Понятия модерна и постмодерна в современной социологии

Прежде всего напомним, что есть существенная разница между схожими терминами, один из которых содержит суффикс “изм”, а другой — нет. Так, “модерн” есть онтологическая характеристика общества, указывающая на свойство бытия этого общества. С помощью же понятия “модернизм”, в частности, указывающего на все разнообразие метанарративов, мы даем эпистемологическую характеристику общества, то есть указываем на свойства индивидуального или общественного сознания, культуры данного общества. Один из известных теоретиков-постмодернистов, Фредрик Джеймисон, так и назвал свой главный труд — «Постмодернизм или культурная логика позднего капитализма»8, высказав предположение о том, что модернизм — это культура общества модерна, а постмодернизм, соответственно, — культура общества постмодерна.

Постмодерн — это постсовременность. Как это возможно? Ответ на этот вопрос можно дать, если учесть приведенное выше различие между modernity и contemporaneity. Актуальная современность, то есть сегодняшний день, по мнению многих западных художников, общественных деятелей и ученых, свидетельствует о конце эпохи современности. В частности, дискуссия о конце модерна была подогрета фактом распада социалистического лагеря. В этой ситуации коммунистическая идеология более не представляется в качестве одного из всесильных метанарративов, в то же время идеология свободы предпринимательства, демократии и т.д. многими видится как метанарратив, не выдерживающий натиска растущих социальных конфликтов и техногенных угроз. В этой связи отмечают четыре аспекта постмодернизации западных обществ: социальный, экономический, политический и культурный. По мнению многих, социальная структура и социальные отношения за последние десятилетия претерпели столь существенные изменения, что можно говорить о “конце класса”. А именно, класс перестает играть роль основы социальной стратификации; взамен появляется множество иных социальных образований, групп, различия между которыми базируются не только на отношениях собственности, но и на половозрастных, этно-религиозных и прочих измерениях. С другой стороны, за основу модернистской политики было принято принимать деятельность политических партий, однако большинство крупных партий утратили свою традиционную социальную базу, и все чаще на смену партийным движениям приходят так называемые “новые социальные движения”, зачастую ведомые не экономическим интересом и не традиционным стремлением к власти, а насущными вопросами общечеловеческого выживания. Поэтому зеленое движение или феминистское движение являются надгрупповыми, надклассовыми. В области экономики окончательно оформился переход от фордизма к постфордизму, то есть от грубо говоря конвейерной системы к гибкому производству. В этой ситуации меняются требования, предъявляемые к качеству и количеству товара, перестраивается рынок, иначе складываются отношения между производителями, распределителями и потребителями. Наконец, в культурной области, узко понимаемой как в первую очередь художественный мир, произошла коренная перестройка мышления и восприятия. Прежде всего модернистское искусство как искусство поучающее, ведущее за собой человека, как искусство “для народа” более не может рассматриваться как цельная система, обладающая всеобщим авторитетом. Все чаще заявляют о смерти так называемых “бинарных противоположностей” высокой и низкой культуры, о конце строгого жанрового разграничения, характерного для художественного модернизма. Все больше подчеркивается рефлексивность современного сознания, переходящая в иронию, релятивизм культурных стандартов, все чаще проявляется недоверие к истинности нарратива и репрезентации. Идея последней как идея “истинного отражения действительности” решительно критикуется в рамках критики “метафизики присутствия”9.

Однако понятие “постмодернизм” стало популярным раньше, чем понятие “постмодерн”. Прежде всего постмодернизм проявился как стилевое явление в архитектуре второй половины 1960-х гг., свидетельствуя о кризисе функционализма “международного стиля”, то есть стиля коробок из бетона и стекла, господствовавшего на протяжении ряда десятилетий повсюду, даже в рамках столь противоположных в то время культур, как американская и советская. Однако неудовлетворенность архитектурным модернизмом вылилась не в создание принципиально нового, а в игру со старым. Таким образом, уже не фигурально, а на уровне художественной, а затем более широкой социальной практики выражение “новое — это хорошо забытое старое” стало движущей силой постмодернизации. Вскоре о постмодернизме заговорили и по отношению к литературе и прочим искусствам, а к концу 1970-х гг., в частности, с подачи Жана Франсуа Лиотара заговорили и о постмодерне как новой ситуации, в которой оказалось все западное общество10.

Среди симптомов кризиса модерна принято выделять такие социальные катастрофы ХХ в., как Холокост (геноцид евреев во время Второй мировой войны) и Хиросиму. И то, и другое свидетельствовало о том, что логика рационализации способна подорвать общество модерна изнутри, что слепая вера в прогресс может легко приобрести античеловеческие черты. Как уже не раз случалось, “насильственное осчастливливание” людей оборачивается колоссальными катаклизмами. Для того, чтобы этого избежать, необходимо отказаться от метанарративного мышления вообще и принять плюрализм и относительность человеческих ценностей. Представляется однако, что такое возможно только при уверенности, что подобный плюрализм и релятивизм не будут приносить вреда правам человека. Полной уверенности в этом нет, и можно представить себе, что постмодернизм в социальной теории стал возможен только на основе развития общества благосостояния на Западе. Является ли это лишь интеллектуальной игрой или несет в себе положительный заряд продуктивной социальной критики, еще подлежит проверке временем.

Противников идеи постмодерна остается достаточно много. Разумеется, среди них — марксисты разных школ, но не только они. Каждый из трех наиболее известных социологов-теоретиков по-своему пытается опровергнуть тезис о постмодерне. Юрген Хабермас говорит о том, что рационализация и рациональность не достаточно глубоко усвоены нашими культурами, и что модерн — проект “незавершенный”. Рациональность еще может и должна послужить регулированию отношений между бездушной “системой” и “жизненным миром”. Пьер Бурдье концентрирует внимание на сохранении социальных различий и асимметрии власти, что обусловлено разностью культурного капитала людей и ролью языка в осуществлении “символической власти”11. Энтони Гидденс утверждает идею “позднего” или “высокого” модерна. Отдавая должное изменениям последних десятилетий, таким, как плюрализация культуры и рост рефлексивности, он полагает, что идея конца модерна не несет ничего нового для дальнейшего продуктивного развития продуктивного социологического анализа.

Тем не менее многие социологи сосредоточивают свое внимание на культурных изменениях в ситуации постмодерна или, если они не согласны с таким подходом, позднего модерна. В частности, они пересматривают труды классиков, которые заложили основы современного социологического изучения общества модерна. «Модерн как современное индустриальное общество глубоко анализировался в произведениях ведущих социальных теоретиков XIX в. — Гегеля, Маркса, Токвиля, Вебера, Зиммеля и Дюркгейма. Их анализ — включая Маркса, несмотря на крах государственного социализма в нескольких частях света — остается во многом уместным и по отношению к сегодняшним обществам»12.

В начале книги мы ссылались на Э.Гидденса, который утверждает, что социология как дисциплина является целостной благодаря наличию в ее рамках трех широко признанных общих концепций. Каждая из этих концепций содержит “возможность удовлетворительного анализа институтов модерна”. Гидденс подчеркивает, что первая из этих концепций связана “с институциональной диагностикой модерна”13, то есть с определением характерных свойств этой социокультурной эпохи с точки зрения наличия определенных институтов модерна, свидетельствующих о принципиально новом характере современных обществ по сравнению с обществами традиционными. Такова первая общая концепция социологии как целостной дисциплины — собственно концепция модерна.

Социология и модерн. Вторая общая социологическая концепция, придающая дисциплине целостность, также, судя по изложению Гидденса, связана с институциональным видением общества и культуры. Это — собственно концепция “общества”. Гидденс подчеркивает, что для социологии, которая сама является продуктом модерна, общество предстает в первую очередь не как абстрактная категория, а в форме модерного государства-нации14. Однако общество в определенном смысле остается категорией достаточно абстрактной в отношении его конкретных проявлений, распознаваемых на основе институционального видения. В этом смысле “проблема общества”, как это представлялось, в частности, Т.Парсонсу, выступает как “проблема порядка”, требующая в первую очередь анализа феномена социальной интеграции на основе сознательно ограничительного подхода к месту и роли того или иного социального института. Гидденс критикует этот взгляд, полагая, что социологическое осмысление социального порядка должно в конечном счете основываться не на ограничительном представлении о социальных институтах, а на вопросе о том, «каким образом в социальных системах происходит “увязка” пространства и времени»15. Именно в связи с этим в рамках синтезирующего теоретического проекта Гидденса по переформулированию “правил социологического метода”16 происходит становление его концепции пространственно-временной дистанциации. Гидденс подчеркивает, что уровень “пространственно-временной дистанциации”, то есть по сути дела институциональной организации общества на основе конкретизации и детализации пространственно-временных параметров культуры, оказывается намного выше в условиях модерна по сравнению даже с наиболее развитыми “аграрными цивилизациями”.

Третья общая концепция современной социологии, придающая ей целостность, направлена на определение «связей между социологическим знанием и теми свойствами модерна, на которых оно завязано»17. Свой вклад в развитие этой концепции Гидденс формулирует в качестве идеи “двойной герменевтики”, которую он поясняет, указывая на то, что «социологическое знание одновременно входит в универсум социальной жизни и выходит из него, перестраивая при этом и себя, и социальную жизнь как составную часть данного процесса»18. В книге «Конституирование общества» Гидденс подчеркивает, что исследование институтов означает исследование “системной формы” различных человеческих практик, то есть того, каким образом “структуры” становятся характеристикой социальной реальности. Поскольку, согласно Гидденсу, сами практики не имеют “структур”, а скорее проявляют “структурные свойства”, то остается больше места свободе “способных познавать человеческих деятелей” (knowledgeable human agents), а также ее анализу.

Другой видный британский теоретик, Зигмунт Бауман, в своей книге «Законодатели и интерпретаторы»19, характеризуя задачи современной социологии как исследования постсовременного общества, говорит о том, что социологи более не вправе претендовать на “открытие закономерностей”. В сегодняшнем мире они все в большей степени должны принимать на себя ответственность за интерпретацию событий, фактов, мнений, таким образом являясь проводниками знания общества о самом себе. Сегодня каждый имеет доступ ко все более широкому кругу информации и теоретически мог бы решать проблемы своих отношений с обществом и другими людьми без посредников. Однако развитие гражданского общества, человеческого общежития может и должно сопровождаться деятельностью социологов как экспертов, более профессионально по сравнению с другими обращающихся с, пожалуй, самой важной информацией — информацией об обществе и культуре.

Дата добавления: 2015-07-11