За пределами тавтологии

Мир классической науки был миром, в котором мог­ли происходить только события, выводимые из мгновен­ного состояния системы. Любопытно отметить, что эта концепция, которую мы проследили до Галилея и Нью­тона, уже в их время не была новой. В действительно­сти ее можно отождествить с аристотелевским представ­лением о божественном и неизменном небе. По мнению Аристотеля, точное математическое описание примени­мо только к небесному миру. Во «Введении» к нашей книге мы посетовали на то, что наука развеяла волшеб­ные чары, окутывавшие окружающий нас мир. Но развеянием чар мы, как ни парадоксально, обязаны про­славлению земного мира, взявшего на себя тем самым часть высокой миссии чистого разума, который Аристо­тель относил к возвышенному и совершенному небесно­му миру. Классическая наука отрицала становление и многообразие природы, бывшие, по Аристотелю, атрибу­тами низменного подлунного мира. Классическая наука как бы низвела небо на землю. Но не это входило в на­мерения отцов современной науки. Подвергнув сомнению утверждение Аристотеля о том, что математика кончает­ся там, где начинается природа, они усматривали свою

задачу не в поиске незыблемого, скрывающегося за из­меняемым, а в расширении изменчивой, преходящей и тленной природы до границ мира. В своем «Диалоге о двух главнейших системах мира» Галилей высказы­вает удивление по поводу тех, кто склонен думать, что мир стал бы благороднее оттого, что после потопа оста­лось бы только море льда или если бы земля обладала твердостью яшмы, с трудом поддающейся резцу. Пусть те, кто думает, будто Земля станет прекраснее оттого, что превратится в хрустальный шар, сами обратятся в алмазные статуи под взглядом Медузы Горгоны!

Выяснилось, однако, что объекты, выбранные пер­выми физиками для проверки применимости количест­венного описания, — идеальный маятник с его консер­вативным движением, простые машины, орбиты планет и т.д., — соответствуют единственному математическому описанию, воспроизводящему божественное совершенст­во и идеальность небесных тел Аристотеля.

Подобно богам Аристотеля, объекты классической динамики замкнуты в себе. Они ничего не узнают извне. Каждая точка системы в любой момент времени знает все, что ей необходимо знать, а именно распределение масс в пространстве и их скорости. Каждое состояние содержит всю истину о всех других состояниях, совме­стимых с наложенными на систему связями; каждое может быть использовано для предсказания других со­стояний, каково бы ни было их относительное располо­жение на оси времени. В этом смысле описание, пре­доставляемое наукой, тавтологично, так как и прош­лое, и будущее содержится в настоящем.

Коренное изменение во взглядах современной науки, переход к темпоральности, к множественности, можно рассматривать как обращение того движения, которое низвело аристотелевское небо на землю. Ныне мы возно­сим землю на небо. Мы открываем первичность времени и изменения повсюду, начиная с уровня элементарных частиц и до космологических моделей.

И на макроскопическом, и на микроскопическом уровнях естественные науки отказались от такой кон­цепции объективной реальности, из которой следовала необходимость отказа от новизны и многообразия во имя вечных и неизменных универсальных законов. Есте­ственные науки избавились от слепой веры в рациональ­ное как нечто замкнутое и отказались от идеала дости-

жимости окончательного знания, казавшегося почти достигнутым. Ныне естественные науки открыты для всего неожиданного, которое больше не рассматривает­ся как результат несовершенства знания или недоста­точного контроля.

Эту открытость современного естествознания Серж Московиси удачно охарактеризовал как «кеплеровскую революцию», чтобы отличить ее от «коперниканской ре­волюции», которая сохранила идею абсолютной точки зрения. Во многих высказываниях различных авторов, приведенных во «Введении», естествознание связывалось с развенчанием «волшебных чар», окутывавших окру­жающий мир. Следующий отрывок из работы Московичи позволит читателю составить представление об изме­нениях, происходящих ныне в естественных науках:

«Наука оказалась вовлеченной в дерзкое это пред­приятие, наше предприятие, для того чтобы обновить все, к чему она прикасается, и согреть все, во что она проникает, — землю, на которой мы живем, и истины, наделяющие нас способностью жить. И каждый раз это не отзвук чьей-то кончины, не достигающий нашего слуха погребальный звон, а вечно звонкий голос воз­рождения и начала человечества и материальности, за­фиксированных на какой-то миг и их эфемерной неиз­менности. Именно поэтому великие открытия соверша­ются не на смертном одре, как это было с Коперником, а достигаются в награду мечтам и страсти, как это бы­ло с Кеплером»²⁰.

Дата добавления: 2015-07-15