Юноша в белом

Одно время он жил в многоэтажке у могучих стволов и крон Комсомольского парка. Мы встретились на асфальтовой аллее университета. Он шел легким пружинящим шагом. В белом костюме. В зубах сигарета. На тонком, черном поводке, рывками потягивая его вперед, бежал черный бульдог с устрашающей мордой и широкой грудью «боксера»...

Володя Кулаев. Таким, высоким, стройным, с извиняющейся улыбкой, выпуклым упрямым лбом и бархатным, теплым взглядом проницательных глаз, и запомнится на всю мою оставшуюся жизнь этот вечный юноша в белом, блестящий скульптор и замечательный человек, которого никто уже никогда не увидит...

Двадцать четвертого декабря за день до Рождества и за неделю до Нового года его, бездыханного, из московской больницы в родной город примчал самолет «Аэрофлота» — не для триумфа и оваций — для погребения, для слез матери, близких, друзей...

Я познакомился с ним лет десять назад в светлом подвальчике Дворца пионеров, где он обитал, конечно, временно — мастерской у него не было. В этом мире за все надо платить. И не только деньгами. Например, чтобы творцу иметь приличную мастерскую, надо как следует постареть, до этого — поднатореть связями и основательно унизиться перед сонмом чиновников «от культуры»... Этот путь может быть коротким и результативным только в одном случае: если ты серость. А Володя Кулаев, которого друзья называли «Боб», был скульптором экстра-класса, и если об этом знали только единицы, так это от зависти, невежества и презрения к профессии, не имеющей никаких связей с миром чистогана, карьерных игр, житейской основательности, как ее понимает вор, строящий особняк, или политик, продумывающий ходы к вершинам вожделенной власти...

Его композиции в размерах, как правило, были скромны, по замыслу и решению — огромны. В них угадывалась рафинированная, тончайшая культура духа, искусства и ремесла, и оставалось только удивляться: где, как и когда этот матрос набрался такой мощи?! И дело здесь не в таланте. Талантливым он был однозначно. Достоинством на порядок выше явился уникальный сплав профессионализма с жизнелюбием фавна, напившегося «вина из одуванчиков»... И еще он был добр. Жестким был по отношению к работе. Мог разнести на куски труд многих месяцев. В корне менять его решение. Даже забросить. Но никогда ему не хватило мужества выдворить из мастерской друзей, приходящих к нему, не очень здоровому человеку, с угрюмой закуской и бутылкой. Ну не с кефиром же идти к мужчине? И это понятно, но существу с больными легкими необходимо здоровое питание, чистый сосновый воздух и внимание, а не осанны с водкой в табачном чаду его последней мастерской — жалкой комнатушке, ледяной зимой и сырой летом... И даже эту хибару в полусгнившем доме у него отняли... Полным ходом идет приватизация, а в этой драке в наших условиях выживают самые толстокожие...

Жить надо. И я видел, как отливает мой друг буддийских слонов — восточный ширпотреб для туристов с невысоким вкусом... Видел какие-то поделки с целью что-нибудь заработать. Но видел и шедевры, в которые он вкладывал всю свою любовь, страсть и одержимость!

Он никогда не лепил вождей, героев, доярок... Тяготел к обобщениям, в которых не было места ни чехарде вождей, ни аффектации героического, ни приземленному восхищению бытом... Одна из последних его работ, которой он так и не успел придумать название, — апофеоз войны, в частности гражданской, где булат оружия и голые кости лошади сошлись, как срослись, в страшном хаосе абсурда... Таков замах на тему, воплощенную с чудовищной силой — в композиции Кулаева. Его «Ангел» с опущенным лицом и крыльями — концептуальный итог жизни, как поражения, гибели, ибо «неповинное — погибает», а добро просто смазка для безжалостных и безразличных шестерен молоха, перемалывающего наши судьбы... Но есть у него «Друзья» — две фигурки горцев с рогами в руках, выросшие, как два ствола одного древа... Эту дружбу не разорвать! Типажи осетинские. Метафора из эпоса. Совершенство, с каким они выполнены, взывает к песне, и она в них звучит «фандыром», как орган в соборе или гитара Сеговии в поэзии Лорки...

Серия таких работ, где уникальным образом материализуется мифология и метафоры наших истоков, была сработана несколько лет назад, и я сам из-за отсутствия «тачки» помогал Володе отнести их в музей... Их приобрели за гроши, но это полбеды. К этому все мы привыкли. Главное в том, что эти сгустки энергии никто не видит. Зная наше отношение к лучшим из нас, уверен — и не увидит. И не «засветит». Будут светиться сами в подвале музея, который регулярно затопляется, превращая в ничто вдохновенный труд таких, как Кулаев, хотя второго Кулаева, какой бы демографический взрыв не грозил перегруженной людьми планете, — не будет. Если неповторим даже ублюдок, что говорить о художнике, посланнике Бога в одеждах нищего просителя?..

Володя Кулаев был вызывающе красив, но не смазлив. И ловил на себе взгляды девушек, женщин, как великодушный рыцарь, но не циник — в эти мгновения он был похож на Блока, и никогда на столике и стенах его транзитных мастерских не красовались журналы и оттиски с «дивами» или откровенной порнографией...

Его женские фигуры наполнены зноем женской плоти и ароматом, какой источает только тело женщины... Но есть композиции неожиданные: ракурсом, поворотом, взглядом они обнажают новые, доселе неизведанные тайны женской красоты — до бесконечности... На спортивном языке, это — дриблинг, ритмическое столкновение, но к цели идет не алхимик, а искушенный исследователь. На авось к такой расшифровке чуда не прийти...

В личной жизни, если под личной жизнью понимать дрязги и интим семейных уз, ему не повезло. С женой разошелся, чудесную дочь видел редко — она живет в другом городе. Он как-то с горечью изрек: «Кому нужен бедный отец?» Конечно, он был неправ. И сам понимал это. Много слагаемых и в счастье и в несчастье любого из нас... Но было обидно, что этот ничем не защищенный человек не защищен и с «тыла», и что каждый новый день он уходит из-под крова, не слыша голос друга-жены и щебет любимой дочери... Было больно, что его самоотдача скорее саморазрушение, а такие горят ярким пламенем и сгорают в секунды. А больнее всего то, что этот комок солнца пришел в мир не торговать и торговаться — творить, дарить, понимать, сострадать, радоваться, а чаще приходилось по-мужски грустить, возможно, отчаиваться, «жечь мосты» и, в конце концов, уйти, раз и навсегда!..

А ведь он, тонкий, как тростник, был наполнен жизнью так, что пенная, фонтанирующая влага переливала через край, напоминая то свирель водопада, то свинцовый вал Ниагары... Я запомню его юношей в белом, с высоким упрямым лбом и глазами, в которых доброта была врожденным свойством души на такую короткую, но потрясающую жизнь!..

Дата добавления: 2015-07-26