Прекрасно подобранная чета влюбленных

Философ Урсус это понимал. Он одобрял ослепление Деи:

- Слепой видит незримое.

Он говорил:

- Сознавать - значит видеть.

Глядя на Гуинплена, он бормотал:

- Получудовище и полубог.

Гуинплен, со своей стороны, был опьянен Деей. Существует глаз невидимый

- ум, и глаз видимый - зрачок. Гуинплен смотрел на Дею видимыми глазами.

Дея была очарована идеальным образом, Гуинплен - реальным. Гуинплен был не

просто безобразен, он был ужасен. В Дее он видел свою противоположность.

Насколько он был страшен, настолько Дея была прелестна. Он был

олицетворением уродства, она - олицетворением грации. Дея казалась

воплощенной мечтой, грезой, принявшей телесные формы. Во всем ее существе,

в ее воздушной фигуре, в ее стройном и гибком стане, трепетном как

тростник, в ее, быть может, незримо окрыленных плечах, в легкой округлости

ее форм, говорившей о ее пуле не столько чувствам, сколько душе, в почти

прозрачной белизне ее кожи, в величественном спокойствии ее незрячего

взора, божественно отрешенного от земного, в святой невинности ее улыбки

было нечто, роднившее ее с ангелом; а между тем она была женщиной.

Гуинплен, как мы уже сказали, сравнивал себя с другими; сравнивал он и

Дею.

Его жизнь представлялась ему сочетанием двух непримиримых

противоположностей. Она была точкой пересечения двух лучей, черного и

белого, шедших один снизу, другой - сверху. Одну и ту же крошку могут

одновременно клевать два клюва: клюв зла и клюв добра, первый - терзая,

второй - лаская. Гуинплен был такой крошкой, атомом; его и терзали и

ласкали. Гуинплен был детищем роковой случайности, усложненной

вмешательством провидения. Несчастье коснулось его своим перстом, но его

коснулось и счастье. Два противоположных удела, сочетавшись, породили его

необычную судьбу. На нем лежало и проклятие и благословение. Он был

избранником, на котором лежало проклятие. Кто он? Он не знал этого сам.

Когда он смотрел на себя в зеркало, он видел незнакомца. И незнакомец этот

был чудовищем. Гуинплен жил как бы обезглавленным, с лицом, которое он не

мог признать своим. Это лицо было безобразно, до того безобразно, что

служило предметом потехи. Оно было настолько ужасно, что вызывало смех.

Оно было жутко-смешным. Человеческое лицо исчезло, как бы поглощенное

звериной мордой. Никогда еще никто не видел такого полного исчезновения

человеческих черт на лице человека, никогда еще пародия на человеческий

образ не достигала такого совершенства, никогда еще, даже в кошмаре, не

возникала такая жуткая смеющаяся харя, никогда еще все, что может

оттолкнуть женщину, не соединялось так отвратительно в наружности мужчины;

несчастное сердце, скрывавшееся за этой маской и оклеветанное ею,

казалось, было обречено на вечное одиночество; такое лицо было для него

настоящей гробовой доской. Но нет, нет! Там, где исчерпала весь запас

своих средств неведомая злоба, там в свою очередь расточила свои дары и

незримая доброта. Внезапно подняв из праха поверженного, она всему, что

было в нем отталкивающего, придала все, что способно было привлекать: в

риф вложила магнит, внушила другой душе желание устремиться как можно

скорее к обездоленному; поручила голубке утешить пораженного молнией,

заставила красоту боготворить безобразие.

Для того чтобы это оказалось возможным, было необходимо, чтобы

красавица не могла видеть урода. Для счастья было необходимо несчастье. И

провидение сделало Дею слепой.

Гуинплен смутно сознавал себя искупительной жертвой. Но за что

преследовала его судьба? Этого он не знал. За что ему пришлось понести

кару? Это тоже оставалось для него загадкой. Над ним, заклейменным навеки,

вдруг засиял ореол - вот и все, что он знал. Когда Гуинплен подрос

настолько, что стал многое понимать, Урсус прочел и объяснил ему

соответствующее место из сочинения доктора Конкеста "De denasatis" и из

другого фолианта, из трактата Гуго Плагона, отрывок, начинающийся словами:

"Nares habens mutilas" [имеющий рваные ноздри (лат.)], однако Урсус

предусмотрительно воздержался от всяких догадок и остерегся делать

какие-либо выводы. Возможны были всякие предположения, с известной

степенью вероятия удалось бы, пожалуй, установить кое-какие события,

имевшие отношения к детству Гуинплена, но для Гуинплена очевидным было

лишь одно: самый результат. Ему суждено было прожить всю жизнь с клеймом

на лице. За что заклеймили его? На это не было ответа. Безмолвие и

одиночество окружали Гуинплена. Все догадки, возникавшие в связи с

трагической действительностью, были зыбки и шатки: вполне достоверным

представлялся лишь сам ужасный факт. И вот в эти минуты тяжкой скорби

появлялась Дея, словно небесная посредница между Гуинпленом и его

отчаянием. Ласковость этой восхитительной девушки, склонявшейся к нему,

уроду, трогала и как бы согревала его, черты дракона смягчались выражением

счастливого изумления. Созданный для того, чтобы внушать ужас, он каким-то

чудом вызывал восторг и обожание светозарного существа; он, чудовище,

чувствовал, что его любовно созерцает звезда.

Гуинплен и Дея составляли отличную пару; эти трогательно-нежные сердца

боготворили друг друга. Гнездо и две птички - такова была их история. Они

подчинились закону, общему для всего мироздания, состоящему в том, чтобы

любить, искать и находить друг друга.

Таким образом, ненависть обманулась в своих расчетах. Преследователи

Гуинплена, кто бы они ни были, загадочная вражда к нему, откуда бы она ни

исходила, не достигли цели. Его хотели обречь на безысходное отчаяние, а

сделали счастливым человеком. Ему нанесли рану, которой суждено было

затянуться, его заранее обручили с той, которая должна была пролить на нее

целительный бальзам; его скорбь должна была утешить та, которая была сама

воплощенной скорбью. Тиски палача незаметно превратились в ласковую руку

женщины. Гуинплен был поистине ужасен, но не от природы; таким сделала его

рука человека; его надеялись сперва отлучить от семьи, если только у него

была семья, затем от всего человечества; еще ребенком его превратили в

развалину, но природа оживила эту развалину, как она вообще оживляет

развалины; в его одиночестве природа утешила его, как она вообще утешает

всех одиноких; природа всегда приходит на помощь обездоленным; там, где

ощущается недостаток во всем, она отдает всю себя безраздельно, она

покрывает руины цветами и зеленью; для камня у нее есть плющ, для человека

- любовь.

Глубокое великодушие сокрытых сил природы.

Дата добавления: 2015-07-08