Глава 3. 1 страница

Следующим утром Риверте прислал за Уиллом - и не кого-нибудь, а Гальяну - с приглашением явиться в музыкальную комнату. Приглашение было, как обычно, оформлено в виде приказа, и Гальяна изложил его всё тем же приторно-любезным тоном, который, с учётом всех обстоятельств, был хуже любой брани. Если к Риверте Уилл, кажется, начинал немного привыкать, то хищная улыбка Гальяны и его пальцы с острыми ногтями, которые он то и дело плотоядно потирал, и неестественно тонкие приподнятые брови по-прежнему вызывали в Уилле стойкое омерзение - хотя теперь он уже не был так уверен, что среди многочисленных преступлений этого человека значилось похищение невинных детей. Как бы там ни было, Уилл пошёл с ним - потому что понятия не имел, где находится музыкальная комната, и вряд ли нашёл бы её сам.
Комната эта представляла собой уютный салон, задрапированный небесно-голубым атласом. На небольшом помосте стояла арфа, виолончель и подставка для нот, а в дальнем углу за тюлевыми занавесками угадывался альков. Уилл старательно избегал смотреть в его сторону. Помимо Риверте, вальяжно развалившегося на диване, обивка которого в точности повторяла оттенок стен, в салоне находился также Освальдо, сидевший напротив него с гитарой.
- Немыслимая любезность с вашей стороны откликнуться на мой призыв столь охотно, сир Уильям, - пафосно изрёк Риверте и приложился к бутылке, стоявшей рядом с ним на круглом столике.
Уилл промолчал. Не дожидаясь дальнейший приглашений, а вернее, указаний, он сел в одно из кресел, стоящих ближе к двери. Гальяна с поклоном удалился, сказавшись на срочные дела, и его место сменил паж, тут же поднесший Уиллу бокал. Уилл взял, но не стал пить.
- Ваша вчерашняя ария взволновала меня до глубины души, - заметил Риверте, поигрывая ножкой бокала. Уилл покосился на Освальдо: тот сидел, скромно опустив глаза и подкручивая колышки гитары. - Верите ли, до утра не сомкнул глаз. Вы разбудили во мне эстетический голод, сир, а это мало кому удаётся.
Это прозвучало довольно хищно - особенно слова о голоде, отчего-то показавшиеся Уиллу двусмысленными, и он опустил взгляд, стараясь скрыть замешательство. Вчерашний вечер не шёл из головы и у него тоже - только не из-за собственной "арии", разумеется, а от случившейся перед тем неловкости - и от того, что он услышал, стоя за портьерой в библиотеке.
Однако Риверте нынче утром явно был расположен развлекаться. Было всего десять утра, а бутылку он опустошил уже на треть. Уилл подумал, что иначе как злоупотреблением такую страсть к спиртному назвать нельзя.
- Так что Освальдо пришлось встать пораньше и утолить мой голод, коль скоро я лишён возможности получить сие от вашей милости, - продолжал тем временем Риверте, и снова эти слова прозвучали так, что Уилл покраснел и быстро посмотрел на пажа, казалось, совершенно невозмутимого. Впрочем, он ни разу не видел, чтобы на лице Освальдо отображались хоть какие-то чувства, кроме вежливой покорности. Будто ощутив его взгляд, паж поднял голову и негромко спросил, угодно ли монсиру, чтобы он продолжал.
- Да, монсиру угодно, - последовал ответ. - Давайте-ка теперь что-нибудь наше, вальенское, - а то вчера сир Уильям сразил меня лиричностью песен его родины, и я не хочу оставаться в долгу.
Юноша кивнул - и запел. Это была любовная баллада на вальендо, очень красивая и сложная, как большинство песен этого края, но, на вкус Уилла, чересчур вычурная и фривольная. У Освальдо был чистый мягкий баритон, выдавший в нём возраст постарше, чем думал Уилл - ему казалось, этот парень младше его.
Дослушав балладу - впрочем, особенно внимательным он не выглядел - Риверте шумно зааплодировал и спросил Уилла, почему тот не пьёт. Уилл вместо ответа приложил к губам край бокала. Синие глаза следили за ним неотрывно и так пристально, что ему всё же пришлось сделать глоток, хотя брат Эсмонт всегда предостерегал его от приёма горячительных напитков в первой половине дня
- Отлично, - похвалил Риверте; по непонятной Уиллу причине он выглядел невероятно довольным. - Вы быстро учитесь. Споить вас не составит большого труда, достало бы только времени. Освальдо, будьте любезны, продолжайте.
Это длилось до полудня; потом Риверте встал, совершенно внезапно и прямо посередине очередной песни, и заявил, что его ждут дела. Он небрежно поклонился Уиллу, кивнул пажу и вышел совершенно твёрдой походной, такой же резкой, как всегда - несмотря на то, что пил всё утро не переставая. Уилл проводил его изумлённым взглядом.
- Что с ним? - вырвалось у него - он забыл, что рядом с ним находится только паж, которому не пристало трепать языком о привычках хозяина.
Но, на удивление, Освальдо ответил - спокойно и буднично:
- Ничего особенного. Просто его утренняя бутылка закончилась.
И указал на бутылку, сиротливо стоявшую на столике рядом с пустым бокалом.
Она действительно была опорожнена.
Этот день стало поворотным в том, что Уилл с натяжкой и неохотой вынужден был назвать своими отношениями с Фернаном Риверте - потому что как-то ведь надо было называть то, что происходило между ними. Отныне каждое утро, а иногда и по вечерам, хозяин замка посылал за Уиллом, а порой приходил за ним сам, без труда находя его в комнате или в библиотеке, и заставлял в течение нескольких часов присутствовать при том, как он слушает музыку, или работает, или читает. Чаще всего он в это время пил - Уилла сперва это не на шутку тревожило, но, к его большому облегчению, Риверте, вопреки своей угрозе, не был слишком настойчив в стремлении его напоить. Обходилось одним бокалом, который Уилл вскоре научился растягивать на целый вечер - а иногда Риверте забывал и об этом. Сопровождалось это, с позволения сказать, общение либо молчанием, либо необременительной светской болтовнёй о погоде, здоровье и искусстве. Иногда, впрочем, Риверте мог задать Уиллу вопрос, огорошивавший его, причём делал это с тонко рассчитанной внезапностью.
- Вы уже писали домой? - спросил он так однажды совершенно неожиданно, сразу после замечания о том, что в Даккаре стоит просто дивная погода. Шла третья неделя пребывания Уилла в Вальене, и он, конечно, написал множество писем, но до сих пор не отправил ни одного.
Что и сообщил Риверте несколько смущённым тоном.
- Не отправили? Почему? От меня ежедневно ездит гонец, ему ничего не стоит передать письмо курьеру в ближайшем городе. Чего же вы молчали, Уильям? Дайте мне ваши письма, я их отправлю с сегодняшней почтой.
Небрежность предложения казалась слишком продуманной. Уилл вспомнил предостережение Роберта и сцепил зубы. Но ничего не оставалось - он принёс письма и отдал Риверте. Тот взял их не глядя и бросил на стол в общую кипу бумаг.
- Скажите, - проговорил он затем, наливая себе вина, - если вам, как вы утверждаете, не нравится поэзия, как же вы учите ваши Руады?
Уилл вынужден был признаться себе, что чем дальше, тем меньше его понимает.
Впрочем, обычно они ограничивались незначительной болтовнёй - и его это вполне устраивало. Лишь однажды Риверте шокировал его по-настоящему. Это утро они проводили в музыкальной комнате. По правде, Уиллу такое времяпровождение нравилось меньше всего, хотя Освальдо действительно отличался музыкальными талантами - но уж больно смущал Уилла его чувственный баритон и выбор репертуара, а также альков за колышущимся тюлем занавесок. Освальдо пел какую-то особенно проникновенную балладу от лица юной девы, изнывающей от страсти по возлюбленному, однако не смеющей первой изъявить свои чувства. Рефрен "Приди, о, приди!", повторяемый всякий раз со всё большим пылом и страстью, заставлял Уилла особенно пристально разглядывать кровлю башни за окном. Риверте же был в то утро на удивление внимателен. Он почти совсем не пил и сидел в кресле, слегка наклонившись вперёд и не отрывая глаз от гибкого тела юноши, чьи смуглые пальцы ловко скользили по струнам. Когда последняя дрожащая от чувственности нота смолкла, Риверте сказал странно низким и хриплым голосом:
- Норан, убирайтесь прочь ко всем чертям.
Уилл ошалело уставился на него, но потом вскочил и, пробормотав скомканное прощание, удалился. Едва успев прикрыть за собой дверь, он услышал за спиной поспешные шаги и звук падающего инструмента, а потом треск рвущейся ткани и - он мог поклясться! - шелест занавесок алькова... Держась за ручку двери и пылая до кончиков ушей, Уилл слушал стоны и придыхания, доносившиеся из-за двери, потом опомнился и опрометью кинулся по коридору. Он чувствовал острое, непреодолимое желание исповедаться - но, увы, при дьявольском замке Даккар не состояло даже капеллана, за ближайшим надо было ехать в деревню, а Уилл по понятным причинам не мог этого сделать. Поэтому он просто убежал к себе и до конца дня читал стихи из Священных Руад, посвящённые воспеванию целомудрия и бегству искушения и порока.
Это было очень странно, можно сказать, возмутительно, но он чувствовал себя обиженным. Конечно, это дом Риверте, и хозяин волен вытворять тут всё, что ему взбредёт в голову, но выставлять Уилла за двери вот так, с какой стороны ни посмотри, было очень некрасиво. Потому следующим утром Уилл был особенно сдержан и немногословен, подчёркнуто холодно отвечая на дежурные любезности Риверте. Тот сразу заметил это и поглядел на Уилла с любопытством.
- Что, опять ревнуете? - спросил он игриво - и расхохотался, когда Уилл вскинулся и посмотрел на него с нескрываемым уже возмущением. - Ну, ну, не сердитесь, монсир. Если бы вы видели себя со стороны, вы бы сами согласились, что иногда просто невозможно не подразнить вас.
- Так вы зовёте меня только затем, чтобы подразнить? - запальчиво спросил Уилл, которого обида, как всегда, делала несдержанным и неосторожным.
- Нет, что вы - вовсе не только за этим. На самом деле вы один из лучших компаньонов для утреннего аперитива, которые у меня были.
- О, - сказал Уилл, не зная, как на это реагировать.
- Да-да. Вы помалкиваете и не читаете мне нотаций, а ваше присутствие создаёт у меня обманчивое впечатление, будто я спился ещё не окончательно. Ибо законченные пьянчуги, как известно, напиваются в одиночестве, а пока вы здесь, я не один. Не правда ли?
Его резкие переходы от жестоких насмешек и откровенной грубости к добродушной иронии и обманчивой откровенности до того сбивали Уилла с толку, что он мог только бормотать в ответ банальности, ни к чему не обязывающие ни его, ни собеседника. Риверте, похоже, вполне устраивала такая ситуация, хотя по большому счёту, обращаясь к Уиллу, он разговаривал скорее с самим собой. На исходе первого месяца своего пребывания в Даккаре Уилл начал подозревать, что именно это и было нужно его странному хозяину.
Примерно в это же время ему пришло письмо из Тэйнхайла. Риверте сообщил об этом за завтраком (теперь они иногда и завтракали вместе, хотя для Риверте, встававшего в пять утра, это был скорее полдник или ранний обед) в промежутке между дежурным восхищением погодой и жалобой на феноменальную тупость его нового камердинера. Уилл, услышав новость, вздрогнул и закусил губу, стремясь скрыть охватившее его нетерпение. Риверте же, казалось, вовсе забыл о собственном сообщении и спохватился - чересчур, как показалось Уиллу, нарочито - лишь к вечеру, когда позвал Уилла в свой кабинет на традиционный вечерний бокал вина - или бутылку, в его случае.
- Ах, проклятье, я же совершенно забыл о вашей корреспонденции! Где-то она тут была... чёрт... надеюсь, я не велел выбросить её вместе с ненужными бумагами... было бы досадно... а, вот оно. Держите.
Он бросил письмо Уиллу на колени и повернулся налить вина.
- Можете читать здесь, - сказал он. - Видите, я стою спиной и не подглядываю. У меня, в отличие от некоторых, нет такой привычки.
Уилл густо покраснел. Запечатанный конверт жёг ему пальцы. Он с усилием покачал головой.
- Нет, благодарю вас... я... это... это может подождать.
- Вы очень любезны, - вежливо сказал Риверте - и принялся мучить его болтовнёй, не отпуская ещё по меньшей мере четыре часа, хотя обычно их вечерние разговоры не длились более двух.
Когда граф наконец отпустил его, Уилл бегом кинулся в свою комнату, перепрыгивая через две ступеньки, потом запер дверь, подперев её изнутри сундуком, зажёг весь свет, какой только нашёлся в его обиталище, и дрожащими от нетерпения руками достал конверт.

Но вскрыл не сразу - сперва он тщательнейшим образом осмотрел печать. Следов взлома на ней вроде бы не было, но Уилл знал, что существует множество способов вскрыть письмо и затем вновь его запечатать так, что у адресата не возникнет ни малейших подозрений. Он не знал, обладает ли Риверте или Гальяна подобными талантами, но исключать этого никак не мог. Вздохнув, Уилл всё же сломал печать. Из конверта выпал один-единственный листок, мелко исписанный почерком его матери. Уилл сел и принялся читать.
Как следовало ожидать, большую часть письма мама беспокоилась о нём, о его здоровье, настроении и общем самочувствии. В своём письме он подробнейше описал ей все перипетии своего существования в Даккаре, умолчав, разумеется, об отдельных эпизодах, и вообще всячески старался её успокоить. Однако что-то, видимо, она почувствовала между строк, потому что была крайне озабочена. Она просила его быть полюбезнее с лордом Риверте, не ссориться с ним без надобности и помнить, что его, Уилла, жизнь - самое дорогое, что осталось у неё, бедной леди Дианы. О Роберте она написала всего три строчки в постскриптуме - наверняка с его приказа и под его диктовку. "Роберт, - писала вдовствующая леди Норан, - шлёт тебе свой братский поцелуй и наилучшие пожелания, а также напоминает, что нигде и никогда ты не должен забывать о том, кто ты есть, откуда ты родом и каков твой долг. Он надеется, что жизнь на чужбине не заставила тебя забыть ни Хиллэс, ни Тэйнхайл, ни его, твоего любящего брата".
Уилл медленно свернул письмо. Даже в столь иносказательном послании Роберт был, как обычно, прямолинеен и почти груб. Он наверняка с удовольствием написал бы это сам, но писать он умел едва-едва, а почерк у него был катастрофически неразборчивый. Впрочем, и его "братского поцелуя" Уиллу было вполне довольно. Роберт явно недоумевал, почему, спустя почти целый месяц, Уилл всё ещё не выполнил своего задания. Он так и видел лицо брата, искажённое недоумением и холодной насмешкой: неужели, братец, тебе так нравится в Вальене, что ты всячески стремишься продлить своё пребывание там? А может, тебе нравится Риверте? Не может быть, чтобы ты столь долго сопротивлялся его домогательствам, я ведь ясно велел тебе пойти им навстречу - так, быть может, тебе доставляет удовольствие...
Уилл крепко зажмурился, так, словно брат и впрямь был тут и сыпал на него эти дикие и жестокие обвинения. Нет, мысленно ответил он, мне не нравится Вальена, и ещё меньше мне нравится Риверте. Просто... просто... Он пытался мысленно найти достойный ответ, способный оправдать его пассивность и бездействие, но вместо Роберта вдруг увидел мысленным взглядом Риверте - его красивое лицо, насмешливо блестящие глаза, тёмные волны волос надо лбом. "Убирайтесь прочь, Норан", - сказал он в мыслях Уилла и задёрнул занавеску алькова, за которым выгибалось, стеная, стройное смуглое тело...
Уилл вздрогнул так сильно, что порвал пергамент, который всё ещё судорожно сжимал в руке. Он распахнул глаза. Видения исчезли. Уилл протёр лицо руками и вздохнул. Было уже за полночь, и он лёг спать, но спал беспокойно и ворочался до самого рассвета. Ему снились сны, которых он не мог вспомнить наутро, но они тревожили его - может быть, потому, что он так и не мог толком понять, что или кто ему снился.

- Уильям, вы можете сделать мне одолжение?
Стоял дождливый вечер - первый с того самого дня, как Уилл вошёл через ворота замка Даккар. Туман клубился целый день, а теперь ливень хлестал в закрытые окна, и всё это навевало воспоминания, которые никак нельзя было назвать весёлыми. Уилл думал о брате Эсмонте, который пока что не ответил ни на одно из его писем, и чувствовал особенную тоску и горечь, потому был этим вечером несколько рассеян. Они с Риверте сидели в его кабинете; Уилл - на уже привычном для него неудобном кресле, Риверте - рядом с еретическим глобусом. Бутылка, которую они откупорили час назад, была пуста уже более чем наполовину.
- Вы меня слышите, сир?
- А? - Уилл вскинулся и виновато посмотрел на него. - Простите, я задумался.
- Я понимаю вас. Эта погода способствует меланхолии. Вот и меня что-то развозит, а мне это не нравится. Я спросил, можете вы сделать мне одолжение?
- Да, конечно...
- Там лежит книга.
Палец Риверте (он всегда указывал пальцем, нетерпимым и неприличным жестом) ткнул в глубь кабинета, где стояла высокая подставка, на которой обычно лежала раскрытая книга - какая именно, Уилл до сих пор не удосуживался взглянуть.
Повинуясь указанию, Уилл встал и подошёл к подставке. Бросив взгляд на книгу, он замер в изумлении.
- Это же Священные Руады!
- Удивительно, правда? И как это их страницы не воспламеняются от божественного негодования в моём присутствии? Окажите любезность, Уильям, почитайте мне.
Уилл обернулся. Этот человек не уставал его поражать.
- Почитать вам Руады?
- Почитать мне Руады, - терпеливо повторил тот. - Вы же собираетесь стать монахом, верно? В таком случае вашей прямой обязанностью станет нести слово божье нечестивым и заблудшим. Или моя нечестивость и заблудшесть всё ещё вызывает у вас сомнения?
- По правде, нет, - хмыкнул Уилл.
- Ну вот видите. Спасите же мою душу, я вас умоляю.
- Что читать?
- Всё равно. Где открыто, там и читайте.
Уилл переставил со стола свечи и посмотрел на верх страницы. Это была вторая книга пророка Лода, одна из немногих частей Руад, написанная прозой - и, надо сказать, самое подходящее место для чтения вслух в присутствии Фернана Риверте.
Уилл прочистил горло и начал с торжественностью, приличествующей моменту:
- Ибо было сказано трижды: впавший в бездну греха не очистится иначе, чем пройдя эту бездну до дна и низвергнувшись в глуби ада. И горе ему, ибо бездна эта о девяти пропастях, имена же пропастей этих суть: Ревность, Корысть, Бесчестье, Лживость, Малодушие, Безбожие, Жадность, Уныние и Прелюбодеяние...
- Заметьте, - сказал Риверте совершенно будничным тоном, перебив Уилла на полуслове, - прелюбодеяние стоит на самом последнем месте, а ревность - на первом. Какие из этого выводы?
- На что вы намекаете? - вспыхнул Уилл - и непонятно почему вдруг вспомнил лицо юного Освальдо, покорное и серьёзное, с всегда опущенными глазами, услышал его чарующий голос, его низкий, протяжный стон из-за тюлевой занавески...
- Я намекаю? Помилуйте, сир, кто из нас готовится в священнослужители? Это ваше дело, а не моё - толковать слово божие. Вот объясните мне, если не трудно, это место о девяти пропастях одной бездны. Как это следует понимать?
Уилл почувствовал себя увереннее, что крайне редко случалось с ним в присутствии Риверте - благо наконец они заговорили о том, в чём он был подкован.
- Это следует понимать так, что, поддавшись искушению одного греха, человек всё равно что падает в бездну, ибо все грехи - братья друг другу, и, поддавшись одному, непременно поддашься всем прочим, падая ниже и ниже.
- То есть человек, солгавший однажды, обречён также проявить корысть, потерять честь, предаться блуду и так далее?
- Именно так.
- Мой юный друг, посмотрите на меня своими честными глазами и скажите: неужели вы никогда не врали?
Уилл обернулся и посмотрел на него. Но не потому, что Риверте приказал ему.
- Никогда.
- Никогда-никогда? Даже не утаивали правды?
Уилл чуть заметно вздрогнул.
- Лгать и... недоговаривать - не одно и то же.
- Разве? Вы просто открываете мне глаза на мир, право слово. И в чём же разница?
- Ну... - Уилл замялся. - Ложь всегда злонамеренна. А молчание - не преступно...
- В том случае, если не является ответом на прямо поставленный вопрос, - сказал Риверте и, внезапно поднявшись, подошёл к Уиллу. - Поглядите на меня. В глаза, если вам не трудно.
Уиллу было это очень трудно, но он поглядел. Внутри у него всё скрутилось - он вдруг испугался повторения сцены, разыгравшейся в этом самом кабинете несколько недель назад. Тот нелепый поцелуй не шёл у него из головы, хотя Риверте, похоже, забыл о нём... сейчас Уилл уже не был в этом так уверен.
- Скажите, Уильям, я вам нравлюсь?
Уилл какое-то время помолчал. Потом тихо ответил:
- Нет.
- Вы совершенно уверены, что не врёте?
- Уверен...
- Рад за вас. Лично я далеко не всегда бываю так уверен в собственных словах. Скажите теперь, вам бы хотелось увидеть меня мёртвым, а мою голову - на пике над воротами?
Уилл вскинулся. В общем-то он хотел примерно этого, но одна мысль о таком зрелище вдруг повергла его в дрожь.
- Нет...
- Что - нет? Вы не хотите моей смерти?
- Я... сир, ваши вопросы...
- Мои вопросы - что?
- Они вынуждают меня либо лгать, либо быть неучтивым, - твёрдо ответил Уилл.
Риверте хмыкнул. Они стояли очень близко, но, к счастью, не касались друг друга. Странно, но от Риверте совсем не пахло спиртным.
- Это уже лучше. Ну а если я спрошу вас, не замышляет ли ваш старший братец какие-нибудь козни против моей особы - что вы тогда ответите? То же самое? А если я буду настаивать?
Уилл ощутил, как внутри у него всё сжимается в комок. Он вдруг понял, что его загоняют в ловушку - а он покорно шёл в неё, даже не пытаясь уклониться от удара.
- Это не похоже на душеспасительную беседу, - попытался вывернуться он.
- А по-моему, очень даже похоже. Только теперь я пытаюсь спасти вашу душу, погрязшую во лжи и опасно близкую к бесчестью. А от лжи и бесчестья до прелюбодеяния... словом, вы сами понимаете.
"Зачем, - думал Уилл, снова не в силах сдержать предательского румянца, - зачем он это делает?! Что ему от меня надо?" Он не понимал, и это тревожило его всё больше и больше.
Неожиданно Риверте улыбнулся. Улыбка была непривычно мягкой для него, почти сочувственной.
- Я ужасный человек, - посетовал он. - Сам знаю. Вам было бы много лучше в Сиане, при дворе моего дражайшего монарха, его величества короля Рикардо. Там, впрочем, тоже достаёт сволочей, но со мной мало кто сравнится.
- Вы очень самоуверенны, - пробормотал Уилл.
- Правда? Вы находите? С вашего позволения, я буду считать это комплиментом. Но мы отвлеклись от священных писаний. Продолжайте, прошу вас.
Он вернулся к столу и подлил себе вина. Уилл продолжил читать, уже не столь уверенно и выразительно, как прежде. Этот стих был полностью посвящён греху и способам, которыми он опутывает людские сердца, но после странных комментариев Риверте слова эти уже не казались Уиллу такими значительными и преисполненными грозного предупреждения, как прежде. Тем не менее, поскольку Риверте не перебивал его, он прочёл две страницы, прежде чем услышал его голос:
- Довольно. Уильям, почему вы решили уйти в монастырь?
Вопрос был не слишком неожиданным - Уилл ждал его рано или поздно. Поэтому он ответил почти совершенно спокойно:
- Это кратчайший путь к богу из тех, что мне известны.
- Но вам ли, с вашим острым и пытливым умом, не понимать, что кратчайший путь не есть самый правильный?

- Да. Но кратчайший также не значит самый лёгкий.
- Тоже верно, - сказал Риверте задумчиво и отпил из бокала. - Ваш отец, похоже, желал вам иной участи.
- Он хотел, чтобы я стал рыцарем и принял часть управления землями. Испокон веков Тэйнхайлом управляли двое старших братьев. Это семейная традиция.
- А вы, значит, решились её нарушить.
- Из меня не получился бы хороший сеньор.
- Почем вы знаете? Вы ведь не пробовали. К слову, вы, как я понимаю, и монахом быть не пробовали. Вы ведь никогда не жили в монастыре?
- Нет, - смутившись, ответил Уилл. - Но я знаю о тамошних порядках и думаю, что смог бы к ним притерпеться.
- Это очень похвально для юноши, всю жизнь прожившего в богатом доме. Но почему вы решили, что, похоронив себя заживо в четырёх стенах, сумеете следовать Руадам лучше, чем оставаясь среди людей? Вас страшат искушения, Уильям? Вы от них собирались бежать?
- Нет! Вы... вы совершенно этого не понимаете.
- Да, где уже мне. Но вопрос не в том, понимаю ли я вас, а в том, насколько вы понимаете сами себя.
- Я прекрасно понимаю сам себя, - отрезал Уилл; он снова чувствовал себя задетым - не самими словами, а снисходительным тоном разговора. В конце концов, как смеет этот безбожник поучать его в таких вещах?!
- Да, да, в своём глазу бревна обычно не видят, - будто прочитав его мысли, кивнул Риверте. - Ко мне это относится в полной мере - не меньше, чем к вам. Ваш брат Эсмонт - надеюсь, я не переврал его имя? - никогда не говорил вам, что гордыня и надменность хотя и не входят в число девяти основных пороков, но неизменно ведут к одному из них, а чаще ко всем разом?
Уилл открыл рот и закрыл его. Он знал, что именно гордыня и чрезмерно развитое самолюбие были его слабым местом - но не думал, что это так заметно. Он вдруг почувствовал себя беспомощным, беззащитным перед этим человеком, почти голым.
- Уильям, вы ведь не особенно любили своего отца? - вдруг спросил Риверте тихо, и Уилл вскинулся так, словно ему влепили пощёчину. Он не мог, не смел ответить на такой вопрос - тем более этому человеку. Но тот и не ждал, казалось, ответа. Риверте вздохнул, вертя ножку в бокала в пальцах. Сегодня на них почти не было украшений - только одно неприметное кольцо на мизинце левой руки.
- На самом деле, - продолжал он тем же негромким тоном, - редко такие люди, как вы или я, любят своих отцов. Мой родитель также меня не слишком одобрял, если вы понимаете, о чём я. Как ни смешно, по причине, прямо противоположной вашей. Я тоже был у него вторым сыном, однако в то время наши владения были майоратными, и традиция предписывала младшим сыновьям, сколько бы их ни было, посвятить себя богу...
- Вас собирались посвятить богу?! - воскликнул Уилл. Зрелище Риверте в монашеском одеянии, тут же всплывшее в его воображении, казалось полным абсурдом.
- Мне тоже это не показалось удачной идеей, - кротко сказал Риверте. - Видите ли, я собирался завоевать мир. Лет с шести, если мне не изменяет память, жило во мне это твёрдо принятое решение, осуществить которое из монастырской кельи мне представлялось весьма затруднительным, ибо я никогда не имел пророческого либо миссионерского дара. Моему отцу моё своеволие нравилось не больше, чем ваше - вашему. Так что я в самом деле понимаю вас в этом отношении лучше, чем вы думаете.
Они молчали какое-то время. Потом Уилл, снедаемый не совсем достойным любопытством, всё же решился спросить:
- И вы пошли против его воли?
- Естественно. Губить свою жизнь ради придури старого пердуна? Ещё чего.
- Он был вашим отцом! - резко сказал Уилл.
- Был. И что? Это не давало ему права обращаться со мной, как со своим холопом.
- Однако вы почему-то не осуждаете моего отца, который обращался со мной именно так, - с горечью сказал Уилл - и прикусил язык, в ужасе осознав, что несёт. И перед кем! Перед тем самым человеком, который...
- Вы - другое дело. Я с раннего детства знал, каков мой путь. А вы лишь воображаете, будто знаете это.
- Вот как? - огрызнулся Уилл, по непонятной причине сильно задетый этим выводом.
- Именно так, - сказал Риверте спокойно. - Вы прочли слишком много книг, причём все они говорили одно и то же на разный лад. Обычно юноши ваших лет вообще не умеют читать, но вы кинулись в другую крайность и вообразили, что книги в равной мере заменят вам и людей, и мир, и бога. Вы просто не знаете, от чего собираетесь отказаться. Потому я и говорю, что ваши цели надуманны и мнимы. Скажите, у вас есть друзья?
Уилл, внутренне готовивший гневную отповедь, осёкся, сбитый с толку этим неожиданным вопросом. Ну почему этот человек так любит резко менять тему посреди разговора, стоит только Уиллу немного приноровиться к его бешеному напору и бестактности?!
- Брат Эсмонт был мне другом, - сказал Уилл наконец после долго молчания.
- Что ж, - ответил Риверте после не менее длинной паузы, - в таком случае я, видимо. должен принести свои извинения за то, что лишил вас единственного друга, выставив его вон. Но я не верю в искренних и чистых душой монахов как класс материальных сущностей. Отчасти поэтому вы совершено не видитесь мне монахом.
- Вы меня совсем не знаете.
- Правда? В таком случае, надеюсь, впереди у меня немало увлекательных открытий.
В течение следующей минуты он снова подливал и пил вино, а Уилл стоял, не зная, что сказать или сделать дальше. Ему хотелось уйти, но и этого он тоже не мог.
- У меня тоже всего один друг, - сказал Риверте вполголоса, не глядя на Уилла. - То есть один, кто может считать меня своим другом. При этом множество людей считает меня своими друзьями, в общем-то не без основания, но, увы, я не могу ответить им взаимностью, как бы того ни хотел.
- Так не бывает, - возразил Уилл. - Дружить без взаимности нельзя, дружба всегда обоюдна...
- А любовь? - вдруг спросил Риверте, резко повернувшись к нему. - Любовь тоже обоюдна?
- Н-нет... - Уилл замялся, выдавая свою несведущесть в этом скользком перемете.
- Вижу, вы не слишком уверены в своём ответе, однако он столь же верен, сколь неверно ваше предыдущее утверждение. И дружба, и любовь без взаимности возможны, и встречаются куда чаще, чем взаимность. Вот взять юного Освальдо. Он в меня влюблён - но я в него нет, к сожалению. Или вот досточтимый сир Сантьяро из Рувана - помните его? Он считает себя моим другом, и это даёт ему некоторые права, однако не столь всеобъемлющие, как ему хотелось бы верить.
- А кого вы считаете своим другом? - внезапно спросил Уилл и тут же подумал: "Боже, что я несу?" Но Риверте ответил совершенно спокойно, не моргнув глазом:
- Разумеется, Рикардо Четвёртого, божьей милость короля Вальены и повелителя Асмая, Шимрана, Сидары, Сидэльи и, смею верить, в скором времени Рувана и Хиллэса. За что и выпьем, - добавил он и залпом осушил бокал.
Уилл молча смотрел на него. Он, конечно, не мог поддержать такой тост, но что-то в словах Риверте, как ему почудилось, на миг вышло за рамки его обычной жеманности. Он казался... да что там, он, похоже, был в этот миг искренен, и имел в виду именно то, что сказал.
- Король Вальены - ваш друг? - переспросил Уилл.
- Лучший, - ответил Риверте серьёзно. - Самый лучший друг, который у меня когда-либо был. А я, смею верить - лучший друг, который когда-либо был у него. Что, как следовало ожидать, порождает определённые толки. Да-да, я знаю, о чём вы думаете, монсир, и почему сейчас покраснели! Вы так часто и мило краснеете... Но нет, и не просите, я оставлю ваше любопытство неудовлетворённым. Должны же быть в моей биографии по-настоящему туманные и таинственные страницы...
- Почему? - спросил Уилл, игнорируя вновь ставший колким и насмешливым тон.
- Почему что?
- Почему вам так нравится это?
- Что нравится, во имя бога?
- Казаться хуже, чем вы есть, - выпалил Уилл - и умолк, донельзя пораженный собственной дерзостью.
Риверте повернулся к нему. На его красивом лице читалось изумление - но на этот раз не то притворное, которое он так любил изображать, а вполне искреннее, почти растерянное. Уилл на секунду ощутил странное, незнакомое чувство. Это было чувство торжества. Но оно ушло так же внезапно, как появилось, сменившись ещё более незнакомым, которому он так и не смог подыскать названия.
- Вот как, - проговорил Риверте наконец, ставя бокал и снова делая шаг к Уиллу. - А вы, я вижу, не столь робки, как пытались казаться. Я в восхищении. Вы, похоже, вообразили, что успели недурно изучить меня, сударь?
Уилл не сразу понял, что он говорит на хиллэш - так легко и бегло, что Уилл даже не заметил перехода. Он вздрогнул, когда Риверте сделал ещё один шаг к нему - и шаг этот был мягким, бесшумным, словно поступь кота, подкрадывающегося к мыши. Его глаза ярко блестели в пламени свечей, стоявших у Уилла за спиной.
- Если вы знаете меня так хорошо, - сказал Риверте голосом неожиданно тихим и мягким, едва не мурлыча, - то попробуйте-ка угадать, что я сейчас собираюсь сделать?
За все сокровища мира Уилл не согласился бы сделать такое предположение. Его накрыла волна паники; он чувствовал опасность, страшную, неотвратимую опасность, но не мог ни сказать об этом, ни попытаться от неё бежать. Он инстинктивно шагнул назад, напоролся спиной на подставку для книги, ощутил толчок - и услышал грохот падающей мебели. Священные Руады глухо шлёпнулись на пол, и в этом звуке удара и падения Уиллу почудился упрёк. Он отскочил в сторону и, судорожно сглотнув, обернулся, глядя на поваленную подставку и разлетевшиеся страницы.
- П-простите...
- О, господи, - сказал Риверте со смертельной тоской в голосе. - Это когда-нибудь закончится?
От ответа Уилла спас стук в дверь. Риверте вздохнул и сказал: "Войдите". Воспользовавшись паузой, Уилл присел и стал торопливо собирать листки, складывая их в бархатную папку. За его спиной раздались шаги, и он услышал голос Гальяны:
- Монсир, срочное послание от наших осведомителей в... - он, видимо, лишь теперь заметил Уилла и умолк на полуслове. Риверте спокойно ответил:
- Давайте.
Уилл придержал подрагивающую руку и заставил себя двигаться спокойнее. Его сердце всё ещё гулко стучало, но опасность, кажется, миновала... по крайне мере на этот раз.
Когда он обернулся, то убедился в этом окончательно. Риверте стоял посреди комнаты, держа в руке лист бумаги. Его брови были нахмурены, лицо окаменело, и Уилл мгновенно понял, что их разговор на сегодня окончен. Похоже, новости были не из лучших.
- Встаньте, - голос Риверте хлестнул Уилла, словно плеть. - Какого чёрта вы там возитесь? Встаньте и убирайтесь вон.
Новости были, видимо, не просто плохими, а ужасными, раз привели его в такое раздражение. Прежде Риверте никогда не срывал на Уилле злость. Уилл встал, поднял поваленную подставку и попытался водрузить на неё папку с Руадами, придав им прежнее положение.
- Оставьте это слугам. Подите вон, сказано - или я неясно выражаюсь?
Уилл поднял голову, хотя горло ему сдавило от обиды. Их сегодняшний разговор, даром что перепугал его до смерти, сейчас вдруг придал ему невиданной смелости.
- Сир, вы забываетесь, - сказал он со всем достоинством, на какое был способен. - Я не слуга вам и не паж. Я не могу позволить, чтобы...
- Да уберётесь вы к чёртовой матери или нет?! - закричал Риверте, и Уилл отшатнулся от него. Он никогда в жизни не слышал, чтобы этот человек повышал голос на кого бы то ни было. Сейчас он стоял над Уиллом, опустив руку с судорожно стиснутым в ней письмом, и его глаза казались чёрными безднами - теми самыми, в которых было по девять пропастей, и упав в которые, человек не знал пути назад...

Дата добавления: 2015-07-24