вздохнул, моля бога ниспослать ему хотя бы чуточку сна и забытья...
А потом он услышал такой жуткий, такой душераздирающий вопль, что волосы у него стали дыбом.
Через мгновение вопль повторился. Уилл кубарем скатился с постели, запутавшись в простыне и грохнувшись на пол - к счастью, ковёр смягчил его падение. Выпроставшись, Уилл кинулся к двери и распахнул её. Он ждал увидеть слуг, несущихся по коридору на крик, но коридор был пуст и тёмен. Вопль тем временем повторился в третий раз, он звучал уже чуть тише и протяжнее, но всё равно походил на стон человека, которому живьём тянут кишки. Сомнений не было: кричали в спальне Риверте.
Забыв обо всём на свете, Уилл кинулся к двери и заколотил в неё кулаками.
Он очнулся и задал себе вопрос, что вообще он делает, когда за дверью громко выругались. Крик не повторялся; Уилл замер, но было уже поздно - раздались шаги, дверь широко распахнулась, и он увидел Риверте.
- Какого дьявола? - рявкнул хозяин Даккара. - Пожар или штурм? Уильям?.. В чём дело?
Уилл попятился. Риверте стоял в дверном проёме, залитый неожиданно ярким светом десятков свечей, расставленных, как Уилл уловил боковым зрением, по всей спальне. Он был совершенно обнажён, чёрная грива волос, обычно безупречно уложенных, растрепалась и падала на глаза, придавая ему сходство с диким зверем. Вальенский Кот, тупо подумал Уилл - так его называют. Он и впрямь походил сейчас на кота, огромного, взбешённого кота. Тугие узлы мышц перекатывались на широких плечах, под золотящейся в отблесках света кожей, блестевшей от пота. Опустить взгляд ниже плеч и груди Уилл не посмел - и в то же время не мог смотреть ему в лицо. Он чувствовал себя полным идиотом.
- Простите, - пробормотал он, запинаясь. - Я услышал крик...
- Неужели?
В голосе Риверте было сколько притворного изумления, что Уилл залился краской до ушей.
- Фернан... - простонал женский голос у Риверте за спиной; судя по тону, его обладательница либо умирала, либо было очень близка к агонии. - О, умоляю, вернись...
Звучало это столь мучительно, что Уилл невольно бросил взгляд за плечо Риверте, по-прежнему закрывавшего проход - и увидел белоснежный локоток, холмики грудей и водопад рыжих кудрей, струящийся на подушку.
- Иду, душа моя, - холодно сказал Риверте, не оборачиваясь - и, глянув на Уилла, вопросительно изогнул бровь. - Присоединитесь?
- Ч-что?! Нет!!!
- Как хотите, - буднично ответил Риверте и захлопнул дверь прямо у него перед носом. Уилл услышал, как он идёт прочь от двери, и его голос, говоривший: "Вы переполошили половину замка, дорогая. Не могли бы вы орать немного потише? Впрочем, я, кажется, знаю, как этому помочь..."
Уилл вернулся к себе. Его трясло - так, как не трясло даже после последнего, того самого разговора с Робертом. Не помня себя, он забрался в постель и обхватил колени руками. Из головы у него не шло зрелище обнажённого мужчины, стоящего в дверном проёме и залитого ярким светом. Внезапно Уилл понял, что и сам почти голый - на нём была только ночная сорочка. Он представил, что должен был подумать Риверте, распахнув дверь и увидев его - и протяжно застонал, ткнувшись лбом в колени. Он не мог взять в толк, что вообще заставило его сорваться с места и кинуться к двери. Но эти вопли, о, боже... как она кричала, эта женщина! Уилл никогда не думал, что такой крик может исторгнуться по причине, отличной от смертельного ужаса. Что же он такое с ней делал?..
От этой мысли ему стало ещё больше не по себе. Поняв, что не уснёт, Уилл вскочил, наскоро оделся и, запалив свечу, открыл Священные Руады - главную книгу культа, которую, к стыду своему, ни читал ни разу с того дня, как оказался в Даккаре, хотя прежде изучал ежедневно - вместе с братом Эсмонтом, объяснявшим ему сложные места. Там было несколько стихов, приличествующих случаю, успокаивающих кровь и приносящих умиротворение. Уилл принялся читать их, но это не помогало. Он ловил себя на том, что невольно прислушивается к звукам за стеной, теперь совершенно иным; он не понимал, кто или что могло их издавать, и хотя это свидетельствовало лишь о чистоте его собственных помыслов, это непонимание смущало и тревожило его ещё сильнее.
Он просидел до рассвета, пока не услышал в коридоре привычные уже шаги. Тогда только разрешил себе немного отдохнуть, лёг на кровать не раздеваясь - и до самого полудня забылся беспокойным, тяжким сном.
Когда он проснулся, оказалось, что гости разъехались. На сей раз окончательно - Уилл спал так крепко, что не слышал суматохи, сопровождавшей сборы. Теперь всюду сновала челядь, наводившая порядок в опустевших спальнях; заодно зашли и к Уиллу, заявив, что надо вытрясти ковры и помыть пол, в связи с чем его выгнали вон и велели не являться по меньшей мере два часа.

Уиллу совершенно не хотелось сегодня покидать своё убежище. Но, растеряв после прошедшей ночи остатки и без того невыдающейся решительности, он молча покорился непререкаемой воле слуг и, взяв под мышку томик нравоучений Святого Альберта, побрёл по замку в поисках укромного местечка, где можно было бы схорониться.
Слуги мельтешили всюду, и Уилл бродил, пока не оказался в той части замка, куда до сих пор не заглядывал - в восточном крыле, менее обжитом и, как следствие. более пустынном и заброшенном, чем оживлённое западное. Одна из галерей, уставленных креслами, высокими вазами и рыцарскими доспехами, показалась ему довольно уютной; он прошёл немного по ковру, заглушавшему звук его шагов, и уже собрался опуститься в кресло, когда увидел Риверте.
Тот стоял в дальнем конце галереи, заложив руки за спину, и рассматривал картину, висевшую на стене. Рядом с ним находился маленький резной столик, на котором Уилл заметил бутылку и бокал. Тихо, очень тихо Уилл сделал шаг назад, молясь, чтобы Риверте не повернул голову в его сторону - и через миг галерея огласилась раздирающим уши грохотом рыцарского доспеха, задетого локтем Уилла, и по такому случаю с готовностью рухнувшего на пол.
Если бы Риверте позвал его, как прежде в зале для пиршеств, Уилл, должно быть, просто развернулся бы и кинулся прочь - до того он обезумел от стыда. Но прежде, чем он успел даже подумать об этом, Риверте оказался рядом. Помутившимся от смущения взглядом Уилл увидел выросшую над ним фигуру в чёрном камзоле.
- О господи, сир Норан, почему вы всё время что-нибудь роняете? - спросил Риверте, без видимого труда поднимая доспехи и возвращая их в вертикальное положение - хотя, по прикидкам Уилла, они весили никак не меньше полтораста фунтов.
Вопрос был, надо сказать, в высшей степени справедливый. Уилл не мог на него ответить - он и дома всегда отличался неуклюжестью, вызывавшей раздражение отца, огорчение мамы и насмешки Роберта. Последний говорил, что там, где находится Уилл, обязательно что-нибудь упадёт или разобьётся.
- Я прошу прощения... я не знаю, как...
- Полагаю, вы были погружены в благочестивые размышления, - заметил Риверте, поправляя съехавший набок шлем на несчастном рыцаре. – Скорее всего, душеспасительные - ибо именно они способствуют наибольшему отрыву от реальности, олицетворяемой бренным миром телесных сущностей. Не исключаю также, что именно я стал причиной вашей глубокой задумчивости, повлекшей фатальную рассеянность. Так что это мне следует извиниться перед вами, тем более что, по счастью, на этот раз вы ничего не сломали.
- Простите, - снова пробормотал Уилл, окончательно сбитый с толку, и Риверте обратил на него взгляд - подозрительно безмятежный. Да он пьян, внезапно понял Уилл. Бутылка, стоящая на столике в другом конце галереи, была полна не более чем наполовину. Едва перевалило за полдень, а он уже пьёт... Уилла передёрнуло.
- Вижу, вы вновь избрали для времяпровождения место, к которому неравнодушен и я, - сменил тему Риверте, обводя галерею широким жестом. - Посему, - продолжал он галантно, - не откажете ли мне честь разделить со мной опохмел?
- Что разделить? - опешил Уилл.
- Опохмел. Я знаю, вы вчера не пили, но я пил, увы, и больше, чем следовало, так что ныне меня терзает жестокая жажда, к сожалению, не совсем духовная...
Не дожидаясь ответа Уилла, Риверте фамильярно приобнял его за плечи и решительно повёл в другой конец галереи, в направлении, прямо противоположном тому, к которому Уилл стремился всей душой. Разделять опохмел с Риверте ему хотелось меньше всего на свете. Однако он безропотно взял бокал и столь же безропотно выпил, когда Риверте чокнулся с ним бутылкой и, провозгласив: "За прекрасных дам, дарящих нам незабываемые бессонные ночи!", приложился прямо к горлышку. Вино было великолепным, а тост уместным, потому что прошлую бессонную ночь Уилл и в самом деле вряд ли смог бы забыть.
- Вижу, - сказал Риверте, поставив бутылку на стол, - вчерашний конфуз вверг вашу душу в смятение и хаос. Согласен, темперамент сиры Элеонор способен вызвать замешательство даже у видавшего виды мужчины, однако поверьте мне на слово, он сполна себя оправдывает. Так что напрасно вы вчера не остались - она была бы не против. По правде, её несколько задело ваше поспешное бегство, и мне пришлось принести ей за вас извинения... Скажите, Уильям, вы что, никогда не видели голую женщину?
Он говорил насмешливо, но без обычной своей едкой злости - похоже, вино смягчало его колючие манеры и делало почти добродушным. Уилл видел, что на самом деле он вовсе не сердится из-за случившегося недоразумения - скорее, забавляется им от души. Однако последний вопрос Риверте заставил его торопливо отвернуться. Уилл поставил бокал на стол и пробормотал что-то насчёт того, что не смеет больше мешать досточтимому сиру...
- Небеса всемогущие, - проговорил тот. - Что... и вправду не видели?!
- Хорошего вам дня, - собрав остатки воли, твёрдо сказал Уилл и шагнул прочь - но тут же замер, когда железная рука метнулась вперёд и вцепилась в его плечо с такой силой, что он едва не охнул.
- Это воз-му-ти-тель-но, - раздельно повторил Риверте, глядя на него блестящими от выпитого глазами - Уиллу хотелось верить, что только от выпитого. - Чтобы молодой человек вашего возраста, вашего положения, вашей внешности, в конце концов - и такое упущение! Вижу, вас многому предстоит научить. Идёмте!
- Куда? - испугался Уилл; на миг он всерьёз подумал, что Риверте сейчас потащит его в одну из тайных комнат, о существовании которых в его замках ходило множество слухов, и швырнёт Уилла в живое море из обнажённых женских тел. От этой мысли у Уилла затряслись колени, и в своей слабости он позволил Риверте проволочь себя по коридору в соседнюю галерею.
Это оказалась оружейная - огромный, очень длинный зал, все стены которого были увешаны полотнищами с гербами графов Риверте. К полотнищам было прикреплено бесчисленное и разнообразнейшее оружие, зловеще поблескивавшее в дневном свете, едва проникавшем сюда сквозь опущенные портьеры. Риверте отпустил плечо Уилла, подошёл к ближайшему полотнищу и снял со стены две шпаги
- Держите! - небрежно сказал он и бросил Уиллу одну из них.
Уиллу пришлось вскинуть обе руки - и выронить зажатую под мышкой книгу, но шпагу он всё-таки поймал. Нравоучения Святого Альберта с глухим стуком упали на пол. Уилл хотел поднять их, но Риверте коротко бросил ему: "Защищайтесь!" - и немедленно перешёл в атаку, столь стремительную, что Святой Альберт вместе со всеми его нравоучениями мигом вылетел у Уилла из головы.
В первый миг он ощутил ужас. Он слишком хорошо помнил, как этот человек, этот кошмарный, непостижимый и непредсказуемый человек выводил пляску смерти с его отцом на поле под Тэйнхайлом - и знал, что сам не сможет поддерживать этот танец и секунды. Но умирать Уиллу не хотелось, несмотря на всё, что было, и всё, что ещё предстояло выдержать, поэтому он сцепил зубы и каким-то чудом сумел отразить первый выпад. Это ободрило его, он выровнял дыхание и взял себя в руки. Он умел драться, хотя, конечно, не мог сравниться в этом с Робертом, однако если оружие попадало ему в руки, он мог выбросить из головы все мысли и, как учил его их мастер фехтования, стать собственной рукой, которая, в свою очередь, становилась шпагой. Это звучало просто для Уилла, читавшего много умных книг и привыкшего оперировать ещё более мудрёными абстракциями. Поэтому он, как и всегда в таких случаях, стал своей рукой, а рука его стала шпагой.
Какое-то время - Уилл даже приблизительно не смог бы сказать, сколь долго - в оружейной стоял лишь лязг железа. Уилл был жив, что удивительно, и до сих пор не обезоружен, что удивляло ещё больше. Наконец Риверте остановился, так же внезапно, как и кинулся на него. Он не улыбался, но его лицо выражало некое подобие удовлетворения.
- Неплохо, - сказал он и забрал у Уилла шпагу.
Тот растерянно смотрел, как Риверте идёт к стене и водворяет оружие на место. Лишь теперь вспомнив про оброненную книгу, Уилл заозирался - и понял, что они переместились по залу довольно далеко от того места, где начали схватку. Вернувшись к двери, Уилл поднял книгу и отёр с неё пыль рукавом.
- Неплохо, - прозвучало у него за спиной снова, - но много хуже, чем я мог ожидать от сына Бранда Норана. Вами что, совсем не занимались?
Уилл выпрямился и обернулся. Он отдавал себе отчёт в своём сомнительном воинском мастерстве, но тон, которым Риверте констатировал его неумелость, был оскорбителен.
- Отчего же, - холодно отозвался Уилл. - Занимались. Но не так, как вы, видимо, полагаете. Война - не единственное из искусств.
- Да, есть ещё искусство ублажения плоти, - задумчиво ответил Риверте. - Но в нём вы, как я могу предположить, также далеко не виртуоз...
- Ещё есть искусство постижения духа, - довольно грубо перебил его Уилл, в новом порыве гнева и смущения забыв о своей принципиальной подчёркнутой вежливости.
- О, - после паузы коротко сказал Риверте. - В самом деле. О духе я вечно забываю. Так вы, стало быть, избрали для себя путь учёного мужа?
- Я собираюсь посвятить себя богу, - ответил Уилл - с надменностью, за которую его пожурил бы брат Эсмонт, окажись он здесь. - И подготовка, мной полученная, исходила именно из этого.
Риверте молчал слишком долго. Он вообще любил, как уже понял Уилл, выдерживать мучительные паузы - то ли обдумывая слова собеседника, то ли намеренно пытаясь вызвать его замешательство.
- Правильно ли я понял, - сказал он наконец, - что вы собрались в монастырь?
- Если это будет в моих силах... и когда исчезнут мешающие этому обстоятельства.
Риверте выругался. Уилл и прежде замечал за ним манеру чертыхаться через слово, но столь грубого и витиеватого богохульства не слышал прежде - ни от него, ни вообще от кого был то ни было. Он даже вздрогнул, с трудом удержавшись от того, чтобы осенить себя знаком триединства.
- Именно поэтому ненавижу попов, - туманно высказался Риверте. - Что вы забыли в монастыре, вы, юный очаровательный идиот, могу ли я полюбопытствовать?
- Господь наш зовёт меня, - ответил Уилл с достоинством, хотя последнее обращение смутило его окончательно. - Но вы вряд ли сможете это понять.
- Да, где уж мне. Но это многое объясняет, в частности, вашу преступную неискушённость по женской части. Но неужели ваш отец попустительствовал этому вздорному решению? На его месте я бы запер вас в чулане и не выпускал, пока бы вы не образумились.
Он впервые упомянул при Уилле его отца - настолько прямо, оформив слова как вопрос и вынуждая ответить на них. Уилл сцепил зубы, приказывая себе сохранять видимость спокойствия.
- Мой отец, да будет господь наш милостив к его душе, до последнего вздоха противился моему решению. Лишь по этой причине я всё ещё... не там, куда зовёт меня сердце.
- Противился? Право, мне всё больше и больше жаль, что я не успел узнать его получше. Похоже, это был в высшей степени достойный и умный человек.
Уилл поднял голову и посмотрел на Риверте в упор. Тот спокойно выдержал взгляд сына того, кого он убил своими руками и о ком говорил сейчас так невозмутимо. Его лицо было совершенно непроницаемо.
- Но теперь, - продолжал Риверте, - когда ваш батюшка отправился на небеса, вы, полагаю, свободны в своём выборе?
- Как видите, не совсем, - ответил Уилл. Он чувствовал лёгкое отчаяние, неожиданно придавшее ему смелости - в конце концов, почему он должен скрывать свои истинные чувства? - Мой брат разделяет мнение отца по поводу моего пострига.
- А вы не смеете ему противиться.
- Я помню о своём долге.
- Странно. Я отчего-то полагал, что для таких, как вы, долг перед отцом небесным превыше долга перед отцом, гм, телесным.
- Долг един. Нарушивший долг земной не сможет выполнить долга вечного. Так нас учат Священные Руады.
- А ещё Священные Руады учат отделять земное от небесного и делать выбор в пользу последнего. Шестая книга пророка Одона, если не ошибаюсь, стих двадцать седьмой.

Уилл заморгал. Меньше всего он ожидал обнаружить в этом богохульнике знание священного писания. Риверте смотрел на него без улыбки.
- Впрочем, - добавил он после уже привычной паузы, - я вовсе не собираюсь побуждать вас предать свой род, сбежать и спрятаться в облюбованном вами монастыре. Это означало бы для меня потерю вашего общества, что я в данное время никак не могу допустить.
С этими словами он пошёл к выходу, мимо Уилла, давая понять, что разговор окончен - и вдруг у самой двери остановился и повернулся к нему.
- Вот ещё что, Уильям... раз уже этим утром мы столь откровенны... Ответьте честно: вы ведь вчера ночью удивились, застав у меня женщину, а не мужчину?
Если у Уилла ещё и оставались силы соображать ясно и придумывать относительно достойные ответы в этом ужасном разговоре, то теперь он лишился их окончательно. Земля поплыла у него под ногами.
- Я... никоим образом...
- Бросьте. Вы знали, в чей дом едете, и не могли не наслушаться сплетен о моих предпочтениях. Вы видели моих пажей и даже при вашей феноменальной неискушённости не могли не сделать выводов. Вы ехали сюда, пребывая в уверенности, что я увлекаюсь мальчиками, не так ли?
"Зачем, - думал Уилл, - зачем вы всё это спрашиваете?!" Но он не мог выдавить ни звука.
- На самом деле, - не дождавшись ответа, сказал Риверте спокойно, - мне всё равно, мужчина или женщина. Это зависит от настроения. Хорошего вам дня.
Он ушёл и закрыл дверь. Уилл добрёл до кресла у окна и сел, вцепившись в нравоучения Святого Альберта так, словно написанные на пергаменте слова могли его защитить.

Конечно, Уилл покривил душой. Он действительно слышал о том, что граф Риверте называл своими "предпочтениями". Не слышал о них лишь тот, кто вообще не знал о существовании графа Риверте, ибо эта сторона его жизни была окутана не меньшей таинственностью и вызывала не меньше толков, чем его выдающиеся победы, хотя и носила неизгладимый отпечаток скандальности.
Хроники Сидэльи и Шимрана умалчивали об этом, но знающие люди утверждали, что порочность графа Риверте не уступает его военно-дипломатическим талантам. Он был потрясающе неразборчив в связях и не мог не закрутить интрижки ни в одном замке, поместье или постоялом дворе, куда только ни ступала его нога. При этом полу партнёра он придавал значения столь же мало, сколь и благородству его происхождения. Риверте могли застать, с равным успехом, и с благородной дамой, и с нищей прачкой, и с доблестным рыцарем, и с деревенским сапожником. Но особенной его страстью, как говорили люди ещё более знающие, были горничные и пажи. Причём если возраст горничных значения не имел, то к пажам это по понятной причине не относилось. Сидя на кресле у окна оружейной, Уилл мучительно вспоминал тех из них, на которых за прошедшие дни останавливался его взгляд. Почти все они были смазливы, как девушки, и разодеты пышно, словно одалиски Асмая. Кстати, асмайских мальчиков Риверте, похоже, предпочитал всем прочим. Это могло бы утешить Уилла, подобно большинству хиллэсцев, довольно хрупкого, светлокожего и светловолосого - то есть разительно отличавшегося от рослых и смуглых асмайских юношей. Могло бы, но, по целому ряду причин, совершенно не утешало.
Кроме того, о Фернане Риверте ходили и другие, куда более мрачные и зловещие слухи. Говорили, что, со своей ненасытностью и пристрастием к самому отвратительному пороку, он не удовлетворяется сонмом благородных любовников и случайной лаской слуг. Говорили, что в каждом из его многочисленных замков, разбросанных по всей Вальене, существуют тайные комнаты, где разврат достигает вершин, одна лишь мысль о которых способна навек опорочить невинный ум. Говорили, что Риверте может, проезжая через деревню или город, заприметить в толпе юного мальчика, и, ничем не выдав интереса, уехать прочь. А ночью его верный слуга и пособник Маттео Гальяна проникает в дом несчастного, похищает его и увозит в чёрную обитель своего господина, где юношу ждут унижение, пытки и смерть. Именно этой, последней, леденящей душу деталью обычно объясняли тот факт, что подобные чудовищные преступления до сих пор оставались нераскрыты и безнаказанны - ведь после них не остаётся свидетелей, помимо преданного Гальяны. Другие, настроенные более скептично, полагали, что королю Рикардо прекрасно известно о том, что вытворяет его фаворит, и он предпочитает попросту закрывать на происходящее глаза.
Говоря по правде, до приезда в Даккар Уилл не особенно верил этим сплетням. Он даже не слушал их, хотя они особенно усиленно циркулировали по Хиллэсу после прошлогоднего визита Риверте в Тэйнхайл. До Уилла даже доходил слух о каком-то хиллэсском юноше знатной фамилии, который якобы увидел Риверте на том самом балу, где тот потряс всех своими манжетами, влюбился в него и последовал за ним в Вальену, вопреки уговорам и проклятиям родни - но это были непроверенные толки. Священные Руады предостерегали слушать слова человека, ибо человек лишён способности познания и часто выдаёт собственные страхи и желания за действительную реальность - и в том Уилл не раз самолично убеждался. Потому он не любил сплетен и уж тем более не способствовал их распространению.
Однако теперь, находясь в логове того самого чудовища, которого рисовала людская молва, Уилл не знал, что ему думать и во что верить. Он уже убедился, что цинизм этого человека не знает мер, что он бестактен, бессердечен и, похоже, напрочь лишён совести, источником которой есть искренняя богобоязненность. Уилл видел пажей с подкрашенными глазами, ставивших фривольные сценки на потеху своему сиру; видел Гальяну, чей облик и манеры как нельзя лучше соответствовали образу похитителя детей из сказок; видел, в конце концов, непристойный "Эротиазис" и сборник порнографических гравюр с обнажённой женщиной на переплёте. Всего этого было достаточно, чтобы сделать соответствующие выводы - даже если бы накануне Уилл не слышал собственными ушами, как этот человек-демон исторгает из глотки подчинившейся ему женщины такой вопль, словно она испытывает все муки ада. В свете всего этого зрелище Риверте, изрыгающего пламя на потеху своим гостям, казалось кульминацией и венцом: да, этот человек был дьяволом и вполне мог быть повинен во всех дьявольских деяниях, ему приписываемых.
Уилл говорил себе это, не чувствуя, как кусает губы, и очнулся, лишь ощутив во рту привкус крови. Он посмотрел на нравоучения Святого Альберта, сиротливо лежащие на его коленях, и ничего не почувствовал. Какая, в конце концов, разница, насколько правдиво всё, что говорят о Риверте? И какая разница, насколько это страшно и омерзительно для самого Уилла? Господь уже определил его судьбу, и какой бы они ни была, он собирался принять её с должным смирением.
Ах, почему брата Эсмонта нет сейчас рядом с ним!
Уилл просидел в оружейной почти до самого вечера, боясь пройти через галерею и снова столкнуться с Риверте. В конце концов голод выгнал его из насиженного угла - и лишь тогда он узнал, что сир граф ещё днём уехал в одну из своих деревень и обещался быть поздно. Похоже, суматоха уборки раздражала его, и он решил убраться, пока всё не будет закончено. Уилл спустился на кухню, заставил себя съесть кроличью ножку и поднялся в свою комнату, чувствуя себя больным и несчастным.
Он так и не написал ни домой, ни брату Эсмонту в Ринтанскую обитель, потому решил, что это занятие отвлечёт его от тяжких мыслей и неясных, а от того ещё более мучительных предчувствий. Пытаясь найти слова, достаточно спокойные и внятные, он заставил мысли течь ровнее, и достиг в этом достаточного успеха, чтобы полностью погрузиться в свою эпистолярию. Уже совсем стемнело, когда Уилл оторвался от письма и, почувствовав, что в комнате довольно душно, решил открыть окно, благо погода окончательно наладилась, и стояла тёплая тихая ночь.
Уилл отодвинул портьеры и распахнул окно. Внизу, во дворе, горели факелы, стражники в караулке у ворот шумно резались в кости, кто-то из детей челяди играл с собакой. Вдруг со стены раздался крик, и подъёмный мост заскрипел, опускаясь. Уилл видел, как в ворота въехал Риверте верхом на неизменном своём жеребце, которого он, кажется, вовсе не щадил и гонял по любому поводу. И ещё Уилл заметил, что в седле позади всадника сидит кто-то - гораздо мельче и ниже его. Может, женщина - а может, подросток...
Когда Риверте спешился, довольно бесцеремонно стащил своего спутника с коня и тот отчаянно задрыгал в воздухе ногами в штанах - Уилл понял, что верным было второе предположение. Не отрываясь, он смотрел, как Риверте, дав мальчику небрежный подзатыльник, ведёт его к замку. Уилл закрыл окно, забыв, что собирался проветрить, и отошёл. Его сердце гулко колотилось в груди.
Спустя какое-то время он услышал в коридоре шаги. Потом уже знакомо хлопнула дверь в спальню Риверте. Уилл отчаянно пожалел, что не ушёл из своей комнаты прежде, чем они поднялись наверх. Конечно, он мог уйти теперь... но вместо этого стоял, замерев, и жадно ловил каждый звук, доносящийся из-за стены.
Сперва он не слышал ничего. Голоса, если они были негромки, сквозь стены не проникали. Потом раздалась какая-то суета - Уиллу почудилось, что это больше всего похоже на шум борьбы, - а затем стон. Длинный, отчаянный стон человека, перед которым разверзалась бездна.
Он неплотно прикрыл окно, и порыв сквозняка задул свечи, но Уилл этого не заметил. Он стоял посреди своей комнаты в замке Даккар, судорожно стискивая кулаки и вперив взгляд в стену, из-за которой доносились звуки, сводившие его с ума. Потом всё это прекратилось, снова послышалась суета и какой-то топот - судя по всему, поспешный. Дверь заскрипела, и Уилл расслышал голос Риверте, звучавший из комнаты, очень спокойный. Слов он не разобрал.
Движимый неодолимым, хотя и совершенно безрассудным порывом, Уилл кинулся к двери и выглянул в коридор.
Дверь в спальню Риверте уже закрылась. Маленькая сутулая фигурка стояла возле неё, повесив голову. Сердце у Уилла сжалось за страдания этой невинной, навек погубленной бесчестьем души. Он понимал, что бессилен помочь, но всё же шагнул вперёд и шепотом окликнул мальчика:
- Эй...
Тот вскинул голову, и Уилл торопливо прижал палец к губам. В темноте блеснули удивлённо расширившиеся глаза.
- А! - сказал мальчик тоже шепотом. - Вы сир Освальдо?
Уилл на миг опешил. Во-первых, голос мальчишки звучал хотя и тихо, но весьма самоуверенно и без намёка на скорбь и рыдания, которых ждал от него Уилл. Во-вторых, он не мог взять в толк, почему крестьянский мальчишка принял его за одного из пажей Риверте - он не был одет как паж и, по собственному мнению, держался совершенно не так, как пристало пажам. Впрочем, вряд ли неотёсанный сельский мальчишка мог уловить такие нюансы. Уилл кивнул, пресекая дальнейший вопросы, снова приложил палец к губам и указал мальчику на дальнюю дверь, выводившую из коридора на чёрную лестницу. Тот покорно потрусил к ней. Уилл пошёл следом.
- Господин граф велел, чтобы я вас нашёл, - сказал мальчишка, едва они оказались на лестнице. - Сказал, вы меня накормите и скажете, где мне спать.
Это прозвучало так простодушно, что Уилл на секунду растерялся. Не будучи Освальдо, он понятия не имел, что подразумевал под этими словами господин граф. Неужели только то, что сказал?..
- Только он говорил, что вы там, - мальчишка ткнул большим пальцем себе за спину, в сторону парадной лестницы, от которой они ушли. - А вы тут?
- Пойдём, - не ответив, сказл Уилл, беря его за руку. - Тебе в самом деле не помешает поесть и... отдохнуть.
Рука у мальчишки была маленькая и скользкая. Он мог быть на год или два младше Уилла, то есть уже не ребёнок, но держался он как сущее дитя. Уилл и повёл его, как дитя, вниз по лестнице - сам он предпочитал пользоваться именно ею, чтобы спуститься на кухню, потому что тут было меньше шансов столкнуться с Риверте или его гостями, поэтому ориентировался уже довольно хорошо.
- Ты не бойся, - сказал он, чувствуя себя обязанным оказать несчастному ребёнку хоть какое-то утешение. - Теперь всё будет хорошо...

- Да я и не боюсь, - отозвался тот с некоторым удивлением. - С чего б?
Уилл крепко закусил губу. Потом, вдруг решившись, спросил:
- Тебе было больно? Ты... ты постарайся об этом забыть, ладно?
Мальчишка удивлённо заморгал, семеня рядом с Уиллом по тёмной лестнице.
- Больно? Не-а... Когда батя лупит, больнее. И с лошади падать больнее, - он вдруг ухмыльнулся, к изумлению Уилла, и ничего больше не сказал.
Они достигли конца лестницы и вышли в смежный коридор, соединяющий жилую часть замка с людской. Здесь горели факелы в настенных креплениях, и Уилл только теперь смог рассмотреть мальчишку.
Он был и впрямь тощим, но довольно рослым, таким же, как Уилл - и с волосами такого же льняного цвета, как у Уилла. Впрочем, вероятно, на самом деле они были ещё светлее, просто их очень давно не мыли. И вообще мальчишка был довольно неопрятен - Уилл поразился, как Риверте мог положить себе в постель такого неряху. В этой мысли было что-то гадкое, и он передёрнулся от неё.
Мальчишка заметил его изучающий взгляд, но не потупился, а довольно-таки нагло ухмыльнулся.
- А что, сир, - сказал он, подбоченясь, - видать, не угождаете вы вашему хозяину как след, раз он за мной посылает!
Уилл уставился на него в глубоком потрясении. Вместо смятения, стыда и ужаса, закономерных в такой ситуации, маленький наглец являл совершенно неуместную самоуверенность. Казалось, он прямо-таки гордится тем, что оказался жертвой гнусного совратителя! И вдруг Уилл заметил, что в его правой руке что-то зажато.
- Что это? - он схватил мальчишку за руку и заставил его выпрямит её; недоумение сделало его злым и заставило забыть о страданиях несчастного ребёнка. - Ты украл кошелёк?!
- И ничего не украл, - надул губы тот, с неожиданной силой вырывая руку. - Я честный, за кого вы меня, сир, держите? Или злитесь, что я понравился вашему хозяину? Так то не моя беда, а ваша, что не умеете ему услужить!
Сразив Уилла наповал этим остроумным выстрелом, мальчишка злорадно свернул глазищами и отступил на шаг, пряча руки за спину. Уилл смотрел на него, чувствуя, что совершенно перестаёт что-либо понимать.
- Где ты взял кошелёк?
- Господин граф мне дал. Я заработал! Он всегда даёт нашим кошельки.
- Вашим? Кому - вашим?..
- Ну, нашим, староручьевским. - Старый Ручьём называлась та самая деревенька, в которую сегодня ездил Риверте. - Тем, кого к себе возит.
- И... часто возит?..
- Не-а. Мне вот нынче повезло. Да не глядите так, говорю ж, не украл! Вот сами его спросите, если не верите!
- Повезло? - не веря своим ушам, переспросил Уилл. - Говоришь, тебе повезло?!
- А то, - уже более миролюбиво отозвался мальчишка. - Знаете, сколько тут денег? Целая куча! Я теперь куплю себе отару овец и матери косынку, и батька меня больше лупить не станет.
Окончательно добив Уилла сим изъявлением жизненного прагматизма вкупе с вопиющем безразличием к нравственности, мальчишка зевнул и спросил, можно ли ему всё-таки пожрать и переночевать где-нибудь, потому как устал очень.
Уилл отвёл его на кухню и, не переступая порога, отвернулся и ушёл к себе. Теперь, когда последние его сомнения - а с ними и последние надежды - развеялись, он снова думал о своём брате.

- Как? - хрипло спросил Уилл два месяца назад, глядя на Роберта, отвернувшегося наконец от окна и спокойно смотревшего ему в лицо. - Как, по-твоему, я это сделаю?!
Всё это казалось бы ему дурной, нелепой шуткой, если бы он не знал, что Роберт никогда не станет шутить с подобными вещами.
- Ты окажешься близко от него, - проговорил Роберт. Он стоял, скрестив руки на груди, его взгляд был непроницаем; сейчас он поразительно напоминал отца. - Так близко, как не окажется ни один хиллэсец в ближайшее время. Если кто и сможет сделать это, то только ты. Отчасти поэтому его величество и дал согласие на предоставление заложника от Хиллэса.
- Но это же немыслимо, Роберт! Ты же сам видел, что он... как он и отец... - Уилл осёкся, ему не хватало слов.
- А что, я разве прошу тебя вызвать его на поединок? - спросил Роберт с ледяным сарказмом, от которого на душе у Уилла всегда делалось так тяжело и тоскливо. Он немедленно осознал всю бездну своей глупости. Конечно, у Роберта и в мыслях не было, что Уилл сможет одолеть Риверте в схватке. Новоиспечённый лорд Норан лучше кого бы то ни было знал ничтожные способности своего брата.
Но как же, в таком случае, он предлагает Уилл сделать то, о чём он только что сказал?..
- Обычно в таких случаях используют яд, - продолжал Роберт, - но, увы, нам он вряд ли подойдёт. Риверте уже много лет ежедневно принимает крошечную дозу нескольких основных ядов. Его неоднократно пытались отравить, и всякий раз неудачно. Напасть на него ты тоже не сможешь, и вряд ли тебе удастся устроить несчастный случай без помощи слуг - а слуг он подбирает очень тщательно...
Роберт умолк. От его взгляда у Уилла засосало под ложечкой. Он всё ещё не понимал, куда клонит его брат, хотя по виду Роберта было ясно, что он уже принял решение.
- Таким образом, - заключил лорд Норан из Тэйнхайла, - есть лишь одна возможность. Ты должен усыпить его бдительность, заслужить его расположение и доверие. Ты должен сделать так, чтобы он не боялся уснуть в твоём присутствии и не проснулся бы от звука твоих шагов. Знай, у него очень чуткий сон, и ты не разбудишь его своим движением лишь в том случае, если он будет всецело тебе доверять.
Он снова замолчал. Это было хуже любой пытки. Уилл сглотнул и робко спросил:
- Но как же я смогу...
- Очень просто, Уилл! - ответил Роберт с внезапным раздражением, казалось, раздосадованный его недогадливостью. - Ты залезешь к нему в постель.
Несколько секунд Уилл не понимал, что это значит. Как это - залезть в постель? Не Роберт ли только что сказал, что у Риверте чуткий сон, и проникнуть в его спальню будет...
И тут до него дошло. Уилл покачнулся. Глаза его помимо воли широко распахнулись. Он во все глаза смотрел на Роберта, на своего единственного брата, который говорил, что он должен будет сделать такое!
- Нет, - прошептал Уилл. - Нет, Роберт, ты не это имеешь в виду.
- Я имею в виду именно это! - Роберт наконец шагнул от окна, сердито дёрнув портьеру. - Другого пути нет. Ты должен будешь стать его любовником и добиться, чтобы он безмятежно уснул в одной с тобой постели. Когда это произойдёт, ты перережешь ему горло. Вот и всё.
Уилл покачал головой.
- Я не сделаю этого.
- Сделаешь.
- Нет. Мужеложество - мерзкий грех перед господом. Ты знаешь, Роберт, что я мечтаю посвятить себя богу, но если я сделаю то, что ты просишь, я никогда...
- Да, я прекрасно, чёрт подери, знаю, что у меня в братьях святоша и тряпка, а не мужчина! - загремел лорд Норан, хряснув кулаком по стене. - Но я не прошу, я приказываю! Проклятье, я сделал бы это сам, если бы король разрешил мне предложить себя в качестве заложника. Но он сказал, что не позволит дому Норанов снова остаться без главы, во второй раз за столь короткий срок. К тому же для Риверте я слишком стар. Ему нравятся сопливые хилые щенки вроде тебя, и тебе даже не надо будет особенно перед ним жеманиться, чтобы он ухватил тебя за зад. Какого черта, Уилл - если ты позволяешь лапать себя этому старому борову Эсмонту, то почему бы не сделать то же одолжение Риверте для пользы дела?
- Роберт, - сказал Уилл, закрыв глаза, - замолчи.
Тот, как ни странно, умолк. Тишина, повисшая между ними на долгие минуты, не могла заполнить даже сотой доли той пропасти, которая всегда между ними была - но лишь теперь Уилл в полной мере осознал её глубину и непреодолимость. Роберт презирал его слишком сильно, чтобы даже попытаться понять и выслушать.
- Подумай хотя бы от отце, - проговорил он наконец. - Подумай о том, кто уложил его в могилу своим мечом. Подумай, что ты можешь отомстить за него, отомстить собственной рукой убийце нашего отца и поработителю нашего народа... о, Уилл, я вправду жалею, что не могу поменяться с тобой местами.
Последние слова прозвучали так пламенно, что Уилл почти поверил ему. Он с трудом разлепил отяжелевшие веки.
- Мама знает? - только и смог спросить он.
Ответ прозвучал резко, как пощёчина:
- Нет! Ты в своём уме?! Мало с неё горя и позора, ты хочешь добавить новый?!
- Не я, Роберт. Это ты добавляешь нашей семье позора, предлагая мне...
- Ещё раз, Уилл: я не предлагаю. Это мой приказ тебе как моему брату и вассалу. Ты отправишься в Даккар, ты будешь любезен с этим ублюдком Риверте, ты дашь ему себя оттрахать или чего он там ещё от тебя захочет. А когда он расслабится в твоём присутствии, пырнёшь его. Вот сюда. - Роберт шагнул вперёд, вытянул руку и коснулся холодными пальцами шеи Уилла. - Достаточно одного разреза вот здесь, и сам бог его уже не спасёт. Неужели это так сложно?
Уилл сжал губы, надеясь, что они перестанут дрожать. Его мутило.
- Ты можешь воспользоваться его собственным кинжалом, - продолжал Роберт. - Или кухонным ножом. Или даже ножницами - чем угодно. Тебе не нужно какое-то особенное оружие или мастерство. Всего один разрез, Уилл. И одна ночь, если тебе повезёт. А когда всё это закончится, клянусь, ты сможешь уехать в свой монастырь, и я никогда больше ничего у тебя не потребую.
Уилл вздрогнул. Это были те слова, которые он так жаждал и так никогда и не получил от отца. Лорд Бранд ни под каким видом и ни на каких условиях не был согласен отпустить своего сына в монастырь. Его наследник, похоже, был более сговорчив.
"Примет ли меня бог, если я приду к нему таким путём?" - спросил себя Уилл. Позже он задал этот вопрос брату Эсмонту, на вечерней исповеди, во время которой рассказал о требовании своего брата. Брат Эсмонт ответил, что господь смотрит на нас каждый миг нашего существования, и наши помыслы и намерения порою способны сказать ему больше, чем наши дела.
Как же, о, как же теперь Уиллу, одиноко сидящему у окна своей комнаты в Даккаре, не хватало брата Эсмонта... Именно теперь, когда он вплотную подошёл к тому, что пообещал тем днём своему брату - и чего так страшился. Теперь, когда он получил прямые доказательства того, что Риверте действительно падок на соблазны такого рода... И в особенности - зная, что граф намерен покинуть Даккар, как только будет возможно. Значит, у Уилла не так уж много времени, чтобы осуществить омерзительный план своего брата.
Омерзительный? Но ведь, если задуматься, Роберт был прав. Любая цена не была бы чрезмерной за шанс отомстить убийце их отца и остановить его победное шествие по землям Хиллэса. Ведь многие знающие люди утверждали, что именно на силе, уме, таланте и удачливости Фернана Риверте держится наступательная мощь Вальены в последние десять лет. И убить его - значит больше чем отомстить, значит освободить от гнёта пошлой и ничтожной страны тысячи людей, куда лучших, чем те, перед кем они вынуждены склонять голову...
И всё это мог сделать Уилл - одним разрезом. Он помнил место, которое указал ему тогда Роберт - он до сих пор, казалось, чувствовал холодок на своём горле там, где прикоснулись пальцы его брата. Один разрез... и одна ночь. Одна ночь унижения, боли, бесчестья, которого он, быть может, не сумеет пережить. Уилл вспомнил хитрую мордочку мальчишки из Старого Ручья. Тот не казался готовым умереть от пережитого позора, но что мог знать о позоре крестьянский малыш, не умевший читать и никогда не думавший о боге так, как Уилл? Что ж... в конце концов, умереть он сможет всегда - в крайнем случае, сразу после того, как осуществит свою месть, свою и Роберта... И тогда наконец узнает, как господь триединый смотрит на пути, которыми Уилл пытался достичь близости к нему.

Оставалось лишь молиться, чтобы Уилл заслужил снисходительность и был судим согласно своим помыслам, а не делам.
Отдавая себе отчёт во всём этом, Уилл тем не менее никак не мог заставить себя перейти от размышлений к делу. День после памятного столкновения с деревенским мальчишкой он провёл у себя, старательно изобретая поводы не выходить наружу. Он мысленно уговаривал себя, что, так или иначе, действовать всё равно придётся, и лучше начать теперь, когда он уже немного освоился в Даккаре, и пока к Риверте не нагрянули ещё какие-нибудь гости из столицы. И пока он не уехал...
Как же Уиллу хотелось, чтобы он уехал и никогда, никогда не возвращался!
Услышав стук в дверь, он вздрогнул и поднял голову от книги, которую безуспешно пытался читать. Слуги в Даккаре были довольно бесцеремонны и обычно врывались без предупреждения.
- Не заперто, - отозвался Уилл. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул паж - тот самый Освальдо, за которого Уилл невольно выдал себя накануне вечером. Эта мысль заставила его покраснеть.
- Сир, его милость просит вас к себе. Он в кабинете. Сказал, что вы его обяжете, если придёте немедленно.
Освальдо был довольно юным - не старше Уилла, - тихим, мягким и услужливым юношей, темноволосым и темноглазым, как большинство вальенцев. Он был не таким развязным и нахальным, как большинство остальных пажей, несмотря на то, что Риверте, казалось, выделял его среди прочих - не слишком явно, одной лишь интонацией или жестом. Но Уилл шестым чувством ощущал, что этот юноша в Даккаре на особом положении. Интересно, знает ли он, что Уилл вчера выполнял его обязанности?.. Неожиданно Уиллу до смерти захотелось поговорить с этим парнем, задать ему сотню вопросов. Но он лишь кивнул в ответ - слишком судорожно от непонятного волнения, вдруг перехватившего горло, что, к сожалению, могло быть воспринято как сухость или даже надменность. Но Освальдо вроде бы не обиделся - только поклонился и закрыл дверь.
Уилл ещё немного посидел, теребя переплёт книги, изнывая от тоски и дурного предчувствия. Потом решительно поднялся, отодвинув стул. В конце концов, ему совершенно нечего опасаться. Он не сделал ничего предосудительного - да и, говоря начистоту, после отъезда своих столичных гостей Риверте вёл себя с ним вполне достойно. Беседы с ним не доставляли Уиллу ни малейшего удовольствия, но, в конце концов, такова уж была манера общения этого человека, ничего тут не попишешь. Священные Руады учат быть терпимыми к слабостях других и не забывать о собственных, ещё более вопиющих недостатках.
Предаваясь этим самоуговорам, Уилл прошёл уже знакомыми коридорами и без труда нашёл кабинет. Постучав для приличия и дождавшись отрывистого "Войдите", он ступил за порог.
Кабинет графа Риверте представлял собой небольшую комнату, заставленную, как и библиотека, книгами и тяжёлыми столами, на которых в полном беспорядке валялись кипы бумаг. У окна стоял большой базальтовый глобус - Уилл поразился, увидев его, ибо это означало, что Риверте знаком с еретическим учением Лицандра об устройстве мира и разделяет его. Стоял день, портьеры были убраны, и кабинет заливал яркий солнечный свет. Это немного ободрило Уилла. При свете дня выносить трудности всегда легче, чем в ночную темень.
Риверте стоял за одним из столов, держа в руках какие-то бумаги и перебирая их очень быстро, видимо, едва просматривая - или прочитывая с совершенно непостижимой скоростью. Последнее, конечно, было маловероятно.
Уилл какое-то время постоял у двери - Риверте, казалось, не обращал на него никакого внимания. Так он мог бы держать на пороге лакея или нежелательного просителя. Уилл ждал, чувствуя, как в нём понемногу поднимается уже знакомый гнев. Гнев, страх и изумление - вот те чувства, которые вызывал в нём Фернан Риверте, и он не мог себе представить, как сможет сделать то, что должен, испытывая только это и ничего больше.
Голос Риверте прозвучал, как обычно, подобно грому среди ясного неба, когда Уилл, задумавшись, ждал этого меньше всего.
- Могу я узнать, отчего вы на меня так пялитесь, сир Уильям? Вы находите меня привлекательным?
И снова Уилл смог лишь открыть рот - и поспешно захлопнуть его, ибо ответить на это было решительно нечего. Риверте опустил свои бумаги и теперь смотрел на него в упор. Он был одет в костюм для верховой езды - видимо, только что приехал откуда-то и не спешил переодеваться. Костюм был неожиданно простого, но очень элегантного покроя. Заглядывавшее в окна солнце создавало мутноватый ореол вокруг тёмной фигуры Риверте и придавало ему, пожалуй, даже некоторую обаятельную загадочность. Если бы он ещё не раскрывал рта...
- Ну? - ледяным тоном спросил граф. - Находите? Или нет?
"Скажи "да", - так же холодно приказал голос Роберта в голове Уилла. Он сглотнул.
- Вы звали меня, сир? - спросил он, в отчаянии обнаружив, что голос сел от волнения.
- Да. И вы несказанно осчастливили меня, явившись. Сядьте там.
Его палец повелительно указал на кресло в стороне от стола - маленькое и, судя по виду, не слишком удобное. В него Риверте наверняка усаживал людей, которых стремился выставить в собственных глазах жалкими ничтожествами.
- Благодарю, но я предпочитаю остаться на...
- Сесть, я сказал.
Он не повысил голоса и, казалось, даже не сменил тона. И тем не менее Уилл, до этого момента ещё как-то боровшийся со снедающими его чувствами гнева, тревоги и унижения, беспрекословно поплёлся к креслу и опустился в него почти с радостью. Пожалуй, и впрямь было неплохо присесть.
Риверте проследил за ним взглядом; теперь их разделяло не более трёх шагов. Какое-то время он, казалось, молча разглядывал Уилла, пытавшегося сидеть прямо и не сжиматься в кресле под этим испепеляющим взглядом глаз, чья синева казалась при нынешнем освещении особенно яркой. Насмотревшись и, казалось, сделав какие-то одному ему ведомые выводы, Риверте сказал:
- Могу ли я полюбопытствовать, монсир, какого дьявола вы за мной шпионите?
Если бы Уилл не сидел, он бы упал от удивления.
- Шпионю?! Я?!
- Ну не я же. Согласитесь, было бы в высшей мере странно шпионить за самим собой. Лучшие умы современности считают это признаком душевного нездоровья. К тому же я знаю себя слишком хорошо, шпионить за собою мне было бы нестерпимо скучно. А вы, я полагаю, решили развлечься именно этим? Так вы трактовали моё предложение самому себя занять?
- Я не шпионил за вами, сир. И в мыслях такого не держал. Не понимаю, отчего вы...
- Значит, - сказал Риверте, - вчера вы не выдавали себя за моего пажа Освальдо и не выпытывали у некоего мальчишки подробностей гнусного блуда, которому он предавался с моей особой?
Уилл задохнулся и отвёл глаза. Как он узнал?!
- Так было это или нет, сир Уильям? Быть может, вас оклеветали?
- Н-нет...
- Что - нет?
- Не... оклеветали... прошу простить меня, сударь... я действительно...
- Что? Говорите громче. Можете на хиллэш, если вальендо внезапно вылетел у вас из головы. Я пойму.
- Я вправду позволил себе задать несколько вопросов тому мальчику, - собравшись с духом, ответил Уилл. - Я не видел в этом ничего преступного либо предосудительного.
- Разумеется, ничего предосудительного в этом и не было, - вдруг как будто смягчившись, сказал Риверте. - Меня удивило другое: с чего у вас возникло желание копаться в моём грязном белье? Что это - врождённая любознательность учёного мужа? Изучение теории людских пороков? Или, может быть, ревность?
Уилл вздрогнул.
- Господь, пастырь мой, - вполголоса проговорил Риверте. - Я угадал? Вы надо мной смеётесь. Скажите, что смеётесь, Уильям.
- Не понимаю, о чём вы, - быстро ответил тот, чувствуя, что его щёки пылают, будто факелы.
Риверте бросил свои бумаги на стол и шагнул к нему. Уилл невольно отпрянул, втиснувшись в неудобную спинку кресла и изо всех сил сжимая подлокотники.
- Ну-ка, ну-ка... поглядите на меня. С чего это вы так переполошились? Дело, конечно, не стоит и выеденного яйца. Просто сегодня утром я спросил Освальдо, обеспечил ли он нужды мальчика, доставившего мне вчера несколько приятных минут. На что мой первый паж ответил искренним удивлением, а поскольку мальчик ещё не успел вернуться к себе в деревню, я нашёл и его и допросил сам... да не волнуйтесь вы так за него. Отчего вы побледнели? То в краску вас кидает, то в бледность... Вы здоровы? Собственно, мальчик лишь сказал мне, что о нём позаботился какой-то весьма нервный молодой человек, пристававший к нему с расспросами. Когда я попросил его описать мне этого человека, он описал вас. Признаюсь, я был заинтригован, ибо прежде вы не проявляли интереса к моим постельным делам, скорее наоборот... потому я ещё раз спрашиваю вас, Уильям: что на вас нашло?
Они стояли друг к другу очень близко. Уилл выдавил судорожное подобие улыбки. Сейчас или никогда...
- Вы сами сказали... сир, - прошептал он, не прилагая ни малейших усилий, чтобы снова густо покраснеть, ибо в более непристойную ситуацию он не попадал никогда в жизни.
Синий взгляд Фернана Риверте отражал глубокую задумчивость. Уилл заметил на столе початую бутылку - и, кажется, понял, что было причиной этой задумчивости.
- Чудны дела твои, господи, - проговорил Риверте, не трогаясь с места. - Признаюсь честно: внешне вы не вполне в моём вкусе. Вы, хиллэсцы, поразительно нескладны, не говоря уж о том, что мне не нравятся бледные люди... впрочем, в вашем случае всё не так плохо. Однако всё равно вынужден вас... хм... разочаровать. Вы слишком молоды для меня. Я, конечно, человек безнадёжно пропащий, но растление детей - это отвратительно даже с позиции такого закоренелого аморалиста, как я.
- Я не ребёнок! - с совершенно детской запальчивостью воскликнул Уилл - и, запоздало поняв, до чего глупо это выглядело, почти не обиделся, когда Риверте ответил ему взрывом хохота.
- В самом деле? Охотно верю! Сколько же вам лет, мой великовозрастный друг - пятнадцать, шестнадцать?
Уилл потрясённо уставился на него. Неужели его действительно можно принять за ребёнка?! Понятно, что Риверте жил в стране, где преобладали рослые плечистые люди, Уилл и вправду должен был казаться ему мелким мышонком, но... всё равно было обидно.
- Мне почти восемнадцать, - сказал он, даже не пытаясь скрыть обиду. - Будет через два месяца.
Смех стих. Уилл ощутил странный толчок изнутри, как будто внутренний голос запоздало пытался предупредить его о чём-то. Но было слишком поздно. Риверте больше не улыбался, его глаза снова стали задумчивыми.
- Восемнадцать? - переспросил он, словно не веря. - Действительно? Как странно... никогда бы не подумал. М-м... Похоже, я погорячился. Это меняет дело.
И, не подав ни малейшего предупреждения, он наклонился, взял Уилла за подбородок и поцеловал в губы.
Уилл задохнулся, ощутив тёплый рот, накрывший его собственный. Все мысли, все чувства разом покинули его - он весь, казалось, сосредоточился там, где к его телу прикасались чужие губы и пальцы. Твёрдая рука не давала ему отвернуть голову, он чувствовал кожей металлический холод колец на пальцах, стискивавших его лицо. Глаза прямо перед его глазами были открыты и смотрели на него со спокойным любопытством. Уилл зажмурился. Сердце колотилось в груди, словно совсем обезумев, но, как ни странно, он не ощущал отвращения, к которому так долго себя готовил. Чужое дыхание было тёплым, чужие губы - мягкими и неожиданно осторожными. Что-то влажное скользнуло по его верхней губе, приподнимая её - Уилл не сразу понял, что это язык. От изумления и ещё какого-то странного, незнакомого чувства он приоткрыл рот - и снова задохнулся, когда всё тот же язык проник в него и прошёлся внутри, жарко и требовательно, проникая всё глубже. Уилл стиснул ручки кресла с такой силой, словно собирался их отломить. Он яростно молил бога, чтобы это поскорее кончилось... и в то же время отчего-то не хотел, чтобы это закончилось слишком быстро.

Когда Риверте отпустил его, Уилл ещё несколько мгновений сидел с закрытыми глазам. Потом чуть-чуть приподнял ресницы, не осмеливаясь прямо смотреть в лицо человека, которого намеревался убить.
- Вы восхитительны в своей целомудренности, - сказал Фернан Риверте, вынимая платок и оттирая чернильное пятно с пальца. - Но не мне срывать этот цветок. Вижу, как вас корёжит от одного моего прикосновения. Уж и не знаю, что вам наговорили обо мне ваши богобоязненные родичи, однако спешу развеять ваши страхи. Я, молодой человек, никого и никогда не брал силой. Так что можете спать совершенно спокойно и не изводить моих слуг расспросами. - Он на секунду умолк, потом небрежно добавил: - У вас чернило на щеке. Я вас измазал, простите.
Уилл машинально коснулся пальцами подбородка. Он не мог выдавить ни слова. Риверте отвернулся от него и бросил платок на стол, в кипу бумаг.
- Я вас более не задерживаю, - сказал он.
Уилл поднялся и, не чуя под собой ног, вышел, даже не сумел придумать какой-нибудь вежливой формальности на прощанье. Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней спиной и сполз на пол.
"Я не смогу, - подумал он. - О, бог мой... брат Эсмонт... Роберт... я не смогу! Он всё понял. И каким же я был идиотом, если решил, что сумею его провести..."
До самого вечера у него горели губы.

Дата добавления: 2015-07-24