М. Горький. правка рукописи повести Фед. Олесова

Юлька

Повесть

Лишнее

Глава I

Рослый милиционер грузно тяжело ступал [ступая] шагал вслед за маленькой невзрачной [Юлькой] девочкой. На ней синее, выцветшее пальто, красный берет, побуревший от грязи, — на ногах тяжелые стоптанные туфли; под глазами мелкие? похмельные морщинки и челка грязных волос на высоком лбу. Всю дорогу от Рахьи, глухой и пустынной станции, — Юлька ругалась, курила свернутые из махорки папиросы и всячески старалась чем-нибудь донять милиционера.

В поезде, пока ехали до Рахьи, [она] Юлька [беспричинно впадала порою] уставая [от задир] задирать милиционера, [впадать порою] в миролюбивое настроение и тогда рассказывала равнодушному провожатому — как попалась. Узнала, что у инженера выстирали белье и повесили сушить па чердак; хорошее белье: батистовые и шелковые вещи были среди прочих. <...>

Глава IV

На следующее утро Клавдия Семеновна подошла в прачечной к Юльке и с обычной таинственностью спросила:

— Чево-ж ты?

— Стираю, — ответила Юлька.

— Да — нет. Насчет чего говорила... Юлька улыбнулась.

— В побег? Не выгорит.

— Как же так?!

— Не хочу и баста...

Гоже — выпадает из обычной речи.

— Вот и гож[а]е! хорошо, славно, ладно, добро и т. д. [Образумилась], — обрадовалась Клавдия. Она подошла к своему корыту, что-то бормоча, [должно быть] одобряя решение

Юльки.

При чем же тут должно быть?

В полдень пришел в колонию новый этап испратрудработников. Тут были кулаки, ширмачи, домушники, городушники и даже один фармазонщик. Выстроились около конторы.

Приземистый рябой дежурный, с папкой в руках ходил по рядам, быстро и однотонно — спрашивал:

— Лет?...

— Двадцать пять.

— Судимость?

— Вторая...

— Работать будешь?

— Чего ж! Работать можно...

На углу сине[го]йпапки, с надписью [дома] «[д] Дел[а]о» дежурный ставил крест, — знак, говорящий о том, что вновь прибывший надежный — ударится в бега не сразу? Затем испытующе смотрел на вора и лаконично бросал:

Сим утверждается, что бегство — явление обычное, неустранимое.

— Отходи! И снова:

— Судимость?

— Третья...

— По каким статьям?

— Сто шестьдесят вторая...

— Ширмач? — щурился дежурный.

— Домушник.

— Родился где?

— А мы, скобари .

— Работать будешь?

— Не...

Объяснить.

Таких отправляли в штрафную. В самый разгар опроса пришлось Юльке идти мимо. Среди прочих увидела знакомую фигуру. Сомнений быть не могло. Сашка Конченый! Стоял он громадный, высокий, густо заросший бородой. Вертел корявыми пальцами папироску и исподлобья поглядывал на дежурного. Когда тот задал вопрос о профессии, Сашка тягучим баском ответил:

— По карманам...

Юльке сделалось грустно. — И этот попался, — [прошептала] подумала она, и удивилась, что не ей не жалко Конченого.

[Однако в тоне не было сожаления.] У корыта ее окутало седое облако пара. Вспомнила, как Сашка чванливо хвастался, когда вино туманило ему голову: он куда умнее мильтонов, они его никогда не возьмут. Он смазался наверное на пустяке, как и она, как и многие другие.

— Ах, Сашка! [Ах, Конченый]!... Ты ли это, [старый товарищ]?!

[Юлька] И еще раз тоже удивленно Юлька отметила, что предстоящей встрече она не радуется.

Почему? Ведь он приехал! Ее Сашка! Много было [сворочено носов и скул тем, кто хотел покуситься на Юльку] у него драк с парнями из-за нее. На «хазе» [скоро у] признали, что Юлька принадлежит только Конченому.

— Моя! — кричал он [в дни разгула].

Вечер пришел цветистый и яркий — с легким розоватым туманом за рекой на лугах, с гомоном голосов <...>.

Печатается по неизданной рукописи с собственноручными редакторскими пометками М. Горького 1932 (1933?) хранится в Центральном Государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ), фонд. 140.

М. Горький. [Правка рукописи повести М. Лузгина «Вор»]

(Из книги о болшевской коммуне)

Погодин

? Воспитанник Руковишниковского

«дома для исправления малолетних»?

Алексей Погодин — молодой вор, работающий по «городовой» [() т. е. по магазинам [) ] — отсиживал последние месяцы своего срока.

Революция дышала в окна незнакомым шумом, [она вторглась в] наполняла камеры необыкновенными преступниками — рабочими, студентами, какими-то неопределенными людьми, [умеющими] которые умеют обращаться с револьвером, а похожи[ми] на скромных учителей. Одно время всех их, [сделалось ] стало так много, что [казалось ] думалось — господству уголовных в Таганской тюрьме [придет] ] пришел [коне ] конец. Необычайные эти преступники, [из которых некоторые пошли потом на виселицу,] рассказывали, что рабочие [продолжают] баст [овать] уют, а крестьяне жгут имения помещиков, что на улицах столиц, были баррикады, шли бои, что царизм сгнил, расшатан и падает.

Погодин, убиравший на коридоре политических, возбужденно, с чувством радости[и] безотчетной и смутной: тревоги прислушивался к этим разговорам. Но слишком не, одинаковы были политические, [и не одинаковы] и противоречивы [были] их слова.

Как-то с ним заговорил высокий, бодрый еще старик в очках. Погодин потом узнал, что это Муромцев, председатель Государственной Думы. Он что-то натворил [там — ] против царя, — [не то] написал какое-то воззвание, [не то] или не распустил во время Дум[ы]у и за все свои дела попал в Таганку. Старик, стремясь говорить как можно проще, объяснял Погодину , что Россия отсталая страна, что в ней не развита собственность, [и] царит средневековье и те, кто борется с этим и попадает в тюрьмы — лучшие люди 1 страны, которых нужно любить и уважать.

Печатается по неопубликованной рукописи с собственноручной редакторской правкой М. Горького; находится в Центральном Государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ), фонд 1818.

М. Горький из замечаний на книжку серии «библиотека рассказов о гражданской войне»]

Бронепоезд, с рассветом громивший огнем [ всех ] своих орудий и пулемётов Покотиловку, к полудню умолк… Его прислуга, измождённая, с черными лицами после беспрерывных пятидневных боев, будто застыла на том же месте, где каждый стоял в минуту отдачи последнего снаряда.	Выстрела?
Один Архипов, командир бронепоезда, отдав приказ оставить огонь, вышел из башни и, отойдя несколько шагов, [ против собственной воли ] опустился на траву и минуту лежал, зарывшись в неё лицом, оцепенев[ший]. [ И когда ] медовый запах трав проник	Напоил?
в Архипова, по телу его прошла легкая судорога, и он, словно ужаленный, перевернулся на спину и громко, внятно сказал в густую жаркую тишину: «Не лопнет!»	Это — тяжелая фраза
Впервые за два года боев — в цепи атакующей пехоты, в седле, у пулемёта и теперь на бронепоезде «Вся власть Советам» — сегодня, за два часа до приказа «прекратить огонь», команде Архипова вторил без перерыва эта вдруг застучавшая в нем мысль. За два часа до остановки огня с бронепоезда Архипова почувствовал вдруг в жаркой	Зачем повторять одни и те же слова?
духоте башни, что рев, гул, взрывы вокруг бронепоезда будто прекратились, будто густая недвижная тишь обняла бронепоезд, и гул, грохот, взрывы сосредоточились в нем самом, в жилах его, в концах пальцев рук. Они запели в нем то когда-то знакомой мандолиной, то свистом ножа о раскаленные полосы стали в прокатном цехе. И тогда команде Архипова вторила без перерыва застучавшая в нем мысль: «Лопнет?... Не лопнет»... Мысль эта минутами казалась не своей, чужой, не его, Архипова, мыслью.	Автор старается «развестити психологию», но топчется на одном и том же месте, повторяя одни и те же слова.
Что и где могло лопнуть, не сознавал Архипов: не было лишней минуты подумать, потому что в трубку команду кричал Архипов без перерыва пятые сутки...	Чепуха.
Перевернувшись в траве на спину, два раза сказал Архипов: «Не лопнет!» Сказал и, снова перевернувшись, на этот раз уже на живот, устремил заулыбавшиеся глаза свои в сторону. С полчаса смотрел Архипов, чему-то улыбаясь, в сторону, потом снова перевернулся на спину и улыбающиеся глаза свои устремил в высокое жаркое июльское небо, где плавало, кружась, черное тело коршуна. — И тебе сегодня не взять! — вслух сказал Архипов... Высоко плавал коршун, и Архипов сосредоточенно следил за его полетом, и вдруг, когда коршун камнем стал падать на землю, Архипов вскочил и голосом, каким кричал в телефонную трубку, крикнул:	Это уже было
Не взять!» В этот миг, не достигнув земли, снова высоко взмыл коршун, и, сделав два круга, стал уходить, утонув в облаках. В эту минуту понял Архипов, что боялся он, чтобы не лопнул его, Архипова, череп.	Это все — «лукавое», но неумелое «мудрствование», путаница и самолюбование автора.

Печатается по книге, где опубликованы эти собственноручные пометы М. Горького: И. Макарьев, Пометки Горького на книгах начинающих писателей. — М., 1957. — С. 63-68.

Д.А. Фурманов. [Из литературных записей ]

О ПРИВЛЕЧЕНИИ К ИЗДАТЕЛЬСТВУ ПИСАТЕЛЬСКОГО МОЛОДНЯКА

Привлекая писательский молодняк к издательству, примириться с бесприбыльностью этого предприятия и идти на эту бесприбыльность (временами, может быть, убыточность) из соображений огромного социально-политического и культурного характера.

Писательский молодняк надо осторожно, строго, но и любовно отбирать: из тысяч — единицы. Этот отбор осуществить можно разными мерами (комбинацией мер), в частности и в первую очередь внимательнейшим отношением к авторскому материалу, выявлением серьёзного, обоснованного издательского мнения, участливости к уличим и промахам писательским, [путем] направления и исправления писателя...

Начинающего писателя с самого начала надо брать в шоры и не давать ему останавливаться в росте, тем паче не давать ему садиться на лавры — этого достигнуть можно, разумеется, только строжайше обоснованной критикой материала и предъявлением к автору требований предельных — по масштабу его дарования...

СОВЕТЫ НАЧИНАЮЩЕМУ

1. Очень серьезно, тщательно изучи материал, прежде чем писать.

2. Десять корректур, обработай каждое слово.

3. Походи — послушай, погляди — изучи.

4. Вдумайся в газетный материал, в журнальный.

5. Особое внимание — рабкоровскому материалу.

6. Подвергни предварительной критике.

Печатается по изданию: Дм. Фурманов. Собр. соч. в 4 т. — Т. 4. — М., 1961. — С. 391 и 392.

Д.А. Фурманов. [Из ответных писем начинающим писателям]

НЕИЗВЕСТНОМУ АДРЕСАТУ

Дорогой товарищ!

Я могу вам дать указания самые общие:

1. Читайте, как можно больше, все ценное перечитывайте в своей библиотеке, в городской библиотеке, ищите где только можно. Это даст вам знания, даст знакомство с мастерством писания, заставит строго относиться к тому, что пишете.

2. Прежде чем пускать в печать, дайте написанному полежать месяц, другой, третий, загляните в этот материал десять-двадцать раз и сто раз неправые.

Потом почитайте понимающим товарищам, почитайте и на широком собрании, прислушайтесь к тому, как будет понято все и как воспринято. Не обязательно со всем соглашайтесь, что слышите, но вдумайтесь серьезно и старайтесь понять причину и смысл сделанных вам замечаний.

3. После читки и обмена мнений — снова посидите над вещью, обработайте вновь, коли это требуется, проверьте заново, пострадайте, порадуйтесь над материалом.

4. Лишь после того как рукопись отлежится, будет серьезно обстреляна, многократно перечитана и выправлена, снова и снова обдумана, — лишь тогда сдавайте в печать.

5. Следите, чтобы каждая вещь была построена «законно» во всех своих частях, то есть чтобы ни одной части не было лишней, и, с другой стороны, ничего не было бы упущено, недодумано, не понято, очерчено бледно и бегло.

6. Следите за словом, за стилем изложения, за каждым выражением. Все должно быть на своем месте, все должно быть обосновано, все должно быть там дано, где это требуется развитием сюжета, и так дано, чтобы ничем уже заменить было невозможно без ущерба для цельности и красоты всей вещи.

7. Строже, строже и еще раз строже пишите. Торопиться в писании — значит не в гору подниматься, а катиться под уклон, на верную погибель.

Печатается по изданию: Дм. Фурманов. Собр. соч. в 4 т. — Т. 4. — М., 1961. — С. 470-471.

Дата добавления: 2015-07-08