Глава 3. Мифы в обществе

1.

2.

3.

3.1. Миф и религия

Слово «миф» встречается в Ветхом Завете только один раз (Сир 20:19) и имеет значение притчи. В Новом Завете этот термин употреблен неоднократно, с явно негативным оттенком (2 Петр 1:16; 1 Тим 1:4; Тит 1:14). Однако образный язык Библии часто прибегает к изобразительным средствам, присущим мифологии древних. Многочисленные антропоморфизмы, картины, подобные той, что даны в Пс 17:8-16 или Авв 3, черпают краски из мифопоэтической сферы. К этой же сфере относится изображение морского чудовища Левиафана (Иов 40:20-41:26). Но за всем этим стоит определенный духовный смысл. В частности, Левиафан олицетворяет силы Хаоса, обуздываемого Богом (ср. Ис 51:9-10). В философии, религиоведении и экзегетике вопрос об отношении между Библией и мифом решается неоднозначно, в зависимости от того, что вкладывается в понятие мифа.

Когда в античном мире сказания о богах и героях перестали восприниматься как достоверные, возникли две оценки мифа. Одни философы, такие как Ксенофан, рассматривали его как чистый вымысел, другие пытались отыскать в мифологии глубокий внутренний смысл. Так, софисты и стоики интерпретировали мифы аллегорически, видя в них образы человеческих качеств, природы и высшего Бытия. Платон подходил к мифу как к мифологеме, то есть как к особой художественной форме выражения того, что не может быть передано на языке абстрактного мышления. Вплоть до XVIII в. античная мифология воспринималась в основном негативно, что было обусловлено длительной борьбой христианства с язычеством. В мифологии видели просто «жреческий обман». Важный шаг в изучении мифов сделал французский иезуит Жозеф-Франсуа Лафито (Joseph-François Lafitau), бывший миссионером среди канадских индейцев. Он показал, что античные мифы и мифы «дикарей» имеют общую природу, и предположил, что язык мифологии содержит отголоски первоначал. Для Фридриха Шеллинга (Friedrich Schelling) миф – это символ, в котором сочетаются религия, наука и искусство. Однако языческие мифы содержат лишь предчувствие высшей истины христианства. В XX в. открытия в области культуры «примитивных» народов (в частности австралийцев) привели к разработке концепций, рассматривавших миф как особую, неискоренимую форму сознания, присущую всем временам. Немецкий философ Эрнст Кассирер (Ernst Cassirer) отождествлял миф с «символической картиной мира», в которой нет еще различения субъекта и объекта. Новейшие исследования мифологии древневосточных и античных народов позволили сделать вывод, что миф существовал и как тип мировоззрения, в котором природный мир, человеческое и божественное пребывают в нерасчлененном единстве.

Иоганн Гердер (Johann Herder) первым ввел понятие мифа в библеистику. Но для него миф в Библии обозначал лишь художественный язык священной поэзии. Для других церковных деятелей, таких как, например, Вильгельм Де Ветте (Wilhelm De Wette) «мифологическим» считалось исторически недостоверное, содержащее только идеи, а не факты. Ф. Шеллинг первым усмотрел в Библии более высокие мифологемы, нежели языческие. В то же время он признавал пророческое и прообразовательное значение языческих мифов: «Христианство, – писал он, – есть истина язычества»[34], то есть язычество несло в себе предвосхищение Евангелия. Языческие мифы для Шеллинга не фикция, а особое синтетическое видение реальности. Оно выросло из единобожия, которое, разделившись на ряд политеистичических (многобожественных) ветвей, пришло к «высшему явлению монотеизма, то есть христианству». Это, по мнению философа, обусловлено тем, что полнота Божья включает в Себя потенциальную множественность. Из нее берет начало политеизм, который изолированно воспринимает отдельные аспекты Бога. Рассматривая гипотезу Эдварда Тейлора (Edward Burnett Tylor)[35], школа Юлиуса Вельхаузена (Julius Wellhausen) (1844-1918) разрабатывала свою теорию исторического эволюционизма, согласно которой развитие ветхозаветной религии изображалось как путь от анимизма и политеизма к единобожию. Сказания о патриархах и Моисее были отнесены к области мифов (причем патриархи рассматривались как боги древних израильтян). Эти бездоказательные гипотезы нашли известную поддержку в религиозно-исторической школе, где использовались параллели между библейскими сказаниями и мифами Древнего Востока.

Одним из первых русских богословов, кто указал на противоположность библейского учения мифологическому мировоззрению, был Николай Михайлович[36]. Он утверждал, что пантеизм, сливающий воедино природу, человека и Божество, есть лишь философская проекция мифологического мировосприятия. Концепция мифа как мифологемы получила развитие в трудах Сергея Николаевича Булгакова[37], который считал, что Евангелие дается не в отвлеченно-умозрительной форме, а на конкретном языке мифа: «Зародившийся миф, – пишет он, – содержит в себе нечто новое, дотоле неизвестное самому мифотворцу, причем это содержание утверждается как самоочевидная истина. Эта самоочевидность порождается именно опытно интуитивным характером ее происхождения... В мифе констатируется встреча мира имманентного – человеческого сознания... и мира трансцендентного». Миф есть образная, подчас антропоморфическая символизация высшего бытия. «Миф возникает из религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из себя в область бытия божественного». Следовательно, совершенно законно усматривать в Писании миф как мифологему. «Вера в Воскресение Христа, «эллинам безумие, иудеям соблазн», как главная тема христианской проповеди могла, – говорит Булгаков, – явиться только из полноты религиозного откровения, как «миф» в положительном значении этого слова». Иными словами, всякое сверхрациональное учение Библии может быть определено как миф – мифологема. Сходно, но несколько в ином ключе, подходил к проблеме Николай Александрович Бердяев. Он делал акцент на исторической обусловленности формы мифа: «Мифологичность книги Бытия, – писал он[38] – не есть ложь и выдумка первобытного, наивного человечества, а есть лишь ограниченность и условность в восприятии абсолютной истины, предел ветхого сознания в восприятии откровения абсолютной реальности. В этом, быть может, тайна всякого мифа, который всегда заключает в себе часть истины, за которым всегда скрывается некоторая реальность». Аналогичные мысли высказывали Иван Александрович Ильин, Борис Петрович Вышеславцев, Владимир Николаевич Лосский и другие русские богословы XX века. В их трудах мы находим своего рода «реабилитацию» понятия мифа с целью преодолеть ходячее о нем мнение как о вымысле.

3.2. Миф и литература

В ряду привычных видов анализа лирического текста: проблемно-тематического, жанрового, стилевого, стиховедческого и других отдельное место занимает специфический подход к поэтическому творчеству, получивший в научной литературе название «мифопоэтики».

Поэтика – это раздел теории литературы, изучающий систему средств выражения в литературных произведениях. Общая поэтика систематизирует репертуар этих средств – звуковых, языковых, образных. Частная поэтика изучает взаимодействие этих средств при создании «образа мира» и «образа автора» в отдельных произведениях или группе произведений (творчество писателя, литературное направление, эпоха и пр.). У любого литературного произведения есть автор. Но кто это такой? М. Фуко[39] утверждал, что он не должен идентифицироваться с неким человеком, который сидит за столом и пишет книгу. Автор произведения – это некий собирательный образ, включающий в себя множество факторов, таких как язык, понятие литературы в конкретное время и в конкретном месте и совокупность других социальных и исторических элементов. Если их проанализировать, понятие авторства просто исчезнет: «В действительности автор не является причиной, источником или отправной точкой явления письменного или устного выражения мысли; не может он и преднамеренно, предугадывая слова, составлять из них оболочку для своей мысли». На самом деле, автор может «меняться с каждым предложением».

Мифопоэтика – это та часть поэтики, которая исследует не отдельные усвоенные художником мифологемы, а воссозданную им целостную мифопоэтическую модель мира и, соответственно, его мифосознание, реализованное в системе символов и других поэтических категорий. Под мифопоэтикой понимается не только целый комплекс понятий («мифологема», «архетип», «поэтический космос») или система мифов, но и особый тип мышления (мифомышление), и ритуал. Карлос Кастанеда утверждал[40], что поэзия улавливает особое настроение и объясняет то, что вряд ли можно было бы объяснить иначе. Поэты остро чувствуют связь с духом. Так как они не знают его, то не могут попасть «в яблочко». Правда, иногда они попадают очень близко к цели. Мифологемы в системе мифопоэтики выполняют функцию знаков-заместителей целостных ситуаций и сюжетов, и уже по нескольким из них возможно реконструировать поэтический космос автора, поскольку они органически взаимосвязаны и взаимодополняемы.

Мифотворчество поэта носит сознательный характер. В этом – основное противопоставление мифопоэтики и стихийного мифотворчества. В концепции Юрия Михайловича Лотмана и Зары Григорьевны Минц[41] мифологизм оказывается явлением второго порядка, основанным на сознательной игре образами-мифологемами, где логика возникновения мифа обратна той, по которой создан первичный миф (миф – символ – система мифологем – новый миф). Таким образом, немифологическое мышление создает миф за счет бесконечного развертывания смыслов символа. Алексей Федерович Лосев отмечал: «Надо отдавать себе ясный отчет, что всякий миф есть символ, но не всякий символ есть миф»[42].

«Сущность мифа, – писал Клод Леви-Стросс (Claude Levi-Strauss), – составляют не стиль, не форма повествования, не синтаксис, а рассказанная в нем история. Миф – это язык, но этот язык работает на самом высоком уровне, на котором смыслу удается, если можно так выразиться, отделиться от языковой основы, на которой он сложился»[43]. В творчестве поэта архетипы и мифологемы непосредственно ткут плоть текста, реализуясь в системе символов и других поэтических категорий. На базе примитивных архетипических связей образуются мифологемы внутреннего пространства текста. Эти архетипы и мифологемы заключены в некотором «общепоэтическом» слое лексики, общем для всех поэтов. В нем сконцентрированы основные темы поэзии. «Большая поэзия – это поэзия вечных тем». Аргентинский писатель, Хорхе Луис Борхес (Jorge Luis Borges) утверждал, что новых историй нет, и в мире их существует всего четыре.

Первая – это история об укрепленном городе, который штурмуют и обороняют герои.

Вторая – это история о возвращении, например, об Улиссе, плывущем к берегам Итаки.

Третья история – это разновидность второй, рассказ о поиске.

Четвертая история – рассказ о самоубийстве Бога.

Эти четыре архетипа путешествуют по разным культурам и в каждой «обрастают» разными подробностями[44].

3.3. Миф и политика

Когда мы говорим о политике, то говорим и об идеологиях, так как любая политическая партия имеет свой собственный взгляд на происходящее в стране и за её пределами. Идеология – интегрированная мировоззренческая модель мира, сложившаяся в ходе систематического редуцирования сложности окружающей действительности. Редукция – сведение множества противоречивых элементов к одному или нескольким базовым элементам. Так достигается компактность, простота и доступность идеологии. Идеология – схема-образец, направленная на объединение различных мировоззренческих моделей мира с целью сплочения социума вокруг определенных ценностей.

Как институт она появляется в Новое время, происходит становление массового социального субъекта, рациональность приобретает ключевой статус. Термин «идеология» ввел французский философ Дестют де Траси (Destutt de Tracy) в XVIII в., обозначая им науку о создании, выражении и распространении идей. Идеология должна была взять под контроль две главные сферы духовной деятельности – познание и общение. После НТР ХХ в. в интеллектуальный дискурс прочно вошли понятия «информация» и «информационное общество». Информация, наряду с материей и энергией, стала рассматриваться как одна из трех не сводимых друг к другу субстанций, из которых состоит окружающий мир. Информационное общество определяется как общество, манипулирующее идеями, образами, интеллектом, знаниями. Актуализировался вопрос о влиянии различных символических реальностей на сознание человека как личности и как члена социума, на формирование его персональной картины мира.

Однако, конец ХХ в. знаменовался крушением большинства идеологий. Тезис Карла Мангейма (Karl Mannheim) о «конце идеологии» породил настроения антиидеологизма, но он вступает в противоречие с утверждением Фридриха Ницше (Friedrich Nietzsche) о «вечности» идеологии, что коренится в психологических и ценностных предпосылках индивида. Согласно Ницше, идеологию невозможно устранить, как и оценочные суждения. Идеология и реальность – это конфликт между должным и сущим. Идеология, как и миф, обладает объясняющей силой, но обращенной, по мнению Андре Глюксмана (André Gluksman), не к прошлому, а к желаемому будущему. Идеология ищет опору не в обществе, а в трансцендентном по отношению к обществу духовном принципе. Ф. Ницше[45] сформулировал закон о «вечном возвращении», согласно которому смерть одной из форм культуры сопровождается рождением новой. В истории культуры события проходят по линии усложнения, распада на составляющие, превращения этих компонентов в самостоятельные культурные феномены и исчезновения их первоначальной целостности. Идеология как часть культуры не исчезает, а демонстрирует смену одних ее форм другими. Таким образом, речь должна идти не о конце идеологии, а об исчерпанности некоторых идейных течений.

Стержень идеологии – идея, которая развивается в интеллектуальной среде. После этого возникают интеллектуальные движения, которые воздействуют на общественное и индивидуальное сознание. Универсальная цель идеологии – воздействие на общественное сознание, и как следствие поведенческую структуру общества.

Сегодня считается, что идеология – часть специфического способа познания – духовно-практического «освоения» мира, так как включает в себя недоказуемые мировоззренческие и мифологические положения, основывается на эмоциональных структурах человеческого сознания и подсознания. Поэтому, идеология должна исследоваться через мифы, символы, стереотипы, веру, эмоции, ожидания. Идеологию изучают, опираясь на понятия архетипа бессознательного, власти, массовости, инстинкта, телесности, фантазма. Идеология является целостной организованностью явных или неявных установок, ценностей, стереотипов, норм, идей, которые всегда несомненны и самопонятны. Через них субъект объясняет все сферы жизни и коммуникации, а также свои действия в них.

Первым проблему идеологии поставил Карл Маркс, отожествляя её с «ложным сознанием»[46]. Он объединил общественное и индивидуальное сознания в систему социальной деятельности. По К. Марксу, «ложное сознание» не индивидуальное заблуждение, но общественно необходимая видимость отношений, которая воспроизводится в представлениях субъектов. По С. Жижеку[47], идеология – это не просто «ложное сознание», иллюзорная репрезентация действительности. Скорее, сама действительность должна пониматься как идеологическая. Частью нашей сущности является факт того, что мы не воспринимаем реальность непосредственно, но лишь её интерпретацию. Поэтому существование идеологической социальной действительности и предполагает незнание истинной действительности. Идеология претендует на познание мира в его «непостижимости», на переживание осмысленности мира.

Идеология ничего не создает самостоятельно, а лишь рационально объясняет представления, порожденные повседневностью. Она комбинирует, систематизирует их при помощи философских, научных и других терминов и логических приемов, но только формально. Используя научный арсенал, идеология делает только видимость строгой логической последовательности, а значит и теоретичности. Если идеологические конструкты (идеологемы) – красивые систематизированные, очищенные от примесей разработки совместить с научными терминами, то идеология будет оказывать сильное воздействие на сознание, готовое в любой системности видеть синоним строгости и научности. Посредством философских, научных и других практик, идеология приспосабливается к чужим дискурсам, обустраивая, таким образом, собственную «территорию существования», дискрусное поле. Так, Чарльз Райт Миллс (Charles Mills) утверждал, что главная социальная опасность идеологии заключается в нарастании «рациональности без разума», иначе – использовании рациональных средств ради достижения иррациональных целей. Исследуя методы воздействия идеологий, отечественный ученый-лингвист Георгий Георгиевич Почепцов говорил, что идеология стремится к максимальному снижению рациональности решения потребителя. Это достигается двумя путями:

1) подключение к эмоциональной сфере, которая слабо поддается опровержению со стороны разума;

2) выведение человека на автоматизм реакций, когда рациональная сфера отключается.

Идеологию невозможно понять вне контекста культуры и общества. Она воздействует на социум не напрямую, но опосредованно. Идеология – органическая часть целостной культуры и выполняет одну из базовых функций самоописания и самоопределения общества через особый способ символизации мира. Не только религия, но и политика, право, идеология развиваются на базе мифологии, как целостного и нерасчлененного общественного сознания. Идеологию можно сопоставляться с мифом потому, что в обоих присутствует элемент веры, закрытой для скептического анализа.

Сегодня ряд исследователей полагают, что в основании идеологии информационного общества лежат проекты неолиберализма и постмодернизма. Так, политическая идеология связана с идеей глобализма, критикуемой за ее экономическую одномерность, линейное одностороннее мышление, мировой рыночный авторитаризм. Подобная критика возникла еще в концепциях франкфуртской школы. Герберт Маркузе (Herbert Marcuse) ввел понятие «одномерного человека»[48], смотрящего на мир посредством «одномерного сознания», сформированного СМИ и подчиненного существующим социальным нормам. Манипулирование сознанием посредством символов, создание управляемой и ориентированной извне толпы «одномерных» людей, становится определяющим фактором социальной жизни и квалифицируется как ненасильственное принуждение. «Одномерное сознание» - результат господства над человеком чуждых ему сил, и его социальная предопределенность препятствует подлинной свободе в познании мира.

Кроме того, наши дни обладают важной спецификой: в сознании человека соединяются разные фрагменты культур и идеологий и потому типичными являются множественность взглядов и отсутствие полемики между оппонентами. Глобальные информационные сети образуют новое социальное строение, накладывая отпечаток на институты власти, экономики, культуры и повседневной жизни человека. Сеть обеспечивает коммуникацию между субъектами разных культур и народов. «Всемирная паутина» стоит между индивидом и реальностью, а потому – берет на себя право объяснять события и формировать личностную и цивилизационную идентичность. Средства массовой коммуникации (особенно электронные) выполняют объединяющую роль, собирая людей в «глобальной деревне», где, согласно Герберту Маршаллу Маклуэну (Herbert Marshall McLuhan), «каждый человек является не только потребителем, но и соучастником телевизионного мифотворчества, которое формирует все основные типы и стили, цели и возможности общественно-культурной жизни»[49]. В конечном счете, Жан Бодрийяр (Jean Baudrillard), французский культуролог и философ-постмодернист, занимавшийся вопросами соотношения реальности и ее символического отображения, предлагает теорию неизбежного. Так, в одной из своих поздних работ под названием «Америка»[50] он пишет, что при своем посещении этой страны он «искал законченную форму будущей катастрофы». Здесь нет надежды на революцию, как у Маркса. Здесь нет даже возможности реформирования общества, на что рассчитывал Дюркгейм. В противоположность этому, мы представляемся обреченными на жизнь среди копий, сверхреальности и сужения всего существующего в непостижимую черную дыру.

Заключение

Итак, язык как особая знаковая система формирует нашу реальность, обогащая явление, предмет или событие оболочкой слова. В ходе социализации индивид создает собственную картину мира, которая и определяет все его последующие действия, отношения и реакции на те, или иные события.

Особым влиянием пользуются архетипы, образы, которые заложены в человеке с рождения и передаются наследственно. Их примером может быть образ матери, злой мачехи, анима (противоположного начала в каждом). Действуя в социуме, люди также формируют совместные социальные мифы, которые в отличие от архетипов появляются среди только «разумных» людей в ходе их совместного, негласного договора. Их жизненный цикл достаточно короток и «мифом» они становятся тогда, когда перестают быть «правдой», то есть теряют веру. Такими мифами являются коммунизм, демократия, невидимая рука рынка, порядок через иерархию и так далее.

Также были рассмотрены соотношения мифа с понятиями религии, искусства и политики. В диаде миф и религия внимание концентрировалось на отношении последней к «басне», но в тоже время, учитывалось, что религия является особой формой мифа. В разделе «миф и искусство» была рассмотрена роль архетипов в творчестве, то, что при всей «ограниченности» архетипов, лишь они трогают и интересуют человека. В политике миф играет ключевую роль, именно он составляет основу феномена идеологии, которая служит ориентиром той или иной политической партии. Победа на избирательных выборах – это победа одной из идеологий в обществе.

Ниже приведен глоссарий, включающий основные понятия курсовой работы; список использованных источников и эссе «Внутренний диалог», которое является приложением к работе.

Дата добавления: 2015-07-08