Докладная записка 3 страница

Очень хочет понять самое главное и самое высшее. Ухватился за меня и за все, что может от меня исходить. Словом, как будто бы, если климат не будет вреден (очень высоко и резкие переходы) — здесь можно делать все так, как нужно для создания серьезного очага искусства.

Начать с того, что это не театр в обычном смысле слова, а комбинат. Прежде всего, театрально-музыкальный техникум — он готовит актеров, певцов, музыкантов, танцоров — полный 4-х годичный курс. Техникум со всеми его отделениями Цыдынжапов просит устраивать и перестраивать по своему усмотрению. Во-вторых, все отделы театра взаимно связаны, и актеров одного отделения можно использовать и в других отделениях и даже переводить из одного в другое.

Невзирая на все эти «новые» постановления о самоокупаемости — основная установка худож. руководителя: создать действительно первоклассный театр. Театр, который нас с вами, пожалуй что на 90 % мог бы удовлетворить. Как это делать? Поскольку это комбинат, — это, как видится, возможно; особенно при его участии.

Теперешний драматический коллектив очень приличный. Буряты, по по-русски говорят совсем приемлемо (не все, конечно, многие с грубым акцептом). Сам Цыдынжапов хороший актер,

говорят, играл Отелло очень сильно. Я не видал. Но, когда показывает на репетициях, — видно, что актер хороший. Когда возьмет еще то, что нужно из нового — может быть очень хорошим. В техникуме тоже попадается неплохой материал (я просмотрел не всех еще). В труппе есть хорошие актеры. Одна как будто бы даже совсем хорошая — в своем роде Вийтанен. Если приложить руки, может получиться настоящее.

Но вот что пока очень плачевно: лицо. Настолько для нас, европейцев, некрасиво — эти узкие глаза, огромные скулы, проваленный нос... Чтобы играть европейский репертуар, нужен какой-то талантливый изобретатель-гример, который бы решил эту сложную и хитрую задачу. Цыдынжапов это понимает и пойдет на всяческие пути и предложения. Подумай и ты, может, что и придумаешь (в отношении гримера).

Со следующ. сезона в техникум будут принимать не только бурят, но и русских. На это я рассчитываю очень серьезно. Не знаю, скоро ли, но думаю, вообще, русские актеры тоже будут нужны.

В начале июня 25-летие Бур-Монг. республики, к этому времени собираюсь готовить «Мужество» — (драм, группа сейчас в гастролях — скоро приедет). По этому поводу хотел спросить твоего совета — ведь есть какие-нибудь новые интересные пьесы; и, м. б., лучше что-нибудь другое, а не «Мужество»? Но, по правде сказать — поздно выбирать и от Москвы далеко. Напиши, все-таки. Неплохо и комедию.

Твоего «Бруно», когда он будет готов, можно так здесь поставить и оформить, что загляденье. А играть — или тебя перетаскивать или Гомбо — это имя Цыдынжанова. Вообще, при свидании поговорим. <...>

Пока все. Тороплюсь отослать. Пиши.

Твой Н. В.

Улан-Удэ. Бур.-Монг. АССР, ул. Смолина, 26, комн. 47.

Привет Любочке. Что Федя, Лиза? Целую их и — всего лучшего.

Н. В. Демидов к О. Г. Окулевичу в Москву

31.05.1948. Улан-Удэ

Милый Олег!

Сегодня получил ваше письмо. Т. к. в ближайшем будущем, боюсь, буду очень занят и не удосужусь написать, то пишу немедленно.

Спасибо нам за разные театральные сообщения и за «утешения», будто мое слово становится все нужнее и нужнее. Кому нужнее, а кому «совсем даже напротив». А дело упирается именно в этих. Я давно потерял всякую веру. Живу и действую без веры, так, по инерции и для каких-то «воображаемых» и совсем нереальных людей. Поэтому не будем трогать этого угла.

Ваш «Бруно» и обрадовал меня и огорчил. Обрадовал, что вы поставили себя в такие условия, что волей-неволей должны писать и кончить[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]. Огорчил — потому что, конечно, не в передвижном театре ему место... Кто, кстати, играет Бруно, уж не Коршун ли? Надо — Вам и никому больше.

Рад за Федю и Лизу. Передайте им привет. <...>

Пока прощаюсь, тороплюсь отправить.

Целую и желаю всего хорошего.

Н.В.

Любаше привет.

Н. В. Демидов к О. Г. Окулевичу (открытка) в Москву

08.08.1948. Улан-Удэ

Милый Олег!

По-видимому, выеду в Москву 12-го и на месте буду 19-го. С каким поездом, еще не знаю — телеграфирую при выезде. Если будешь свободен, мож. б., встретишь. Позвони Ф<едору> В<асильевичу>, он, может быть, тоже встретит. По крайней мере, он писал мне об этом.

Пока все. Скоро увидимся.

Целую тебя.

Н.В.

P. S. В Москву ненадолго. Недели на 2-3. Привет Любе, Федору и Лизе.

О. Г. Окулевич к Н. В. Демидову в Москву

12.02.1950. Петрозаводск

Дорогой Николай Васильевич!

Надеюсь, Вы легко простили мне мое долгое молчание. Та, если можно так выразиться, гомерическая занятость, в которую я погрузился с самого приезда, служит довольно веским основанием для оправдания. Просто занимать Вас болтовней не хотел, да и не стоило отнимать у Вас на это время, а впечатления и первые выводы только теперь откристаллизовываются. Должен сказать, что особенно радостного мало. Труппа полна людей мелких и глупых в человеческом смысле — стоят на страже своих самолюбий, пустячной гордости, мишурного блеска — словом, всего того, без чего можно и должно великолепно обходиться. Все это полбеды, если бы все «страсти» не ограничивались этими страстями. Главный режиссер[************************] человек мало способный, мало передумавший за свою жизнь и также находящийся весь во власти «страстей». В силу этих и иных причин, о которых не буду писать — скучно, атмосфера в театре удушливая, не помогающая, а напротив, мешающая. Я, безусловно, стараюсь проходить мимо всего этого, но... хочешь или не хочешь, а приходится сталкиваться — ведь театр это коллективное творчество.

В силу этого состояние духа не всегда такое, какое должно бы быть. Первая моя работа это директор Томсон в пьесе «Снежок». Ставила эту пьесу молодая девица, только-только выпущенная Гитисом[††††††††††††††††††††††††]. С первой же встречи мне удалось доказать ей, разумеется, тонко и хитро, что я, собственно говоря, понимаю больше ее, и самое лучшее, что она может сделать — это слушаться меня. Таким образом, я обеспечил себе некоторую свободу действий. И мне кажется, в силу этого кое-чего добился. Хоть пьеса эта для детей, но в роли Томсона есть кое-какие возможности. В двух словах, я трактовал ее так: есть у нас круг иллюзий — прекрасных, благороднейших, но все-таки иллюзий. И неизбежно в жизни наступает момент, когда иллюзии рушатся, и мы оказываемся лицом к лицу с действительностью. Не сломиться перед правдой, не поникнуть бессильно, а начать борьбу за то, чтобы эти чудесные иллюзии стали действительностью, начать борьбу уже с ясным пониманием окружающей мерзости и даже некоей чудовищной закономерностью этой мерзости — вот смысл, вот истинное человеческое мужество. Приблизительно так.

Работая над этой ролью, я заметил некоторый сдвиг в технике. По моим ощущениям некоторые репетиции были не лишены

интереса. Финал сильный, большого порыва. И тут, мне кажется, я нашел, пусть незначительные, подступы и внутренние ходы. В спектакле участвовало много молодежи самой дурной школы — так что я был обречен в полном смысле на «сценическое одиночество» и с этой стороны лишен возможности что-либо получить. Удалось мне найти хороший покой. Теперь отзывы со стороны. Приведу три отзыва, как самые показательные. Один из режиссеров сказал, что меня надо гнать со сцены. На мой вопрос, почему, он ответил, что в моей игре мало театральности, что даже опытные и признанные актеры, являющиеся моими партнерами по этому спектаклю, не могут со мной играть, ибо рядом со мной обнаруживается их притворство. Второй отзыв принадлежит нар. арт. К. Ф. ССР Шибуевой — древняя актриса. Она сказала, что ходит по сцене просто человек, который очень хорошо разговаривает. И все. Игры она не увидела. Третий отзыв принадлежит местному рецензенту. Он написал: «Новому для петрозаводской публики актеру Окулевичу мешает увлечение красивыми позами и жестами. (!) И горячность у него не всегда сочетается с теплотой». Вот уж потешил! Даже сам глав. реж. уговаривал меня не обращать внимания на этот отзыв, ибо писал его дурак. При обсуждении же на труппе этого спектакля он констатировал, что я выпадаю из ансамбля, но штука-то в том, что ансамблю надо дотягиваться до Окулевича. Я передаю обнаженный смысл его речи. Однако, я не склонен просто отмахнуться от сих отзывов. Видимо, какая-то доля правды, пусть искаженная, пусть не так понятая, в них наличествует. Правда, отзывы не театральных, а простых смертных, зрителя, только положительные и порой весьма даже положительные, но... Для себя я так решил этот вопрос, не знаю, верно ли. В этой работе, в своей актерской технике я наметил новый шажок. Наметил, но не всегда, видимо, и не везде твердо и решительно сделал его в силу чего эти не тонкие и глуповатые люди получили возможность к чему-то придраться. Кстати, мне вспомнились, безусловно по самой скромной аналогии, рецензии на игру Радина в ту пору, когда он на провинциальных подмостках искал свою «манеру». Уж в каких грехах его не обвиняли! Видимо, это удел всех исканий, ибо чтобы проникнуть в корень и суть, нужен ум и чутье, а эти качества почти не совместимы с понятием «рецензент». Я надеялся уже в спектаклях сделать этот шаг (работали мы над пьесой всего 25 дней), но тут жестоко ошибся. Спектакль был выпущен для детей, и играли мы его в каникулы. Дети были в основном возраста моего Пашки[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡], да к тому же свободного провинциального «воспитания» — шум сто-

ял невообразимый, шалости, хулиганские выходки и т. д. (пьеса, по сути, далеко не детская, хоть в ней действует много подростков). Таким образом, ни о каком «творчестве» и речи быть не могло. Для взрослого же зрителя мы сыграли всего одии-единствеиный (!) спектакль, т. к. местная публика, наслышавшись, что это спектакль для детей, не захотела его посещать. Кроме того, в целом, спектакль действительно слабый. И вот я остался с незавершенными замыслами, которые легли камнем на душу. Была крепкая здоровая беременность, а родить не пришлось. Нехорошо.

Что же касается моего «увлечения красивыми позами и жестами» — тут, по-моему, интересная штука. Что у меня этого «увлечения» не было, да и вообще в природе моей не существует такого — это я твердо знаю и готов прозакладывать голову. Но откуда такое впечатление у рецензента, почему? Допустим, его неприятно поразила непривычность моей игры, но почему именно это замечание? И, уж простите мою нескромность, вот до чего я додумался: вероятно, со стороны пластической я в этой роли многого достиг. Был хороший покой. Что-то в направлении, ведущем к отрешенности от тела. За весь спектакль я едва могу вспомнить два-три жеста. И, вероятно, это было действительно красиво. Рецензент же, привыкший наблюдать внешнее проявление образа, и тут устремил свое высокое внимание на эту сторону. Ну, и получилось «увлечение красивыми позами». Я и тут виню себя — значит, внутренняя жизнь моего Томсона была недостаточно явной, раз этот олух проглядел ее. Николай Васильевич, простите, что в этом письме так много «я» — местоимение это можно вполне заменить местоимением «он», — я просто излагаю некоторые свои впечатления, могущие быть, быть может, интересными Вам, ибо, хоть и в ничтожной доле, я все-таки «ваша школа»? Во всяком случае, пытаюсь работать по вашей, нашей школе.

Сейчас репетирую большую и ответственную роль в современной пьесе (Петер «Два лагеря»). Тут режиссер опытный[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]. М. б. поэтому до сего времени не могу ухватить чего-то, что сделало бы этого Петера только моим.

Несколько дней тому назад сыграл Робинзона[*************************]. Играть пришлось с 2-х репетиций, повторяя чужой рисунок, чужую трактовку. Говорят, что вышел с честью из этого затруднительного положения. Я лично очень недоволен. Если бы сыграть еще хотя бы два-три спектакля! Но, увы! Если и будет еще спектакль, так через месяц, а то и дольше. Вот бездарная сторона провинциального театра. Не успел еще присмотреться к роли как следует, как спектакль уже отходит в небытие.

Иногда выступаю по радио. Голос мой великолепно, как говорят, «ложится» на микрофон. К сожалению, чаще всего приходится «звучать» безответственно — читать с листа, не имея времени даже вникнуть в суть как следует. Но нужда, проклятая нужда! Пытаюсь работать и по литературной части, очень мало, но сделал.

Живу трудно и духовно и материально. Все это легко преодолел бы, если бы чувствовал большой смысл своего пребывания здесь, а в этом я начинаю чуть-чуть сомневаться. Откровенно говоря, очень устал.

Дорогой Николай Васильевич, все, что связано с Вами, всегда со мной в самом заветном и чистом уголке моего сердца. И если случается в моей работе хоть что-нибудь серьезное и значительное, душой своей все это посвящаю Вам.

Здоровья Вам и сил, дорогой Николай Васильевич!

Ваш Олег.

Датируется по штемпелю почты.

О. Г. Окулевич к Н. В. Демидову в Москву

14.12.1951. Петрозаводск

Дорогой Николай Васильевич!

Живу грустно и нелепо. Всё больше прихожу к убеждению, что сотворил большую ошибку, отправившись в местные Палестины. Не говоря о том, что меня самым жестоким образом обманули с жильем, т. е. до сих пор не сделали того, что обещали — отдельной комнаты, в которой можно было бы работать, но и самый строй существования кардинально отличается от того, на который рассчитывал. Ругаю себя неимоверно за то, что свои фантазии принимал как действительное. Начать хотя бы с того, что для того чтобы как-то, кое-как просуществовать, надо буквально избегаться по «халтурам». Кроме того, театр забирает всё время, остается буквально несколько часов, часа четыре, которые надо употребить на обед и тому подобное. Словом, той работы, которую планировал и, собственно, ради которой и ехал, не получается. Очень досадно. Тем более, что театр сам по себе не вносит ни смысла, ни, хотя бы, опыта, которые оправдывали бы тяготы

и жертвы, на которые приходится идти, живя тут. Теперь приходится уповать лишь на одно — как бы ошибка, которую я совершил, отправившись сюда, не переросла во что-нибудь посерьезнее — скверно я стал кашлять и пр. Оно и немудрено при местных сквозняках, холоде и предельно безалаберном питании.

Вот и Союз писателей. Чтобы попасть в него, надо ведь нечто предоставить, а на это нет никакого времени. И всё вот так упирается в быт и время. Впрочем, довольно ныть, этим дела не исправишь.

Можно тут много делать, в смысле количества, но, к сожалению, ничего невозможно делать серьезно. Например, передачи по радио. Бывает и стоящий материал, но когда дают его тебе в лучшем случае за день до передачи, да плюс общая нехватка времени и т. д. и т. д., то как же говорить об этом серьезно?! Всё это оставляет нехороший осадок на душе и увеличивает ту особую усталость от ерунды и шелухи, которой и так достаточно.

И тут не могу не сказать, как много значит для нас Ваша работа, мечты и дела. Не знаю, как бы я жил, не будь того светлого, сияющего года в училище, не будь ожидания Вашей книги и всего, что за ней. Я пишу «для нас», разумея не только Ваших учеников, но и всю актерскую братию, которая все-таки в основном неимоверно страдает сейчас, лишенная творчества, а стало быть, и смысла жизни и радости ее, которая с глубокой горечью, пусть десятым чувством, но осознает, что жизнь свою тратит на пустяки и побрякушки. Помните, Николай Васильевич, что Ваше дело не только глубоко полезное, но и глубоко милосердное в самом большом значении этого слова.

С Володей я виделся только однажды и то случайно — видимо, у него так же как у меня трудно обстоит со временем. Слыхал, что он будет ставить «Лес» Островского. Как Ваши дела в связи с финским театром? Утвердили ли им должность консультанта? Если поедете сюда, то особо оговорите жилищные вопросы — сейчас с этим делом в городе кризис. В отношении продуктов сейчас, как будто, лучше, нежели в прошлом году — есть и белый хлеб, появился в изобилии и сахар, несколько труднее, насколько я могу судить, с крупами, но и это часто бывает. Совершенно отсутствует масло во всех его видах. И все-таки, самое наиглавнейшее — Ваша книга. Я бы сказал так — если Вы чувствуете, что Ваши наезды сюда будут полезны для работы над книгой — поезжайте, если же будут отвлекать и мешать, пожалуй, лучше воздержаться.

Вы, вероятно, не представляете, как это нужно, каким это могло бы явиться живительным кислородом. Ведь не забывайте

того, что многие мысли и идеи, с которыми Вы уже свыклись, которые кажутся Вам само собой разумеющимися, для многих и многих — открытия Нового Света, луч солнца и т. д. Для доказательства скажу, что сейчас репетирую с режиссером[†††††††††††††††††††††††††], человеком молодым, способным, ищущим, но вынужденным работать так, как его учили, т.е. буквально на каждые две-три фразы намечается задача и тут же на полях роли фиксируется. Надрывающее сердце и душу зрелище самоубийства в самом чреве спектакля. И множество, и множество подобных преступных нелепостей.

И еще я думал об одном — не так уж страшно, что Вы пока что не можете подтвердить наглядно практикой всё, о чем Вы пишете. Появится книга и, я убежден, появятся энтузиасты так же, как появлялись энтузиасты в любой науке. Ведь вот Коперник шел, казалось бы, против очевидного факта, а победил. Ваше открытие в области театра во многом сходно по принципу с открытием Коперника, и уверен, также победит. Я говорю очевидные вещи, дорогой Николай Васильевич, но кажется порой, то ли от усталости, то ли от одиночества, Вы забываете, как много Вы уже сделали для людей, говоря без красных слов, забываете о своем подвиге мысли и характера — это так! — склоняетесь к слишком скромной оценке всего, что Вы сделали. Нет, пусть сознание этого не поддается ни под какими ударами сомнений, думаю, в этом один из источников и силы, и радости. А у Вас есть самые полные основания для настоящей радости, потому что Вам удалось сделать такое, что мало кому из людей удается. И ничто, ни злопыхатели, ни обстоятельства, ни время, уверен в этом, не в силах зачеркнуть это. Верьте, дорогой Николай Васильевич, глубоко продуманному и проверенному и наблюдением и на своей шкуре.

Есть у меня такой планчик — приехать в Москву дней на десять. Может быть, не следовало бы предпринимать этого в целях экономии, но не в силах противостоять соблазну. Кроме того, намереваюсь за время пребывания в Москве детально проверить здоровье у врачей. Здесь сделать это не совсем сподручно — и времени нет, да и с врачами неладно. Стало быть, если все пойдет так, как намечается, то числа 30-го выеду. Хорошо бы!

Желаю Вам здоровья и бодрости!

Привет Екатерине Александровне.

Ваш Олег.

Год установлен по штемпелю почты.

О. Г. Окулевич Н. В. Демидову в Москву (открытка)

27.07.1953. Дер. Пекша Владимирам обл.

Дорогой Николай Васильевич!

Дни летят с обидной стремительностью — не успел оглянуться, как прошла неделя после нашего последнего свидания, а до конца «блаженства» тоже всего неделя. А кажется, что вот теперь бы только начинать. Думаю вернуться Москву 3-го.

Погода пока что более-менее милостива к нам — дождь лил всего полтора дня, но зато после него стало еще более зелено, свежо и удивительно: в изобилии появились грибы. Федор[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡], как всегда, отличается, находит по 15-ти белых, чем немало всех нас позорит. 24-го числа опять ходили в Черкасово справлять годовщину свадьбы Соколовых. Развеселились весьма, много было шуток и смеха. Я пыхчу, пользуясь Вашим выражением, и завидую всем, кто не несет «крест творчества». Прямо беда! Все в лес, а я за стол[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]. «Высиживаю», правда, мало, надо бы больше, но помаленьку дело двигается, любопытно, к какому концу. Привет Вам и Екатерине Александровне от всех.

Ваш Олег.

ПИСЬМА Н. В. ДЕМИДОВА К Ф. А. СОКОЛОВУ[**************************]

Н. В. Демидов к Ф. А. Соколову на фронт, Румыния

16.03.1944 <Беломорск>

Милый Федя, очень жаль и обидно, что Вы не получили мое письмо из Вельска. Там я высказывал, между прочим, некоторые сомнения насчет Вашего увлечения молодым актером от Михоэлса. Судя по тому, что Вы о нем замолчали, думаю, что я и не ошибся.

Очень благодарю Вас за письмо (за все письма), за память и за верность нашему общему делу искусства.

Вас я не только не забыл, а очень и очень часто вспоминаю. Если бы Вы были сейчас здесь, знаете, что бы я на Вас навалил, кроме всего прочего (актерского и режиссерского)? Зам. директорство. Да, да, не пугайтесь. И Вы бы справились. В дальнейшем эта перспектива для Вас не исключена, так и знайте. Здесь со мной Володя (и Эста). Чем мы занимаемся? Без всяких скидок — искусством.

Из Москвы меня выжили все эти Кедровы, Орловы, Судаковы и прочая братия — что ж, будем делать искусство здесь с финнами, а там и с русскими. Создадим специально наше театральное училище. Ничего! Сделаем!

Только бы не протянуть ноги раньше времени. Володя работает сверх всяких похвал. Из него получается настоящий и режиссер, и педагог, и постановщик (представьте себе!).

Были здесь театральные московские критики, смотрели «Нору». Ахали, говорили, что за последние несколько лет таких спектаклей ни в Москве и нигде они не видели. Это, конечно, верно. Как верно и то, что спектакль этот еще очень и очень, с нашей точки зрения, слабый. Это только начало. Первые ученические шаги. И даже далеко не блестящие. Но есть и много хорошего. Сама Нора распречудесиая. И умница, и даровитая, и работница, и так легка и приятна в работе, что лучшего и желать не приходится.

Сейчас наш театр в Беломорске, а потом после войны переберемся в столицу Карело-Финской республики. Ну, а уж где она будет — это никому не известно.

У меня же пока желание самое скромное — вроде Петрозаводска. А когда подрастем, тогда и гастролировать всюду поедем и здесь и через океан — там финнов-зрителей, оказывается, много. А будет русская группа — и ее прихватим.

О Москве и говорить нечего. Туда уже и теперь приглашали с одной «Норой».

Вы спрашиваете советов по Вашей работе. Это сделать очень трудно. Прежде всего, просмотрите свою технику: задание, восприятие, неперестройка, отпускание (Вы ее утратили в последнее время в Москве). Доживание куска. Затем — публика. Кому Вы это говорите? Кто она Вам? Друзья, вероятно. Ваши интимные друзья. Так с ними и беседуйте. А, может быть, это один друг. Не кто-то из публики, а вся публика целиком — это один самый близкий Вам друг. Тогда и душа Ваша ему раскроется. Наконец, плохо, если Вы хоть частично помните о себе. Вас нет. Нет совсем. Есть только то, что Вы воспринимаете. Оно-то и действует Вами. Оно-то через Вас и живет. Чтобы этого достичь, прежде всего, надо всё отпустить. Стать не активным, а пассивным, непроизвольным.

Вы пишете о Мозжечкове. Я не знаю его. Спектаклей я не видел. Думаю, все-таки, что закваска у него хоть и «благородная», но довольно-таки чуждая всему нашему. Разве что не успели еще шею свернуть или уж очень даровитый — выдержал, несмотря на всю эту рационалистическую императивную школу.

Да ведь и мы его едва ли устроим. Уезжать из Москвы... Это можно сделать тогда, когда знаешь, ради чего это делаешь. А у него, вероятно, прямой путь опять в «Вишневые цветущие сады».

Ну, Феденька, кончаю.

Пишите. И не очень обижайтесь, что отвечать я не буду аккуратно и полноценно. Уж очень занят. Галина сейчас в Уральске, в мае будет здесь.

Н.В.

<Приписано на полях>: Володя Вам сейчас писал, писал, остался недоволен своим произведением и изорвал.

Книгу пишу. Получается 4 больших книги. Издавать, вероятно, тоже буду здесь. И стихи Ваши тоже здесь издадим.

Целиком публикуется впервые.

Н. В. Демидов к Ф.А. Соколову на фронт, Венгрия

03.03.1945 <Олонец>

Милый Федя!

Письмо ваше после 1 ¹/₂-месячного скитания (через Беломорск) получил. Очень рад, что все у вас (кроме малярии) более или менее в порядке.

История с моей «Норой» для меня чрезвычайно тяжела. До сих пор не могу поверить, что все это произошло... А произошло это 12.Х.44 г.[††††††††††††††††††††††††††]

Может быть, вам станет яснее (т. к. вы все-таки знаете меня), если я скажу вам, что было написано на ленте моего надгробного венка: «Погибшей красоте. От учителя и друга».

Тут ушла, должно быть, частица моего сердца. Это не влюбленность, ее не было и следа... Ну, что же... К ударам не привыкать - стать. И это хорошо, пожалуй, что их больше, чем радостей.

Работаю, пишу как каторжник. И выходит 5 книг. Первые три почти готовы[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]. Об Остроухове? ведь это все-таки МХАТ. Я говорил о вас — отказывают. Но ничего. Вы все-таки свое дело делаете, а вот Виктор Д. и Саша, те совсем отошли от искусства[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§].

Вид у вас на карточке геройский. Только мне показалось, рядом с утомлением мелькает еще и какое-то лишнее довольство собой. А может быть, вы фотографировались у какой-нибудь дамы-фотографа, и она делала при этом глазки?

В конце марта или в начале апреля буду в Москве. Надолго ли, не знаю. Это в связи со сдачей в печать книги. Да! Да! Представьте. Пока все. Желаю вам всего лучшего.

Любящий вас

Н. Демидов.

Целиком публикуется впервые.

Н. В. Демидов к Ф.А. Соколову на фронт, Венгрия

08.03.1945 <Олонец>

Милый Федя,

благодарите за это Лизетту: зная прекрасно мой адрес, она пишет вам обо всем, даже о рецензии Чехова на Дузе, а адреса моего вам не пишет, и вот ваше поздравительное письмо на Новый год я получил сегодня, в женский день...

Не так давно послал вам такую же открытку в ответ на ваше письмо от 17-го декабря.

Вы меня чрезвычайно тронули вашим предложением прислать мне посылочку. Это было бы можно сделать еще и потому, что здесь (г. Олонец) — освобожденный от оккупации район и посылки сюда идут, кажется, беспрепятственно. Но мне ничего не надо! А то, что нужно, едва ли в ваших силах выслать мне. Думаю, что это неисполнимо. Но... кто знает, а вдруг. Нужна же мне... пишущая машинка.

Я выслал бы и деньги. Лучше не громоздкую, удобную для переездов. Пишу на всякий случай, сам не верю в возможность этого. Что касается денег, то не стесняйтесь — перешлю.

В предыдущей открытке писал вам о главных событиях в моей жизни. Много новых мыслей и даже открытий. Есть довольно головокружительные... Они войдут в первую книгу[***************************]. Она будет программная. В ней будет то, чем я хотел кончить. Ее целиком написал я за последний год. Между прочим, там, о чем бы вы думали?

О вдохновении, о таланте, о падении театра, о будущем прекрасном театре, о гении, о художестве и вообще книга довольно-таки безумная...

Но... говорят, что такая сейчас и нужна. Будем пробовать.

«Типы актеров» переделал. Вышло 4 типа и тоже получается целая книга.

Прицеливаюсь ехать в конце марта в Москву, а что из этого выйдет, не знаю. Но пишите сюда.

P. S. Все-таки верю, что сделаем кое-что, и вы мне понадобитесь, т. е. не мне, а делу.

Любящий вас

Н. Демидов.

P. P. S. Вам трудно, вероятно, представить себе сейчас снежную метель, пургу, такую, что в 10 шагах уже ничего не видно. Так вот это сейчас в Олонце. Но это не важно. Важно, что нет Судаковых, Гусевых и проч.... Жаль, что не русские, а финны.

ИЗ ПИСЕМ В. Н. БОГАЧЕВА к Н.В.ДЕМИДОВУ[†††††††††††††††††††††††††††]

В. Н. Богачев к Н. В. Демидову (открытка) в Москву

15.12.1941. Челябинск

Дорогие Н. В. и Галинишна!

С Новым годом! (Сейчас еще как будто рано, но пока вы получите, наверно уже будет поздно). Устроились ли вы на работу? Мы с Олегом, отказавшись от поездки[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡], пытаемся устраиваться, по мере возможности, с занятиями техникой[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]. Олег, правда, долго не мог угомониться и отказаться от поездки, но наконец,

утих: ехать «зайцем» — подобно самоубийству, а иных возможностей нет. Больше всего невыносимо для него в Челябинске преподавание мастерства. Он говорит: «Я готов терпеть голод и холод и всяческие неудобства; но когда я прихожу на урок Судакова, мне хочется бежать сейчас же». Я стараюсь но мере возможностей избавиться от ролей (но меня все-таки нагрузили) и занимаюсь главным образом академическими предметами. Иногда удается заниматься техникой. Я все работаю над тем состоянием «без тела»[****************************], которое я называю «драматическим». Пару раз удачно. Знаете ли вы что-нибудь о Дорогуше?[††††††††††††††††††††††††††††] Где он? До свидания. Желаю вам избежать всего нехорошего и сохранить здоровье и силы.

В. Н. Богачев к Н. В. Демидову в Москву

29.12.1941. Челябинск

Дорогие Н. В. и Галинишна![‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]

Здравствуйте!

Николай Васильевич, вашу открытку от 13/ХП получил сейчас (а фототелеграмму получил 4/ХП и ответил на нее открыткой тогда же).

Не знаю, что думать об этом вашем театре, что от Дома Писателей. Может быть, он мог бы впоследствии сохраниться и сыграть какую-то роль (если бы вам удалось организовать его сейчас), но ваш прошлый опыт на этот счет говорит, что сохранить театр труднее, чем организовать. Сейчас же этот театр, каков бы он ни был, вероятно, не может быть тем, чего вы вообще хотите,

а времени и сил он у вас отнимет столько, что вряд ли для книги что-нибудь останется. Я скорей бы пожелал для вас какой-нибудь работы, которая обеспечивала ваше положение, но не требовала бы от вас столько. Потому что в каждое время нужно, очевидно, делать прежде всего то из своей программы, для чего имеется больше возможностей. У вас это теперь, пожалуй, книга.

Дата добавления: 2015-07-26