Лазурь среди мрака

Так жили друг другом эти два обездоленных существа. Дею поддерживала

рука Гуинплена, Гуинплена - доверие Деи.

Сирота опиралась на сироту. Урод опекал калеку.

Двое одиноких нашли друг друга.

Чувство невыразимой благодарности переполняло их сердца. Они

благодарили.

Кого?

Таинственную бесконечность.

Чувствовать благодарность - вполне достаточно. У благодарности есть

крылья, и она несется туда, куда нужно. Ваша молитва лучше вас знает, куда

ей устремиться.

Сколько людей, думая, что молятся Юпитеру, молились Иегове! Скольким

верующим в амулеты внимает бесконечность! Сколько атеистов не замечают

того, что их доброта и грусть - та же молитва, обращенная к богу!

Гуинплен и Дея чувствовали благодарность.

Уродство - это изгнание. Слепота - это бездна. И вот изгнанник нашел

приют; бездна стала обитаема.

Гуинплен видел, как к нему по воле рока, точно сон наяву, нисходит в

потоках света прекрасное белое облако, принявшее образ женщины, лучезарное

видение, в котором бьется сердце, и этот призрак, почти облако и в то же

время женщина, протягивает к нему объятия, это видение целует его, это

сердце рвется к нему; Гуинплен забывал о своем уродстве, чувствуя себя

любимым; роза пожелала вступить в брак с гусеницей, предугадывая в этой

гусенице восхитительную бабочку; Гуинплен, существо отверженное, оказался

избранником.

Иметь необходимое - в этом все. Гуинплен имел необходимое ему, Дея -

необходимое ей.

Унизительное сознание собственного уродства перестало тяготить

Гуинплена, оно постепенно рассеивалось, сменившись другими чувствами -

упоением, восторгом, верою; а навстречу горькой беспомощности слепой Деи

протягивалась из окружавшей ее тьмы чья-то рука.

Две скорби, поглотив одна другую, вознеслись в идеальный мир. Двое

обездоленных взаимно признали друг друга. Двое ограбленных соединились,

чтобы обогатить друг друга. Каждого из них связывало с другим то, чего он

был лишен. Чем был беден один, тем был богат другой. В несчастье одного

заключалось сокровище другого. Не будь Дея слепа, разве избрала бы она

Гуинплена? Не будь Гуинплен обезображен, разве он предпочел бы Дею другим

девушкам? Она, вероятно, не полюбила бы урода, так же как и он - увечную.

Какое счастье для Деи, что Гуинплен был отвратителен! Какая удача для

Гуинплена, что Дея была слепа! Если бы не горестное сходство их

неотвратимой жестокой участи, союз между ними был бы невозможен. В основе

их любви лежала неодолимая потребность друг в друге. Гуинплен спасал Дею,

Дея спасала Гуинплена. Столкновение двух горестных судеб вызвало взаимное

тяготение. Это было объятие двух существ, поглощенных пучиной. Нет ничего

более сближающего, более безнадежного, более упоительного.

Гуинплен постоянно думал:

"Что бы сталось со мной без нее!"

Дея постоянно думала:

"Что бы сталось со мной без него!"

Двое изгнанников обрели родину; два непоправимых, роковых несчастья -

клеймо Гуинплена и слепота Деи, соединив их, стали для обоих источником

глубокой радости. Им ничего не надо было, кроме их близости, они не

представляли себе ничего вне ее: говорить друг с другом было для них

наслаждением, находиться рядом - блаженством; каждый из них непрерывно

следил за малейшим душевным движением другого, и они дошли до полного

единства мечтаний: одна и та же мысль возникала одновременно у обоих. При

звуке шагов Гуинплена Дее казалось, что она слышит поступь божества. Они

прижимались друг к другу в некоем звездном полумраке, полном благоуханий,

блеска музыки, ослепительных архитектурных форм, грез; они принадлежали

друг другу; они знали, что навсегда связаны общими радостями и восторгами.

Ничего не могло быть более странного, чем этот рай, созданный двумя

осужденными на муку существами.

Они были невыразимо счастливы.

Свой ад они превратили в небесный рай: таково твое могущество, любовь!

Дея слышала смех Гуинплена; Гуинплен видел улыбку Деи.

Так было обретено идеальное блаженство, было воплощено наяву

совершенное наслаждение жизнью, была разрешена таинственная проблема

счастья. И кем? Двумя обездоленными.

Для Гуинплена Дея была олицетворенным сиянием. Для Деи Гуинплен был

олицетворенным присутствием высшего существа. Такое присутствие - глубокая

тайна, сообщающая незримому божественные свойства и порождающая другую

тайну - доверие. Во всех религиях одно лишь доверие непреложно, но его

вполне достаточно: безграничное существо, без которого верующие не могут

обойтись, пребывает невидимым, однако они чувствуют его.

Гуинплен был божеством Деи.

Иногда, в порыве любви, она опускалась перед ним на колени, точно

прекрасная жрица, поклоняющаяся идолу в индийской пагоде.

Представьте себе бездну и среди этой бездны светлый оазис, а в нем два

изгнанные из жизни существа, ослепленные друг другом.

Ничто не могло быть чище этой любви. Дея не знала, что такое поцелуй,

хотя, быть может, и желала его, ибо слепота, особенно у женщин, не

исключает грез: как бы слепая ни страшилась прикосновений неведомого, она

не всегда избегает их. Что же касается Гуинплена, то трепетная молодость

делала его задумчивым: чем сильнее он чувствовал себя опьяненным, тем

застенчивее он становился; он мог бы себе позволить все с этой подругой

детства, с этой девушкой, не ведавшей, что такое грех, так же как она не

знала, что такое свет, с этой слепой, которая способна была видеть только

одно - что она обожает его. Но он счел бы воровством взять то, что она

сама отдала бы ему; с чувством грустного удовлетворения он соглашался

любить ее лишь бесплотной любовью, и сознание своего уродства приводило

его к еще более высокому целомудрию.

Эти счастливцы жили в идеальном мире. Там, подобно небесным сферам, они

были супругами на расстоянии. Они обменивались в лазури той эманацией,

которая а бесконечности есть притяжение, а на земле - пол. Они дарили друг

другу поцелуи души.

Они всегда жили общей жизнью и не мыслили себе другой жизни. Детство

Деи совпало с отрочеством Гуинплена. Они росли вместе. Долгое время они

спали в одной постели, так как домик на колесах представлял собою не

слишком просторную спальню. Они помещались на сундуке, а Урсус на полу, -

таков был заведенный порядок. Потом в один прекрасный день - Дея была

тогда еще совсем ребенком - Гуинплен почувствовал себя взрослым, и в нем

проснулся стыд. Он сказал Урсусу: "Я тоже хочу спать на полу". И вечером

растянулся на медвежьей шкуре, рядом со стариком. Тогда Дея расплакалась.

Она потребовала к себе своего соседа по постели. Но Гуинплен,

взволнованный, так как в нем уже зарождалась любовь, настоял на своем. С

тех пор он спал на полу вместе с Урсусом. Летом, в теплые ночи, он спал на

дворе вместе с Гомо. Дее минуло уже тринадцать лет, а она все еще не могла

примириться с этим. Часто вечером она говорила: "Гуинплен, поди ко мне: я

скорее засну". Ей необходимо было чувствовать подле себя Гуинплена для

того, чтобы заснуть, и она засыпала спокойным сном невинности. Сознание

наготы возникает лишь у того, кто видит себя нагим, поэтому Дея не знала

наготы. Аркадская или таитянская невинность. Близость дикарки Деи делала

Гуинплена нелюдимым. Случалось, что Дея, уже почти взрослой девушкой, сидя

на постели в сорочке, спускавшейся с плеча и открывавшей ее уже ясно

обозначавшуюся юную грудь, расчесывала волосы и настойчиво звала к себе

Гуинплена. Гуинплен краснел, опускал глаза, не знал, куда спрятаться от

этой невинной наготы, что-то бормотал, отворачивался, пугался и уходил:

порожденный мраком Дафнис обращался в бегство перед погруженной во тьму

Хлоей.

Такова была эта идиллия, расцветшая в столь трагической обстановке.

Урсус говорил им:

- Любите друг друга, скоты вы этакие!

Дата добавления: 2015-07-08