Направления секуляризации

Сотворение мира — расколдовывание природы

Человек досекулярной эпохи живет в заколдованном лесу. Темные долины и чащи этого леса полны духов. В его реках и пещерах обитают добрые и злые гении. В мире скрыта магическая сила, которая время от времени обнаруживает себя, принося человеку пользу или пытаясь ему повредить. Если с этой невидимой силой обращаться правильно, можно научиться направлять, задабривать ее и отражать ее удары. Если призвать на помощь эзотерическое знание и умение общаться с духами, то силы невидимого мира можно обратить против недруга семьи или врага племени.

Сегодня антропологи уже признают, что вера в магическое — не просто одна из особенностей жизни первобытных обществ. Это одна из картин мира. Индеец племени пит говорил беседовавшему с ним исследователю: «Мы, индейцы, верим, что все в мире — живое. А белые люди думают, что мир мертв». Магическое определяет стиль досекулярной, племенной культуры. Более того, в этой культуре человек считает деревья и животных своими братьями. Он понимает мир как всеобъемлющую космологическую систему, в которой понятие родства расширяется настолько, чтобы тем или иным образом охватить все происходящее. Тотемизм, по мнению великого антрополога А.Ф.Радклифф-Брауна (1881—1955), — это обширная сеть родственных связей, включающая существа из мира природы в структуру племени, основой для которой служит семья2.

Многие историки религии считают, что эта тонко разработанная и изощренная магическая картина мира была по-настоящему разрушена только с возникновением библейской веры. Шумерская, египетская и вавилонская религии, несмотря на их чрезвычайно сложную теологию и невероятно утонченную символику, все же оставались только формами высокой магии, при-

чем их структура целиком зависела от отношений человека с космосом. Поэтому ежегодно повторявшиеся разливы Нила, предсказуемое движение звезд и неизбежный восход солнца и луны создавали тот каркас, который скреплял общество. Мир наполняли боги Солнца, богини рек и астральные божества. Космология включала в себя историю, природа — общество, пространство — время. И боги и люди были частью природы.

Древнееврейский рассказ о Сотворении мира знаменует выход из описанного замкнутого круга. В этом рассказе разделены Бог и природа, а из природы выделен человек. Это — начало расколдовывания мира. Конечно, в рассказе о Сотворении мира евреи широко использовали сказания своих ближневосточных соседей, принадлежавших к мифологической культуре. Подобные темы и мотивы были вполне обычными. Но очень важно понять, что именно сделали с этими мифами евреи, как они их переработали. Если в вавилонских сказаниях солнце, луна и звезды были представлены как полубожественные существа, подобные самим богам, то евреи полностью отвергли их религиозный статус. В книге Бытия солнце и луна предстают как творения Ягве. Они помещены на небо, чтобы освещать человеку мир, и не считаются ни богами, ни полубогами. Звезды не властны над жизнью человека, их тоже сотворил Ягве. Ни одно из небесных тел не может притязать на то, чтобы ему поклонялись и почитали как бога.

Рассказ о Сотворении мира в книге Бытия — это своего рода атеистическая пропаганда. Его цель — объяснить евреям, что магические представления о природе как о некой полубожественной силе на самом деле ни на чем не основаны. Ягве, Творец, чье бытие сосредоточено вне мира природы, тот, кто творит этот мир и дает названия его частям, позволяет человеку увидеть природу в ее обычном виде. Сегодня некоторые писатели справедливо отмечают, что в отношении современного человека к расколдованной природе подчас проявляется что-то вроде мстительности. Подобно ребенку, только что освободившемуся от родительских запретов, современный человек испытывает гордость варвара, разрушая и калеча природу. Такое чувство сродни той жажде мести, которую испытывает освободившийся пленник к своему бывшему тюремщику, но чувство это по существу ребяческое и со временем непременно проходит. Зрелый секулярный человек не обожествляет природу, но и не уничтожает ее. Его задача — заботиться о ней и использовать ее. Он должен принять на себя ответственность, возложенную на Человека, на Адама.

Но и родством человек с природой тоже не связан. Библейские линии родства прочерчены во времени, а не в пространстве. Они протягиваются не вширь, так чтобы включать в родство тотемы, например кенгуру или какие-нибудь деревья, а направ-

лены в прошлое — к преданиям отцов и в будущее — к судьбам потомков. Структура еврейских родственных связей линейна, они исторические, а не космологические. В Библии, если не считать одного или двух нехарактерных случаев (рассказы о Еве и змее и о Валаамовой ослице), нет сказок о животных, которые мы в изобилии находим в легендах и мифах народов магической культуры. Едва сотворив человека, Бог сразу же возлагает на него важнейшую задачу — дать имена животным. Человек становится их хозяином и повелителем. Он должен овладеть всей Землей. Природа для него — не брат и не божество, и потому он не найдет в ней спасения. Взглянув на горы (Пс 121:1—2), еврей отворачивается и спрашивает: что может дать ему силы? Он получает ответ: не горы, а Ягве, создавший Небо и Землю. С точки зрения Библии, ни человек, ни Бог не определяются через отношение к природе. Из этого следует не только то, что они оба становятся свободны и могут участвовать в истории, но и то, что человек получает возможность использовать природу.

Такое освобождение природы от религиозной окрашенности Макс Вебер назвал расколдовыванием. Это слово подразумевает не разочарование в природе, а трезвое отношение к ней. Человек становится субъектом, противостоящим природе. При этом он может наслаждаться и восхищаться ею по-прежнему или даже больше, чем раньше: ведь теперь она страшит его гораздо меньше. Но человек — больше, чем простое проявление природы, а природа — не божественная сущность.

Без этого расколдовывания природы было бы совершенно невозможным развитие естественных наук. А так как сегодняшний технополис не мог бы возникнуть без современной науки, то расколдовывание мира — необходимая предпосылка также и для урбанизации. Наука — это прежде всего некоторый способ видения мира. Какими бы развитыми исследовательскими методами и сложной измерительной техникой ни обладала культура, никакой настоящий научный прорыв невозможен до тех пор, пока человек не научится смотреть на мир природы без страха. Если же он понимает природу как расширение самого себя или своего клана либо видит в ней воплощение божественных сил, то для науки в нашем смысле не остается места. Это станет очевидным, если вспомнить об ассирийской культуре, где была достигнута высочайшая точность астрономических наблюдений, однако небесные тела все же считались вершителями человеческих судеб. В результате настоящая научная астрономия в Ассирии так и не возникла.

Подобные явления мы можем наблюдать и сегодня в так называемых слаборазвитых странах, где для создания научной культуры отнюдь не достаточно одного лишь внедрения современной технологии. Здесь еще требуется каким-то образом «расколдовать» природу, что приводит к разрушению многих

традиционных религий. В прошлом веке разрушению местных религий способствовала главным образом деятельность христианских миссионеров, а позднее — распространение коммунистической идеологии. В этом случае христианство и коммунизм, несмотря на вес их различия, играли почти одинаковую роль, устраняя ограничения традиционных религий, сдерживавшие научное и техническое развитие. И христианство, и коммунизм понимают природную реальность исторически. Они изгоняют демонов и открывают мир природы для науки. И уже совсем недавно подобную же роль в Третьем мире стала играть социалистическая по происхождению идея государства благосостояния. Расколдовывание природы — один из важнейших элементов секуляризации.

Исход — десакраяизация политической власти

В секулярном обществе власть не имеет божественной легитимации. В досекулярном обществе на нее претендовала всякая власть. Считая природу частью своей семьи и источником религиозной силы, человек племенной культуры подобным же образом и властные структуры понимает как расширение семейных полномочий и недвусмысленно выраженную волю богов. Отождествление политического и религиозного порядков, где бы оно ни происходило — в первобытном ли племени, вождь которого был также и главным колдуном, в Римской ли империи, где император был одновременно и политическим правителем, и верховным жрецом, — обнаруживает то же стремление легитимировать власть, придав ей сакральный статус.

Трудно найти пример такого отождествления сакрального и политического в чистом виде. В любом обществе дифференциация ролей и сфер компетенции начинается на ранних стадиях его развития. Но в какой мере подобное разделение достигает своего логического завершения, целиком зависит от того, допускает ли такую дифференциацию основополагающая система символов данной культуры.

В тех обществах, где власть непосредственно легитимируется религиозными символами, где правитель считается божеством или прямым выразителем божественного замысла, существенные политические и социальные перемены почти невозможны. Для политических изменений требуется, чтобы предварительно произошла десакрализация политической власти. А этот процесс тесно связан с расколдовыванием природы. Явления природы — смена времен года, приливы и отливы — всегда повторяются. История же не повторяется никогда. Поэтому то обстоятельство, что именно историю, а не природу считают местом действия Бога, открывает совершенно новые возможности для политических и социальных перемен.

Чтобы выявить библейские корни десакрализации политической власти, необходимо сосредоточить внимание на Исходе. Без сомнения, евреи узнавали голос Ягве не в явлениях природы (раскатах грома или землетрясениях), а в историческом событии — в освобождении из Египта. Здесь особенно важно, что это событие было социальным взрывом, таким действием масс, которое сегодня мы назвали бы гражданским неповиновением. Это было восстание против законного монарха — фараона, чьи притязания на верховную политическую власть основывались на его родстве с богом Солнца Ра. Конечно, и прежде случались подобные побеги, но Исход евреев не остался всего лишь мелким происшествием из жизни малоизвестного народа. Исход стал тем центральным событием, на основе которого евреи построили все свое понимание действительности. Это событие символизировало освобождение человека от сакрально-политического порядка и вступление в мир истории и социальных перемен; освобождение от правителей, чья власть легитимирована религией, и вступление в мир, где политическая власть основана на способности решать конкретные социальные задачи,

И хотя в результате Исхода евреи освободились из египетского рабства, все же у них оставался постоянный соблазн вернуться к сакрализации политической власти, что было особенно заметно в царскую эпоху. Но такому возвращению всегда препятствовали стоявшие на страже пророки. Ввиду того что власть пророков имела особый источник и никогда не основывалась на царской благосклонности, появление нового царя-жреца стало маловероятным. Исход сделал навсегда невозможным безоговорочное признание приказаний какого-либо правителя. Ягве всегда мог устроить новый Исход или воздействовать на ход истории, с тем, чтобы свергнуть монарха, обуреваемого манией величия. После Исхода ни одна царская династия не могла быть уверена в незыблемости своего престола.

Борьба папы и императора в средние века наглядно свидетельствует о тщетности любых попыток вернуться к прямой сакрализации власти после того, как начался процесс секуляризации. Императору хотелось обладать не только политической, но и религиозной властью в Западном мире. Об этом свидетельствовало его жадное стремление создать Священную Римскую империю, глава которой исполнял бы одновременно и ритуальные функции. Точно так же многие из пап жаждали владеть не только ключами св. Петра, но и мечом Империи. Об этом непрестанном стремлении свидетельствуют попытки теологически обосновать включение светского в сферу духовного. Ни одна из сторон не добилась победы. Папа, в конечном счете, утратил светскую власть вместе с папскими государствами, а император потерял все, когда распалась Империя. Впоследствии, однако, духовный и нравственный авторитет папы вырос. В то же время

правители Западного мира в основном признали, что они могут предъявлять к своим гражданам лишь временные и ограниченные требования. И если политический лидер притязает на религиозную или тоталитарную власть, если какой-нибудь Гитлер или Сталин вновь пытается выдать себя за истинного выразителя Zeitgeist или диалектики, свободные люди увидят в этом оскорбление своих глубочайших убеждений относительно природы политической власти. Наше политическое сознание уже полностью секуляризовано.

В западной политической философии, начиная с Августина, всегда существовало и признавалось напряжение иудео-христианской религии и политического абсолютизма. По сути, только библейская вера сделала по-настоящему возможным противостояние между Церковью и государством. Такое противостояние невозможно, если вера полностью отделена от политики, как, например, в мистериальных культах, или если она незаметно сливается с политической системой, как это было в случае культа императора в Римской империи. Мистериальные культы отворачивались от «этого мира» и таким образом полностью открывали дорогу любой политической тирании. А культ императора попросту отождествлял государственное устройство с волей богов. Только с возникновением христианской Церкви стало возможным настоящее противостояние, сущность которого сформулировал Августин. Он пишет, что государство «имеет свои блага на земле», но это не высшие и не лучшие блага. Государство есть социальный порядок, и этот порядок хорош лишь в той мере, в какой это допускает человеческая греховность. «Земной град» не может помочь человеку спастись. Признание некоторых достоинств государства наносит тирании более сильный удар, чем полное отрицание государства, позволяющее Церкви вновь уйти в катакомбы3.

Жизнь раннехристианской Церкви — хороший пример того, как на практике происходит десакрализация политической власти. Тогда это выразилось не в полном отрицании политической власти как таковой, а в ее условном признании. Первые христиане были готовы молиться за императора, но не хотели участвовать в его культе. Разница между этими двумя действиями имеет решающее значение. Молиться за императора — значит признавать за ним право осуществлять свою власть в некоторой ограниченной области, рамки которой определяются не им самим, а тем, кто за него молится. Отказываться участвовать в религиозном поклонении императору — значит отрицать всякую сакрально-религиозную основу его власти. Таким образом, ранние христиане заметно способствовали десакрализации полити-

ческой власти. В этом смысле можно сказать, что они упорно и последовательно осуществляли секуляризацию.

Говоря словами Дитриха Бонхеффера, ранние христиане проявляли своего рода «святую отмирность». Они отвергали культы Кибелы, Исиды и Митры потому, что эти мистериальные религии стремились увести человека от реальной жизни, а христиане не желали покидать мир, созданный Богом, тот мир, куда, как они верили, скоро вернется их Господин во всей силе и славе. Но христиане отвергали также и культ императора, потому что этот культ, будучи «отмирным», не был, однако, святым. Он был несовместим с учением о непреодолимом разрыве между Богом и всякой политической системой которое исповедовали христиане, называя Иисуса единственным истинным Господом. Культ императора противоречил десакрализации политической власти, начавшейся в связи с Исходом и продолжавшей ставить под сомнение любые сакрально политические системы. Поэтому христиане поддерживавшие противостояние «отмирного» и святого, представляли собой угрозу для тиранов Римской империи. Из за этого их жестоко преследовали, но в конце концов пала сама Империя.

Обращение Константина стало для христиан новым испытанием. Некоторые богословы попытались теперь превратить христианство в некую имперскую идеологию, и на какое-то время им это почти удалось. Но их попытки вернуть политической власти сакральный характер так и не смогли разрушить представление о напряжении между Богом и политическим порядком, возникшее в человеческом сознании под влиянием библейской веры. С этого времени уже ни одна политическая система не могла уверенно претендовать на непосредственную и неоспоримую сакральную легитимацию, и никакой правитель не имел права посягать на ту сторону жизни своих подданных, которая требовала от них подчинения высшей по сравнению с ним власти. Напряжение между христианской верой и политической властью действительно было настолько острым, что оно и впоследствии волновало западных политических мыслителей всех эпох. Никколо Макиавелли (1469—1527), философ и государственный деятель Возрождения, считал, что с христианами нельзя создать сильного государства, потому что христианская религия способствует формированию универсалистских представлении, а это подрывает необходимый патриотизм4. Марсилий Падуанский (ок 1280—1342) утверж-

дал в своем трактате Defensor Paris, что чрезвычайно затруднено само существование государства, в котором Церковь выступает со своими обычными притязаниями. «Как может государство защищать своих граждан, если некоторые из них заявляют, что принадлежат к некой наднациональной общности и будут хранить верность своему земному властителю лишь до определенных пределов?» — спрашивает Марсилий. Это направление политической мысли ярко выражено в творчестве французского философа Пьера Бейля (1647—1706), который пошел еще дальше в своих попытках разрешить названную проблему. Он полагал, что создание государства атеистов не только возможно, но, вероятно, даже желательно: ведь у атеистического государства не будет соблазна навязывать своим гражданам какое-то одно мировоззрение или метафизику. Бейль не мог предвидеть, что в скором времени возникнет фанатический политический атеизм, религия секуляризма, которая, как оказалось, точно так же подавляет человека, как и теистические религии прошлого. Здесь следует заметить, что Людвиг Фейербах (1804—1872), чьи работы сильно повлияли на Карла Маркса, свою первую книгу посвятил творчеству Бейля. Сам же Маркс устранял это напряжение, разрабатывая идею, согласно которой в конце концов исчезнут и религия, и государство. Похоже, что его предсказание не исполнится, но оно, тем не менее, свидетельствует о том, что всякий политический мыслитель вынужден так или иначе считаться с присущей политическому устройству ограниченностью, которая возникла в западной культуре в результате десакрализации политической власти.

Конечно, до сих пор в нашем мире сохраняются остатки прошлого и напоминания о некогда сакральном характере власти. Архиепископ Кентерберийский коронует английского монарха как защитника веры (Defensor Fidei), повторяя при этом все те же знакомые слова о том, что этот король или королева — монарх милостью Божьей (gratia Dei). Эти рудименты сакрализованной власти доставляют британцам большое удовольствие и напоминают им об историческом прошлом и величии их монархии. Но никто не воспринимает этот ритуал сколько-нибудь серьезно. Сакрализованная власть в Великобритании играет теперь декоративную роль. Так что даже британская коммунистическая партия, торжественно пообещала, что если она когда-нибудь придет к власти, то не станет упразднять монархию.

В Америке вновь избранный президент во время инаугурации произносит клятву, держа руку на Библии. Священники, раввины и пасторы читают молитвы, как бы совершая ритуальную коронацию. Но и здесь это лишь видимость, не имеющая никакого реального содержания. Отметим, что подает Библию

президенту глава Верховного Суда, т.е. председатель того самого органа власти, который постановил, что родители не вправе требовать чтения Библии в публичных школах.

Политическая власть еще не совсем утратила сакральный характер. Ведь секуляризация — это процесс, а не состояние. Квазисакрализованное государство все еще существует в Испании, а также в некоторых небольших азиатских странах например в Непале. Более того, всегда есть опасность рецидива – новой сакрализации политической власти. Такими чудовищными рецидивами были национал-социализм в Германии и фашизм в Италии, а также культ личности Сталина. Судя по некоторым признакам, режим Кваме Нкрумы в Гане, возможно, представлял собой нечто вроде неотрибальной политической системы. Но все же сегодня почти везде существуют силы, противостоящие таким рецидивам и в конце концов они приведут общество к десакрализации политической власти. Как уже было сказано, коммунистическая социальная теория, которая учит, что государственный аппарат выражает лишь волю правящих кругов, предусматривает в конечном счете отмирание государства в бесклассовом обществе. Несмотря на полную нереалистичность подобного взгляда он все же лишает политическое устройство той высшей легитимности, которая характерна для сакрализованных обществ. Эта теория подкрепляет заявление марксистов о том, что культ Сталина вовсе не отражает истинную сущность коммунизма, а, напротив, знаменует полный отход от нее. Так или иначе, существующие сегодня направления библейской веры и порожденные ею общественные движения, которые противостоят сакрализации власти, позволяют нам надеяться на то, что в завтрашнем урбанизированном технологическом мире вряд ли произойдут существенные отклонения от процесса секуляризации.

Синайский союз — создание светской системы ценностей

И человек племенной культуры, и секулярный человек смотрят на мир с вполне определенной точки зрения, обусловленной социально и исторически Но современный секулярный человек это осознает, а человек племенной культуры — нет, и в этом заключается решающее различие между ними. Понимание относительности и обусловленности собственного мировоззрения стало для секулярного человека неотъемлемым компонентом этого мировоззрения. Для его сознания характерен релятивизм. Современный человек понимает, что не только его язык и стиль одежды, но также и его наука, система ценностей, да и сам способ восприятия реальности обусловлены его собственной биогра-

фией и историей сообщества, к которому он принадлежит. Революция, которую начал Коперник, продолжается и сейчас и стремится охватить и увлечь за собой все на свете. Все в мире относительно. Все зависит от того, как на это посмотреть.

Когда-то Пауль Тиллих назвал нашу эпоху, приход которой отмечен исчезновением незыблемых ценностей, «страной разрушенных символов». Этот образ весьма точен. Ценности секулярного человека десакрализованы, лишены всякого притязания на безусловную и окончательную значимость. Подобно природе и политической власти, система ценностей больше не выступает в качестве непосредственного выражения божественной воли. Теперь ценности — это лишь то, что некоторая социальная группа в определенное время и в определенном месте считает хорошим. Это уже не ценности, а скорее оценки. Секулярный человек сознает, что те символы, через которые он воспринимает мир и та система ценностей, которой он руководствуется, принимая решения, порождены конкретными историческими событиями и потому ограничены и частичны. Человек, который же прошел через племенную культуру, а затем через культуру городской общины (т.е. буржуазную культуру), понимает, что им приходится нести такое бремя, которого не знали люди прошлых эпох. Он должен жить с сознанием того, что этические нормы его жизни покажутся потомкам столь же устаревшими как и нам сегодня представляются некоторые из обычаев предков. Ни одному из предшествовавших поколений не приходилось жить при беспощадном свете этого сознания. Никогда ужене будет доступна человеку простая этическая уверенность, которой обладали в прежние времена.

Как же в такой ситуации избежать головокружительного падения в бездну чисто анархического релятивизма? И как может секуляризация, если она ведет к десакрализации, а затем и к релятивации ценностей, завершиться чем-либо, кроме нигилизма?

Ответ заключается в следующем: существует огромная разница между готовностью признать относительность наших собственных позиций и точек зрения и полным отрицанием какой бы то ни было реальности, которая служит ориентиром для наших взглядов и системы ценностей. Это совершенно разные вещи. Релятивация ценностей не обязательно кончается личным или групповым солипсизмом. Она может привести к значительно более конструктивному результату — к пониманию того, что раз взгляды любого из нас ограничены и чем-то обусловлены, никто не имеет права навязывать свои ценности другим. А в сфере политического некоторая доля здорового релятивизма создает философскую основу для плюралистического общества.

Релятивация всех человеческих ценностей, одно из неотъемлемых направлений секуляризации, отчасти коренится в биб-

против идолопоклонства. Начиная с запрета поклоняться кумирам, входившего в Синайский договор (Исх 20:4), для Ветхого Завета характерно категорическое неприятие всякого изображения божества. Современному читателю часто непонятно, почему этот запрет был столь важен. Ввиду того что древний человек отождествлял богов с системами ценностей, библейское неприятие идолов следует понимать как запрещение евреям обожествлять (т.е. принимать хоть сколь-нибудь всерьез в нравственном отношении) что-либо, что могло быть создано человеком. Дело не в том, что евреи опасались, как бы изваяние идола не обесценило или извратило религиозный культ. Скорее, здесь обнаруживается уверенность в том, что сама природа Ягве, Бога Израиля, не позволяет человеку Его изобразить. Заповедь, запрещающая идолопоклонство, — ключ к сущности Ягве. Всякое божество, которое можно было изобразить в виде идола, тем самым уже было отлично от Ягве. Таким образом, статус богов был понижен. Библия не отрицает существования богов и соответствующих им ценностей, она всего лишь релятивирует их. Они предстают в Библии как проекция человеческого сознания, как «дело рук ремесленника» (Втор 27:15). Подобное понимание весьма сходно с сегодняшними представлениями социологии. Именно потому, что евреи верили в Ягве, они считали все человеческие ценности и их символы относительными.

То же самое справедливо и для последующей традиции иконоборчества в истории христианства. Иконоборчество — одна из форм секуляризации системы ценностей, расширение запрета идолопоклонства. По словам Габриэла Вааняна, библейское иконоборчество — это «стремление лишить человека его естественной склонности обожествлять самого себя, или свое общество, или Государство, или свою культуру... упорное разоблачение постоянного и принимающего разные формы намерения возвышать конечное на уровень бесконечного, придавать преходящему статус неизменного и приписывать человеку такие качества, которые могут привести его к самообману, вследствие чего он станет отрицать собственную конечность».

Этот настойчивый протест против идолов и икон, проходящий через всю историю библейской веры, создает основу для конструктивного релятивизма. Он позволяет человеку занять такую позицию, с которой можно поставить на свои места всякого рода национальное, расовое и культурное идолопоклонство нашего века. Этот протест позволяет секулярному человеку увидеть, сколь преходящи и относительны все достижения культуры

и системы ценностей, и не соскользнуть при этом в бездну нигилизма. Человек может сознавать субъективность своего восприятия, настаивая в то же время на реальности объекта своего восприятия. Ричард Нибур писал: «Релятивизм не предполагает субъективизма или скептицизма. Если человек вынужден признать, что его взгляд на вещи обусловлен занимаемым им местом в пространстве, то это не значит, что он должен сомневаться в реальности окружающего. Точно так же, если человек знает, что его понятия не универсальны, то это не значит, что он должен сомневаться в том, что это представления об универсальном6.

Исторический релятивизм есть конечный результат секуляризации. Это нерелигиозное выражение той же идеи, которую выражали евреи своим последовательным противостоянием идолопоклонству, а христиане — периодическими вспышками иконоборчества. Любые идолы — это выражение того, что выдающийся социолог религии Эмиль Дюркгейм когда-то назвал «коллективными представлениями»». Это символы и ценности племени, клана или народа, перенесенные на небеса и получившие божественный статус. Еврейские предки Дюркгейма могли бы гордиться его научным анализом, безжалостно вскрывающим человеческую природу религиозных образов ведь это понимание очень близко подходит к смысловому центру веры Израиля. Иконоборчество — а значит, и своего рода релятивизм — необходимое и логическое следствие веры в Творца. Мы уже раньше говорили о том что марксистский атеизм, несмотря на свои фундаментальные отличия от христианства, выполняет аналогичную функцию в культуре, расколдовывая природу, а политическая теория марксизма тоже способствует десакрализации власти. То же самое можно сказать и о секуляризации системы ценностей. Маркс писал, что все системы ценностей — только отражение экономических интересов господствующего класса. Это очень напоминает библейское разоблачение идолов.

Здесь вполне естественно может возникнуть вопрос о тех миллионах наших современников, которые в полной мере ощущают силу релятивизма, но не имеют веры. Не следует ли признать, что с их позиций прав Иван Карамазов, когда он говорит что если Бог умер, то все позволено7.

Да, существует реальная опасность того, что релятивация ценностей может привести к этическому анархизму и метафизическому нигилизму. Но этого можно избежать. Нигилизм и сам еще один «изм». Это ценностная система с собственными идолами и иконами, пусть даже они и предстают в виде

безобидных виньеток. В истории релятивации ценностей нигилизм соответствует подростковому периоду в жизни человека. Его бросает из стороны в сторону — то он испытывает головокружительное ощущение свободы от того, что боги умерли то начинает тосковать по миру безмятежных и надежных смыслов и законов. Говоря языком психоанализа, нигилист обнаруживает глубокую амбивалентность по отношению к властной фигуре Бога и традиционным ценностям. Отвергнув отца, он тем не менее не может достигнуть зрелости и самореализации. Поэтому иногда нигилизм становится чем-то вроде дьяволизма. Нигилист использует свою новообретенную свободу от тирании Бога не для того, чтобы стать человеком в истинном смысле слова а для того, чтобы упиваться всем тем что было когда-то запрещено умершим Богом. В сущности, у нигилизма есть новый бог — Ничто, черная тень мертвого Бога.

Нигилизм — этический аналог мстительного разрушения природы, которое иногда следует за ее расколдовыванием. Ното и другое по существу юношеские реакции на освобождение от прежних ограничений. И в том и в другом случае зрелый человек совершенно иначе распорядился бы этой новообретенной свободой.

Релятивация ценностей и в самом деле у многих выбивает почву из-под ног. Этот процесс разрушает цемент, скреплявший традиционные социальные связи, и все начинает распадаться на части. Так как ни одно общество не может существовать без определенной степени согласия относительно системы ценностей, то возникает проблема создания новой формы социальных связей. Но несмотря на все утверждения о противном, релятивация ценностей не создает непреодолимых препятствии для существования человеческого общества, предполагающего в качестве обязательного условия некоторую степень общественного согласия Она вынуждает человека перестраивать это согласие на совершенно новой основе, а это совсем другое дело. Как же это осуществить?

Прежде всего, здесь требуется настоящая зрелость. Нужно чтобы все люди включились в процесс секуляризации, и никто не цеплялся бы за опасные докритические представления о безусловном характере собственных ценностей. Необходимо показать социокультурную относительность и обусловленность всех идолов и икон. Повсюду должны быть отвергнуты наивные представления племенной культуры и каждого человека нужно сделать гражданином «страны разрушенных символов». Если все это удастся, тогда процесс, уничтоживший старый фундамент на котором зиждилось общество, поможет заложить новый. Парадокс состоит в том, что, когда разные партии все вместе осознают, что их ценности, в сущности, относительны, они станут единомышленниками. Такое осознание позволит им приобрести

общий опыт и выработать точку зрения, которые, возможно, заложат основу для нового общественного согласия. Может даже оказаться, что это новое согласие шире и значительнее прежнего. Именно таким образом ООН смогла разработать Декларацию о правах человека, положения которой основаны на консенсусе стран-участниц. В отличие от американскою Билля о правах, эта Декларация не опирается на утверждения о неотъемлемости прав человека, которыми его «наделил Творец». Она не основана также и на теории естественного права. Она просто отражает консенсус, объединяющий разные культурные и религиозные традиции, в том числе и те, которые не признают ни Творца, ни какого бы то ни было естественного права.

Когда-то люди верили, что государство есть неизменное выражение божественной воли. Теперь они понимают, что государство создано человеком. Консерваторы (например, Эдмунд Бёрк) считали, что десакрализация политической власти создаст угрозу для общества. Они боялись, что при исчезновении сакральной легитимации люди утратят всякое уважение к законам и к политической власти. Но Бёрк ошибался. Сегодня люди признают политические институты, понимая, что это человеческие изобретения. То же можно сказать и об этике. У человека нет никаких оснований считать, что этические нормы, которым он следует, спустились к нему с небес, записанные на золотых скрижалях. Человек вполне может принять мысль о том, что системы ценностей, подобно государствам и цивилизациям, преходящи. Они исторически обусловлены и не претендуют на окончательность. Подобно моделям научного исследования или традиционным институтам отправления политической власти, они подвержены изменениям и преобразованиям. Но так как они отражают консенсус и образуют структуру совместной жизни в обществе, с ними не следует обращаться легкомысленно и произвольно. Секуляризация возлагает ответственность за формирование человеческих ценностей, так же как и за создание политических систем, на самого человека. А это требует от него зрелости, к которой не стремится ни нигилист, ни анархист.

Мы описали три основных пути процесса секуляризации и указали на их источники в самой библейской вере. Что это значит для нас сегодня? Ясно, что те, чьи сегодняшние жизненные ориентиры сформированы библейской верой, едва ли могут, не погрешив против своей веры, стать противниками секуляризации. Мы будем поддерживать процесс секуляризации, и противодействовать его превращению в статичное мировоззрение. Мы будем, как можно чаще говорить людям, что источник секуляризации — Библия. И еще нам придется всегда проявлять осторожность и следить за теми движениями, которые стремятся рассеять или повернуть вспять течение секуляризации, несущее освобождение

Это значит, что мы должны противостоять романтическим попыткам вернуть призраки и вновь превратить мир в «заколдованный лес». На первый взгляд возвращение духов племени на прежнее место может показаться безобидным. Но, как со всей очевидностью доказал Гитлер, стоит валькириям вернуться, и они тут же начнут кровожадно мстить тем, кто их изгнал. Мы должны также остерегаться любых попыток вернуться к сакрализации политической власти. Политическим лидерам и движениям никогда нельзя приписывать сакрального значения и нужно сопротивляться любым стремлениям использовать публичную власть для поддержания традиционных религиозных верований или квазирелигиозных представлений, присущих секуляризму.

Видимо, именно в том, что касается системы ценностей и этики, дальнейшее развитие секуляризации связано с наибольшими сомнениями и затруднениями. Однако даже здесь видны общие направления деятельности. Конечно, никакому сообществу нельзя помешать притязать на безусловность его ценностей. Но можно воспрепятствовать его попыткам утвердить свою правоту при помощи государственной власти или принуждения посредством культуры. Никто не может помешать владельцу кафе в штате Миссисипи верить в то, что на неграх лежит проклятие Хама. Но ему можно не позволить унижать негров на основании этих нелепых религиозных взглядов, запретив использовать для этого собственность, находящуюся под охраной и контролем штата. Сосуществование в обществе пестрого конгломерата систем ценностей может продолжаться только до тех пор, пока эти системы отвергают возможность добиться победы над всеми остальными путем физической расправы. Но даже этот отказ требует значительных усилий от тех, кто еще не выпутался из сетей мифических и метафизических безусловностей. Освободить их, чтобы они стали зрелыми, может только Бог, сотворивший мир и открывшийся в Исходе и на Синае. Призвать же этих людей к зрелости должна община веры.

Примечания

1 Gogartem F Verhangnis und Hoffnung der Neuezeil Stuttgart 1953 on же Der Mensch zwischen Gott und Welt Stuttgart 1456

2 Radeliffe Brown AI Structure and Function in Primitive Society NV 1952 Многое о чем я говорил в связи с магическим мировоззрением я почерпнул из статьи Max R Н. and Мах М. The Magical Worldview — Journal for the Scientific Study of Religion. I, 2 Spring 1962 с 179—188

3 Св Августин О Граде Божием, кн XV гл 1—2, кн. XVI гл 10 — Творения блаженного Августина епископа иппонийского Ч 5 Киев 1907

4 Machiavelli N Discourses II/2. Ш/1*

5 Vahaman G Walt Until Idols N Y, 1964, с 24

6Niebulir R The Meaning of Revelation N Y, I960 с 18

* В действительности, в укачанных текстах Н Макиавелли не пишет о христианском универсализме. В этих местах из «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия» (рус пер под ред Курочкина СПб, 1869) речь идет о том, что христианство, ложно понятое как религия смирения и бездействия, печет к упадку гражданской добродетели.

Глава 2

Дата добавления: 2015-10-28