Глава хххVIII 32 страница

ГЛАВА LXXII

Выздоровление. - Переворот. - Новые женские образы. И вот оно было произнесено, это самое последнее, самое исступленноеслово горечи. Черная туча разрядилась, и постепенно небо вновь сделалосьчистым. Шекспир точно избавился от самой жгучей муки отчаяния, облекши ее вслова и образы, и точно вздохнул полной грудью, когда поднимавшееся целыегоды crescendo достигло, наконец, наивысшего forte, и когда не оставалосьничего больше сказать. Ибо после желания, чтобы вся совокупностьчеловечества была уничтожена чумой, сифилисом, резней и самоубийством, моглоли быть еще более жестокое проклятие? Он устал проклинать, он вылил все свое бешенство, горячка миновала. Онпочувствовал себя так, как будто начал выздоравливать. И что же случилось тогда? Погасшее солнце зажглось сызнова. Черное небоснова сделалось голубым для взоров поэта. Он снова проникся кротким участиемко всему человеческому. Каким образом? Почему? Кто может на это ответить? Нигде в окутанной мраком жизни Шекспира нет столь чувствительногопробела; нигде не страдаем мы до такой степени от отсутствия сведений насчеттого, что случилось с ним лично. Некоторые указывали здесь вообще напокорность судьбе, свойственную немолодым летам; действительно, проблескиэтого душевного состояния можно уловить в последних произведениях поэта. Нов 45 лет Шекспир не был и не чувствовал себя стариком, и слово "покорность"есть лишь общее место, употребленное для объяснения удивительного,поразительного смягчения, вселяющегося теперь в душу Шекспира, долгое времястоль мятежную. И не только смягчение видим мы в ней или примирение, хотяпримиряющий или примирительный элемент заявляет себя с известной силой, но ипробуждение свободной, резвой фантазии, так долго и так всецело покоившейсякак бы сном смерти. Покорность судьбе не бывает двигателем для воображения. Жизнь снова приобрела цену в его глазах; земля снова показалась емупрекрасной, волшебной, фантастически привлекательной, а люди, ее населяющие,перестали быть для него ничтожной толпой. Во внешних обстоятельствах не наступило никакой перемены. Политическоеположение Англии и англичан было все то же. Шекспира не могли глубокозатронуть такие, например, события, как последовавшая в 1610 г. смертьГенриха IV Французского от кинжала Равальяка, или изгнание иезуитов изАнглии как результат этого убийства и запрещение английским католикам(рекузантам) приближаться ко двору на 10 миль в окружности. Сильноговпечатления не мог произвести на него и тот факт, что в 1612 г. король Иаковустроил торжественное перенесение в Вестминстер останков своей матери ивоздвиг над нею прекрасный памятник. Что случилось лично с самим поэтом? Что повлияло на него, что изменилоего чувства, что настроило его, что возвратило его так долго расстроеннойлире прежнюю гармонию и мелодичность? Никто не может на это ответить. Мыможем только с уверенностью чувствовать, что здесь в его жизни произошелрешительный перелом. Но перенесем взор на остающиеся крупные драматические произведенияШекспира, на "Перикла", "Цимбелина", "Зимнюю сказку", "Бурю", на последнийвеликолепный период его деятельности для театра! Взглянем на этотизумительно яркий сентябрь его жизни с таким богатством красок, какоюникогда до сих пор не представляло еще его искусство и с чистойпрозрачно-свежей сентябрьской атмосферой. Что стоит на первом плане в воспоминании всякого человека из творенийэтой пышной осени? Что иное, как не юные женские образы: Марина, Имоджена,Пердита, Миранда, эти утраченные и вновь обретенные, порой одинокие ипокинутые юные создания, сплошь и рядом претерпевающие жестокуюнесправедливость, во всяком случае, не оцененные по заслугам или незанимающие того места, которое им подобает, но все преодолевающие прелестью,возвышенностью и победоносным благородством своего существа. Само собою разумеется, что они имели модели или одну и ту же модель.Новый мир открылся для Шекспира, и было бы бесплодно предаватьсяразнообразным, близким или далеким догадкам насчет того, как он открылся длянего, или кто ему открыл этот мир. Мы лишь слегка коснемся той возможности,что во время и после бурного кризиса презрения к людям Шекспир вновьпримирился с жизнью благодаря юношески женственному величию и благодаряпоэзии, которое оно распространило вокруг себя, и которое оно принесло ссобою. У всех этих молодых женщин есть нечто родственное, и все они резкоотличаются от других групп молодых женщин у Шекспира. Они лишь наполовинупринадлежат миру действительности, наполовину же - миру фантазии. Обаяниеюности и романтика сказки окружают их лучезарным сиянием, все ониоказываются поистине неприступными для житейской грязи и незаслуженногоунижения, в которое их повергает судьба. Они самоуверенны, хотя не обладаютсмелой отвагой гениальных молодых девушек Шекспира. Они кротки, хотя нет уних безмолвной, трогательной грусти, свойственной его молодым женщинам,приносимым в жертву. Ни одна из них не кончает трагически, и ни одна непроизносит шутки. Но каждая стоит перед поэтом, как достойное благоговениясущество. Марина и Пердита находятся в совершенно сходных условиях. Они -брошенные дети, по-видимому, без отца и без матери; они переживаютодинаковые опасности, одинаково терпят низкую долю. Имоджену ложно обвиняют,угрожают ей смертью, как перед тем Марине, но ее обвиняет и ее обрекает насмерть тот, кто ей дороже всех в мире, и все же она сохраняет несломленнойсилу своего характера, более того, сохраняет неприкосновенной свою любовь кбезрассудному и недостойному супругу. Миранда, наконец, низвергнута с того места, которое принадлежит ей какпринцессе, обречена на уединенную жизнь на необитаемом острове, нобдительная нежность отца оберегает ее. Вообще, в изображении как ее, так иМарины, в той нежности, с какой рисуется этот образ есть нечто наполовинуотеческое, но в "Буре" особенно поразителен взгляд на молодую девушку в ееестественной прелести как на возбуждающую удивление тайну природы. Агнеса уМольера и Миранда у Шекспира представляют в том отношении сходство междусобою, что ни та, ни другая не видала молодого мужчины ранее встречи с тем,кого ей суждено полюбить; но, тогда как Мольер наделяет свою Агнесу лишь тоюневинностью, которая коренится в ее искусственно поддерживаемом неведении,невинностью, исчезающей так же быстро, как роса, перед солнцем любви,Миранда является перед Шекспиром почти как чуждое ему существо и остаетсяидеалом невинности, задушевной женственности и девственной эротики, передкоторым он едва не склоняет головы с чувством похожим на молитву. Пробежим взором женскую галерею Шекспира. Вот грубые, с мужским складом характера, героини его юности, женщиныкровожадные, как Тамора, преступные и энергичные натуры, как МаргаритаАнжуйская, а позднее леди Макбет, Гонерилья, Регана; вот образы, выполненныес некоторым пренебрежением к женщине, как Анна в "Ричарде III", илисварливые, бранчливые, как Катарина в "Укрощении строптивой" и Адриана в"Комедии ошибок", натуры, в которых как будто нашли отзвук воспоминания обоставленной в Стрэтфорде Жене. Вслед за тем являются страстно любящие молодые женщины из периодамолодости Шекспира: Джульетта в "Двух веронцах", Венера, Титания, Елена вкомедии "Конец - делу венец" и, наконец, настоящая Джульетта. Затем утонченные, остроумные, чисто-веселые молодые девушки, начинаяуже с Розалинды в "Бесплодных усилиях любви", переходя к Порции в"Венецианском купце" и кончая Беатриче, Виолой и настоящей Розалиндой. Затем следуют наивные, с трагическим складом души, глубоко чувствующие,молчаливые, обреченные на гибель: Офелия, Дездемона, Корделия. Затем, в период самого глубокого разочарования, - чисто чувственныйженский тип: Клеопатра, Крессида. И вот теперь, под самый конец, совсем юная девушка, на которую поэтсмотрит горячим взором зрелого мужчины, радуясь ее юности и чувствуя к нейнекоторую эротику восхищения. Женщина была так же потеряна для него, как Марина для своего отцаПерикла, Пердита для своего отца Леонта. Он углубляется в ее существо снекоторой долей той отеческой нежности, которую он сам чувствует к своемусозданию Имоджене, и которую его последнее воплощение, волшебник Просперо,чувствует к своей дочери Миранде. Он надорвался над жизнью; теперь он не берется больше за самую тяжелуюее ношу. Не надо больше трагедий! Не надо больше исторических драм! Не надобольше этих ужасов и этой действительности! Нет, теперь он покажетфантастический отблеск жизни с переменами и нечаянностями в причудливомстиле волшебной сказки. Теперь он создаст фантастически-поэтическую рамкувокруг пленительной серьезности молодой женщины, вокруг серьезнойпленительности молодой девушки. Она представляется как бы откровением из другого, лучшего мира, этачарующая прелесть, и потому поэт перенесет ее в обстановку, навевающуюмечту, как и она сама: на корабль, плывущий по открытому морю у береговМитилены, или в удивительную, омываемую со всех сторон морем Богемию, или науединенный, защищенный волшебными чарами остров, или в Британию, где королииз эпохи римлян и итальянцы 16-го века встречаются с молодыми принцами,живущими в лесных пещерах и никогда не видавшими молодой женщины, подобнотому, как Миранда никогда не видала молодого мужчины. И таким образом постепенно возвращается он к некоторым светлымнастроениям своей молодости, когда он создавал пляску эльфов в комедии "Сонв летнюю ночь" или поселял беззаботных юношей и дышащих весельем молодыхдевушек в неведомом лесу в Арденнах, где были львы и кипарисы. Но только задорное настроение исчезло, между тем как фантазия, несвязанная законами действительности, играет вполне свободно. За этойсвободной игрой фантазии много скрывается теперь серьезного смысла и опыта.Поэт взмахивает волшебным жезлом, и действительность отодвигается илипрорезывается - теперь, как и прежде, в дни его молодости. Но светлоенастроение перешло в тихую грусть; задор превратился в слабую улыбку. Грезыдуши, по которой прошел бич жизни, - вот что предлагает он нам под конец;богатую, но непродолжительную фантасмагорию, занимающую всего-навсегокаких-нибудь три-четыре года. Затем Просперо навсегда бросает в море свой волшебный жезл.

ГЛАВА LХХIII

Дата добавления: 2015-10-24