Воспитание: происхождение мира в «чёрно-белых» тонах

Я родился в хорошей франко-канадской католической семье и получил отличное образование, которое давала система католических школ в Эдмонтоне (Канада, провинция Альберта). В нашем доме была безусловная любовь и здравая дисциплина. Моя мама в основном сидела дома и была глубоко преданной христианкой. Её главной заповедью для пятерых детей было просто «хорошо относиться друг к другу». Подозреваю, что никогда не смогу полностью оценить духовное воздействие на нашу семью её любви, молитв и благочестивого примера. У папы был авторемонтный бизнес, и он работал шесть дней в неделю. Одной из его любимых «поговорок» было «Когда тебе будет 18, руки прочь от моего холодильника!» Он действительно привил своим детям чувство ответственности. Мы поняли, что на нас лежит ответственность заботиться о себе и вносить какой-то вклад в общество.

Вера моя была такой, какой она типично бывает у ребёнка – зависящей от его окружения: семьи, школы и церкви. Я отчётливо помню глубоко личные моменты в молитве перед Господом, которые были столь же реальны, как и то, то я переживаю сегодня. Я в раннем возрасте понял различие между добром и злом, и исповедание грехов приносило чудесный мир моей душе. В частности я помню ощущение чистоты после католического обряда исповеди. Я помню также силу музыки в церкви, особенно песнопение «Свят, свят, свят», которое всегда меня трогало. Событий в те ранние годы было довольно мало. Я обожал играть в хоккей и гольф, никогда не попадал ни в какие особые неприятности, мне даже нравилась школа и, когда я старался, я получал хорошие оценки. Я был обычным католическим ребёнком, росшим в Канаде в 60-х годах ХХ века.[1]

Когда я в 1972 г. оканчивал школу, эти впечатления раннего детства уступили место силам растущей светской культуры. Я был в семье старшим и первым из моих родственников поступил в университет. Это было страшновато, если не сказать большего. Я поступил в Коллеж Сен-Жан, филиал Альбертского университета. Колледж был интеллектуальным и культурным центром франкоязычной общины, где студенты могли слушать много учебных курсов по-французски. К сожалению, колледж был, несмотря на свои католические корни, в общем светским. Он был пропитан политическими и философскими идеями французской культуры ХХ века. Многие видели в атеистах Альбере Камю и Жане Сартре героев мысли.

Я понял, что суть идей этих французских философов была в том, что жизнь, в конечном счёте, абсурдна и бессмысленна, и лучший ответ на эту безрадостную реальность состоит в том, чтобы взять своё положение в свои руки и жить одним моментом. Чтобы представить себе, как такое мировоззрение воплощается здоровым 18-летним парнем, теряющим связи с религией, большого воображения не нужно. В колледже было несколько священников, но я не помню, чтобы когда-либо они вставали на защиту Бога или христианства. Они были добрыми и всем нравились, но мы считали их неуместными «славными ребятами». Не помню я и ни одного студента, который открыто был бы христианином. В среде тех, кто называли себя агностиками или атеистами, было интеллектуальное самодовольство, и я интерпретировал такое отношение в том смысле, что лучшие мыслители давно уже отвергли существование Бога. Как и любой студент-первокурсник, я был восприимчивым и хотел вписаться. Не замечая промывающего мне голову светского давления, я вскоре был захвачен идеями и мнениями профессоров и старших студентов.

Самой мощной силой, направлявшей развитие моего мировоззрения в первые университетские годы, была наука, в особенности теория биологической эволюции. Научные факты для моего разума были убедительнее философских аргументов, потому что их можно было пощупать. Специализируясь на биологии, я быстро поддался второму виду самодовольства, состоявшему в том, что естествознание – это единственная форма мысли, достойная доверия. Так называемые «художники-гуманитарии» занимались только меняющимися «мнениями» и «субъективными» знаниями, а учёные-естественники – прочными «фактами» и «объективной» Истиной.[2] Мы, учившиеся на естественнонаучных факультетах, были в университете «чистыми» мыслителями. Успех науки в мире не нуждался в доказательствах, ведь все ежедневно пользовались её плодами. Мне, как и многим другим, тогда казалось естественным считать, что только наука объясняла реальность и даже может предложить решение всех наших проблем. Среди ребят просто не было большего позитивиста, чем я!

Мой первый курс по биологии был посвящён эволюционной теории. Преподаватель начал вводную лекцию с того, что эволюция необязательно подрывает религию. Но большинство из нас восприняли это как дань политкорректности, ведь колледж всё же имел католические корни. В ходе этого курса нам было показано невероятное количество биологической красоты, сложности и практичности. Но понятие разумного замысла не было упомянуто ни разу. Это прискорбно, потому что концепция естественного откровения является освящённым веками принципом католического богословия. Молчание оглушало. И суть была ясна: происхождение жизни посредством одних только естественных процессов хорошо встраивалось в светское мировоззрение, пропагандировавшееся на всех остальных моих занятиях. Казалось также, что все аспекты нашего существования были отмечены дарвиновским механизмом эволюции, знаменитой концепцией «выживания наиболее приспособленных». Я и сам видел, что в спорте, учёбе и, конечно, знакомствах и браках выживают только сильные. Всё вокруг меня неуловимо подтверждало безжалостное соперничество, и во мне медленно развивалась беспощадная агрессивность.

И тогда я сделал вывод, который считал логичным: если теория эволюция верна, то Библия, видимо, неверна, а христианство – это ложь. В Писании сказано, что мир был сотворён за шесть дней, а наука доказывает иное. Я пришёл к такому выводу безболезненно и без борьбы или почти без неё. Хотя у меня и бывали некоторые духовные переживания, моя христианская вера до той поры была в лучшем случае унаследованной, плохо вскормленной и никогда не подвергалась настоящим испытаниям. В ней не было личного посвящения и зрелой любви к Богу. Такая религиозная вера была типична для большинства моих друзей – она зависела от наших семей и обучения в католической школе. Но я попал в другую среду. Теперь я был в светском университетском мире. Впервые в жизни я вырабатывал мировоззрение сознательно. Но этот процесс открытия самого себя я начал, находясь в ловушке «чёрно-белого» представления о начале мира.

Решение отвергнуть библейское учение о происхождении мира вскоре обратило на себя внимание моих родителей. Я помню эту дискуссию, как будто бы она была вчера. Это была классическая конфронтация. Мама с папой спросили, почему я всё реже хожу в церковь, и я объяснил отсутствие у меня интереса к христианству недавно воспринятым мною научным мировоззрением и теорией эволюции. Мои родители были ошарашены и не смогли ответить на те факты и доводы, которые я привёл. У них никогда не было возможности учиться в университете и разобраться в науке и биологической эволюции. Я чётко помню, как много раз бил по кухонному столу и заявлял, что Всемирного Потопа никогда не было, потому что нет совершенно никаких научных его подтверждений. Вместо этого ископаемая летопись доказывает, что жизнь на Земле возникла путём эволюции. Я уверен, что этот эпизод был очень трудным для моих родителей. Они ежедневно пользовались плодами научного прогресса, но их старший сын утверждал, что наука опровергает Библию и их религиозные убеждения.

Разрыв с христианством на первом курсе университета не сразу привёл меня к атеизму с представлением о том, что жизнь не имеет конечной цели и смысла. В конце первого года обучения я записал у себя в дневнике: «Представляется, что всякий раз, когда кто-то что-то делает, это можно объяснить, разобравшись в прошлом этой личности. Чем больше я это изучаю, тем больше мне кажется, что человек – это просто химические реакции, запрограммированные ДНК… Но я уверен, что это не всё» (28 апреля 1973 г.)

Наибольшее влияние на моё мировоззрение оказал научный фактор. Я согласился с тем, что биология объясняет происхождение нашего тела, а за этим быстро последовало и признание того, что психология позволяет понять наше поведение. Как я узнал из курса по эволюционной психологии, ДНК была не только базовым компонентом, связывавшим всё живое через эволюцию, генетика объясняет и наши умственные способности, поведение в быту и даже религиозные склонности. В начале 70-х гг. ХХ века в университетах господствовали позитивизм и сциентизм, и студентам тщательно внушали такую светскую предвзятость. Утверждалось, что если утверждение нельзя доказать научно, то оно бессмысленно, а значит, неверно и не ведёт ни к каким следствиям. По такому перекошенному представлению о науке, религия – это всего лишь иллюзия и случайный побочный результат человеческой эволюции.

Я определённо шёл вниз по пути к атеизму. Однако, как явствует из записи в моём дневнике, что-то в глубине моей души говорило мне, что, невзирая на нашу биологическую основу и психологическую обусловленность, «я уверен, что это не всё». Я понимал, куда меня ведёт логика моей науки, но интуитивно ощущал, что во Вселенной есть какие-то высшие цель и смысл. Сегодня я понимаю, что этот «голос внутри» звучит по благодати Божьей и из-за того, как Бог нас сотворил, в каждом из нас. Естественное откровение – это мощное провозглашение того, что мир целеустремлён. Оно даёт нам также и основополагающее ощущение добра и зла, которое в Писании названо «законом, записанным в наших сердцах» (Послание к Римлянам 2:15). Но и этот последний луч света омрачался моим светским образованием. Занятия по психологии списали со счетов всякое чувство вины или традиционную мораль, которую я стал воспринимать как простую поведенческую установку, вызванную моим католическим воспитанием. Мне говорили, что для подлинной жизни мне нужно преодолеть свой религиозный багаж. И вскоре я понёсся по волнам собственной греховности и ожесточения сердца, нашедших поддержку в ценностях того времени, которое стали называть «поколением наркотиков, секса и рок-н-ролла».

Душа моя жаждала цели и смысла, но я не имел понятия, где их найти. Я застрял в «чёрно-белых» представлениях о начале мира, и Библия с организованной религией даже и не рассматривались в моём развивающемся мировоззрении. Я не отрицал существования Бога открыто, но жил так, будто Его нет. Кроме тех случаев, конечно, когда я в Нём отчаянно нуждался, как тогда, когда казалось, что я, не дожив ещё до 20 лет, могу стать отцом – тогда я, конечно, много молился. Другими словами, я в основном был деистом, а к Богу относился как к спасателю, вытаскивавшему меня из последствий моей глупости и безнравственности.

Осенью 1974 г. я поступил на стоматологическое отделение в Альбертском университете. Чтобы оплачивать обучение, я в то же время записался в канадскую армию. Учась на стоматолога, я впервые в жизни встретил людей моего возраста, полностью преданных своей религиозной вере и заинтересованных в проповеди Евангелия. Меня впечатлили многие их доводы за существование Бога и вера в то, что Библия вдохновлена Им. Но важнее было то, что сильнее всего о вере свидетельствовал последовательный и благочестивый образ жизни, которые вели эти студенты. Он говорил мне намного больше, чем любые рациональные аргументы за христианство, и я никогда не забывал этого. Во многом я хотел того, что было у них. Хотя этот голосок в моей душе по мере ожесточения моего сердца всё больше затихал, он, тем не менее, открывал мне, что благочестивая жизнь правильна, и в глубинах своего духа я стремился к ней.

Однако я погряз в жизни, отмеченной безбожием и похотливыми излишествами. Подробности не важны, признаюсь только, что жизнь полностью концентрировалась на моих желаниях и на мне самом. Деизм моих первых студенческих лет переходил в периоды агностицизма, а потом возвращался обратно, пока я, наконец, не стал атеистом. В откровенной записи в своём дневнике я сделал вывод: «Любовь – это защитная реакция, характерная для всех животных, кроме того, что у человека, из-за его повышенного интеллекта, она выражается на более высоких уровнях» (20 июня 1977 г.).

Я хорошо помню тот период, в который я сделал эту запись. В то время я был жутко циничным. Одним из любимых моих афоризмов было: «Любовь – это стадная реакция». Другими словами, люди – это просто стадо плодящихся животных. Не нужно большого воображения, чтобы представить, как я относился к женщинам. Даже брак не имел никакого значения, потому что это была просто условность, придуманная людьми, чтобы контролировать общество. В нём не было ничего священного, ведь Священного не существовало вообще. Хотя сердце моё ожесточалось и омрачалось, был всё же голосок, говоривший мне, что я поступаю неправильно. Но это чувство вины устранялось такими интерпретациями психологии и эволюции, в которых не было места цели и смыслу. Я не обращал внимания на голос внутри меня, считая его простым следствием своего католического воспитания и часто повторял придуманную мною мантру: «Психологический багаж католичества, ты просто животное. Психологический багаж католичества, ты просто животное. Психологический багаж католичества, ты просто животное».

На последнем курсе обучения на стоматолога несколько христиан в классе пригласили меня на дискуссию, которая в конечном счёте оказала огромное влияние на мою жизнь. В ней участвовали один из ведущих креационистов-младоземельцев из США и сторонник нецеленаправленной эволюции с биологического факультета. Сначала я подумал, что это шутка. Кто мог пойти на такой смехотворный шаг, как оспаривать эволюцию в большом университете? Однако я был заинтригован. Всё ещё находясь в ловушке «чёрно-белых» представлений о начале мира, я рассудил, что если бы библейский Бог и Библия были истинными, то на проблему, разрушившую мою детскую веру – о биологической эволюции – надо было бы дать какой-то ответ. И я пошёл. Против эволюции выступал д-р Дуэйн Гиш из Института креационных исследований, самой важной креационистской организации в мире. Он получил степень доктора биохимии в Калифорнийском университете в Беркли. Это определённо привлекло моё внимание, так как я никогда не представлял, что могли быть настоящие учёные-антиэволюционисты. Но ещё больше шокировало то, что Гиш жёстко раскритиковал профессора биологии.[3] Я не помню подробностей этой полемики, но на меня было произведено сильное впечатление. Оказывается, можно было отстаивать существование Бога научно. На глубоком основополагающем уровне моё мировоззрение, по которому у мира не было ни смысла, ни цели, было поколеблено. И как будет ясно из моего рассказа, я никогда не забывал фамилии «Гиш».

Дата добавления: 2015-07-18