Mar. Точка контакта

Банька была хороша. И неважно, что топилась по-чёрному, – зато внутри плыл туманом раскалённый пар, гранитные каме-нюки аппетитно потрескивали от жара и заходились разъярённым шипом, стоило плеснуть на них самую малость ледяной воды. А сразу за предбанничком огромными валунами отгораживалась заводь на Ирети – прыгай в своё удовольствие, не снесёт.

То и дело принимался дождь, причём лил, как из ведра, залпами. Тучи проносились, как сумасшедшие, не успевая закрывать солнце, и оно жарило вовсю, градусов под тридцать.

Иреть от дождей поднялась больше чем на метр, по всей ширине всхлёстывались пеной буруны, неслись сучья да смытые деревья. Солнце подсвечивало пену розовым, вода в реке при этом становилась на контрасте беспросветно сизой и нереальной.

Я привычно бухнулся в заводь, и, отброшенный ледяным потоком на дальние валуны, упёрся в них руками. Вода в заводи была до невероятия прозрачной, и пара тайменей, стоящая у дна, выглядела гигантскими глубоководными рыбинами. Совсем рядом бушевало основное течение, резко выворачивавшееся от валунов к дальнему берегу. Пара сосен упиралась в небо прямо у меня над головой, чуть дальше лес стоял непроходимой стеной.

Наверху стучал дятел. Мне его хорошо было видно – чёрно-белого, с роскошной красной шапочкой. Очень деловито стучал, только кора сыпалась.

Таймени, которым я скормил полбатона, пока растапливал баньку, лениво двигали плавниками, удерживаясь против течения. Я с большим интересом разглядывал речных монстров – настолько близко наблюдать мне за ними не доводилось. Тёмные тела отдавали немереной силищей, а под удар хвоста я бы добровольно не подставился. Вытащить такую зверюгу на удочку было бы интересно, я видел не так давно, как два мужика тащили такого, изо всех сил упирая удилище в камни, то сматывая, то отпуская леску.

Таймени, будто подслушав мои мысли, насторожились и тихонько двинули к проходу в валунах. Синхронное движение хвостов – как и не было в тихой заводи двух речных хищников.

Подставив лицо под жаркие лучи июльского солнца, я на мгновение отключился от реальности. Рёв реки не мешал – он привычно воспринимался как что-то естественное, и я слушал тишину. Блаженство было непередаваемым.

Заполошный лай Лимки резанул по ушам. Я на сажёнках перемахнул заводь, подтянулся на руках и выскочил к баньке. Пегая Лимка скакала вокруг сосны, обгавкивая дятла. Хвост поленом, чёрные уши злобно прижаты к морде – да что такое с моей флегматичной лайкой содеялось?

Дятел трещал, как пулемёт: собака была далеко внизу и никакой угрозы не представляла. Ну, полает – успокоится.

Я зачерпнул в ведро холодную воду и потащил к баньке по скользкой тропке. Лимка, оскалив зубы, заступила дорогу.

– Сидеть, – говорю. – Что это с тобой?

И руку тяну к морде. Еле отдёрнуть успел – клыками в миллиметрах лязгнула. А они у Лимки неслабые: охотница. На её счету пара волков да рысь-подранок, так что чем-чем, а зубами лайка моя орудовать не только в миске умеет.

– Одежду дай взять, дурёха, – говорю. Комары, сволочи, жрут беспощадно, облепили плотным облаком – либо в баню бегом, либо обратно в заводь.

Хвостом мотанула, но лапы напружинены, нос сморщен – не пускает в баню, хоть тресни. Зло меня взяло. Я ведро поудобнее перехватил, чтобы Лимку отогнать, замахнулся – и, поскользнувшись на мокрой траве, неловко опустил жестяным ребром прямо себе на мизинец. Звон в ушах поднялся такой, что комаров перестал чуять сразу. Как на тропу сел – не помню, осознал себя в тот момент, когда уже почти все добрые слова в адрес Лимки, за ногу держась, сказал, и выдыхаться начал. А Лимка мне в ответ выражается по полной программе – там «дурак большой – идиот глухой» самым мягким было, и много ещё чего. Тут порывом ветра сосну с дятлом аккурат на баньку уложило, разворотило всё строение.

Я заткнулся на полуслове и на собаку смотрю. Она на меня, успокоен-но. Хвостом начала помахивать, оскал убрала.

– Ну что, – говорит, – хозяин, права я была, али как?

Я встал. Прихромал к заводи и прыгнул в ледяную воду. Вылез снова, на Лимку смотрю. Она мне из разваленной баньки штаны в зубах тащит. Приволокла на валун, морда довольная:

– На, – гавкает, – я сейчас рубаху достану.

И обратно к баньке.

Я башкой трясу. В башке звон. Палец на ноге на глазах пухнет, штаны я с воем на мокрое тело натянул. А Лимка мне рубаху подаёт, улыбается:

– Что-то ты, хозяин, как бы и не рад, что живой?

– Рад-рад, – говорю. – Только ты мне объясни, пожалуйста, как так всё получилось, а?

У Лимки язык на сторону, хвост по земле постукивает, морда лукавая.

– Тебе чего объяснять-то, – спрашивает. – Что под трухлявой сосной в ветреный день быть опасно, или ещё чего?

– Ещё чего, – отвечаю. – Кто тебя такими словами ругаться научил, для начала. А ещё раньше – как это получилось, что я всё понял. То есть тебя понял. И понимаю.

Лимка хохочет во всю пасть:

– Ведро, – говорит, – ты уронил правильно. Мы, собаки, давно знаем, что у человеков в мозгах понимание включается, если их за мизинец как следует цапнуть. Так вы же не даётесь никогда. В тапки прячете – или в сапоги, да «Фу!» сразу орать начинаете.

Я закрыл глаза и мысленно представил армию добровольцев, правильно роняющих себе на палец девятилитровое ведро с водой. Или сующих ноги в пасть мастифу.

И понял, что в жизни человечество не будет разговаривать с собаками.

Дата добавления: 2015-07-14