Дело идет к концу

(сентябрь 1585 – август 1586)

«Пора кончать!» – «The matter must come to an end!» – этой железнойформулой, вырвавшейся в горячую минуту, министр Елизаветы выразил чувства всейстраны. Ничто так не тяготит народ или человека, как долгая неуверенность.Убийство изувером-католиком второго вождя Реформации принца Оранского (в июне1584 года) ясно показало Англии, кому предназначен следующий удар; заговорследует за заговором – пора наконец взяться за узницу, за эту опаснуюподжигательницу, которая сеет смуту и беспокойство! Пора «вырвать зло скорнем»! В сентябре 1584 года протестантские лорды и чиновная знать собираютсячуть ли не поголовно и на торжественной «ассоциации» (association) «честью иприсягой обязуются перед всевечным богом предать смерти всякого, кто приметучастие в заговоре против Елизаветы», причем отвечать будет и «любойпретендент, в чью пользу замышлялась измена». После чего парламент в «Акте оличной безопасности ее величества королевы» – «Act for the security of theQueens Royal Person» – облекает это соборное определение в форму закона. Надвсяким, кто примет участие в покушении на королеву или же – сугубо важный пункт– хотя бы в принципе с ним согласится, отныне занесен топор палача. Кроме того,постановлено, что «лица, обвиняемые в соучастии в заговоре против королевы,подлежат суду двадцати четырех заседателей по назначению короны».

Итак, Марии Стюарт сделано двойное предупреждение. Во-первых, в том, что набудущее королевский сан уже не помешает привлечь ее к публичному суду;во-вторых, что даже в случае успеха покушение на Елизавету ничего ей не даст, атолько неминуемо приведет ее на плаху. Это звучит как последний сигнал фанфары,призывающий непокорную крепость к сдаче. В случае дальнейших колебаний пощадыне будет. Отныне всякой недоговоренности и лицемерию между Елизаветой и МариейСтюарт конец, повеяло резким, суровым ветром. Наступила полная ясность.

О том, что время льстивых писем и льстивого притворства миновало и чтоборьба, растянувшаяся на десятилетия, вступает – hasta al cuchillo – в свойпоследний круг, когда никакие поблажки уже невозможны, Мария Стюарт и самаможет судить по крутым мерам, которые против нее принимаются. Настороженныйучастившимися покушениями, английский двор решил прибрать Марию Стюарт к рукам,окончательно пресечь ее интриги и крамолу. Шрусбери, который в своем качестведжентльмена и большого вельможи был слишком снисходительным тюремщиком,«освобождается от должности»; слово «освобождается» – «released» – звучит здесьв прямом смысле, он и в самом деле на коленях благодарит Елизавету за то, чтоона после пятнадцатилетних мытарств дает ему вольную. Место его занимаетфанатик-протестант Эмиас Паулет. Только теперь Мария Стюарт может с полнымоснованием говорить о «servitude» – рабской неволе, ибо вместо прежнего доброгостража ей назначили жестокого тюремщика.

Эмиас Паулет, твердокаменный пуританин, один из тех праведников, какихвзыскует Библия, но Бог не приемлет, отнюдь не скрывает своих намеренийпревратить жизнь Марии Стюарт в сущий ад. С полным сознанием своего долга идаже с горделивой радостью берется он содержать свою узницу в строгости, лишитьее малейших послаблений. «Я не стану испрашивать снисхождения, – пишет онЕлизавете, – если она тайными кознями вырвется из моих рук, ибо сие можетпроизойти лишь при моем преступном попустительстве». С холодной и трезвойметодичностью, как человек долга, берется он охранять и полностью обезвредитьсвою узницу, как будто это – дело его жизни, завещанное ему Господом Богом.Отныне в его непреклонной душе живет одно честолюбивое стремление – статьтюремщиком не за страх, а за совесть; никакой соблазн не смутит этого Катона[165]; ни разу у него не дрогнет сердце инабежавшая волна теплой человечности ни на миг не растопит его постную, ледянуюмину. Для него бедная усталая женщина не государыня, чьи несчастья внушаютуважение, но единственно черный ворог его королевы, за которым нужен глаз даглаз, ибо от него, как от антихриста правой веры, всего можно ожидать. В том,что здоровье ее расшатано и разбитые ревматизмом ноги делают ее тяжелой наподъем, он цинически усматривает «преимущество для стражей, ибо нечего бояться,что она от них сбежит». Методически, пункт за пунктом, сам не нарадуясь насвою добросовестность, выполняет он обязанности надзирателя и с аккуратностьючиновника ежевечерне заносит свои наблюдения в особую книгу. И если всемирнойистории и знакомы более жестокие, более злобные и несправедливые тюремщики, чемэтот архиправедник, то вряд ли найдется среди них другой такой, кто умел бы сподобным сладострастием превращать свои обязанности в источник чиновничьеговосторга. Первым делом безжалостно засыпаются подземные каналы, которые все ещевремя от времени связывали узницу с внешним миром. Пятьдесят солдат день иночь, караулят подходы к замку; люди из ее свиты, до сих пор невозбраннонавещавшие соседние деревушки и передававшие по цепочке письменные и устныевесточки, тоже лишены свободы передвижения. Только с особого разрешения и подконвоем дозволено им оставлять замок; раздача милостыни окрестным беднякам,которой регулярно занималась сама Мария Стюарт, объявлена под запретом:проницательный Паулет с полным основанием заподозрил в этой благотворительностисредство склонить бедных людей к выполнению крамольных поручений. Одна суроваямера следует за другой. Белье, книги, любые посылки тщательно просматриваются,все усиливающийся надзор удушает переписку. Оба секретаря Марии Стюарт, Нау иКерль, вынуждены сидеть по своим комнатам сложа руки. Им больше не приходитсяписать и расшифровывать письма; ни из Лондона, ни из Шотландии, ни из Мадридаили Рима не просачивается ни одна весточка; ни капли надежды не проникает водиночество всеми покинутой женщины. А вскоре Паулет отнимет у нее и последнююрадость: ее шестнадцать лошадей оставлены в Шеффилде – прошло время выездов наохоту и прогулок верхом. В этот последний год ее жизненное пространство совсемсузилось; при Эмиасе Паулете заточение Марии Стюарт все больше напоминает(темное предчувствие!) одиночную камеру, гроб.

Радея о чести Елизаветы, мы должны были бы пожелать ей болееснисходительного стража для ее сестры-королевы. Но, заботясь о своейбезопасности – как нам ни досадно признать это, – она не могла сыскать болеенадежного стража, чем этот холодный кальвинист. Образцово выполняет Паулетвозложенную на него задачу отрезать Марию Стюарт от всего мира. Проходитмесяц, и она герметически закупорена, живет словно под стеклянным колпаком, ниодна весть, ни одно слово снаружи не проникает под своды ее тюрьмы. Елизаветаможет быть спокойна и радоваться на своего доброго служаку, и она в самом делепрочувственно благодарит Эмиаса Паулета за его рвение: «Если бы Вы знали, мойдобрый Эмиас, как я признательна Вам за Ваше неослабное усердие и безошибочныедействия, за Ваши разумные распоряжения и надежные меры при выполнении стольопасной и трудной задачи, это, наверно, облегчило бы Ваши заботы и порадовалоВаше сердце».

Однако, как ни странно, Сесил и Уолсингем, министры Елизаветы, не слишкомблагодарны дотошному Эмиасу Паулету («precise fellow») за его чрезмерноеусердие. Полная изоляция пленницы вопреки их ожиданиям путает их тайные планы.Много ли проку в том, что Мария Стюарт лишена возможности заниматьсяконспирацией. Паулет своим строгим режимом, в сущности, оберегает ее от еесобственной опрометчивости. Сесилу же и Уолсингему нужна не праведная МарияСтюарт, а неправедная. Им нужно, чтобы узница, в которой они склонны видетьисточник постоянных волнений и заговоров в Англии, продолжала свою тайную игруи окончательно запуталась. Они считают, что «пора кончать», им нужен гласныйсуд над Марией Стюарт, нужен смертный приговор, нужна казнь. Им уже малозаточения. Для них не существует иной меры безопасности, как физическоеуничтожение королевы Шотландской, а чтобы добиться этого, им нужно приложить неменьше усилий, стараясь заманить ее в инсценированный заговор, чем те, какиеприлагает Паулет, стараясь оградить ее от всякой крамолы. Что им для этой целитребуется, – так это комплот против Елизаветы и явное, доказанное содействиеМарии Стюарт преступному заговору.

Такой заговор против жизни Елизаветы сам по себе уже существует. Можносказать, что он работает постоянно. Стараниями Филиппа II организован наконтиненте самый настоящий антианглийский заговорщицкий центр. В Париже сидитМорган, тайный агент и доверенный Марии Стюарт, и на испанские деньги неустанноинтригует, затевая всякие рискованные махинации против Англии и Елизаветы.Здесь постоянно вербуется молодежь и через посредство французских и испанскихпослов завязываются тайные сношения между недовольным католическим дворянствомв Англии и государственными канцеляриями контрреформации. Одного только Морганне знает, что Уолсингем, один из самых способных и ничем не брезгающихминистров полиции всех времен, подослал к нему под видом фанатичных католиковнескольких своих шпионов и что как раз те курьеры, которые у Моргана на особохорошем счету, подкуплены Уолсингемом и состоят у него на жалованье. Что бы нипредпринималось для Марии Стюарт, неизменно становится известным в Англии ещедо того, как задуманные планы приводятся в исполнение. Так и в конце 1585 годаанглийскому государственному кабинету становится известным – кровь последнихзаговорщиков еще обагряет эшафот, – что на жизнь Елизаветы снова готовитсяпокушение. Уолсингем знает наперечет, знает поименно всех католических дворян вАнглии, с которыми Морган ведет переговоры и кого он завербовал на сторонуМарии Стюарт. Стоит ему взяться – и с помощью дыбы и пытки огнем он можетсвоевременно раскрыть готовящийся заговор.

Однако методы этого рафинированного министра полиции куда изощреннее иглядит он куда дальше. Разумеется, он мог бы уже сейчас задушить заговормановением руки. Но четвертовать нескольких зарвавшихся дворян или случайныхавантюристов – какое это имеет политическое значение! Стоит ли срубить у гидрынезатихающей крамолы пять-шесть голов, чтобы назавтра их выросло вдвое больше?Carthaginem esse delendam[166][167]– вот девиз Сесила и Уолсингема, они хотят «покончить» ссамой Марией Стюарт, а поводом для этого должна послужить не наивная попыткаосвободить узницу, а разветвленный заговор в ее пользу, ставящий себе явнопреступные цели. И вот вместо того, чтобы преждевременно, еще в зародышераздавить так называемый заговор Бабингтона, Уолсингем прилагает все усилия,чтобы искусственно его укрепить: он удобряет его своей благосклонностью,подкармливает деньгами, поощряет мнимым небрежением. И только благодаря егоискусству провокатора дилетантский комплот кучки захолустных дворян,направленный против Елизаветы, превращается в знаменитый заговор Уолсингема,ставящий себе целью устранение Марии Стюарт.

Но для законного убийства Марии Стюарт с помощью парламентского параграфанадо было соблюсти три условия. Во-первых, добиться от заговорщиков, чтобы онирешили убить Елизавету и чтобы это их решение было вполне доказуемо. Во-вторых,подвигнуть их на то, чтобы они прямо и недвусмысленно сообщили его МарииСтюарт. В третьих – и это самое трудное – выманить у Марии Стюарт прямое инедвусмысленное одобрение преступного плана, и притом в письменной форме. Зачемубивать невиновную без достаточных улик? Это было бы не к чести Елизаветы.Лучше сделать ее виновной, лучше коварно сунуть ей в руку кинжал, которым онасама пронзит себе сердце.

Комплот английской государственной полиции против Марии Стюарт начинается сподлости; неожиданно меняется к лучшему ее тюремный режим. Уолсингему,конечно, не стоило труда убедить благочестивого пуританина Эмиаса Паулета, чтокуда целесообразнее вовлечь Марию Стюарт в заговор, чем оберегать ее отвозможных соблазнов. Ибо Паулет внезапно меняет тактику в духе плана,придуманного главным штабом английской полиции. В один прекрасный день сейдотоле непреклонный цербер является к Марии Стюарт и чрезвычайно любезнодокладывает ей, что из Татбери ее решено перевести в Чартли. Мария Стюарт,неспособная проникнуть в интриги своих врагов, не в силах скрыть свою искреннююрадость. Татбери – мрачная крепость, более напоминающая тюрьму, чем замок.Чартли же лежит не только в открытой, живописной местности, но и в ближайшемсоседстве – и сердце у Марии Стюарт бьется жарче при этой мысли – с поместьямидворян-католиков, с которыми она дружна и от которых может ждать помощи. Там ейвольнее будет выезжать на охоту и совершать прогулки верхом, там, может быть,удастся ей получить весточку из-за моря и хитростью и мужеством завоевать то, вчем теперь единственная ее цель, – свободу.

А как-то утром Марию Стюарт ждет необычайный сюрприз. Она глазам своим неверит. Словно, по мановению волшебной палочки, распалась темная власть ЭмиасаПаулета. Пришло письмо, секретное, шифрованное письмо, первое после всех этихмесяцев блокады. Какие же молодцы ее друзья, какие они сообразительные,расторопные, нашли-таки возможность обойти ее неусыпного стража! Она уже и нечаяла такой радости: не быть отрезанной от мира, снова чувствовать дружескийинтерес, поддержку и участие, снова узнавать о планах и приготовлениях, которыепредпринимаются для ее освобождения! Какой-то тайный инстинкт все жезаставляет ее остерегаться, и она отвечает на письмо своего агента Моргананастойчивым предупреждением: «Смотрите не впутывайтесь во что-нибудь такое, чтоВам могут потом поставить в вину. Вы и без того на подозрении, не усугубляйтеже его». Но ее настороженность рассеивается, когда она узнает, какой ее друзья– на самом деле ее убийцы – изобрели остроумный способ беспрепятственнопереправлять ей письма. Еженедельно из окрестной пивоварни доставляется накухню королевы бочонок пива для слуг; по-видимому, ее друзьям удалосьдоговориться с возницей, чтобы он опускал в наполненный бочонок закупореннуюдеревянную фляжку. В этот выдолбленный сосуд и прячут секретные письма,предназначенные для королевы. Связь работает безукоризненно, письма приходят иуходят с регулярностью почтовых отправлений. Отныне «славный малый» («thehonest man»), как явствует из писем, еженедельно доставляет в замок бочонок сдрагоценным содержимым, дворецкий Марии Стюарт выуживает флягу, а потом с новымвложением опять опускает в бочку. Бравый возница смеется в кулак, ему этаконтрабанда приносит двойной барыш: там его щедро награждают иноземные друзьяМарии Стюарт, а здесь дворецкий платит ему за пиво вдвое против обычнойцены.

Одного только Мария Стюарт не подозревает, что бравый возница за свои темныеуслуги предъявляет счет еще и в третьем месте, ибо ему, помимо прочихработодателей, платит и английская полиция. И Эмиас Паулет, разумеется,посвящен во все махинации. Дело в том, что пивную почту изобрели не друзьяМарии Стюарт, а некий Гифорд, шпион Уолсингема, выдавший себя Моргану ифранцузскому посланнику за доверенное лицо Марии Стюарт; у министра полиции,таким образом, огромное преимущество; регулярная крамольная переписка МарииСтюарт осуществляется под наблюдением ее политических врагов. Каждое письмо,адресованное Марии Стюарт или написанное ею, перехватывается Гифордом, которогоМорган считает своим надежнейшим агентом; Томас Фелиппес, секретарь Уолсингема,сразу же расшифровывает письмо, снимает копию и, даже не дав ей просохнуть, тутже запечатывает и отправляет в Лондон. И только после этого письмо со всейпоспешностью доставляется Марии Стюарт или во французское посольство, так чтони у кого из адресатов не возникает подозрения, и они продолжаютпереписываться.

Поистине чудовищная ситуация. Обе стороны радуются, что противник обманут.Мария Стюарт вздохнула всей грудью. Наконец-то она взяла верх над холодным,неприступным пуританином, который позволяет себе рыться в ее белье, кромсатьподошвы ее башмаков, который сторожит каждый ее шаг и держит ее на привязи, какпреступницу. Знал бы он, думает она с торжеством, что, невзирая на часовых, навсе его крепкие затворы и хитрые выдумки, к ней еженедельно из Рима и Мадридаприходят важные письма, что ее агенты трудятся не покладая рук, что ей навыручку готовятся войска, флотилии, кинжалы! Порой она даже не дает себе трудаскрыть радость, которая так и брызжет из ее глаз: Эмиас Паулет ироническиотмечает в своих записях, что здоровье и настроение его пленницы заметноулучшилось с тех пор, как душа ее вновь вкусила яд надежды. Да, смеятьсяпристало больше честному Эмиасу, и нетрудно представить себе саркастическуюулыбку на его холодных устах, когда он еженедельно наблюдает прибытие бравоговозницы со свежей партией пива и следит, с каким проворством хлопотун-дворецкийскатывает бочонок в темный подвал, чтобы там, вдали от посторонних глаз,выловить драгоценную флягу. Ибо то, что сейчас будет читать Мария Стюарт, давноуже прочитано английскими полицейскими. В Лондоне Уолсингем и Сесил, посиживаяв канцелярских креслах, изучают корреспонденцию Марии Стюарт, которая лежитперед ними в точных списках. Они убеждаются из этих писем, что Мария Стюартпредлагает завещать Филиппу II Испанскому свои царственные права на шотландскуюкорону и на английское престолонаследие, если он будет бороться за ееосвобождение, – такое письмо, думают они с довольной ухмылкой, не худо будетпоказать Иакову VI, чтобы не слишком горячился, когда за его матушку возьмутся.Они видят, что Мария Стюарт в письме, адресованном в Париж и писанном еесобственной нетерпеливой рукой, добивается высадки испанских войск: Что ж, иэтот документик пригодится на процессе! Но самого важного, самого необходимого,чего они ждут и без чего никакой суд невозможен, они, увы, в письмах ненаходят, а именно, что Мария Стюарт изъявляет согласие на готовящееся покушениена жизнь Елизаветы. Вожделенного параграфа она еще не нарушила – для того,чтобы смертоносная машина процесса заработала, все еще не хватает крошечноговинтика, каким явился бы «consent» – ясно выраженное согласие Марии Стюарт наубийство Елизаветы. И чтобы добыть этот необходимый винтик, несравненный мастерсвоего дела Уолсингем засучив рукава берется за работу. Так возникает одна изсамых невероятных, пусть и документально удостоверенных провокаций в мировойистории – мошеннический трюк Уолсингема, инсценировка, рассчитанная на то,чтобы запутать Марию Стюарт в сфабрикованное полицией преступление, такназываемый заговор Бабингтона, на деле – заговор Уолсингема.

План Уолсингема был, по-видимому, мастерский план, за это говорит его успех.Но что в нем омерзительно донельзя и от чего даже сейчас, спустя столетия, наспробирает дрожь гадливости, – это что Уолсингем для своих жульнических целейвоспользовался самым святым человеческим чувством – доверчивостью юныхромантических душ. Энтони Бабингтон, которого в Лондоне избрали орудиемрасправы над Марией Стюарт, достоин нашего восхищения и сочувствия, ибо лишь изсамых благородных побуждений пожертвовал он жизнью и честью. Мелкопоместныйдворянин из хорошей семьи, человек с достатком, он счастливо жил с женой иребенком в своем поместье Личфилд близ Чартли – теперь мы понимаем, чтозаставило Уолсингема избрать замок Чартли для нового местожительства МарииСтюарт. Осведомители давно уже донесли своему шефу, что Бабингтон, ревностныйкатолик, самоотверженный сторонник Марии Стюарт, не однажды помогал тайнопереправлять ее письма, – ибо разве не священное право благородной юностипроникаться жалостью и участием к трагической судьбе ближнего? Такой чистыйсердцем идеалист, блаженный дурачок куда больше устраивает Уолсингема, нежелинаемный шпион: ведь королева скорее такому поверит. Она знает: не из корыстиэтот честный и, может быть, слегка чудаковатый дворянин готов служить ей – и непо сердечной склонности. Предание, будто Бабингтон еще юным пажом увидел МариюСтюарт в доме графа Шрусбери и в нее влюбился, надо отнести за счетромантического воображения биографов; очевидно, он никогда с Марией Стюарт невстречался и служил ей как бескорыстный рыцарь, как набожный католик, какэнтузиаст, восхищенный опасными приключениями женщины, в которой он виделзаконную английскую королеву. Беззаботно, безрассудно и многословно, как этосвойственно экспансивной юности, вербует он союзников среди друзей, и несколькодворян-католиков присоединяются к нему. В этом кругу энтузиастов, собирающихсядля пылких бесед, выделяется фанатически настроенный священник Боллард и некийСэвидж, бесстрашный головорез; в остальном это безобидные, желторотыедворянчики, начитавшиеся Плутарха и смутно грезящие о геройских подвигах.Однако вскоре среди этих честных мечтателей, появляются новые фигуры, кудаболее решительные, чем Бабингтон и его друзья, по крайней мере, они кажутсятакими; в первую голову тот самый Гифорд, которого Елизавета за его услугинаградит впоследствии ежегодным пенсионом в сто фунтов. Этим молодцампредставляется недостаточным освободить королеву-узницу. Очертя голову, снеобыкновенной горячностью настаивают они на куда более опасном деянии – наубийстве Елизаветы, на устранении «узурпаторши».

Эти мужественные и безоглядно решительные друзья, конечно же, не кто иные,как полицейские наемники, агенты Уолсингема; бессовестный министр вкрапил их вкружок молодых идеалистов, не только чтобы своевременно разузнавать их планы,но прежде всего чтобы побудить фантазера Бабингтона зайти гораздо дальше, чемтот, в сущности, предполагал. Сам Бабингтон (все документы сходятся на этом)вначале замышлял только смелую вылазку – вместе с друзьями решительным ударомиз Личфилда освободить Марию Стюарт из плена, воспользовавшись ее выездом наохоту или на прогулку; меньше всего эти политически экзальтированные, ногуманные по натуре люди помышляли о таком бесчеловечном поступке, какубийство.

Уолсингему, однако, мало похищения Марии Стюарт, оно еще не даст емуоснования для приведения в действие нового параграфа. Ему для его темных целейнужно нечто большее – нужен заговор, настоящий заговор цареубийц. И онзаставляет своих ловкачей, своих agents provocateurs[168]бить и бить в одну точку, покуда Бабингтон с друзьями несдается на их науськивания: они готовы подумать и о столь необходимомУолсингему убийстве Елизаветы. Испанский посол, тесно связанный сзаговорщиками, двенадцатого мая докладывает Филиппу II радостную весть; четыредворянина-католика из лучших семейств, имеющих доступ ко двору, поклялись нараспятии извести государыню ядом или кинжалом. Из чего можно заключить, чтоagents provocateurs поработали на славу. Наконец-то инсценированный Уолсингемомзаговор полностью пущен в ход.

Но этим решена лишь первая часть задачи, которую ставил себе Уолсингем.Удавка укреплена только с одного конца, надо закрепить ее и с другого. Заговорпротив жизни Елизаветы составлен, но на очереди еще более сложная задача –втянуть в него Марию Стюарт, выманить у пленницы, ничего не знающей озароившейся вокруг нее интриге, согласие по всей форме, «consent». И Уолсингемснова свистит своих ищеек. Он отправляет нарочных в Париж и в Мадрид к Моргану,генеральному уполномоченному Филиппа II и Марии Стюарт, в постоянно действующийкатолический конспиративный центр – жаловаться на Бабингтона и компанию, будтобы те недостаточно рьяно берутся за дело. Они-де не спешат с убийством, такихротозеев и слюнтяев свет не видывал. Не мешало бы пришпорить этих нерадивых ималодушных, подвигнуть их на выполнение священной задачи. Сделать это могла бытолько Мария Стюарт, обратившись к ним с воодушевляющим словом. ДостаточноБабингтону увериться, что его высокочтимая королева одобряет убийство, как онот слов перейдет к делу. Для успешного выполнения великого замысла, поуверениям ищеек, нужно, чтобы Морган склонил Марию Стюарт написать Бабингтонунесколько воспламеняющих слов.

Морган колеблется. Можно подумать, что в минуту внезапного просветления онразгадал игру Уолсингема. Однако ищейки твердят свое: речь будто бы идет лишь оничего не значащем обращении. Наконец Морган уступает, но, чтобы обеспечитьсебя от случайностей, он сам набрасывает для Марии Стюарт текст ее письмаБабингтону. И королева, всецело доверяющая своему агенту, слово в словопереписывает этот текст.

Итак, необходимая Уолсингему связь между Марией Стюарт и заговорщикамиустановлена. Некоторое время еще соблюдается осторожность, к которой призывалМорган, – первое письмо Марии Стюарт к юным прозелитам написано с большойтеплотой, однако в самой общей и ни к чему не обязывающей форме. Уолсингему,однако, нужна неосторожность, нужны ясные признания и неприкрытое согласие,«consent», на задуманное убийство. И по его знаку агенты опять берутся зазаговорщиков. Гифорд внушает злосчастному Бабингтону, что, поскольку МарияСтюарт так великодушно им доверилась, его прямой долг – с таким же довериемпосвятить ее в свои планы. В столь опасном начинании, как покушение наЕлизавету, нельзя действовать без согласия Марии Стюарт: ведь у них есть полнаявозможность без всякого риска через того же бравого возницу снестись с узницей,условиться с ней обо всем и получить указания. Блаженный дурачок Бабингтон,более отважный, чем рассудительный, очертя голову ринулся в эту ловушку. Онотправляет своей très chère souveraine[169]пространное послание, где во всех подробностях рассказывает о своих планах.Пусть бедняжка порадуется, пусть узнает наперед, что час ее освобожденияблизок. С таким доверием, как будто ангелы незримыми путями перенесут егослова Марии Стюарт, и не подозревая, что сыщики и шпионы кровожадно сторожаткаждое его слово, излагает несчастный глупец в пространном письме весь планготовящейся операции. Он сообщает, что сам с десятком молодых дворян и сотнейподручных предпримет смелый набег на Чартли и увезет ее, а в то же времяшестеро дворян, все надежные и верные друзья, преданные делу католицизма,совершат в Лондоне покушение на «узурпаторшу». Написанное с безрассуднойпрямотой послание говорит о пламенной решимости и о полном понимании угрожающейзаговорщикам опасности – его нельзя читать без глубокого волнения. Толькохолодное сердце, только зачерствелая душа могла бы оставить такое признание безответа и одобрения во имя трусливой осторожности.

Но именно на горячности сердца, на не раз испытанной опрометчивости МарииСтюарт и строит свои расчеты Уолсингем. Если кровавый замысел Бабингтона невызовет у нее возражений, значит, он у цели, значит, Мария Стюарт избавила егоот лишних хлопот: не придется подсылать к ней тайных убийц. Она сама себенадела петлю на шею.

Роковое письмо отослано, шпион Гифорд срочно доставил его в государственнуюканцелярию, где его тщательно расшифровали и сняли копию. Внешне никем нетронутое, оно затем проделывает свой обычный путь в пивной бочке. Десятого июляоно уже в руках у Марии Стюарт – и с не меньшим, чем она, волнением, двачеловека в Лондоне ждут, ответит ли она и что ответит, – Сесил и Уолсингем,вдохновители и коноводы этого заговора тайных убийц. Наступил моментнаивысшего напряжения, та трепетная секунда, когда рыбка уже дергает занаживку. Проглотит она ее? Или ускользнет? Минута и в самом деле жестокая, авсе же: мы можем порицать или, наоборот, хвалить политические методы Сесила иУолсингема – неважно. Сколь ни гнусны средства, к которым прибегает Сесил,чтобы погубить Марию Стюарт, он государственный деятель и, так или иначе,служит идее: для него устранение заклятого врага протестантизма – насущнаяполитическая необходимость. Что касается Уолсингема, то трудно требовать отминистра полиции, чтобы он отказался от шпионажа и придерживался исключительнодобропорядочных методов работы.

Ну а Елизавета? Знает ли та, что всю жизнь, при любом своем решении сострахом оглядывалась на суд потомства, что здесь, за кулисами, сооружена такаяадская машина, которая во сто крат коварнее и опаснее всякого эшафота?Совершают ли ее ближайшие советники свои подлые махинации с ее ведома иодобрения? Какую роль – неизбежный вопрос – играла английская королева в подломзаговоре против своей соперницы?

Ответ напрашивается сам собой: двойную роль. У нас, правда, имеются вседоказательства того, что Елизавета была в курсе происков Уолсингема, что спервой же минуты и до самого конца она шаг за шагом, пункт за пунктом терпела,одобряла, а возможно, и поощряла провокаторские махинации Сесила и Уолсингема;никогда суд истории не простит ей, что она видела все это и даже помогалаковарно завлечь в ловушку доверенную ей узницу. И все же – приходится снова иснова повторять это – Елизавета не была бы Елизаветой, если бы ее поступкивсегда были однозначны и прямолинейны. Способная на любую ложь, на любоепредательство, эта самая примечательная из женщин отнюдь не была лишенасовести, и никогда она прямолинейно не чуждалась благородных побуждений.Неизменно в критические минуты находит на нее великодушный стих. Вот и на сейраз ее мучит совесть, что она прибегает к таким грязным методам, и в то самоевремя, как ее помощники оплетают Марию Стюарт своими сетями, она делаетнеожиданный ход в пользу обреченной жертвы. Она призывает к себе французскогопосланника, который руководит пересылкой писем из Чартли и обратно, неподозревая, что пользуется услугами платных клевретов Уолсингема. «Господинпосланник, – заявляет она ему без экивоков. – Вы очень часто сноситесь скоролевой Шотландской. Но, поверьте, я знаю все, что происходит в моемгосударстве. Я сама была узницей в то время, когда моя сестра уже сидела натроне, и мне хорошо известно, на какие хитрости пускаются узники, чтобыподкупать слуг и входить в тайные сношения с внешним миром». Этими словамиЕлизавета как бы успокоила свою совесть. Ясно и вразумительно остерегла онафранцузского посла и Марию Стюарт. Она сказала столько, сколько могла сказать,не выдавая своих слуг. И если Мария Стюарт и теперь не прекратит своих тайныхсношений, то она, во всяком случае, может спокойно умыть руки: я остерегала еееще и в последнюю минуту.

Однако и Мария Стюарт не была бы Марией Стюарт, если бы она слушалась добрыхсоветов, если бы она хоть когда-либо действовала осторожно и расчетливо.Правда, получение письма Бабингтона она поначалу подтверждает всего однойстрочкой; по словам глубоко разочарованного посланца Сесила, она еще не открыласвоего истинного отношения «her very heart» к плану убийства. Она медлит,колеблется, не смея довериться незнакомым людям, а тут еще ее секретарь Наунастойчиво советует ей воздержаться от письменных сообщений на столь опаснуютему. Но этот план так много обещает, этот зов так соблазнителен, что МарияСтюарт не в силах отказаться от своей роковой страсти к дипломатической игре иинтригам. «Elle s’est laissée aller à l’accepter»[170], – пишет Нау в тревоге. Три дня подряд сидит она, запершисьс обоими секретарями. Нау и Керлем, в своем кабинете и подробно, по пунктам,отвечает на каждое предложение. Семнадцатого июня, вскоре по получении письмаБабингтона, ее ответ готов и отсылается, как всегда, в пивном бочонке.

Но на сей раз злосчастное письмо далеко не уходит. Оно даже не следуетобычным путем в Лондон, в государственную канцелярию, где расшифровываетсятайная переписка Марии Стюарт. В своем нетерпении узнать результаты Сесил иУолсингем откомандировали Фелиппеса, своего шифровальщика, прямехонько вЧартли, чтобы он тут же, на месте, так сказать, по горячим следам, познакомилсяс ответом. Волею судеб Мария Стюарт, выехав на прогулку в своей коляске,неожиданно встречает этого вестника смерти. Ей сразу же бросается в глазанезнакомец. Но поскольку этот безобразный, конопатый малый (таким она описываетего в одном письме) с тихой улыбочкой ей поклонился – ему, как видно, неудается скрыть свое злорадство, – отуманенной надеждами Марии Стюарт приходит вголову, что человек этот пробрался сюда, чтобы по поручению ее друзейпроизвести рекогносцировку местности для предстоящего побега. На самом делеФелиппес здесь для более зловещей рекогносцировки. Как только письмо вынуто избочонка, он жадно на него набрасывается. Рыбка поймана, надо поскорее еевыпотрошить. Усердно разбирает он слово за словом. Сначала идут вступительныеобщие фразы. Мария Стюарт благодарит Бабингтона и, касаясь предполагаемогопобега из Чартли, выдвигает три встречных предложения. Собственно, неплохаяпожива для шпиона, но не это главное, решающее. И тут сердце Фелиппеса замираетот злобной радости: он дошел до места, где черным по белому стоит «consent» –то самое согласие, за которым Уолсингем охотится и которого домогается ужемного месяцев, – согласие Марии Стюарт на убийство Елизаветы. Ибо на сообщениеБабингтона, что шесть молодых дворян берутся заколоть Елизавету в ее дворце,Мария Стюарт спокойно и деловито отвечает следующим указанием: «Пусть техшестерых дворян пошлют на это дело и позаботятся, чтобы, как только оно будетсделано, меня отсюда вызволили… еще до того, как весть о случившемся дойдет домоего стража». Больше ничего и не требовалось. Этим Мария Стюарт выдала «hervery heart» – свое истинное отношение, она одобрила цареубийство, и, сталобыть, полицейский заговор Уолсингема достиг своей цели. Главари и их подручные,господа и слуги в восторге жмут друг другу грязные руки, которые вскореобагрятся кровью. «Теперь у Вас довольно ее бумаг», – с торжеством пишет своемухозяину его креатура Фелиппес. Да и Эмиас Паулет в предвидении, что казньжертвы вскоре освободит его от должности тюремщика, молитвенно воздевает руки.«Бог благословил мои труды, – пишет он, – я радуюсь, что он так наградил моюверную службу».

Теперь, когда райскую птицу загнали в силок, Уолсингему, казалось бы, нечегомешкать. Его план удался, свое подлое дельце он обстряпал; но он так уверен впобеде, что может себе позволить гнусную радость денек-другой поиграть своимижертвами. Он не препятствует Бабингтону получить письмо. Марии Стюарт (кстати,копию с него сняли); не вредно бы, думает Уолсингем, перехватить и ответ, этопополнит мое досье. А между тем Бабингтон по какому-то признаку догадался, чточей-то недобрый глаз проник в его тайну. Внезапно отчаянный страх овладеваетхрабрецом, ибо даже у самого мужественного человека сдают нервы, когда ончувствует себя во власти темной, непостижимой силы. Точно затравленная крыса,мечется он туда-сюда. Нанимает лошадь и уезжает в провинцию, намереваясьбежать. Потом вдруг возвращается в Лондон и является – невольно вспомнишьДостоевского – как раз к тому человеку, который играет его судьбой, кУолсингему, – необъяснимое и все же вполне объяснимое бегство обезумевшегочеловека в объятия злейшего врага. Очевидно, он хочет выведать, имеются ли наего счет какие-нибудь подозрения. Холодный, равнодушный министр полиции ничемсебя не выдает, спокойно отпускает он беглеца: пусть дурак еще в чем-нибудьпопадется. Однако Бабингтон уже чувствует протянутые к нему в темноте руки.Второпях пишет он Другу записку и находит, чтобы придать себе мужества,подлинно героические слова: «Уже готова огненная пещь, где нашу веру подвергнутиспытанию». Одновременно в прощальном письме он успокаивает Марию Стюарт,просит ее не терять мужества. Но у министра уже довольно улик, и он решительнозахлопывает ловушку. Схвачен один из заговорщиков, и Бабингтон, узнав это,понимает, что все потеряно. Он предлагает своему другу Сэведжу последнийбезумный шаг – немедля идти во дворец и заколоть Елизавету. Но уже поздно,сыщики Уолсингема преследуют их по пятам, и только благодаря отчаяннойрешимости беглецам удается ускользнуть в ту самую минуту, когда их пришлиарестовать. Бежать, но куда? На всех дорогах стоят заставы, во всех портахусиленный дозор, а у них ни денег, ни еды. Десять дней прячутся они в рощеСент-Джорджа – теперь она в сердце Лондона, а в то время была его окраиной, –десять дней ужаса и безысходного отчаяния. Немилосердно терзает их голод;наконец полное изнеможение гонит их к дому друга, и здесь им не отказывают вхлебе – последнем причастии, – но подоспевшие полицейские забирают их и воковах ведут через весь город. В темном каземате Тауэра дожидаются пыток иприговора отважные юные энтузиасты, а над их головами по всему Лондону ужетрезвонят колокола, торжествуя победу. Потешными огнями, пальбой и праздничнымишествиями ознаменовывают лондонцы спасение Елизаветы, раскрытие заговора игибель Марии Стюарт.

А между тем ничего не подозревающая узница замка Чартли после Многих летнеизбывной тоски снова познает часы радостного возбуждения. Каждый нерв у неенапряжен. В любую минуту может примчаться всадник с вестью, что тот «desseingeffectué»[171]– не нынче завтра ее, узницу,повезут в Лондон, в величественный замок; ей уже представляется в мечтах, каквся знать и горожане в пышных одеждах ждут ее у городских ворот, как ликующезвонят колокола. (Несчастной и невдомек, что на лондонских колокольнях и всамом деле звонят и гудят колокола, славя спасение Елизаветы.) Еще день-другой– и все будет завершено. Англия и Шотландия объединятся под ее скипетром, икатолическая вера будет возвращена всему миру.

Ни один врач не знает такого живительного снадобья для усталого тела, дляпоникшей души, как надежда. С тех пор как Мария Стюарт, по-прежнемуувлекающаяся, по-прежнему легковерная, мнит себя на пороге победы, онасовершенно преобразилась. Какая-то новая бодрость, какая-то вторая молодостьвдруг вселилась в нее, и та, что последние годы постоянно изнывала от слабости,жаловалась на колотье в боку, на утомление и ревматические боли, снова слегкостью вскакивает в седло. Сама дивясь этому неожиданному обновлению, онапишет Моргану (в то время как над заговором уже занесена коса): «БлагодарениеБогу, он еще не слишком меня обездолил, я и сейчас достаточно владею арбалетом,чтобы сразить оленя, и поспеваю на коне за гончими».

Поэтому как радостную неожиданность воспринимает она приглашение всегдатакого неприветливого Эмиаса Паулета – этот олух пуританин и не подозревает,думает она, как близок конец его палаческой карьеры, – отправиться восьмогоавгуста на охоту в соседний замок, Тиксолл. Выезжает целой кавалькадой: еегофмаршал, оба секретаря, ее врач – все сели на коней, а тут и Эмиас Паулет снесколькими офицерами стражи (сегодня он не в пример обычному доступен иобщителен) присоединяются к веселой компании. Утро чудесное, теплое и сияющее,поля зеленеют ранними сочными всходами. Мария Стюарт шпорит коня, эта скачка исвист ветра в ушах рождают у нее благодатное ощущение жизни и свободы. Ужемного недель, много месяцев не была она так молода, ни разу за все угрюмые годыне чувствовала себя такой веселой и бодрой, как в это чудесное утро. Всекажется ей прекрасным и легким; блажен тот, чье сердце окрылено надеждой.

Перед воротами Тиксоллского парка бешеный аллюр меняется, лошади переходятна размеренную рысь. И вдруг у Марии Стюарт горячо забилось сердце. Передкалиткой замка ждет большая группа всадников. Неужели – о благодатное утро! –это и в самом деле Бабингтон с товарищами? Неужто тайные обетования письмасбудутся до срока? Но странно: только один из ожидающих всадников отделяется отостальных, медленно и с необычной торжественностью подъезжает он, снимает шляпуи кланяется: сэр Томас Джордж. И в следующую секунду Мария Стюарт чувствует,как сердце, только что бившееся у самого горла, проваливается куда-то впустоту. Ибо сэр Томас Джордж сообщает ей в немногих словах, что заговорБабингтона открыт и ему поручено арестовать обоих ее секретарей.

Мария Стюарт не в силах ничего ответить. Любое «да», любое «нет», любойвопрос, любая жалоба могут ее выдать. Она еще, пожалуй, не угадывает всейопасности, но страшное подозрение охватывает ее, когда она видит, что ЭмиасПаулет отнюдь не собирается везти ее обратно в Чартли. Только теперь понимаетона, что означало это приглашение на охоту: ее решили выманить из дому, чтобыбеспрепятственно произвести у нее обыск. Конечно же, у нее перерыли ипересмотрели все бумаги, конфисковали всю дипломатическую канцелярию, которойона руководила так открыто, с таким чувством суверенной безопасности, как еслибы она все еще была властительницей, а не узницей в чужой стране. А впрочем, унее будет достаточно, сверхдостаточно времени продумать все свои ошибки иупущения, ибо на семнадцать дней ее задерживают в Тиксолле, где она не может нинаписать, ни получить ни единой строчки. Все ее тайны, она это знает, выданы,все надежды растоптаны. Опять она спустилась на ступеньку ниже – она уже не вплену, а на скамье подсудимых.

Мария Стюарт неузнаваема, когда семнадцать дней спустя возвращается вЧартли. Это уже не та женщина, которая с дротиком в руке во главе своих верныхмчалась во весь опор на взмыленном коне; медленно, в молчании, окруженнаясуровой стражей и врагами, въезжает она в ворота замка, усталая,обескураженная, постаревшая, отринув всякую надежду. Действительно ли онавстревожилась, увидев, что все ее сундуки и шкафы вскрыты, а бумаги и письмаисчезли без следа? Удивлена ли, что поредевшая кучка слуг встречает ее слезамиотчаяния? Нет, она знает: все миновало, все прошло. И вдруг маленький эпизодокрашивает ей первые часы тупой безнадежности. Внизу, в людской, стонет женщинав родовых муках: это супруга Керля, ее преданного секретаря, которого уволоклив Лондон, чтобы он свидетельствовал против своей госпожи на ее погибель. Беднаяженщина лежит одна, без помощи врача и священника. И королева из братскогосочувствия женщине и несчастной спешит вниз, чтобы оказать помощь лежащей вмуках, и, за отсутствием священника, сама совершает над ребенком обрядкрещения, даруя ему первое христианское напутствие при вступлении в мир.

Еще несколько дней проводит Мария Стюарт в ненавистном ей замке, а тамприходит распоряжение перевести ее в другой, где ее ждет еще более надежное,еще более глухое затворничество. Фотерингей зовется тот замок. Из многихзамков, где Мария Стюарт побывала как гостья и как узница, в королевскомвеличии и рабском унижении, этот замок последний. Странствие ее приходит кконцу, скоро беспокойная узнает покой.

А между тем эта безысходная трагедия кажется нам лишь благостным страданиемпо сравнению с жестокими муками, на которые обречены в те дни злосчастныемолодые дворяне, положившие жизнь за Марию Стюарт. Но так уж повелось, чтомировая история пишется с несправедливых, асоциальных позиций, ибо почтивсегда она показывает горести властителей, торжество и падение сильных мира.Равнодушно проходит она мимо тех, кто прозябает во мраке, как будто пытки иистязания не так же терзают одно живое тело, как и другое. Бабингтон и егодевять товарищей – кто вспомнит, кто назовет сегодня их имена, меж тем каксудьба королевы Шотландской увековечена на бесчисленных подмостках, в книгах икартинах! – испытывают в течение трех часов страшной пытки больше физическихстраданий, чем Мария Стюарт изведала за все двадцать лет своих несчастий. Позакону им, правда, полагалась лишь смерть на виселице, но зачинщики заговорасчитают это недостаточным для тех, кто поддался их науськиваниям. Вкупе сСесилом и Уолсингемом сама Елизавета решает – еще одно темное пятно на еесовести, – что казнь Бабингтона и его товарищей должна с помощью особенноизощренной пытки превратиться в тысячекратную смерть. Шестерых из этих юных,глубоко верующих энтузиастов – и среди них двух подростков, виноватых лишь втом, что они вынесли своему другу Бабингтону два-три ломтя хлеба, когда он,находясь в бегах, постучался точно нищий, у их ворот, – сперва для вящейзаконности вешают на минутку и тут же еще живыми вынимают из петли, чтобы всядьявольская жестокость этого варварского века могла излиться на их трепетную,несказанно страждущую плоть. С чудовищной методичностью приступают палачи ксвоей омерзительной работе. И так неспешно, так жестоко кромсают эти мясникитела своих трепетных жертв, что даже у подонков лондонской черни сдают нервы, ивласти на другой день вынуждены сократить программу мучительств. Еще раз волныужаса и крови захлестывают эшафот – а все ради этой женщины, которой дана быламагическая, роковая власть, погибая, вовлекать в свою погибель все новыемолодые жизни. Еще раз – но уже в последний! Великая пляска смерти, начавшаясяс Шателяра, приходит к концу. Никто больше не явится, чтобы положить жизнь заее мечту о власти и величии. Она сама теперь падет жертвой.

Дата добавления: 2015-07-12