Читайте также:
|
«Оправдание» идет не дальше «штучек». Об оправдании «внутренних линий» вопросов обыкновенно не поднимается, а оправдывать всю пьесу никому и в голову не приходит. Зачем ставится пьеса? Вероятно, для сборов, для успеха какого-нибудь актера или режиссера. И в результате не художественные произведения — живая кровь и кусок сердца поэта, а более или менее эффектная олеография.
Уже говорят, что правда пресна! Больше пряностей едких и кислых и горьких!
Уже утрачивают самое чувство правды и природы. О магнетизме правды забыли так же, как и о литургичности театральной атмосферы.
Мне грустно, Константин Сергеевич.
Одно ясно, что «генеральная репетиция» (Ваш отъезд) поставила новые вопросы и требуется скорейшее их разрешение.
Мне кажется, мало поддержать на высоте самое мастерство, как это Вы хотели при помощи Пантеона[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] — оно будет разрушаться оптом и в розницу, как только уйдет оттуда сам вожак и вдохновитель, ибо: ради чего это мастерство?
Сколько раз сами Вы повторяли: «искусство жестоко, оно не прощает ни одного проступка против себя и мстит безжалостно».
А ведь искусство не только в мастерстве. Искусство без духа — искусничанье. И тем, кто его делает как искусничаиье, оно мстит, лишая его самого главного: настоящей поэзии, настоящей правды, настоящего духа.
И вот: «Человеку, зиждущему храмину, подобает ископать и углубить и положить основание на камени»[§§§§§§§§§§§§].
Ведь, если говорить о новом вине, о ростке, который бы мог расти, развиваться, превращаться в дерево и плодиться — надо говорить и о новых мехах, — об условии жизни этого ростка.
Вы хотели устроить образцовый театр из стариков и, вливая туда одного за другим молодежь, дать такому театру жизнь и продление жизни.
Судя по тому, что видишь теперь в 1-ой студии, и что Вы говорили о стариках — из этого может быть только театр мастерства. Но и то не чистого мастерства, а с примесью не всегда здорового и не всем приятного запаха жилого помещения. Конечно, театр мастерства нужен и пусть его существует.
Но нужно, мне кажется, воспитать какое-то молодое ядро идеальных, чистых, бескомпромиссных людей, любящих искусство серьезно и жертвенно, для которых искусство было бы всем: и жизнью, и религией, и наукой, нужна кучка вдохновителей, носителей идеи.
Нужен какой-то ММХТ (Молодой МХТ). Пусть он живет при старом МХТ и учится у него, заимствует его мастерство. Но ведь не все старики могут быть воспитателями — не дай Бог, чтобы молодежь набралась всех недостатков, о которых Вы сами так часто разбивали голову, которые так отравляли Вам жизнь.
«Генеральная репетиция» показала, что пьеса была построена по неверным внутренним линиям. Это ясно. И вот за исправление их и надо приняться.
Пора изменить курс и не останавливаться на выработке только мастеров.
Необходимы энтузиасты, необходимы «светлые безумцы». Кто Вы такой сами, как не энтузиаст, фанатик и не светлый безумец?
Вы скажете: таким надо родиться.
А разве доблесть не выращивается? Я знаю, Вы скажете — поколениями, столетиями. Да, конечно, но на ловца и зверь бежит. Надо принять, что ты — ловец — и «сделаю вас ловцы человеков»[*************]. В этом Ваша очередная обязанность и уклоняться
от нее под самыми благовидными предлогами — просто дезертирство.
Не помню, кто-то из философов сказал, что в жизни есть или добровольцы или дезертиры — других нет.
Надо подбирать людей, поощрять, держать себя в состоянии веры в них и окажется, что есть и люди, и безумцы и что пора — нечего ждать века, — тогда будет что-то другое, для нас, может быть, и невообразимое.
Если не удалась первая попытка с идеей Сулержицкого,[†††††††††††††] это не значит, что вторая будет еще хуже. Конечно, если она будет — цели будут несколько другие — люди очень переменились с тех пор. Все стало острее, действеннее и, пожалуй, романтичнее.
Если же не посадить и не вырастить дерево идеала, дерево чистой (не сентиментальной) любви к красоте, к жизни, к правде, к вечному, — через несколько лет не останется ничего, кроме ремесла, проститутства и невежества.
Все-таки: «светильник тела есть око». «Пусть око твое будет светло — и душа твоя светла».[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Надо как-то озаботиться и очистить свое око и око своих соратников и преемников.
Мне хочется чуть-чуть переделать стихи Джона Вудвиля,[§§§§§§§§§§§§§] чтобы они говорили не о писательстве, как у него, а о театре:
«Видеть прекрасное,
Слышать прекрасное,
Думать и жить
Прекрасным —
Этой радости жизни,
Высокой и бурной,
Даже смерть
Не положит предела».
И к этому увлекать людей искусства, это показать им, в этом поддержать их — привить и тогда пустить на свет Божий: пусть растут, плодятся и множатся...
Ваш Н. Демидов.
Конспективное повторение вопросов, на которые желательно иметь скорейшие ответы:
О Мчеделове (приглашение в школу МХТ),
Фишеров (разрешение пригласить вместо Телешовой),
Редега (приглашение на ритмику),
Поспехин (может быть пригласить на место Редеги). Влад. Серг. советует остановиться на нем.
Программа занятий по системе в школе и оперной студии (в случае согласия, просто напишите одно слово, вроде: да).
Плата преподавателям (просьба подействовать на правление МХТ в смысле увеличения платы за систему и руководство студией. Тем более что преподавателей двое: я и помощник. Кроме того, надо бы его утвердить, как преподавателя, а то он не имеет никаких официальных документов).
О продлении руководства школой МХТ (если с Вашей стороны не встретится препятствий, то сообщите Вл. Ив., что и наэтот год Вы меня утверждаете — если он найдет со своей стороныэто возможным).
О 4-ой студии (совет, как держаться, в случае непомерной тяжкости атмосферы).
О К. У. Б. У.[**************] (просьба написать бумажку, отзыв (с ходатайством) об утверждении за мной звания ученого).
Москва. Красная Пресня, д. 10 кв. 3. Можно писать и на Художественный театр.
28-го авг. 1923 г.
P. S. Елена Николаевна Добрынина, которую Вы видели в отрывке из «Федора Ивановича»[††††††††††††††] с Чупровым в Оперной студии, зимой играла в Художественном Театре в «Синей птице» Митиль. Была назначена Влад. Ив. как лучшая исполнительница после показа нескольких исполнительниц. Он распорядился, чтобы с ней готовили Тильтиля, но, так как это было не в интересах 2-ой студии, то никаких репетиций студия не устраивала и поэтому роль не сделана.
P. P. S. Сейчас очень уплотняют и выселяют. Единственное верное для меня средство спасения — это быть членом К. У. Б. У. Но теперь туда попасть не легко. Может быть, Вы были бы добры, написали со своей стороны бумажку — отзыв, рекомендуя меня как ученого (не медика) и единственного специалиста (профессора) в своей области.
Музей МХАТ. К. С. 8125. Публикуется впервые.
Н. В. Демидов к К. С. Станиславскому в Москву
17.06.1926. Москва
Многоуважаемый и дорогой Константин Сергеевич!
С тех пор, как Вы сказали мне об особенностях моего характера, которые делают меня не для всех приятным в театре — я видел «Декабристов»[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] и две репетиции: «Белой гвардии» и «Продавцов славы» и ощутительно почувствовал, что я не имею права уходить из этого театра и, главное, от Вас, несмотря на все мои «особенности».
Мне кажется, и Вы не должны так легко отгонять от себя не только Вашего прямого ученика и воспитанника, но и одного, как будто бы из немногих людей, которые так, во всей чистоте и со всем серьезом и энтузиазмом зачеркивают для искусства всю свою личную жизнь.
Последний акт «Декабристов» произвел на меня громадное впечатление своей подлинностью и отсутствием всякой «театральности». Я как-то раскрылся — слетела вся накипь последних лет. Обнажился до «человека», до «жизни человеческого духа» и больно почувствовал, что театром я еще совершенно не использован, что я многое могу, что здесь нужно, и что приобретается не сразу, а в результате, вероятно, какой-то не совсем легкой жизненной школы.
Пришел домой, вспомнил свое, может быть, несколько «безумное», по подлинное, искреннее и дорогое мне посейчас письмо, которое я послал Вам в Америку[§§§§§§§§§§§§§§], где просил, молил понять то крупное, что происходило во мне тогда; просил перешагнуть через слова и угадать «сущность»...
Молил Вас не забывать, что Вы молоды... что Вы должны быть вечны. Что Вы — пророк и в этом всё — остального ничего не существует! — остальное: ХА! Прах... ничто... ошибка... туманная картина... тень... Вспомнил, еще раз увидал, что это и есть, правда, и ощутил, что сейчас происходит что-то крупно неверное. Мне показалось, даже «темное». Не отпускайте меня, дорогой, Константин Сергеевич! Тому театру, который идет на смену (вероятно, временную смену) полуразрушенной церкви, и берет на себя тяжелую задачу поднимать веру в Правду, будить в человеке человека и быть «Сеятелем добрым» — я знаю, вижу, что я нужен.
Характер?.. Да так ли это?
А Сулержицкий? У него тоже что-то было в характере, что не всем и всегда нравилось.
Что, если бы его, как и меня, просто бы вычеркнули из театра, не дав возможности устроить студии? Разве это было бы хорошо?
А представьте себе, если бы он не болел так ужасно и изнурительно, как это было с ним последние 2 года, и был бы жив до сих пор — разве не другой был бы театр, и Вы, разве не иначе чувствовали бы себя?
А Вахтангов? — тоже принужден был уйти — тоже многое в нем кое-кому не нравилось.
А, наконец, сами Вы?
Разве мало Вы за все последние 17 лет, что мы с Вами знакомы, жаловались на неприятности, которые, не считаясь ни с чем, Вам устраивали? Разве не было чуть ли не полных разрывов с труппой и, во всяком случае, с Влад. Ив.?
На что это указывает, на скверный характер? Я думаю — нет.
Может быть, просто цельность натуры. Цельность магнитной стрелки компаса, которая всегда и при всяких условиях тянется к Северу, к Полярной звезде.
Вы сказали мне, что Вам передавали, будто актеры, которые со мной работали, были мной недовольны... смело, дерзко и честно скажу: этого не бывало!
Те, с кем я работал над пьесой, над ролями или отрывками, с теми не бывало ни в Пролеткульте, ни в Оперной студии, ни в Художественном театре, ни в 4-й студии, ни, наконец, в Грузинской студии.
Спросите недовольных — окажется, что они у меня в лучшем случае слушали «систему», которую, когда приходилось читать самой разношерстной публике (причем аудитория состояла из 60-70 человек), конечно, я принужден был вести так, что это могло быть и не всем одинаково интересно (вспомните трудность занятий в Габиме, где рядом с птенцами из Армянской Студии восседали Завадский, Захава, Котлубай и проч.).
Наконец, если бы и было какое недовольство — разве сами Вы не рассказывали мне о подобных Ваших столкновениях с актерами Художественного Театра; о столкновениях Леопольда Антоновича с 1-й студией, когда он уходил оттуда?
И всегда это указывало на одно и то же: человек, создавший дело, отдавший свою душу и талант — может, наконец, потребовать от актеров, чтобы они немного проснулись и заработали так, как сам он беспрерывно работает на всех репетициях, и вот, посредственности, которые о себе начинают воображать Бог знает что (после первых же похвал невежд или льстецов), ополчаются, задирают нос и все забывают, чем они обязаны; собираются вмес-
те отвратительным стадом, подзуживают друг друга и идут, наконец, к другому вожаку, который им сейчас кажется «спасителем» и единственно «достойным» человеком.
И дело теперь только в нем: если он достаточно крупен и порядочен, то поступит так, как нужно для дела — если же мелок и по существу своему сам близок к этому стаду — он воспользуется моментом — сам обострит положение и использует все для себя.
Так всегда было, есть и, вероятно, будет.
Дорогой Константин Сергеевич, последнее время все вспоминаю, как Вы после смерти Леопольда Антоновича говорили, что «более всего жалко то, что, вот, человек попал, наконец, на свое призвание, на верную тропу, приобрел громадный опыт — только бы теперь начать по-настоящему жить и работать, и вот, — всё летит прахом! Почему? Зачем?
И нужно готовить других!..»
Вспоминаю и думаю: ведь, вот, я так же умираю, только медленно... и когда? — теперь, когда приобретен опыт, когда пройден значительный период подготовки, когда наконец-то я могу делать, не боясь быть осмеянным.
И для чего, для кого была эта подготовка, для кого опыт, как не для Художественного Театра и его Искусства?
И умри я — скажут: жалко, он был не использован — он только встал на ноги, он мог еще так много сделать!
А вот, не умираю — так оттирают и убивают этим вдвойне. Как странно...
Для того, чтобы войти в Художественный Театр на «законных основаниях», а не только по Вашему приказу (чего Вы не хотите), я предлагаю постановку вещи, против которой, я думаю, возражений там не будет.
Я говорил о ней Вам еще в начале зимы: «Униженные и оскорбленные» Достоевского.
За меня может говорить то, что я предлагаю совершенно новый и своеобразный прием постановки.
Получится целый роман, а не отрывки из него, как обыкновенно бывает, и, во-вторых, сохранится во всей полноте Достоевский.
Прием простой, но еще совершенно не использованный.
Дело вот в чем: роман написан рассказом от первого лица. Молодой литератор, Иван Петрович (роман автобиографичен, так что в Иване Петровиче много от Достоевского) вспоминает и рассказывает о себе и других «униженных и оскорбленных».
Пусть этот Иван Петрович является как бы хозяином сегодняшнего вечера; пусть он действительно начнет с небольшого рассказа, чтобы ввести публику в суть дела, а потом, когда осветится нужная картина, спокойно и откровенно перейдет на сцену и начнется действие.
Если нужно — он может говорить «в сторону» — публике, находясь среди действующих лиц.
Когда картина кончится, он несколькими словами соединит ее с другой, которая через 1-2 минуты откроется.
Что касается быстрой перемены, то тут у меня есть, кажется, хороший выход, так что сразу на сцене может стоять 5 картин.
В нескольких словах и без романа в руках это рассказать трудно. Но думаю, что это будет интересно, ново и, главное — по существу. Не развлекать это будет, а собирать воедино, концентрировать весь рассказ.
Инсценировки в деталях у меня еще нет, но, в общем, я ее уже вижу, а летом берусь ее сделать и в деталях.
До свидания, дорогой Константин Сергеевич. Жду Вашего решения.
Ваш Н. Демидов.
P. S. Если экстренно понадоблюсь —Рипс<имэ>Карп<повна>[***************] знает мой адрес. 1926.17.VI.
Музей МХТ. К. С. 8127. Публикуется впервые.
Н. В. Демидов к К. С. Станиславскому в Дарьино
(станция Жаворонки Белорусской ж. д.)
1925-1926 гг. Москва Дорогой Константин Сергеевич,
Предполагая, что в Дарьине Вы опять будете работать над книгой, пересылаю Вам на всякий случай две цитаты из Бальзака.
Как бы ни сложилась моя служебная жизнь зимой, прошу Вас помнить, что я — постоянный и «присяжный» Ваш «слушатель». И, если этим я могу приносить Вам хоть какую-нибудь пользу, то, пожалуйста, вызывайте меня без всяких колебаний.
Если Вам от этого польза — так ведь мне — втрое. Во время этих чтений и бесед я многое узнаю и продвигаюсь вперед.
Желаю Вам хорошей погоды и хорошо отдохнуть.
Ваш Н. Демидов
P. S. Не забудьте про дрессировщика обезьян, который выбирал себе материал для работы!
Это хороший рассказ, как для Творцова, так и для Рассудова. Может служить хорошей иллюстрацией и к «вниманию» и к «хватке».
Музей МХТ К. С. 8126. Публикуется впервые.
Вл. И. Немирович-Данченко к Н. В. Демидову в Москву
25.06.1926. Карловы Вары
Дорогой Николай Васильевич!
Мне очень досадно, что мой ответ на Ваше письмо не дошел до Вас. Я отвечал Вам тотчас же по получении от Вас письма (первого, в Америку).
Понимаю Ваши переживания, горжусь за Театр, ради которого Вы теряете столько времени, но и злюсь на него за это же.
Однако не могу вмешаться в дела Театра на таком расстоянии и при таком долгом отсутствии. По-моему, поговорите еще один раз крепко — с Василием Васильевичем, крепко, т. е. точно. И, перекрестившись, идите к Таирову. Это все, конечно, если Вы не можете оставаться в IV студии.
Я благодарю Вас за Ваши ласковые слова по моему адресу и жалею, что так мне и не пришлось долго и вплотную поработать с Вами.
От души желаю Вам скорейшего применения к делу Ваших свежих сил.
В. Немирович-Данченко 25 июня
Год устанавливается по штемпелю почты на конверте.
МОСКОВСКИЙ
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
ТЕАТР Москва, 7-го октября 1926 года
Николая Васильевича Демидова я знаю 15 лет. Это — человек, полный подлинной любви к искусству и самоотверженный энтузиаст.
Со времени нашего знакомства, он так увлекся театром и в частности внутренней (душевной) техникой актерского творчества, что всецело отдал себя искусству.
Все время он помогал мне в разработке этого богатого и сложного вопроса об актерском творчестве. В настоящее время, я думаю, это один из немногих, который знает «систему» теоретически и практически.
4 года он пробыл в моей Оперной Студии в качестве режиссера и преподавателя.
2 года руководил Школой Художественного Театра и вел там (после Сулержицкого и Вахтангова) воспитательную работу и занятия по «системе».
К. Станиславский
Бланк МХТ. Машинописная копия, заверенная нотариусом. Целиком публикуется впервые.
МОСКОВСКИЙ
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
КАМЕРНЫЙ ТЕАТР
Тверской бул., д. № 23
Тел. 5-44-35 Дирекция
5-44-18 Контора №51
07.10.1926. Москва Сентября «23» дня 1927 г.
В МОСКОВСКУЮ КВАЛИФИКАЦИОННУЮ КОМИССИЮ ПРИ ГУБПРОСЕ
Николай Васильевич ДЕМИДОВ был приглашен в Гос. КАМЕРНЫЙ ТЕАТР, как ближайший помощник К. С. Станиславского, несущий в себе всю культуру и технику ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕАТРА и разрабатывавший вместе со Станиславским его «систему» психотехники актера.
Уловив требования нашего театра, Николай Васильевич быстро освоился с направлением работы и легко перенес к нам свой опыт и свои знания. С одной стороны, он нашел трудноуловимые
точки соприкосновения, с другой — видоизменил соответствующим образом то, что нашим театром принято быть не могло.
Преданный искусству, не удовлетворяющийся тем, что им уже приобретено, Николай Васильевич все время упорно работает в своей излюбленной области — внутренней технике актера и — как человек ищущий и незакоснелый, — для нашего молодого и тоже ищущего театра — является чрезвычайно существенным дополнением.
Кроме занятий в ЭКТЕМАС'е МГКТ и с молодыми актерами, Николай Васильевич ДЕМИДОВ работал в качестве режиссера-помощника при всех моих постановках прошлого и этого сезона.
В силу своего недавнего пребывания у нас, самостоятельной постановки в КАМЕРНОМ ТЕАТРЕ Н. В. еще не имел, но это дело самого недалекого будущего.
Николай Васильевич Демидов должен быть членом КУБУ, во-первых, как один из очень немногих, вооруженный всеми знаниями психологии, который пытается внести в область нашего искусства исследование, и неуловимое творчество актера раскрыть и изучить.
Во-вторых, как художник-режиссер.
В-третьих, как редкий учитель-педагог, умеющий пробудить в актере любовь к истинному искусству и научить его настоящей мастерской внутренней технике.
Печать:
МОСКОВСКИЙ КАМЕРНЫЙ ТЕАТР
ДИРЕКТОР МГКТ ТАИРОВ Копия верна
Машинописная нотариальная копия, с печатью театра. Целиком публикуется впервые.
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
МУЗЫКАЛЬНЫЙ ТЕАТР
Имени Народного артиста Республики
Вл. Ив. НЕМИРОВИЧА-ДАНЧЕНКО
МОСКВА, Б. Дмитровка, 17
Тел. 1-96-21 67-77
№448
9.12.29
В ЦЕКУБУ[†††††††††††††††]
После того как МХТ закрыл свою школу, Николай Васильевич Демидов, один из ее педагогов, был приглашен мною
в Музыкальный театр моего имени, как преподаватель и сорежиссер.
Николай Васильевич является отличным воспитателем актера в духе Художественного театра и сверх того крупным специалистом в области психотехники сценического творчества.
В этом отношении все, что найдено у нас в театре, получило у него широкое развитие. Кроме того, взяв за основу наши наблюдения и открытия, он не ограничился только разработкой и усовершенствованием полученного, но и сам беспрерывно шел и идет вперед, находя много своего нового, что обогатит и будущие школы театрального искусства и самую науку о теории и психологии творчества.
Считаю этого неустанного работника, всецело отдавшего себя искусству, одним из полезнейших и необходимейших в деле театральной культуры.
Народный артист Республики Вл. И. Немирович-Данченко
Машинописная нотариальная копия, с печатью государственного Музыкального театра имени народного артиста республики Вл. И. Немировича-Данченко. Целиком публикуется впервые.
Н. В. Демидов к Неизвестной [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]
(черновик)
Москва. <1930 г.>
Начал перечитывать эту книгу Бёкка,[§§§§§§§§§§§§§§§] и мысль о Вас и о вашей жизни снова и снова не дает мне покоя.
Странно сложились наши отношения...
Каковы бы они ни были я, все-таки, не могу не послать Вам эту удивительную книгу.
Когда хоть случайно, хоть раз или два увидишь сквозь прозрачные человеческие глаза истинную Сущность души, ея Скорбь ея Страх, ея Строгость — это забыть невозможно во всю жизнь. И как жаль, что эта наша сущность от самих нас скрыта более, чем от других.
Уже целую неделю я борюсь с желанием передать Вам эту книгу и вот сегодня вижу, что довольно же, наконец, преступных одергиваний себя. Разве ты делаешь что-нибудь сомнительное?
Если так случилось, и не сумел быть полезным в ея жизни, как преданный и верный человек, то хоть издали, чужими словами, хоть как-нибудь помогай в тяжелые минуты сомнений, скорби и слабости...
Прошу Вас: когда будет нужна какая бы то ни было помощь — не забывайте меня.
Адрес от студентов оперного класса
Московской Государственной консерватории — Н. В. Демидову
10.10.1930. Москва
Глубокоуважаемый и дорогой Николай Васильевич!
Ваш уход для нас тяжелый удар. Прощаясь с Вами и желая Вам всего, всего хорошего, мы не можем не высказать Вам ту громадную благодарность от всего сердца, которая наполняет нас. Благодарность за то большое и ценное, что Вы для нас всех сделали.
Вы работали не щадя ни времени, ни сил и не зная усталости. За короткий срок под Вашим руководством мы научились понимать и любить истинное искусство, которое так необходимо теперь для создания нашей новой молодой культуры.
Вы никогда не навязывали ученику своего личного понимания. Вы всегда заботились о развитии его собственной индивидуальности. Терпеливо и по-товарищески Вы сумели отыскать в каждом его собственную, присущую ему артистическую личность.
Вы умело вложили в каждого основы верного сценического ощущения. Вы развили в нас художественный вкус и навсегда сделали врагами дешевых ремесленных штампов и безвкусицы «театрального базара».
Благодаря осторожному, внимательному и ласковому отношению, даже небольшая искра дарования и способностей начинала разгораться под Вашим руководством.
Могло ли это быть при других условиях?
При сухом, казенном подходе, как это бывает часто, — искры легко гаснут.
Вашими настойчивыми усилиями мы превратились в людей театрально грамотных, умеем отличать всякую фальшь от подлинности и, что самое ценное, Вы научили нас самостоятельно работать.
Теперь мы чувствуем в себе силы и возможности не ждать только режиссерской указки и пассивно выполнять его задания, но и сами умеем руководить собой.
По окончании консерватории мы рассыпемся по всему Союзу и, не будь этой привитой Вами привычки самостоятельно мыслить, искать и творить, — в нас не было бы самого главного.
Дорогой Николай Васильевич!
Не можем себе представить, что теряем Вас навсегда.
Мы чувствуем, как еще много, много надо бы нам взять от Вас и верим, надеемся, что в самом ближайшем будущем мы еще будем работать с Вами.
Благодарные ученики Московской Государственной Консерватории
Е. Кругликова, В. Привальская, Е. Орлова, О. Данилова, Н. Медведева, О. Омельчеико, Н. Винокурова, А. Халилеева, С. Донцова, М. Яремко-Головня, Н. Дмитриевская, Нагорных, Капитоненко, Колосов, А. Здравомыслова, Т. Орлова, Артемьева, А. Бернар, Н. Раенко, Окупев, Байранова, Т. Хейфец, В. Пойченко, Растовцева, Назарочкина, А. Невзоров и др.
Опубл.: Ласкина, М. Н. Забытое имя (из архива Демидова) // Памятники культуры. Новые открытия / Ежегодник РАН. 1998. М., 1999. С. 171.
Н. В. Демидов к К. С. Станиславскому в Москву
19.03.1931 Милый и дорогой Константин Сергеевич! С Соколовым вышла незадача. Остроградский его вызвал, но говорил, по-видимому, совсем не то, что нужно и не так, как нуж-
но. Сказал, что никаких дирижеров театру не нужно, а нужны только концертмейстеры. Что из концертмейстеров попасть в дирижеры рассчитывать нечего. Хотя, конечно, всякий оркестрант мечтает быть дирижером. И все — в этом стиле.
Как Вы думаете распорядиться дальше? От себя скажу: отпускать Соколова не хотелось бы.
Прилагаю Вам для ознакомления конспект либретто[****************] для оперы.
Если Вы заинтересуетесь — может быть, стоит к нему написать и музыку.
Даю не весь текст, а конспект, во-первых, чтобы не затруднять Вас слишком долгим чтением; во-вторых, не все еще переложено с прозы на ритмизованную речь.
Для современности тут есть не столько антирелигиозиость, сколько антиклерикальность (скажем: искусство это одно, а актер это может быть совсем другое).
«Безбожники» наши до сих пор еще не уразумели этой разницы.
Здесь — ужасы монастырских изуверских уставов, преступная настоятельница, епископ, «по-родственному» отпускающий грехи и расторгающий церковные постановления.
Интересен и красочен сам быт рыцарей, монастыря и турок.
Интересно сочетание пяти-шести разных музык: военной, рыцарской, военной турецкой, монастырски-религиозной и, наконец, просто человеческой, как турецкой, так и европейской. Вообще, сценический материал есть.
Название написано карандашом. Его, вероятно, надо изменить: тут не столько «рыцари», сколько «монастырь».
Ваш Н. Демидов. Телефон 5-93-44.
P. S. Напоминаю Вам об опере «Отелло». Знаю, что Вы относитесь к ней очень сдержанно (Отелло — тенор и проч.), но, может быть, ее можно было бы пересмотреть и переделать?
Уж очень жалко: пропадает неиспользованным все, что Вы задумали для Отелло в Художественном театре.
Стоит ли этим бросаться?
Музей МХТ. К. С. 8128/1-2.
Н. В.Демидов к студийцам «Творческого Студийного театра»
в Москву (Черновик)
Кисловодск. Июль-август 1931 г.
Мои дорогие милые друзья, до самых последних дней самочувствие мое было совсем не завидное, а вместе с ним и мысли все больше — бессильные, печальные... И не хотелось выливать вам на голову все свои немощи. Как ни старайся скрывать — между строк просочится.
Сейчас как будто начался поворот, и вот я пишу.
Пишу, чтобы сказать, что все время помню всех вас, что люблю вас, что верю в наше общее дело, в наше будущее, что думаю обо всем (хоть и стараюсь гнать от себя все деловые мысли), но так уж все еще по инерции никак не остановишься.
Когда удается забраться подальше от людей (очень-то далеко, к сожалению, еще не по силам) — все эти непривычные нашему глазу ландшафты вызывают мысли о Мнемниках. Должно быть, как Джиоконда вызывала у Елены <Е. Д. Морозовой. — Ред.> мысли о Людмилке...[††††††††††††††††] И хочется, чтобы скорей настало время, когда мы вместе будем смотреть на всякие удивительные чудеса природы и через это сближение с грандиозным будить в себе наше подлинное, сверх будничное, наше крупное и пускать эти пробужденные силы в дело нашей жизни: в наше прекраснейшее из всех искусств. Хочется, чтобы скорей настало... Но будем терпеливы, однако, и мудры. Всё, что легко дастся — легко и теряется, Да и не ценится, по правде сказать. Не будем обольщать себя пустым миражем, а чем выше гора, куда нам лежит новый и неизведанный путь, тем спокойнее заготовим себе хорошую обувь, тем лучше обдумаем: что брать с собой, а что не нужно — будет обременять — тяжело тащить, и тем туже затянем все ремни наших поясов и котомок и понадежнее подберем длинную горную палку со стальным наконечником. И в путь тронемся без барабанного боя и трубного звука, а ранним утром по холодку, крадучись, чтобы не разбудить не только людей, а даже собак, как воры в своих странных снаряжениях, чтобы до тех пор пока осветит солнце, мы могли пройти изрядный кусок нашей горы.
Пишу через 3-4 дня...
Постепенно прихожу в себя и опять думаю: а когда же вы все сможете отдохнуть, так отдохнуть, чтобы сами собой нахлынули силы.
Давайте будем верить, что в недалеком будущем это всё мы завоюем. Только бы: не зевать, не мешать друг другу, работать
и не терять из вида звездочку, к которой мы должны идти, и: придти!
Вы не во всём надейтесь только на меня — мне необходимо помогать. Помогайте, не цепляйтесь за меня, как за буксир: мне будет трудно. Снимите с моих плеч часть работы, которую вы не хуже меня можете сделать. Это по части организационной, «атмосферной» и много другой — вы знаете.
А кроме всего: работа над собой! Поверьте: в этом если не все, так 90% успеха восхождения на нашу символическую гору. Без этого, помните: ни-че-го! Просто: ни-че-го! Ерунда, пустячки, забава, самообман, тунеядство.
А пока главное: «системка»[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡], ежедневно, беспощадно, как дело жизни, дело чести, дело всего вашего и нашего существования. Вот в чём будьте к себе беспощадны и требуйте от себя как самый жестокий тиран: никаких снисхождений! Ну-ка оглянитесь: нет ли попустительства, охлаждения, послабления? — не ахайте, не охайте, не поддавайтесь пессимизму и всяческим самоугрызениям, а спокойно и холодно: приступайте к делу. Просто приступайте. К маленькому, не трудному, даже отдохновительному (!), но ежедневному и упорному, и результаты превзойдут все ваши мечтания.
Да вы это и сами знаете, только забываете. Забывать не надо. Такая забывчивость свела к нулю немало самых лучших людей и самых прекрасных начинаний.
Ну, друзья, до свиданья — целую вас всех, жду ваших писем. Впрочем, если не хочется писать, не принуждайте себя — я и так не сомневаюсь в наших добрых и серьезных отношениях. Хоть, не скрою, мне приятна будет всякая самая маленькая писулька. Не заботьтесь о стиле и вообще о «как». Главное: «что», т. е. дело, дело и дело. Простое, будничное, маленькое, но дело.
Что каждый из вас делает? что сделал? что придумал; что нашел? А ничего не нашел — и это не беда — лишь бы не бездельничал без причины. Да и но правде сказать, и не надо искать все новое да новое, это и неверно: надо очень хорошо овладеть старым, и это будет не только довольно, а даже более чем довольно. А находки непременно будут попадаться по дороге в виде бесплатных премий. Только не зевай, лови!
Как я хотел бы приохотить вас записывать весь свой большой и маленький опыт. Никто этого не делает, а надо. Надо! Это серьезное и большое дело.
Надо суметь перевести на слова всё, что мы знаем и еще узнаем! И чем проще вещи, чем безыскусственнее об них рассказ, чем элементарнее они, тем, вероятно, ценнее. Трудно передать —
очевидное. Об нём даже не хочется и говорить, а ведь в нём-то только и дело, по крайней мере на первых шагах (а может быть и на первых годах) пути!
Ну, до свидания
Обо всем пишите.
Любящий вас всех и каждого в отдельности.
Н.Д.
Целиком публикуется впервые.
Выписка из протокола заседания правления
«Творческого студийного театра»
от 25.12.32 г. Москва
Слушали: заявление Н. В. Демидова о выдаче ему характеристики для представления в Московскую Секцию Научных Работников, на предмет перерегистрации.
Постановили: довести до сведения СНР, что Н. В. Демидов, являясь в прошлом ближайшим помощником К. С. Станиславского в его педагогической деятельности, а также режиссером, преподавателем и руководителем Школы МХАТ (1-го), затем руководителем и главным режиссером Четвертой Студии МХАТа, режиссером Оперной Студии К. С. Станиславского и Музыкального Театра В. И. Немировича-Данченко, доцентом по классу «Сценического Оформления» в Московской Государств. Консерватории и руководителем «Речевого Цеха» Научно-исследовательской Лаборатории Звукотехники Моск. Радио-Центра — с 1930-го г. работает по созданию нового театра.
Наряду с перенесением из МХАТа и из совместной работы с К. С. Станиславским режиссерского и педагогического опыта и знаний, Н. В. Демидов принес в театр и свой собственный метод, выросший в результате его многолетней педагогической и научно-исследовательской работы над актером как материалом.
Первая постановка нового театра, показанная К. С. Станиславскому1 и другим, решила вопрос об основании нового театра, им весной 1932-го г. таковой, под названием «Творческий Студийный Театр», был учрежден. (Во главе учредителей — К. С. Станиславский).
«Творческий Студийный Театр», сделав около 80-ти постановок своей первой пьесы (как в Москве, так и по городам СССР), в настоящее время работает над новым репертуаром.
За время, со дня основания театра, Н. В. Демидов, кроме общего художественного руководства, провел и проводит следующие работы: инсценировал для постановки одну из классических повестей, до сих пор не бывавшую на сцене, и готовит ее к постановке, проводит регулярные уроки по теории и практике психотехники актерского творчества, руководит группой аспирантов по психотехнике, руководит и корректирует работы молодых режиссеров и педагогов и, наконец, пишет книгу о психотехнике актерского творчества.
Выписка верна: секретарь Правления Творческого Студийного Театра 3. Стрельникова.
Печать:
Всекопромсоюз Кооперативное Товарищество Творческий Студийный Театр.
1.Какой спектакль был показан Станиславскому, установить не удалось.
2.Видимо, это «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя. В 3-й книге Демидова есть упоминание о его работе с актером над образом Рудого Панько в инсценировке «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Есть и наброски самой инсценировки (ф. 59).
Н. В. Демидов. Заметка из дневника [§§§§§§§§§§§§§§§§]
27.09.1935. Покровское-Стрешнево
Да здравствует хамство! Хамство и подлость! Да процветают они во веки вечные!!
Только благодаря хамству и подлости людей не отдал я им всю свою жизнь и талант, не рассорил направо и налево всего себя.
Разве не во время моей безработицы и голодовки[*****************], неожиданно свалившейся на меня благодаря грубости, эгоизма и ничтожности душевных качеств моего уважаемого патрона, разве не в это невыносимо оскорбительное время принялся я за работу над собой и наизобретал и наоткрывал столько, сколько не было во все время моего благополучного жития?
Разве не от его же хамства дал я себе слово не давать ему ничего, а приняться за свою книгу?
Как жаль, что мало, что не через край было этого хамства и грубости! — теперь бы не был я ни режиссером оперного театра, растрачивающим свое время черт знает на какую ерунду, ни «редактором» книги старика, отдающим ему все свои драгоценные изобретения, наблюдения и находки ни за что, разве что за презрительное и ненавистническое отношение ко мне. Да и верно! — разве не дурак!? разве не простак и растяпа? Теперь бы я, мож<ет> б<ыть>, уже кончил свою книгу[†††††††††††††††††], а книжечке почтенного старичка сильно бы от меня не поздоровилось — столько в ней было ерунды и вранья! Теперь, к сожалению, все там мною поправлено... из безвыходных положений даны мною выходы... словом, я обокрал себя и отдал все это негодяю и тщеславнейшему из эгоистов.
Может быть, после его и моей смерти начнут обо всем этом догадываться... но ни мне, ни ему, ни близким моим — это не будет нужно. А теперь — я оплеван, обворован и в сущности уничтожен.
Целиком публикуется впервые.
Из дневника Н. В. Демидова
[1935 г.]
Вся голова, все сердце целиком и без остатка отданы на то, чтобы проникнуть в самые недра творчества, вся жизнь ушла на изучение и пропаганду того, что называется «его системой» и в сущности... нет человека находящегося в большем пренебрежении.
Зачем он так делает?
Зачем он не плюнет в морду всем этим наушникам, которые только и держатся тем, что затаптывают других!
Будто не знает он там, в глубине, в сердце, в тайниках души своей всю ценность мою, всю силу и всю неподкупность. Зачем же хватается за малейшую клевету, за все действительные и во-
ображаемые мои недостатки, чтобы сейчас же отстранять от того, что я могу, что я должен, что я обязан и что я призван делать?
Это рок. Чудак — беспощадно и убежденно рубит топором свои собственные пальцы. А им, присосавшимся моллюскам — только того и надо.
Пусть так.
Боже мой, спаси-сохрани!.. Дай силы остаться чистым и твердым, дай силы с честью пройти путь.
Если не надо, чтобы я сделал все, что в силах сделать, то не дай погибнуть всему, не дай пролиться на землю бесцельно и тоскливо осенним ночным неприветным дождем. Пусть ночной, пусть не видимый никем, но пусть весенний — на утро после (меня) пусть зашевелится трава, лопаются почки и начинается жизнь... Господи!..
Боже мой, как странно складывается жизнь!
Десятки, чуть не сотни людей выскакивают на поверхность и носятся, сверкая на солнце, как щепки только потому, что они слишком легки и не могут погрузиться на дно, а меня, впустившего корни в самое дно реки, меня, несущего к поверхности готовые распуститься бутоны прекрасных цветов, меня треплет, рвет и раздирает по частям.
Конечно, знаю:... недостатки... много недостатков. Мож. б. один из важнейших — слишком крепкие корни — чего бы лучше — рвануло — ну оторвался, поплыл но течению, доплыл до тихой бухточки, осел и пускай опять корни... Нет, братец мой — как ни рви, всего истрепли, а корни навек вросли.
Дернул же черт устроиться на самом бурном месте! Сидел бы где-нибудь в болоте и цвел для куликов, для лягушек да для бога в небе.
* * *
[1937 г.]
Только что слушал по радио «Каренину»... заставил себя. Не всё... частями. Всего слишком много — не под силу.
На весь мир твердят об этом сверхгениальном достижении — надо же иметь хоть приблизительное представление о том, что такое верх совершенства...
Неужели это? Неужели так-таки никто и не понимает, что за исключением десятка кратковременных просветлений — всё это — самое беспросветное «ремесло правдоподобия»?
А какая самоуверенность, какой самовосторг!
Конечно, в спектакле вероятно, не так заметны для невооруженного глаза все пустоты и провалы — там все прикрыто-
приукрашено, но в радио они как на ладони. Хорошая в этом отношении штука радио. Я работал там, знаю. Там — только абсолютная, ничем не засоренная правда, а чуть уклонишься — словно тебе песку в глаз кинули.
Что же? Значит, нрав Дед?[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Значит, так и не останется ничего — все выветрится?
А мож. б. и того хуже: новая школа «правдоподобия» игры и «правдоподобия» постановки — в конце концов сослужит еще худшую службу? Раньше в Малом театре за правдоподобием никто не гонялся, им не прикрывались — бездарности проваливались, а таланты давали правду, а теперь вооруженная новой техникой и новой режиссерской «культурой» воцаряется понемногу посредственность. (Род же ее неистребим как земляная блоха.) И вытесняет она собою сознательно и бессознательно тех, которые несут в себе огонь таланта?
А мож. б. такова судьба всех школ? Всех — великих и малых, и в искусстве, и в философии, и в жизни?
Конечно теперь, после Деда, уже невозможно возвратиться ко многим прежним ошибкам и примитивам, и это — огромно, но для всякого истинного художника (а для него тем более) разве в этом смысл и цель всех страданий?
Самое главнoe, самое дорогое для создателя школы, трудно передаваемый аромат, волшебство школы — в нем смысл и цель... и вот оно-то всегда понемногу и выветривается...
Пока жив сам художник, пока он имеет около себя группу своих учеников «сектантов» и т. д. <конец рукописи отсутствует>
Датируется по содержанию (премьера спектакля «Анна Каренина» состоялась 21 апреля 1937 г.).
Запись Демидовым своей беседы с режиссером оперного театра им. К. С. Станиславского Юрием Николаевичем Лораном
5-го января 1936 г.
Л. — Н. В., у вас есть, вероятно, много записок по технике искусства, я очень прошу дать мне их для прочтения.
Д. — Пожалуйста, никогда не поднимайте об этом разговоров. Записки у меня есть и очень много, но дать их никому не могу.
Меня об этом просили не раз. Между прочим, Мордвин<ов>, перед тем как начать читать лекции в ГИТИСе, просил об этом же. А почему вы не составляете их сами? Ведь вы слушаете К. С, 3. С. и Вл. С. лет 10? Сами размышляете?
Л. — У меня есть кое-какие записи. Но меня интересует не только то, что говорит К. С, а также и лично ваше.
Д. — Лично мое вы скоро и легко узнаете из моих занятий. Вы ведь приписаны ко мне. Не очень понимаю, почему вы интересуетесь «лично моим», оно заключается, главным образом, в практической разработке все тех же принципов техники К. С. Опыт показывает, что для большинства актеров нужен более упрощенный подход, вот этим я волею судеб и занимаюсь. Да вы все это частью видели и слышали, и остальное услышите дальше.
Л. — То, что вы делаете, так интересно... Оно совершенно не похоже на то, что говорит К. С.
Д. — Так ли? Что это интересно — может быть. За этим большой опыт, немало ошибок, поправок, изменений. Это я принимаю. Но странно, что для вас, для режиссера, не ясно, что это именно самый К. Сергеевич-то и есть. Разве не на том спотыкается он в актерах, что они зажаты, механичны, без всякого «я»? Разве большинство репетиций не проходит в том, что он выманивает жизнь из актера? Я делаю то же самое, выманиваю жизнь, свободу, непринужденность.
Л. — Да, но вы говорите, что не надо «задачи».
Д. — Плохо слушали. Я говорю: давайте забудем о задачах, об объекте и даже о внимании, скажем себе, что этого ничего будто бы нет. А то у некоторых за долгое время не совсем верно понимаемых «задач», «объектов» и проч. образовалась психологическая привычка. Давайте попробуем забыть о «задачах» и прочем и научимся не вмешиваться в свою природу. А когда это мы хоть чуть-чуть постигнем, тогда я буду подбрасывать сам предлагаемые обстоятельства. И вы, не теряя свободы и непроизвольности, будете их воспринимать по живому. Мне даже неудобно вам это повторять: я столько раз говорил об этом.
Л. — Все-таки интересно бы почитать ваши записки.
Д. — Может быть и интересно, но, во-первых, там едва ли то, что вы думаете. Во-вторых, не дам.
Л. — А что же там?
Д. — Вас интересуют записки по технике? Они есть, но больше других — касающихся психологии и философии творчества. Я пишу книгу[§§§§§§§§§§§§§§§§§], и первая часть скоро будет готова. Но это не о технике, это психологическое и философское дополнение к кни-
ге К. С. О технике я, может быть, когда-нибудь и буду писать, но сейчас нет никакого смысла, т. к. у К. С. все самое важное и существенное уже будет написано, и написано достаточно внятно, убедительно и практично.
Л. — Так что вы, значит, все свое, касающееся техники, передали К. С?
Д. — Я этого не говорил. Да К. С. и пишет не столько о технике педагогики, сколько о технике творчества, так что ему это не очень и нужно.
Л. — Но как же? К. С. сам говорит, что он вместе с вами работает над книгой.[******************] Значит, вы все время вносите туда свое.
Д. — «Мое» касается больше литературной части. Я слышал сам, как К. С. говорит, что «мы с Н. В. много думали и говорили о таком-то вопросе», но что «вместе пишем» — не слыхал.
Л. — Это он говорил без вас. Он вас очень ценит.
Д. — Ну что ж... Это меня смущает и очень бодрит, только все-таки это преувеличение.
Л. — Почему преувеличение? Вы слишком хороший человек, Н. В., вы все отдаете, лишь бы это было для искусства, а ведь надо и самому пользоваться своими накоплениями.
Д. — Я и пользуюсь.
Л. — Нет, не пользуетесь. Если бы я был на вашем месте, я бы делал свое собственное, а не давал бы другим.
Д. — Что вы хотите сказать? Что я напрасно здесь работаю и напрасно помогаю К. С. в его книге?
Л. — Сколько вы здесь получаете?
Д. — Пока 400 р.
Л. — И дальше 400!
Д. — Не знаю.
Л. — Сколько вы получаете от К. С. за книгу?
Д. — Видите ли, с К. С. у меня счеты очень старые и сколько бы я ни получил, все равно я останусь у него в неоплатном долгу.
Л. — Вы, Н. В., не верите мне и отвечаете уклончиво. А напрасно, я здесь ценю после К. С. только вас.
Д. — Если, по-вашему, я уклоняюсь от ответа, вероятно, — вы ждете от меня какого-то другого, известного вам, ответа, может быть, сами мне его скажете?
Л. — Скажу! Не зевайте и не позволяйте залезать к себе в карман.
Д. — Спасибо за совет. Не хочу думать, что вы шутите надо мной. Поэтому все-таки отвечу. Насчет зевания — не учите, все равно прозеваю, потому что это не моя стихия. О залезании в кар-
ман... не знаю, на кого вы намекаете. О моих счетах с К. С. я вам уже сказал. Что театр залезает в мой карман — тоже едва ли. Что вы все, учащиеся у меня, залезаете, так как же без этого?
Л. — Не вывертывайте ваших карманов, Н. В.
Д. — Не умею.
Л. — Это плохо кончится.
Д. — Я фаталист.
Л. — Жаль!
Д. — Ничего, как-нибудь проживем, и кое-что все-таки сделаем, несмотря на тысячу недостатков и недохваток.
Л. — Удивляюсь вашей вере, Н. В. Жизнь трудна и жестока. Надо кусаться и царапаться. А если очень мешают, так — и в горло вцепиться.
Д. — Не учите, бесполезно. Говорю — не моя стихия. Если вы наврете в построении спектакля или вывихнете актера, так не обессудьте — горло перегрызу и не пожалею, а насчет денег и положения — буду страдать, терзаться, а сделать так, чтобы было мне хорошо, едва ли сумею. Что делать? Не наделил Господь.
Л. — Эх, мне бы ваши знания, умение и талант!
Д. — Тогда бы вы, пожалуй, лишились вашей практичности и хватки.
Л. — А вам бы моего напора.
Д. — У меня напор есть. Только на другое.
Л. — Так что, переделываться не хотите?
Д. — Не прочь бы, да не в моей власти. Если я смородина, так, пожалуй, нечего стараться родить крыжовник. А смородина у меня, кстати, получается, по-моему, не плохая. Так что, уж пускай, как есть,
Л. — А записок не дадите?
Д. — Не дам.
Л. — Напрасно. До свидания.
Д. — До свидания.
Опубл.: Ласкииа, М. Н. Забытое имя. Из архива Н. В. Демидова (1884-1953) // СПб Гос. академия театрального искусства / Как рождаются актеры. Сборник. СПб., 2001. С. 157-159.
Н. В. Демидов к К. С. Станиславскому в Москву
25.10.1936. г. Москва
Дорогой Константин Сергеевич,
Меня очень просили до поры, до времени не беспокоить Вас, не только своими визитами, но даже и письмами. Как медик, это я, конечно, понял. Жаль, что дело со школой от этого несколько оттягивается...
Но ведь не проваливается же?
В настоящее время техникумы при театрах постепенно упраздняются. Предположено, как говорят, оставить техникум при Художественном Театре, при Малом (!) и, кажется, Вахтанговском. Причина — как будто бы — недостаточная уверенность в правильности постановки дела.
Целиком ли верны эти слухи, не знаю; во всяком случае, их, вероятно, можно рассматривать, как более или менее удобный момент для выдвижения Вашего нового проекта.
Посылаю Вам докладную записку и смету «Школы на ходу». Ни с Орловым, ни с Джамапом я не говорил, конечно, о Вашем проекте и считаю, что говорить можете только Вы.
Телефон на моей новой квартире еще не начал работать — обещают пустить его на днях. № его: Д (Миусы) 2-14-12. Адрес мой: ул. Заморенова д. 3, кв. 10.
Кроме того, я бываю каждый день в Леонтьевском (начались занятия в опере).
Если понадобится — всегда могу к Вам приехать.
Ваш Н. Демидов
Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 212 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Главные научные труды, исследования и изобретения | | | Докладная записка 1 страница |