Церковь и мирской университет

Церкви никак не могут до конца примириться с тем, что они больше не несут отеческой ответственности за жизнь университета. Дитя выросло и живет совершенно самостоятельно. Было время, когда христианам удавалось оказывать некоторое «христианизирующее» влияние на университеты. Они делали это либо прямо — посредством церковного контроля, либо косвенно — воздействуя через культуру, либо окольным путем — так или иначе, проникая в университетскую среду». Эти дни миновали или, по крайней мере, на исходе. Теперь университет — подобно культуре, на которую он влияет и которая влияет на него, — стал светским институтом, центром столкновения идей, местом, где кроются огромные потенциальные опасности и содержатся грандиозные возможности. Его дехристианизация еще не завершилась, и потому еще существует опасность возврата к какой-нибудь ортодоксии, однако в целом процесс секуляризации одерживает победы на всех фронтах.

Некоторые христиане полагают, что задача Церкви — вести тотальную войну с этим процессом. Но они ошибаются. Как мы видели, секуляризация несет освобождение, а ее корни мы обнаружили в самой библейской вере. Этот процесс не может повернуть вспять ни церковная, ни какая-либо иная программа. Боги и их бледные отражения — метафизические символы — уходят в прошлое. Мир все больше и больше становится «просто миром». Он лишается сакрального и религиозного покровов. Человек все больше становится собственно человеком, отказываясь от мифологических смыслов и культовых действий, сопровождавших его на «религиозном этапе» истории. Но этот этап приближается к концу. Теперь человек должен взять на себя ответственность за мир. Он больше не может передоверять его каким бы то ни было религиозным силам.

Университет, как и все институты, участвует в процессе секуляризации. А иногда он даже оказывается лидером. С мо-

мента зарождения университет был для Церкви «трудным ребенком». Попытки Церкви сделать университет центром формирования интеллектуальной элиты, верной церковной философии и теологии, никогда не были по-настоящему успешными. В университетах Европы работали арабы и даже создали несколько собственных. Христианские и арабские ученые прекрасно ладили между собой, если только не делалось попыток противопоставить Святую Троицу учению о едином Боге Аллахе. В области же анатомии, математики или астрономии это сотрудничество было плодотворным. В Парижском университете философия стала отделять себя от богословия, и под влиянием вновь открытого учения Аристотеля Фома Аквинский продолжил это разделение, отведя богословским и небогословским дисциплинам самостоятельные (хотя и тесно взаимосвязанные) сферы. Это разделение стало решающим. Теперь требовалось только время, чтобы светские философы смогли начать независимую деятельность. Конечно, им еще довольно долго приходилось хотя бы для виду отдавать дань богословию (думая нечто вроде «Париж стоит мессы»), чтобы иметь доступ к своим книгам и пробиркам Даже в Оксфорде и Кембридже в первые десятилетия нашего века студенты обязаны были публично произносить Апостольский символ веры. Все это дало основание Бентаму сказать про Кембридж, что его «улицы вымощены лжесвидетельствами». Однако секуляризация продолжалась.

Для американских университетов была характерна странная смесь теократии и терпимости. В университетах, основанных в теократический период (например, Гарвард или Йель), по-прежнему существуют теологические факультеты. То же относится и к частным университетам (например, университеты Чикаго, Нэшвила, Филадельфии), основанным промышленными и торговыми магнатами, которые научились благочестию и искусству делать деньги в эпоху расцвета теократической культуры. Однако колледжи тогда совсем юных университетов Запада, построенные на подаренной государством земле*, больше таким «старьем» не интересуются. Отдельная история — сотни маленьких конфессиональных колледжей, которые во многих отношениях вносят неоценимый вклад в систему американского высшего образования. Многие из них до сих пор славятся замечательным уровнем преподавания на старших курсах, однако им ежедневно приходится решать вопрос о том, как быть с «церковной традицией», которая, как кажется, все меньше соответствует тому, что им приходится делать ради выживания1.

* Первоначально государство дарило университетам землю (в основном в сельскохозяйственных районах Запада) при условии что там будут изучаться сельскохозяйственные дисциплины. Сейчас эти университеты содержатся за счет бюджета штата и дополнительно за счет помощи федерального правительства.

В США высшие учебные заведения всех типов испытывают общие затруднения прежде всего им не хватает денег. Однако сегодня реальные деньги поступают не столько от церквей, которые поощряют то, что находят благочестивым, сколько от государства, у которого отношение к благочестию совершенно иное. Основываясь на Конституции, американское правительство предпочитает, чтобы благочестия было как можно меньше или, по крайней мере, чтобы оно имело как можно более универсальный характер. Другой источник денег — разнообразные фонды. Они по-разному смотрят на роль религии в образовании, но обычно предпочитают давать деньги на экспериментальные или новаторские проекты. Кроме того, колледжам и университетам нужны преподаватели, а большинство из них охотнее работает вдали от зоркого глаза и опеки представителей конфессий. Наконец, учебным заведениям нужны студенты. Разумеется, студентов много. Но университеты хотят иметь лучших, а тех, как выясняется, больше интересует оснащенность лаборатории и возможности библиотек, нежели наличие в университете собственной церкви.

Образование перестало быть привилегией элиты. В том обществе, где нам предстоит жить в следующие двадцать лет, диплом об окончании колледжа будет столь же необходим, как нашим родителям был необходим школьный аттестат. Кибернетизированное общество нуждается в более высоком проценте людей с серьезным образованием и технической подготовкой. Когда богатое государство предоставляет всем молодым людям возможность учиться в колледже оно делает это не из благотворительности, а в силу настоятельной необходимости. Неквалифицированные люди не смогут управлять автоматизированным обществом. Мы должны осознать, что количество студентов колледжей будет значительно увеличиваться и пропорционально этому возрастет число студентов на старших курсах университетов, наконец, станет гораздо больше желающих получить степень доктора*. Такова реальная острая ситуация сложившаяся в университетах на пути к будущему. Какова же здесь роль Церкви?

Мы уже говорили, что Церкви всегда было с университетами нелегко. Однако нынешний конфликт гораздо глубже и серьезнее, чем все прежние, и именно потому, что мы сейчас переживаем конец господства Церкви в западной культуре.

*В американской системе высшего образования колледж может быть самостоятельным учебным заведением, или первой ступенью университета. После 4 лет обучения его выпускники получают степень бакалавра и могут продолжить обучение на старших курсах университета (undergraduate studies). Окончив университет и получив степень магистра, студенты могут продолжить научную работу и занятия (graduate studies), на которые отводится не менее двух лет, и написать работу на соискание степени доктора.

Церковь до сих пор живет за счет процентов от капитала, накопленного за долгую константиновскую эпоху. Но сам капитал уменьшился, и скоро все богатство иссякнет. Два века революций лишили Церковь политической власти. Просвещение подорвало ее влияние на культуру, а «отмирность» современного городского человека резко ослабила ее психологическое воздействие, так что Церкви, возможно, скоро придется вернуться назад и начать все сначала. Но пока она все еще бредет вперед, не изъяв теологию из тога багажа метафизики, за который она крепко держалась в первые столетия своего существования, и гордо неся представление о собственной важности, которое она приобрела в те времена, когда была официальным источником имперской идеологии.

Но всему этому пришел (или вот-вот придет) конец. Западная христианская цивилизация, основанная отчасти на библейской Вести, отчасти на поздней греческой философии и отчасти на языческих представлениях, завершила свое существование. Она все еще живет лишь в сознании неотомистских теологов и романтиков культуры. Миновала пора и того сплава протестантизма и буржуазной культуры, который родился в XVII-XVIII веках и переживает агонию в последние пятьдесят лет. По своей организации, теологии, связи с остальным миром сегодняшние институциальные церкви — всего лишь разбогатевшие и более лощеные отпрыски живших в прошлом веке родителей. Их организация (в основе которой приход по месту жительства) опирается на социальные принципы примерно 1885 г, те эпохи, когда не было в ходу автомобилей, отсутствовала регулярная железнодорожная связь, и еще далеко было до индустриализации. До сих пор сохранившаяся одиннадцатичасовая воскресная литургия была приурочена в тогдашнем аграрном обществе к промежутку между двумя дойками. Проповедь остается одним из последних жанров публичного дискурса, где наша культура не допускает ответа со стороны слушателей. В мобильном современном обществе, быстро движущемся к тому, что Самнер* назвал «тотальной индустриализацией», Церковь стала реликтом патриархальной, аграрной, донаучной культуры.

И Церковь вовсе не сожалеет о своей роли представителя прошлого. Напротив похоже, что ей эта роль нравится. В периоды стремительных перемен и культурных изменений всегда ощущается острая потребность в институте, который воплощал бы образ «старого доброго времени» со всей его мнимой простотой, надежностью и устойчивостью. Поэтому сегодняшняя Церковь в США без устали напоминает американцам об их религи-

* Уильям Грэхэм Самнер (1840-1910) — американский экономист и один

из основоположников социологии.

озном наследии. Она гордится своими обветшалыми ритуалами и не забывает праздновать всевозможные годовщины, желательно с переодеваниями в старинные костюмы. Она крепко держится за все, что делает ее «старой верной Церковью», потому что ей нечего предложить тем, кто обращается к ней в поисках нового, с вопросом о будущем. Ранняя Церковь всегда смотрела вперед в напряженном и нетерпеливом ожидании последних дней и нового прихода Господа. Сегодняшняя смотрит назад, лелея воспоминания о первых американских переселенцах или об основании Первой церкви в какой-нибудь Тополиной Долине.

Анахронизм церковной позиции нигде не обнаруживается так разительно, как в жизни университета. Церковь предприняла три попытки разрешить проблему американских университетов, и все эти попытки отличает стремление, так или иначе, вернуться к минувшему. Сначала Церковь стала основывать собственные колледжи и университеты. Это, конечно, попытка возврата к средневековью. Сама идея «христианского» колледжа или университета после распада средневекового синтеза утратила смысл. Эпитет «христианский» может быть применен к университету в том же смысле, что и к обсерватории или лаборатории. Ни один из так называемых христианских колледжей, которыми богат Средний Запад США, не может теологически удовлетворительно объяснить, почему он по-прежнему носит столь странное наименование. Для этого могут быть убедительные исторические, социальные или даже эмоциональные причины, но никак не теологические. Тот факт, что колледж был основан священнослужителями, что среди его преподавателей или студентов много христиан, что он обязательно имеет (или не имеет) собственную церковь, что часть его счетов оплачивается конфессиональной организацией, — все это не может быть достаточным основанием, для того чтобы именовать какой-либо институт тем словом, которое Библия — да и то очень редко — применяет к последователям Христа. Идея развития в Америке системы «христианских университетов» потерпела крах еще до того, как начала осуществляться.

Потом церкви решили действовать через местное население и предложили особые формы работы конгрегациям, члены которых так или иначе включены в жизнь университетов. Это была вторая попытка, и она свидетельствует о гораздо более здравом и разумном подходе. Однако очень скоро обнаружилась и его несостоятельность. Оказалось, что у университетской публики совершенно иные интересы и ценности, нежели у живущих рядом горожан. Дело в том, что сотрудники и студенты университета не просто жители того же города, хотя бы и временные: по существу они принадлежат к другому сообществу, несмотря на то, что географически оно может пересекаться и отчасти со-

впадать с сообществом горожан. Постепенное осознание невозможности установить отношения с университетской общиной через структуры приходской церкви имело большое значение. Оно показало, что церкви поняли главный принцип, определяющий жизнь общества в XX веке наши функциональные взаимоотношения внутри сообщества людей со сходными интересами стали для нас гораздо важнее, чем отношения внутри географически определенного сообщества. А это и есть важнейший признак того явления, которое мы называем урбанизацией. В большом городе люди оказываются членами групп, не обязательно связанных определенным пространством их могут объединять работа, досуг, учеба, место жительства, выбор магазинов. Осознание этого факта церквами имело гигантское значение. Однако реакция — увы — оказалась глубоко ошибочной.

Церковь попробовала «прийти к студентам». Это знаменовало начало третьей фазы. Была сделана попытка пересадить на университетский кампус конфессионально организованную церковь (под видом клуба со столом для пинг-понга и с не слишком суровым пастором). Но это был все тот же старый спектакль с новыми декорациями. Предполагалось, что люди, носящие одинаковые конфессиональные ярлыки, будут с определенной частотой собираться под одной крышей и приводить интересующихся друзей, если при этом их не переманят «клубы» других конфессий (т е здесь действовали те же правила, что и в отношениях между приходскими церквами». Иногда такие студенческие центры примыкали к зданию обычной церкви. В других случаях студентам предлагалось самим искать местных «распределителей» религии с теми конфессиональными ярлыками к которым молодые люди привыкли с детства. В Детройте это называлось «верность марке». С социологической точки зрения, это почти та же модель, которая лежит в основе землячеств. Работающие среди студентов пасторы из разных фондов образовывали университетский аналог пасторских советов, а затем советов церквей, где в тысячный раз повторялись все те же старые анекдоты о баптистах и методистах, а разные группы приглашали друг друга в свои уютные гостиные послушать «невероятно интересных» ораторов.

По мере развития этого начинания требовалось все больше времени для координирования взаимодействия разных фондов и для выработки общих планов. Как и в родных городах студентов многообразие фондов создавало картину бурной жизни, о которой свидетельствовали всегда заполненные доски объявлении. Но вся эта деятельность происходила внутри особого мира, существовавшего рядом с миром университета. Университетам это движение пользы не принесло, ведь в объединениях типа «дом вдали от дома» (на некоторых кампусах они прямо так и назывались) студенты одной конфессиональной «марки» строили

свои взаимоотношения за счет отношений, предлагаемых самим университетом.

Конечно, для многих контакты, возникавшие в этих «клубах», были формой компенсации. Тот, кому не удалось принять участие в издании университетской газеты, мог нажимать на кнопку копировальной машины, помогая выпускать какие-нибудь «Вести фонда имени Уэсли». Тот, кто по финансовым или этническим причинам не мог стать членом студенческого землячества, находил утешение в воскресных баптистских пикниках. Однако сама идея свидетельства и служения внутри университета часто терпела неудачу. А вечно озабоченные директора фондов были постоянно заняты, участвуя в конференциях то приходских, то университетских пасторов, координируя свою работу с деятельностью других фондов, бесконечно совещаясь, пытаясь обеспечить крышу над зданием, стоившим пятьдесят тысяч долларов, и объясняя официальным представителям своей церкви, почему в программах фонда участвует только 9% студентов пресвитерианской ориентации.

Мы все еще переживаем третью фазу этого поражения Церкви. Правда, в последние годы появились и обнадеживающие явления, была отвергнута идея конфессионального деления и оставлена попытка согнать всех университетских студентов в организованные фондами центры. На некоторых кампусах появились экуменические группы и общины студентов и преподавателей. Вселяет оптимизм идея малых групп, где организованность сочетается с принципиальной открытостью, а также идея вовлечения самого университета, причем на его условиях. Кроме того, следует сказать несколько слов в защиту двух христианских студенческих организаций, которые по-своему сохраняли элементы этого подхода даже в те времена, когда конкурирующие стороны пытались убедить студентов принять всерьез межконфессиональные дрязги. Я имею в виду две совершенно разные организации: Христианское братство «Интерварсити»* и студенческую ассоциацию ИМКА/ИВКА**.

Я отнюдь не пытаюсь защищать негодную теологию многих активистов «Интерварсити», однако силу и упорство этой по-своему замечательной организации нельзя, как это часто делают, объяснить просто тем, что она опирается на поддержку тупых и узколобых людей. На многих кампусах «Интерварсити» была единственной организацией, где христианское студенческое

* InterVarsity Christian Fellowship — межконфессиональная евангелическая организация ведущая миссионерскую работу среди студентов США и Канады.

** YMCA/YWCA — Young Men's (Women's) Christian Association — международная организация «Христианская ассоциации молодых людей (женской молодежи)»; имеет студенческие отделения.

движение обходилось без всякой помощи и опеки «взрослых» руководителей. В университете Пенсильвании в Филадельфии, где я учился на старших курсах, «Интерварсити» оплатила многочисленные программы по изучению Библии, которые вели студенты и где дискуссии были гораздо жарче и интереснее, чем те, что в других местах проходили под пристальным руководством пасторов. «Интерварсити» организовывала лекции и конференции, содержание которых оставляло желать лучшего, и однако они привлекали многих людей, потому что обсуждавшиеся там проблемы действительно касались жизни студентов, а не были навязаны им всезнающими старшими. Более того, собрания и дискуссии «Интерварсити» были заметны в жизни университетов. Из-за нехватки специальных помещений они часто проходили в студенческих общежитиях, гостиных и т п. Иными словами, «Интерварсити» была очень заметной и чрезвычайно мобильной организацией, которой руководили миряне и у которой не было денег на строительство собственных зданий, так что она должна была существовать в том же мире, где жили все остальные люди.

Студенческое движение ИМКА/ИВКА принципиально отличается от «Интерварсити». Совсем недавно оно переживало очень трудный период, когда его подвергали жестокой критике со всех сторон Его обвиняли в том, что у него неправильная теологическая программа, что оно недостаточно «религиозно», что в его руководстве есть евреи, турки и еретики, что оно подталкивает к политической деятельности горячих молодых людей, еще не успевших по-настоящему осознать теологический смысл своих действий. Раздавались насмешки по поводу его сходства с движением социального Евангелия в век теологии кризиса, его порицали и за то, что студентам разрешается делать вещи, которые могут их погубить.

К сожалению, Ассоциация не всегда была такой замечательной, как можно заключить на основании претензий ее критиков. В действительности ее можно было упрекнуть в чрезмерном влиянии штатных сотрудников, в излишнем увлечении собственными делами в ущерб внешнему миру, даже в том, что она пытается стать чем-то вроде церкви. Однако в целом она сохранила здоровый антиклерикализм. В то самое время, как разнообразные церковные фонды вступали в диалог друг с другом, члены Ассоциации — атеисты, евреи, агностики и колеблющиеся христиане — дружно работали во многих университетах. Программа Ассоциации была действительно «мирской». Это была некоторая попытка говорить о Боге с «безрелигиозным человеком», о необходимости которой писал Дитрих Бонхеффер. Ассоциация старалась принять университет со всей серьезностью и не спешила подчиниться стремительно усиливавшемуся в минувшем десятилетии влиянию Церкви.

Однако ИМКА/ИВКА еще не вполне преодолела кризис. Правда, она уцелела в период психопатической активности конфессиональных организаций, но все же серьезно пострадала. Если в результате окажется, что победоносный приход на кампус богатых, оснащенных большим штатом и модной теологией конфессиональных организаций убил Ассоциацию, обладавшую действенной силой, это станет одним из самых ужасных эпизодов в истории неуклюжих и бесплодных попыток Церкви наладить отношения с университетом.

Когда на предыдущих страницах мы говорили о церквах, то имели в виду лишь те организации, которые — если не с юридической, то, по крайней мере, с культурной точки зрения — могут называться церквами. Иначе говоря, речь шла об организованных конфессиях. Именно эти «церкви» наводнили университеты, истратили миллионы долларов на свои помещения на кампусах, размножили миллиарды афиш и объявлений, оплатили выступления бесчисленных ораторов и финансировали множество пикников. Но наш первый вопрос о «Церкви» должен быть сформулирован предельно просто и принципиально: что такое Церковь на самом деле и где найти ее сегодня? Мы уже касались этого вопроса в предыдущих главах и назвали Церковь авангардом Бога и экзорцистом культуры. Однако здесь необходимо вспомнить о другой важной особенности библейского понимания Церкви. Только вера способна распознать Церковь Иисуса Христа. Это не то, что может быть эмпирически выявлено и найдено с помощью социологических опросов или афиш на доске объявлений. Только Бог знает Своих праведников. Кроме того, греческое слово экклесиа («церковь») подразумевает движение. Оно обозначает тех, кто, услышав призыв вестника, отправился в путь Церковь есть то, что столь разные теологи, как Карл Барт, Рудольф Бультман и Герхард Эбелинг, назвали событием. Иначе говоря, это то, что происходит. Происходит там, где осуществляется и выражается словом примиряющее действие Бога в человеческой истории. Церковь — экспериментальная модель грядущей эпохи. В ней «нет уже ни еврея, ни грека; ни раба, ни свободного; ни мужского пола, ни женского» (Гал 3.28). Церковь — это слово-событие, преодолевающее барьер расы, нации, веры, пола, возраста и социального положения и позволяющее людям жить — пусть только временно - в новом веке.

Если слово «Церковь» мы понимаем в этом смысле, тогда выясняется, что его использование в предшествующей части главы весьма сомнительно, ведь Церковь нельзя отождествить с теми организациями, которые присвоили себе это имя в нашем обществе. Такое отождествление делает веру необаятельной для распознания Церкви. Церковь — предмет веры, а не зрения. Это вовсе не делает ее «невидимой». Но это значит, что всякий раз,

называя нечто Церковью, мы, говоря библейским языком, исповедуем свою веру. Иными словами, мы не указываем собеседнику на то, что он может найти в телефонном справочнике. Церковь использует здания, деньги, служащих, однако ее нельзя полностью с ними отождествить. Это народ в движении, и это движение-событие сметает на своем пути барьеры, а вместо разделения людей в соответствии с прежними ярлыками и стереотипами возникает совершенно новое сообщество.

Отсюда понятно, что Церковь как событие, как примирение в действии не может ограничиваться организациями, которые называются церквами, но также не может их исключать. Возможно, примиряющее действие Бога в них происходит. А может, и не происходит. Скорее всего, и да и нет. Вероятно, оно происходит внутри них, а также во многих местах за их пределами. Я думаю, что сегодня главная задача этих церквей — распознать примиряющее действие Бога и отождествить себя с ним. В университетах для этого может потребоваться выход из изоляции на задворках кампуса и участие в жизни общины мирского университета. Задача Церкви, понимаемой как лаос теу («народ Бога»), в сегодняшнем университете, по моему мнению, состоит из трех частей: 1) ограниченное примирение, 2) честная критика, 3) творческое дистанцирование. В церковной истории они соответствуют священнической, пророческой и аскетической традициям Коротко остановимся на каждой из них.

Примирение — первая обязанность народа Бога. Функция священства — принимать на себя грехи и утверждать божественное милосердие. «Бог во Христе примирил с Собою мир... и дал нам слово примирения» (2 Кор 5:19). Церковь — партнер Бога в деле возвещения и воплощения осуществляемого Им примирения. Церковь не может быть инициатором примирения, она лишь его проводник. Она демонстрирует и возвещает то, что происходит независимо от нее, но что в то же время даст ей raison d'etre. Единственное назначение Церкви — возвещать миру о том, что Бог сделал и делает в истории, чтобы уничтожить вражду между народами и примирить людей друг с другом.

В специфических условиях университетской общины это примирение особенно необходимо, когда разделение оказывается болезненно ощутимым. В разных университетах это выглядит по-разному, однако существуют общие для всех особенности: взаимная враждебность разных факультетов, гуманитариев и «естественников», христиан и нехристиан, преподавателей и администрации, профессоров и студентов, студентов разного расового, этнического и религиозного происхождения. Быть вестником примирения этих разных групп — привилегия лаос теу. Христиане живут как раз там, где существуют напряженность и

враждебность, подозрительность, нетерпимость и равнодушие. И когда им удается стать проводниками и орудиями примирения, они понимают, что осуществляют его не они сами, а Бог.

Здесь необходимо сказать, что осуществленное Богом примирение, о котором свидетельствует Церковь, вовсе не основано на принятии какого-то общего для всех мировоззрения. Во Христе греки и евреи не перестают быть греками и евреями, точно так же как мужчины и женщины остаются мужчинами и женщинами Евангелие не предлагает картину мира, которая в качестве одной из многих возможных сосуществует рядом с другими. Это примирение, но ограниченное. Оно не примиряет людей путем обращения. Оно освобождает их для совместной жизни вопреки радикально несовместимым идеологиям, теологиям и политическим доктринам.

Честная критика — одна из наиболее важных задач. Церкви в условиях университета. Это пророческая функция, и христиане в университетах должны быть и пророками, и интеллектуалами. Дело интеллектуалов — всегда «думать иначе». И это не извращенный стиль поведения. Это то, что совершенно необходимо обществу. Задача университета как институциализирован-ной формы интеллектуальной деятельности состоит в критике общества. Точно так же задача лаос теу внутри университета заключается в том, чтобы критиковать и университет, и церкви

Сегодня большинство из нас согласны с тем, что Церковь должна критиковать университет не потому, что он не христианский или не церковный, а потому, что он не университет, иначе говоря мы должны потребовать, чтобы университет стал университетом. Однако в этом призыве кроется серьезная опасность. Христиане нередко упрекали университеты за то, что они не соответствуют представлениям, например, Ньюмена*, Моберли** или Нэша***. Требовать, чтобы университет «стал университетом», не значит побуждать его следовать нашим идеям.

Мы слышали многочисленные необоснованные жалобы на то, что университет превратился в «поливерситет», лишенный объединяющего и скрепляющего начала, стал просто кафе и т. п. Разумеется, никто не станет защищать тот страшно низкий уровень образования, который мы сегодня нередко находим в университетах, где студентам предлагается готовый набор аккуратно препарированных, расфасованных и упакованных знаний.

* Джон Генри Ньюмен (1801—1890) — англиканский кардинал теолог,

Писатель.

** Роберт Кэмпбелл Моберли (1845—1903) —английский теолог многие годы был профессором практической теологии в Оксфордском университете.

*** Арнольд Нэш (род в 1928 г) — теолог автор работ по истории американского протестантизма XX в.

Однако представляется маловероятным, что у нас когда-нибудь опять будет единая картина мира, которая сможет стать общей для всех отраслей знания. Быстрое возникновение разнообразных мировоззрений и их постепенная релятивация — характерная черта нашего времени. Это часть того, что мы обозначили термином «секуляризация». Ни христианство, ни «западная цивилизация», ни даже «гуманитарная мысль» не в состоянии обеспечить то, что некогда обеспечивала всеобъемлющая и относительно единая картина мира, которую предлагали средневековые университеты. Но почему мы об этом говорим в связи с критикой современных университетов?2

А потому, что наша критика не должна заниматься сравнительным изучением разных мировоззрений (как предлагалось в период обсуждения так называемого университетского вопроса, что, к счастью, ушло в прошлое). Мы должны признать, что единый университет уже невозможен и не нужно больше о нем мечтать. Сегодня нам следует заняться теми вопросами, решение которых возможно и зависит от нас, а кроме того, затрагивает жизни многих людей (а кого, собственно говоря, не затрагивает судьба университетов?). Христиане должны подумать об улучшении преподавания — даже если у плохих преподавателей приемлемая теология. Важно понять, с какими трудностями сталкивается университет, когда пытается объяснить себя всем, кто с ним связан: бывшим и будущим студентам и преподавателям, попечителям, правительству и публике в целом. Христиане должны первыми поднимать тревогу, когда все это чрезмерно упрощается или, наоборот, когда университетская администрация представляет свои отношения с внешним миром как нечто невероятно сложное Особенно это касается вопросов размещения и расселения студентов, а также принципов их набора. Христиане должны следить за тем, чтобы учитывались интересы всех религиозных и этнических групп. Если Церковь, в самом деле, может что-то сказать о мировоззрении, то она должна объяснить одно: всякая единая картина мира, которую сегодня предложит университет, неизбежно будет вести к дискриминации и подавлению каких-то социальных групп3.

Современный университет — это политическая реальность, для которой характерны как внешние, так и внутренние властные отношения. Христиане, хоть какое-то время участвующие в этих отношениях, должны принимать их всерьез и осуществлять свою критическую задачу. Но необходимо делать это ответственно. Хуже, чем безразличие студентов, может быть только одно: недовольство и протест, за которые они не готовы платить своим временем и активным участием.

Одна из функций теологии — критическая поддержка и исправление общины веры. Но теология перестала быть монополией Церкви. Сегодня ее создание требует лишь соответству-

ющего образования и интереса. Хотят они этого или нет христиане, живущие в университетской общине, в некотором смысле образуют интеллектуальную элиту Церкви. Они своего рода теологи-миряне. И они поступают безответственно, если не выражают со всей возможной ясностью и проницательностью свое критическое отношение к институциальной Церкви и к менее институциализированным формам церковной жизни, которые рождаются на периферии и за пределами существующих институтов.

Но опять-таки эта критика не может быть бездумной и равнодушной. Критиковать Церковь должны те, кто готов участвовать в ее конструктивном переустройстве, которое поможет ей в вере выполнять свои задачи. Церковь остается Церковью, только когда она постоянно меняется и когда Слово Бога возвращает ее к истинному назначению.

Было время, когда отношения между Церковью и Студенческим христианским движением (SCM*) отличались творческим напряжением, полезной взаимной критикой. Теперь ситуация совершенно изменилась. Студенты иногда поражают нас, ставя под вопрос или даже отвергая жидкую похлебку, заботливо приготовленную их руководителями. Но это происходит недостаточно часто. Сегодня христиане в Храме науки остро нуждаются в возникновении новой, ответственной критики.

Творческое дистанцирование — современный аналог аскезы, концентрация энергии на более важном за счет отказа от менее важного. Я только что сказал, что критика требует ответственного отношения к делу, а не просто взгляда извне. Это должна быть пристрастная критика, а не случайные замечания и упреки. Однако я хочу добавить, что в определенных случаях плодотворным оказывается некоторое дистанцирование. Возможно, вялое, институциально ориентированное церковное мышление нельзя полностью изменить, действуя изнутри. Ведь дело не в том, что конфессиональные организации неправильно распоряжаются своим прекрасным институциальным аппаратом. Если бы проблема была в этом, то все можно было бы уладить путем небольшого дворцового переворота в руководстве этик организации.

Но дело обстоит иначе. Все гораздо серьезнее. Проблема не в руководстве церквей а в самой их структуре. Даже самые лучшие церковные лидеры часто не выдерживают тяжелых пут, которыми сковывает их работу институциальное устройство. Не-

* SCM (Student Christian Movement) — входит во Всемирную студенческую христианскую федерацию (WSCF), которая была создана в 1805 г с миссионерскими целями. Федерация сотрудничает с ИМКА/ИВКА и материально поддерживает национальные отделения SCM.

померно раздутый штат, астрономический бюджет и колоссальные здания конфессионально раздробленного христианства поглощают столько времени, дарований и сил, что народу Бога часто не удается осуществить свое истинное назначение. Итак, церквам мешает видеть действие Бога в мире, во-первых, некоторая характерная для них изолированность, неизбежно возникшая вследствие огромных размеров и сложного устройства, и, во-вторых, их институциальный и социальный консерватизм, связанный с зависимостью от источников финансирования, а эта зависимость, в свою очередь, чрезвычайно затрудняет последовательную критику нашего общества. Мы уже говорили, что задача христиан — распознавать примиряющее действие Бога в мире и к этому действию присоединяться. Это подразумевает распознавание социальных перемен и участие в них. Но изоляция конфессионально раздробленной Церкви мешает распознаванию социальных перемен, а ее консерватизм препятствует участию в них. Теперь я коротко остановлюсь на этих препятствиях и попробую показать, почему некоторое дистанцирование представляется мне сегодня полезным. Сначала об изоляции Церкви от мира.

Сейчас в религиозных кругах очень модно говорить о «диалоге с миром». Почти каждая, проводимая церквами конференция уделяет какое то место живописи, театру или политике, которые преподносятся и интерпретируются с большой осторожностью. Намерение достойно всяческой похвалы, а результат — карикатурный «диалог с миром». Вся беда в том, что церкви пытаются понять и объяснить мир, исходя из своих предпосылок и на своем языке. И получается заранее готовая критика. Люди и организации наделены защитным инстинктом, который позволяет им видеть факты, противоречащие их мировоззрению лишь в той мере, в какой это не требует его радикального изменения. Церкви обладают поразительной способностью выхолащивать всякую критику: они модифицируют ее удобным для себя образом, а затем включают в программу бесконечного и бесполезного самобичевания, которое совершается во всех церковных организациях. Прошлогодняя критика становится темой занятий в женских кружках в следующем году. Упреки в излишней осторожности, неэффективности и отсталости церквей часто с жаром произносятся в спорах церковных функционеров, которые затем возвращаются к своим обычным занятиям. Эти по-семейному уютные обсуждения критических замечаний выполняют ту же функцию, что битье посуды. Таким образом, всего лишь выпускается пар, и ничего не меняется. Возможно, это позволяет церковным функционерам сохранить трезвость и здравый смысл, однако такие дискуссии не просто не меняют церковные структуры, но хуже того, они создают видимость каких-то реальных действий.

Сложное устройство конфессионально раздробленной Церкви означает, что непропорционально много времени должно тратиться на координацию запутанных связей. Каждая ячейка церковного бюрократического аппарата обязательно структурно связана с несколькими другими. Это создает еще одно препятствие для связи с миром. У церквей просто-напросто не остается на это времени. Всякий, кто хоть раз бывал на собрании церковных функционеров, пытающихся выбрать удобную для всех дату следующего собрания, наверняка заметил, какое невероятное количество дат, мероприятий и разнообразных связей они должны учитывать, причем обычно их деятельность распланирована на два или три года вперед. Но как эти организационные трудности конфессионально раздробленного христианства влияют на задачу христиан в университете?

Нам нужны отважные люди, готовые бороться за контроль над церковной организацией. Но вовсе не каждый должен нырять в пучину пересекающихся местных, штатных, национальных и международных комитетов и комиссий. Вот тут и требуется некоторая аскеза. Я попросту сомневаюсь в том, что среднестатистический студент или профессор, наивно стремящийся помочь Церкви «двигаться в новом направлении», имеет хотя бы отдаленное представление о колоссальных силах, толкающих ее в другую сторону. Кроме всего прочего, в Церкви мы находим аналог революции менеджеров. В своем качестве мирянина благонамеренный студент или профессор может участвовать в конференциях и комитетах, но большая часть работы делается за кулисами, и для этого существуют профессиональные штатные сотрудники. Именно так реально принимаются решения и осуществляется власть церковным бюрократическим аппаратом4. Благонамеренный мирянин, решившийся работать «изнутри», вскоре столкнется с новым затруднением. Он обнаружит, что все (или почти все) его предложения принимаются с горячей благодарностью. Однако они будут осуществляться (если, конечно, не затеряются) внутри конфессиональной структуры и лишь постольку, поскольку это не угрожает организации в ее нынешней форме. Эти предложения мало что изменят в направлении ее деятельности. Мирянину будет приятно знать, что его голос услышан, лестно полететь через всю страну, чтобы выступить на конференции, где его соображения будут тщательно записаны. Но в конце концов у него возникнет ощущение, будто он пробивается сквозь толстый слой ваты, поглощающий самые горячие его порывы, в то время как желаемые перемены происходят смертельно медленно.

Я не думаю, что студент или профессор наилучшим образом использует свое время, став членом какого-нибудь местного или национального комитета. Разумное размещение человеческих ресурсов подсказывает, что подобное перетягивание людей с

кампуса вредит работе в университете. В то время как кто-то ведет борьбу внутри церковных структур, большинству следует заняться тем, что происходит в мирских организациях.

Консерватизм американских церквей тоже имеет структурные основания. Хотя большинство протестантских церквей в США красноречиво вещают о священстве всех верующих и публикуют новейшие экуменические документы о служении мирян, в действительности ничего подобного не происходит. Эти церкви решили не тратить деньги и силы на подготовку мирян, а предпочли нанимать и оплачивать штат профессиональных миссионеров и пасторов. На это требуются миллионы долларов ежегодно. Кроме того, для этого нужно иметь технический персонал, т.е. специалистов по сбору пожертвований, администраторов, машинисток и т.п., которые стояли бы за спиной миссионеров. Понятно, что каждый из этих чиновников материально заинтересован в сохранении существующей структуры «миссий», несмотря на то, что в странах — адресатах миссии большинство людей считают, что подобные модели давно умерли и изжили себя. Меня здесь тревожит не столько теологическое искажение понятия «миссия», сколько то влияние, которое потребность в огромных суммах оказывает на способность Церкви положительно отзываться на социальные перемены.

Невозможно точно оценить, сколь велико финансовое участие церквей в американской экономике. Вполне вероятно, что с учетом всех местных, региональных и национальных вкладов процент участия церквей окажется весьма значительным. Это ставит церкви в прямую зависимость не только от самой экономической системы, но также и от процветания тех компаний, которые обеспечивают их средствами. Финансовая зависимость делает для церквей почти невозможной критику экономической системы. Я вовсе не хочу этим сказать, что церкви могут или должны полностью отказаться от какого-либо участия в американской экономике. Вероятно, это невозможно, пока Церковь воспринимает себя как гигантское конфессиональное предприятие в рамках национальной экономики. Однако это означает, что американские церкви, по меньшей мере, столь же сильно материально заинтересованы в сохранении нынешней структуры американской экономики и общества в целом, как средневековая Церковь — в сохранении феодализма, а дореволюционная католическая церковь Восточной Европы — в сохранении частной собственности. Материальная заинтересованность Церкви несовместима со стремлением к социальным переменам. Американская церковь стала «государственной». Она неспособна на радикальную критику, потому что ее институциальная жизнь зависит от американской экономики и потому что в большинстве вопросов социально консервативные силы опираются на нее как на союзника.

Разумеется, все сказанное о зависимости церквей от экономики может быть отнесено и к университетам. Однако здесь есть существенная разница. Университет говорит от имени лучшего в человеке, от имени его высших достижений, т е. от имени науки и соответственно от имени мирового научного сообщества. Он может критиковать свое общество во имя всемирного сообщества ученых, во имя международного братства науки. Но это значит, что он не может судить самое науку и это сообщество. Церковь же утверждает, что говорит от имени Того, Кто судит церкви так же, как и всех остальных, от имени Того, Кто стоит над всеми культурами и над всеми земными властями. Когда христианин в университете критикует университет, он должен делать это с позиций сообщества, которое не есть достижение культуры. А церкви могут стать таким сообществом, лишь если откажутся от материальной заинтересованности в культуре, если будут говорить исходя из силы, основанной на бессилии, и из власти, основанной на безвластии. Иными словами, церкви живут в тени Креста, если они составляют Церковь. Университет воплощает мудрость. Но для мудрых Крест есть безумие.

Сегодня церквам особенно необходима свобода от материальной заинтересованности, определяющей их консерватизм. Институт, который в силу своей идеологии и экономической базы не в состоянии ни понять, ни поддержать революционные изменения, не может сделать даже первого шага навстречу Богу, действующему в нынешней ситуации социальных перемен. Кроме того, есть основания думать, что двигателем будущих революций будет технология, а не идеология. А это, независимо от желания университета, делает его центром социальных перемен. Таким образом, христианину в университете, укрывающемуся в тепличной обстановке конфессиональной церкви, грозит смертельная опасность отрезать себя от примиряющего действия Бога в мире, а также не увидеть своего места в этом процессе. Только нечто вроде аскетического дистанцирования, которое Бонхёффер назвал «святой отмирностью», освободит его от присущего конфессиональным церквам консерватизма, мешающего им покинуть дворцы и принять участие в перманентной революции Бога в истории.

Я изложил свое понимание задачи Церкви в университете с точки зрения ее традиционных функций — священнической, пророческой и аскетической. Я попытался показать отличие «Церкви веры» от конфессионального христианства, не утверждая, что они всегда существуют порознь, и не пользуясь мистическим представлением о «невидимой Церкви». В своих рассуждениях я старался в целом оставаться в рамках теологии и экклесиологии реформаторов. Наплыв в университетское сообщество конфессиональных религиозных групп с их нетерпимостью, самодовольством и консерватизмом не смог создать в уни-

верситете жизнеспособного образа христианства. Хуже тога, произошел отток университетских христиан в мелочные дела изолированного, выдуманного церковного мира. Обнаружение Церкви есть акт веры, и сегодня призвание христиан в университете — обнаружить эту «истинную Церковь» и принять в ней участие.

Но какими еще могут быть формы церковной жизни в университете? Вероятно, предписывать их заранее не нужно, да и не мудро. Когда христиане найдут в себе мужество «выйти наружу» из теперешних уродливых конфессиональных организаций, Бог Сам предложит им новые формы церковной жизни. Покидая Египет, нет необходимости обзаводиться картой Обетованной земли. Думаю, однако, что Бог наметил для нас направление движения в пустыне.

Ясно, например, что будущее свидетельство Церкви обнаружит себя в мирском университете, а не в возврате к каким-то средневековым моделям. Ясно также, что христианские общины университетов не должны быть частью местных приходов и могут существовать отдельно от них. Ясно и то, что всякая деятельность на кампусе (да и вообще везде) обязательно должна иметь принципиально экуменический характер. Ясно, что завтрашняя христианская община кампуса будет жить в полной открытости для университета и для мира, формируемого университетом. Ясно, что организованная жизнь этой Церкви будет происходить в маленьких группах, построенных по функциональному принципу. Но яснее всего то, что новая Церковь в университете возникнет лишь тогда, когда христиане станут жить ответственно в нем и для него, а не в конфессиональных церквах, преуспевших лишь в ослаблении и раздроблении университетской жизни.

Всякие более точные указания были бы пустой спекуляцией. Какова роль Церкви в университете? Совершенно неуместна разъединяющая людей деятельность конфессиональных организаций, стремящихся заполучить как можно больше сторонников. И совершенно необходима Церковь как примиряющая община слуг, готовых служить университету, даже если никто их не поблагодарит, не похвалит и вообще не обратит на них внимания.

Эту деятельность заметит всякий, имеющий глаза, чтобы видеть.

Примечания

1 В книге Merrimon Cuninggim «The Protestant Stake in Higher Education» (Washington D С., 1961) энергично отстаивается идея финансирования колледжей церквами, но одновременно автор утверждает, что «не существует такого

понятия, как протестантская теология образования" (с. 50).

2 Об истории попыток создать некоторую общую систему, предполагающую честную оценку возникающих здесь колоссальных трудностей, см Tomas R. The Search of a Common Learning 1800-1960 NY, 1962 Там же имеется хороший обзор программ общего и гуманитарного образования в нескольких колледжах.

3 Kerr С The Uses of the University Cambridge, MA, 1961 Автор, президент Калифорнийского университета, сам прекрасно знаком с гигантскими размерами и политическими проблемами современного университета.

4 Подробный анализ того, как реально осуществляется власть церковной бюрократией, см в Harrison P Power and Authority in the Free Church Tradition Princeton, NJ, 1959

ЧАСТЬ IV

Дата добавления: 2015-10-28