И другие проблемы российской эмансипантки

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

А. С. Пушкин. К***

Я нередко.встречал людей, кто считает Александра Сергеевича Пушкина легким и весьма доступным поэтом.

Однако, несмотря на то, что для большинства из нас А. С. Пушкин был создателем нашей языковой, а с нею и нравственной среды и одним из наших первых литературных переживаний, а может быть и благодаря этому, нравственный и прагматический смысл его “простых” поэтических текстов для многих остался,- как я убедился, вне поля сознания - просто незамеченным.

Даже, всю жизнь повторяя наизусть привычные строчки, поставленные здесь во главу угла, мы,долго не замечаем захватывающего психологического пушкинского парадокса. Не замечаем, что вместе с божеством, вдохновеньем, жизнью, любовью этот человек в ряд высших ценностей поставил слезы!

Сделай мы это открытие в свою пору, мы бы давно и навсегда прекратили вечную, пошлую и бесплодную борьбу со своими с л е з а м и - со своей тревогой, тоской, с самими собой, со своей жизнью. Ведь известно, что невыплаканные слезы плачут органами”, но, становясь “активной” тоской, превращаются в инструмент созидания себя и своего мира.

Без такой тоски нет освоения новизны, нет творчества, нет развития. Именно тоска — механизм всякой перестройки мотивационной системы личности, то есть условие личностного роста.

Факт, что “общедоступные” и “простые” тексты А. С. Пушкина всегда будут оставаться недостаточно прочтенными, позволяет и эту мою реплику о пушкинской постановке некоторых нравственных проблем нашей культуры, быта и внутренней жизни, отдельного человека.

Здесь я продолжу конкретизацию темы о “бесчеловечных идеалах человечества” - неосознанных нравственных, стереотипах, “запрещающих” на уровне осуществления творчество, физическое и душевное здоровье. Меня будет интересовать наше отношение к женщине и женщины к себе.

Идея “равенства” женщины с мужчиной, гипнотизирующая уже не одно поколение людей, лишает женщину шанса не только быть собой, но даже просто догадаться о своем существовании в качестве отличного от мужчины, особого человеческого существа.

Как и всякое утверждение, не различающее две разные, неповторимые жизни, а подразумевающее их тождественность, отказывает в существовании обоим, так и эта, вдохновляемая самыми благими намерениями идея, лишив нас вести об особом бытии женщины, тормозит инициативу всех. (Моцарт захотел бы стать Сальери. Сердце - разумом. Жизнь - “покоем” бессмертия. Белая лебедь - петухом. Женщина - мужчиной!).

Навязанная женщине в рамках мужской культуры и мужской морали эмансипация требует, чтобы она, вместо выявления и осуществления специфических своих нужд, и мотивируемых этими особыми нуждами способностей, отличающих ее ото всех и вся, чтобы она активно утверждалась в наличии у нее мужских свойств или свойств полезных мужчине как использующему ее насильнику. Эмансипация требует от женщины утверждения мужских свойств “с мужчиной наравне”. Мужская культура предоставила девушке в качестве адекватной требованиям среды формы поведения - агрессивное кокетство, а женщине только материнство и обслугу всех.

А. С. Пушкин привлек наше сострадание и сознание к этому вековечному конфликту и вооружил нас его примерами, пожалуй, раньше, чем мы успели это осознать.

В этом плане, в стихах, строфу из которых я здесь цитировал, А. С. Пушкин выразил нас с нашим “возвышенным отношением к женщине”.

Как и множество-знакомых мне мужчин, лирический герой,.с восторгом занят собственным переживанием влюбленности и своего обновления. Приносит женщине в подарок свою историю о себе и свою... благодарность!

Он (мужчина) даже не догадывается заметить женщину в ее реальных обстоятельствах, с ее отдельными от него своими нуждами.

Она (вдохновляющая его женщина) - только фетиш. Средство, используя которое он осуществляет свою высоко ценимую внутреннюю жизнь, приводит в желанное состояние самого себя.

Ни кого не дивит, что и сама женщина, воспитанная довольствоваться этим поэтизированным идолопоклонством и воспринимать его с восторгом, должна и видит в этом использовании себя свое предназначение. Сама женщина не замечает себя иначе как - средство для мужчины.

А. С. Пушкин не назойливо, но совершенно открыто показывает нам нас.

И в “Сказке о рыбаке и рыбке” мы жалеем “доброго” старика и досадуем на вздорную” старуху.

И в “Руслане и Людмиле” мы без тени сомнения принимаем покровительствующего Руслану старца - добрым, а Наину - коварной.

И в “Онегине” мы благоговеем перед удобной стареющему генералу (и нам), считающей себя его собственностью, ханжествующей вместе со всем светом, Татьяной.

В конфронтации женщины с мужчиной мы все (а эмансипантки - в особенности!) принимаем сторону мужчин, хотя очевидно, что и во всех этих случаях в отношениях с женщиной злодействуют эти мужчины.

“Старик” из сказки, собирая всеобщее сострадание, паразитирует на женской инициативе безответственной девочки - “старухи” и оставляет доверившуюся ему жену у разбитого корыта. Оказывается мужская “феминизация” началась не вчера!

“Старец” из поэмы, вначале без какого бы то ни было, интереса к ее выбору, ее инициативе; назойливо пристает к “красавице". Так, что у нее остается единственный способ сохранить внимание этого самоутверждающегося за ее счет холодного демонстранта - остаться недоступной: Потерпев неудачу, он уже совершенно злодейски психологически насилует ее. А добившись своего; обнаруживает, что она ему вовсе не нужна. Сбегает.

Онегин, элегантно читает отповедь безразличной ему девице и нравится себе.

Генерал, пользуясь потерянностью девушки, вместе с нами интересуется только ее “добродетелью”, но не ею и, как “карла - Черномор”, приобретает человека в собственность!

А мы говорим: “хороший шкаф”, “хорошая собака”, “хороший человек” и смотрим на все эти “средства” с точки зрения собственных выгод и абсолютно демонического одиночества потребителей друг друга.

Мужчины в произведениях А: С. Пушкина, как и в жизни, в большинстве своем относятся к женщине эгоцентрически. Как к объекту восхваления. Как к няньке, к инструменту наслаждения, объекту сексуальных побед ради самоутверждения. Как к фетишу - вдохновительнице героизма и медитаций, зрительнице, перед которой нужно покрасоваться, ради восхищения которой можно совершать что угодно, в том числе и подвиги насилия, Как к презирающей реальность фантазерке. Наконец, как к “божеству”, жертвующему ради наших ценностей всяким своим интересом. А, в противном случае, как к “шалунье”, глупой или злой кокетке, а то и вероломной нарушительнице всяческих конвенций, обманщице и злодейке.

Женщина, разделяя мужское отношение, утверждает и ждет удовлетворения от достижения тех же, часто безразличных или враждебных ей мужских ценностей. А от мужчины - благодарности за свою жертву и ответной обслуги. Не получая ожидаемого, она ощущает себя обманутой. И обманывает, под чужую ответственность, сама. Круг замыкается.

Хочу специально остановиться на одном удивительном образе поэта, раскрывающем существо и причины трагедии многих российских женщин.

Наина, добивающаяся любви влюбленного в нее состарившегося пастуха, разбойника и “героя” - колдуна, - “томится! своими желаниями, лезет в его “объятья”,.хватается “тощими руками" за его “кафтан”, пугает, становится отталкивающе безобразной, приводит влюбленного в ужас.

Взгляните на образ старухи, как на художественный прием и гиперболу для наглядности, и обнажится очень частая в нашей жизни бытовая ситуация:

“Вчера еще в глаза глядел,

А нынче все косится в сторону....”

(М. Цветаева)

Пока женщина остается безынициативным и недоступным для мужчины предметом она ощущает себя желанной и сохраняет -уверенность в себе. В такой ситуаций она умеет существовать, в пространстве этой роли ей все знакомо, в нем она обеспечена заботой. Понятна себе она, понятен ей и мужчина. В этом пространстве ее учили жить с детства, приучили, что в таком существовании “равнодушницы” - ее “женская добродетель”.

Как только женщина обнаруживает собственную инициативу (в библии срывает яблоко), то есть перестает быть действующим по внешней для нее программе "биороботом”, она тут же попадает в совершенно неведомую ей область существования.

Она не знает себя желающую. Не знает, чем движим ее партнер. Как и почему он себя поведет так, а не иначе. Не знает и средств взаимодействия с ним.

В пространстве собственной (не мужской) инициативы у нее нет опыта. Более того, приобретение этого опыта для нее затруднено нравственно. Это пространство для нее “не добродетельно”.

Ей можно в пику мужчинам разыгрывать эмансипантку, отстаивать права, но нельзя их осуществить. Органично действовать эгоистически - для себя запрещено несознаваемым внутренним запретом.

Повторю: нет опыта, нет уважения к себе новой, нет уважения и интереса к партнеру, нет поиска адекватных средств. С внутренним ужасом, сломя голову бросаясь во все тяжкие, “решившаяся” проявиться женщина “тычет пальцем в небо”, а попадает чаще всего в глаз партнеру. Вызывает ужас.

В жизни “Наина” безобразна не тем, что стара. Не имеющая опыта в мире инициативы, то есть равенства, не зная, что другой такой же человек, как и она, “Наина” невольно становится “насильником” и себя, и мужчины. Этим и при-водит в ужас.

Мужская мораль с ее игнорированием инобытия женщины, запретив той психологическое, развитие, возвращается мужчине самым безобразным игнорированием и его.

Такая ситуация повторяется в эротических, сексуальных, семейных, любых отношениях, сплошь и рядом принося страдание всем: И, чтобы стать “Наиной”, совсем не обязательно набрасываться физически на мужчину, достаточно безоглядно влезть в любое неосвоенное пространство: “сесть не в свои сани”.

Особенно наглядна эта трагедия в жизненном стиле отрекающейся от себя эмансипантки:

Хоть, может быть, иная дама

Толкует Сея и Бентама,

Но вообще их разговор

Несносный, хоть невинный вздор,

К тому ж они так непорочны,

Так величавы, так умны,

Так благочестия полны,

Так осмотрительны, так точны,

Так неприступны для мужчин,

Что вид их уж рождает сплин.

А. С. Пушкин. Евгений Онегин.

Глава первая, XLII.

Дата добавления: 2015-07-08